Алые цветы

1

Меня зовут Кирилл Иванов. Имя придумал минуту назад, оно ничего не значит, важно другое: я беглец в закоулки собственной души. Потерянный, пропащий. Если кому-то посчастливится найти мою историю, будем знакомы. Если нет – ещё лучше, ведь пишу на пожелтевших под безжалостным солнцем листах не для читателей, а для того, чтобы понять: в какой миг события перешли границы не только моего понимания, но и осязания окружающего мира.

По моим подсчётам, около двух месяцев назад (трёх, шести?) я с рюкзаком, набитым вещами и едой, арендовал каяк в бухте Кривой рог на окраине живописного города Балык-юв.

Пышно расцветал июнь, жара наступала с каждым днём, а весенняя прохлада нехотя снимала с города промёрзшие покрывала и прятала в закрома. В тот день я нуждался в одиночестве до боли в висках. Меня ждали бодрый утренний бриз, крики чаек, не слишком любезное солнце и солёные брызги.

Каяк бесшумно скользнул на воду, выводя меня в открытое море, сине-зелёным одеялом лежащее справа. Слева стояли ощерившиеся в небо скалы, тянувшиеся на многие километры от города. Изгибаясь, они взирали на меня безмолвными остриями среди глазных яблок валунов у их подножия. Словно я сидел на сцене перед миром, и он наблюдал, чего-то выжидал.

Целый час вёсла загребали глубоко синюю воду под летними потоками тепла, пока с Тигрового мыса за моей спиной не растянулись по небу иссиня-чёрные тучи. Рёв ветра ворвался в мир морской безмятежности. Волна поднялась за считанные минуты и захлестнула в каяк, обдала мои ноги свежестью и жёсткостью соли. Вёсла перестали слушаться, губы подсохли, плечи заныли от непрерывной борьбы со стихией. Новый удар ветра, в этот раз сзади, разворачивал крохотное судно то влево, то вправо. Невидимая рука прижимала меня к скалистому берегу. Я искал гальку и песок среди попадавшихся валунов. Казалось, всё вокруг пропиталось краской цвета влажной земли.

На глаза попалась исполинская скала, похожая на клык динозавра. Рядом – пещера. И только я подумал о ней, как о спасении, как море вспомнило о пришельце: опрокинуло каяк навзничь, набросилось пеной. Я перевернулся вниз головой, всплыл и тотчас глотнул воды. Желудок вспыхнул внутренним огнём, кашель разрывал горло. И всё стало белым-бело.

Теперь, сидя у Паруса, я не в силах вспомнить, почему потерял сознание. И каким чудом не стал кормом для рыб или трофеем Посейдона.

2

Я очнулся на гальке между валунами, послужившими препятствием для волн. Затылок кровил, правая кисть ныла, два пальца смотрели в разные стороны. Я тут же их вправил – негоже путешественнику не знать, как справляться с вывихами. И всё же боль напомнила: я живой как никогда. Нащупав рану на затылке, убедился, что всего лишь содрана кожа. Отдышался, прижал ноющие пальцы к груди. Боль нехотя затихала. Вместе с ней росла уверенность в скорейшем выживании. Зубообразная скала, скрывавшая передо мной часть неба, вместе с вновь вспыхнувшим огнём в желудке зажгла надежду на спасение.

Я неспешно исследовал берег, любуясь лазурной водой – полукруглым куском стекла, подпиравшем валуны и скалы. Обломки каяка нашлись неподалёку – огрызки прошлого. Вздохнув, я забрался как можно выше и осмотрелся. Горный мыс слева, стена камня справа и – багровая игрушка солнца над пропитанной берлинской лазурью простынёй. Ни яхт, ни лодок, ни единого движения. Звонкая тишина повсюду и внутри меня. Не в силах сдержаться, я опустился на тёплые камни и не шевелясь наблюдал за карамельно-алыми переливами заката. И тут чувство тревоги за собственный разум обволокло меня в считанные секунды. Не за жизнь, а разум?! Парализованный застывшим состоянием природы и изучением перемен в колодцах души, я впитывал силу моря, неба, солнца и растворялся в кровавом и тёплом свете в самый долгий вечер своей жизни.

Первая ночь пронзила остриём холода. После того, как яркая игрушка скатилась по небосводу за ширму горизонта, я устроил подушку из еловых иголок меж сосен под исполинской скалой, обойдя её сзади. Она стала вылитым из камня парусом. Боже мой, с разных сторон она смотрелась по-новому! Её вид нагнал сон быстрее, чем ожидалось.

Одежда не везде просохла и помогла ночи вогнать тело в дрожь. Игривый странник ветер невидимой ладонью подхватил меня из объятий незнакомца-сна и отбросил на бренную землю. Остаток ночи я провёл ворочаясь и дрожа.

Утро нового дня, первого дня на острове неизвестности. Не знаю, почему я так подумал, когда сбросил с себя полудрёму и впитал первые звуки: визг несущихся неподалёку камней, всплеск, новый грохот. Затем как будто рычание, перешедшее в животный вой, длившийся недолго. Неведомые для мыса звуки.

Кряхтя от боли в спине, я сел и впился взглядом в скалу. Вот так зуб и парус в одном виде. Диво не смогло убавить страх в сердце, стонавшее от расчетливой атаки новых чувств.

И вдруг сотни “почему” родились в моей голове, налипли друг на друга, как наклейки в детской книжке. Я схватился за голову и простонал: “Где я, чёрт возьми?”

Странно. Небо, чистое до блеска синевы, невыносимо прекрасное и умытое после шторма, казалось чужим. Не слышны насмешки чаек, кроткий ветер скромничал в иголках сосен Станкевича. И самое главное, незнакомо смотрелся пейзаж вдали: дикие склоны гор, Тигровый мыс цвета сухой земли, сглаженный божественной рукой. Правее вход в бухту города не виден. До чего же стало чужим всё увиденное!

И странно прекрасным.

Поддавшись внутреннему порыву, я бросился к слону позади себя, усыпанному камнями и поваленными камнепадом соснами. Ожесточённо схватил их, перетащил к валунам, чтобы спрятаться от солнца и работать над плотом к неисследованным берегам. Для чего? Пока не знал, но не выяснить не мог. На пешую прогулку к городу решился позднее в необычной компании, когда понял, что сойду с ума от самого себя, если не попробую. С неистовым упорством , голыми руками я стал сдирать с сосен кору, ломать ветки, хватать камни и отбрасывать в стороны, чтобы не мешали. Не помню, сколько прошло времени и – я остановился, прикованный вспыхнувшим в воде изумрудом. Чистейшим и морским. Утренний свет лёг на водную гладь, открывая неизведанные краски, и лизнул верхушку Паруса, оставив карамельный мазок.

Израненными, кровавыми руками я коснулся морской воды, застонал от боли, но губы поддались улыбке. Голод не нашёл лучшего мгновения, чем выхватить меч и пронзить желудок без намёка на пощаду. Я бросил плот и созерцание, отправился к подножию скал и набрал ягод, шишек. Смастерил острогу из сухой ветки и сумел-таки поймать рулену и ерша на обед. Пища едва ли не застряла в горле от проснувшейся памяти.

3

Блестящие на солнце жирные от рыбы пальцы так и застыли у рта. Тени воспоминаний окружили и сдавливали меня кольцом. Цвета памяти имели чёрно-сизый цвет – из него выплеснулся знакомый когда-то мир. Мир из запертого ящика, куда я опасливо заглянул, ибо походы открылись мне во всех подробностях. Ориентирование в лесах, соревнования, уроки выживания. Вылазки в горы по России, со снаряжением и без него. Ночи, полные тишины и холода, пробирающего до дна сознания и сбивая замки с сундука безумия. Открылся и образ скелета спелеолога в пещере, где висела верёвка, когда-то отпружинившая из его рук, как только ноги коснулись дна. Побывав на том месте, я решил для себя, что не смогу выйти один в горы, поэтому находил попутчика – будь то друг или человек по интересам. Вскоре на заветных и хорошо исхоженных местах я стал слышать ни на кого не похожий голос. Женский и пьянящий, он лился на рассвете, с первыми красками утра на небе. В горах или на гальке у шуршащего моря сон мой полнился беспокойством и потому к рассвету я выходил из палатки, чтобы впитать тишину всеми возможными способами.

Она заговорила между шёпотом иголок сосны и пением отступающей волны. Бережно, нежно, любовно. Многие слова я не понимал, но со временем стал разбирать вопросы, хотя и с потугой.

– Почему ты спишь и не проснёшься? – спросила она.

– Как почему? – глупо ответил я.

С ответом она не спешила.

– Почему ты ждёшь меня? – снова вопрос из ниоткуда.

– Кого именно?

– Меня!

– Кто же ты? У тебя есть имя?

– Талла. Зови меня Талла.

– Талла?

– Да.

– Кто ты?

И она уходила в тишину, оседавшей на коже невидимой пылью деревьев и впитываясь в сознание. На горизонте, чуть тронутом прохладой губ нового дня, зажглись первые всполохи алого цвета. Высаженные цветы силами той же божественной руки. Неведомой для меня и Таллы. Я вернулся в палатку и по обыкновению говорил с напарником о прохладе воздуха в горах, дурманящем можжевельнике под парусообразной скалой с девятиэтажный дом, о погибшем спелеологе в промозглой пещере и покорённых нами вершинах, пусть и не самых высоких. Мы знали всех, оставивших жизни на мысе Носорог. Вид мыса и правда напоминал пьющее море животное: покатый склон и торчащая из воды скала-рог.

Ошибаясь однажды, мы теряем в горах и пещерах самое ценное: сознание или жизнь. Лишь однажды я нарушил главное правило – никаких вылазок в одиночестве, – когда городская жизнь и безмолвие любимых мест схлестнулись подобно воздушным потокам на ущельях мыса в виде пьющего Носорога.

***

За моей спиной что-то хлопнуло, и я обернулся. Дверь, входная дверь и неприкрытые крики родителей, готовивших очередной иск на раздел имущества.

– Не волнуйся, сын, – осклабился побелевший от злости отец. Его рука с тяжестью груза материальных проблем опустилась на моё плечо. – Мы с матерью разводимся, но тебя не забудем пригласить в суд, раз ты такой тихоня. – Небритое, искажённое злостью после очередного скандала лицо приблизилось к моему. – Сидишь, безучастный, в своих мечтаниях, в обнимку с тетрадями и книгами. Отца поддерживать не желаешь.

– Я не поддерживаю пьянство, дебош, ругань и разводы.

Жжение пронзило живот, будто внутрь положили раскалённые угли. Я согнулся пополам и опустился на одно колено, затем – на второе. Скрепя зубами от боли.

Поднялся в ожидании следующего удара и встретился взглядом с отцом. Он ждал ответа, но напрасно. Из моего горла вырвался хрип. Сознание отказало в помощи, мозг отключился. Широко улыбаясь, отец собрал вещи и уехал в неизвестном направлении. Вскоре он выиграл первое заседание суда, забрав большую часть имущества.

К тому времени я жил в комнате с жадной хозяйкой пенсионного возраста и её молчаливой дочерью, начинающей певицей в местном хоре. По ночам, когда она репетировала в соседней комнате перед выступлением, я лежал на боку и пытался сомкнуть веки. Чёрный, как бездна, взгляд отца не отпускал из ледяных объятий. Я не мог спать. Держался за край надежды, боясь стать жертвой тьмы его глаз и падать бесконечно долго. Падать всё же пришлось, но до тех пор, пока в глубинах не разразились раскаты грома. Алые вспышки окрасили отвесные влажные скалы, мимо которых я летел.

Сон отпрянул, отбросив меня на кровать в съёмной комнате.

***

– Давай останемся друзьями, – сказал женский голос в трубке телефона спустя неделю после развода родителей.

Готового ответа не имелось. Тем более для той, с кем я встретился с десяток раз, но успел привыкнуть к тонко проникающим в мои колодцы души флюидам. И всё же что-то кольнуло в сердце и отдалось холодком по телу. Я прервал разговор и спешно удалил её номер. Невелика потеря, скажу я вам, но каплю обиды в переполненную чашу терпения девушка добавила. Последнюю.

Я оказался на лице. Судебные тяжбы продолжались по любому поводу, и родители по уши в них погрузились, забыв, для чего создавали семью и шли по жизни бок о бок. не касаясь рук друг друга.

Акулья пасть рутины проглотила меня мгновенно, не пережёвывая. Работа, магазин, хозяйка, поющая по ночам дочка. Я затыкал уши подушками, лишь бы не слышать её голос. Вот тогда я бросил дела, рутину. Следом – хозяйку с дочерью-недопевицей, суды и телефонные трубки с удалёнными номерами девушек и друзей ради путешествия.

Поцелуй пустоты пробудил чувства настолько, что страх сковал меня по рукам и ногам, но мыслить здраво я сумел-таки. Спустя два дня я нанимал каяк и отплывал от бухты Балык-юв. В любимые, известные места. Без телефона и каких-либо средств связи. С рюкзаком, который смыло в море. От людей, городской жизни и преследования теней. Странная штука – память. Расслабиться не позволит, но и пропасть на долгое время не забудет.

Ни с кем не переговорив, никого не предупредив и даже не изучив погоду, я доехал до бухты Балык-юва и арендовал каяк. Самый дешёвый. В голове не оседала ни единая мысль, никого и ничего не было вокруг. Только синее море, землистые скалы и чистейшее голубое небо. Хотелось пригубить из чаши свободы. Дальше вы всё знаете. До того мгновения, как я вышел из моря и не разгибал спину до тех пор, пока основа плота не лежала у валунов. Остатки верёвки нашлись в обломках каяка, остальные сплёл из мягкой коры веток. Мои руки не замирали ни на секунду. Остановился с наступлением темноты. Голод сжал желудок, отправив тошнотворный комок к горлу.

И вновь заговорила она.

3

– Я слышу тебя, – сказал я, раскатывая слова на языке, сидя в осязаемой тишине у пещеры в скале, где тлели угли моего костра. – Слышу, но не понимаю.

– Порой я говорю на древнем языке тех, кто жил здесь тысячи лет назад, – ответила Талла.

– Вы общаетесь?

– Иногда.

– Кто же ты? И как тебя увидеть?

Молчание тянулось так долго, что терпение стало перегрызать струны нервов.

– Так и не смогла подобрать понятные тебе слова. Древний язык мог бы помочь, но ты его не знаешь.

– Какой он, язык?

– Древнегреческий. Божественный, опьяняющий.

– Хотелось бы увидеть тебя.

– А как твоё имя?

– Кирилл.

– И я не вижу тебя, Кирилл. И хочу спросить.

– Спрашивай.

С каждым словом Таллы моё тело становилось легче, мысли яснее и проще.

– Почему строишь плот, когда можешь идти по берегу?

Вопрос ударил в бровь. Стены пещеры приблизились на опасное расстояние, виски пульсировали. Конечно, именно потому память и напала – я много раз ходил сюда пешком, на мыс Носорог. Бесчисленные ночевки под открытым небом, набитым звёздами и осколками прошлых дней. И вдруг – непогода, крушение, плот, голос и потеря логики. Не помню, сколько боролся с самим собой в поисках ответа, пока не вздрогнул от хруста камешков наверху. Пещера разинутой пастью ощерилась к морю на склоне круто уходящей в пропасть скалы, но тропа всё же вела на уступ. Кто-то ходил и явно знал о моём присутствии. В чистом небе светила луна, подмигивали звёзды, а горизонт вспыхивал алыми ранами. Звук долетал позднее и грохотом обрубал тишину. "Сыпучка" камней усилилась после вспышек, и я не смог себя сдержать: поднялся по тропе и встретил молодого человека лет тридцати. В поношенной одежде, с пушистой собакой под ногами.

– Вот так дела, – сказал незнакомец.

Лицо его удалось рассмотреть в рассветных лучах, глушивших алые вспышки и будто бы накрывавших их колпаком. Небритый, с глубокими подозрительными глазами и сальными волосами, гость поведал о своей жизни на мысе.

– Кирилл, – сказал я.

– Костя, если тебе интересно. Откуда ты?

– У меня точно такой же вопрос.

– Хммм… – Костя почесал подбородок указательным пальцем с забитой под ногтём землёй.

“Неужто он здесь настолько давно?” – подумал я.

– Как же так случилось?

– Очень просто, – усмехнулся Костя. – Я живу здесь с мохнатым другом Миланом. Ты же поселился в одной из моих пещер. Мне не жалко, я давно ей не пользовался, слишком уж она обдувается ветрами.

– Ты отшельник?

– Конечно. Так обзываются в городах.

– Рад тебя встретить, Костя.

– А ты из города?

– Откуда же ещё?

– Многозначительный взгляд, немногословность вперемежку с простотой и лёгкой волной энергии, способной питать, а не разряжать. Не похож ты на "городской планктон".

Я качнул головой. Костя мило улыбнулся и протянул руку. Рукопожатие получилось крепким и почти приятельским.

– Как давно ты здесь, коли научился видеть людей насквозь? – спросил я.

Пёс тявкнул и завертелся на месте.

– Сложно вспомнить. Милан, перестань! Так скоро хочешь показать? – спросил Костя собаку.

Тявканье повторилось, но в этот раз острые зубы сомкнулись на штанине хозяина и потащили к скалистому выступу.

– Ладно! Пойдём, Кирилл, я расскажу, но и ты потом не молчи.

Мы стояли на месте. Парус примыкал к берегу. В рассветном зареве, лившемся за мысом, он вспыхивал карамелью и ванилью.

– Вон там, – указал Костя на мыс.

Я не увидел ничего необычного, пока не уловил движение на скале, поросшей пушистыми соснами. Сыпались камни, как при обычном обвале. Внимание привлекла его причина – размером с автобус четвероногие существа неслись по склонам, чудом цепляясь за скалы. Лавируя между камнями и деревьями, твари издавали рык, похожий на смесь медвежьего и лосиного.

– Старайся не двигаться, – предупредил Костя. – Я и Милан обычно прячемся, когда пожиратели выбираются из трещин позавтракать остатками ушедшего дня. Если они увидят нас, то расширят трапезу так, что мы станем ходячими овощами.

– Боже, почему я их не видели не слышал?

– Они выходят нечасто. Спустя день-два после шторма, иногда больше. И всё же мы не на них пришли смотреть.

– А на кого же?

Косте не пришлось отвечать. Внимание со странных существ в медвежьей шкуре перешло на клочья тумана, сползающего за пожирателями. Молочно-белого, полупрозрачными щупальцами коснувшегося моря, гладкого, как зеркало. Клочья неспешно парили и замедлились супротив Паруса.

– Вот и наш капитан, – сказал Костя. Милан заскулил.

Из воздушной перины вынырнул белоснежный парусник и, гонимый ветром, двинулся в открытое море. На мостике за штурвалом стоял человек в синем костюме и кепке. Корабль не касался воды и безмолвно парил в парах тумана.

– Он всё время говорит с нами, – признался Костя. – Милан жутко его боится.

– Скоро ты проснёшься, – вмешалась Талла.

Я вздрогнул. Костя заметил моё состояние, но спрашивать не стал.

– Я слышу некую Таллу, – осмелел я. – Она говорит со мной загадками.

– Надо же.

– Да.

– Здесь происходит слишком много необычного и необъяснимого. Что-то прояснять и строить догадки бессмысленно.

Мы молча наблюдали уплывающий вдаль парусник с единственным капитаном на борту.

– Меня выбросило штормом, – начал говорить я, внутри восхищаясь терпением Кости. – Волны разбили каяк, камни подарили рану на затылке и, пожалуй, повредили рассудок.

– Я не ослышался?

– Дело в том, что мыс исхожен мной не единожды. Ночёвки у исполинской скалы, любование звёздами, кормление белок по утрам – всё знакомо и вдруг – взялся за плот, изрезал в исступлении руки, помешался на цветах воды, восходах, закатах, их оттенках так, словно…

словно…

– А?

– Нахожусь здесь в первый раз, понимаешь?

– Вот уж странно так странно, – присвистнул Костя.

– Согласен. Я никогда не видел тех жутких существ на скалах, столь завораживающего тумана, изумрудной воды. Сказочный парусник не приходил даже во сне. Я никогда не слышал ни одной истории о тебе и Милане. Лишь Талла говорила со мной до крушения, будто готовила к испытанию. И алые вспышки по ночам и утрам, грохоты.

– Они начались давно, – сказал Костя. – Я и Милан к ним привыкли и называем их алыми цветами, которые распускаются по ночам.

Я неспешно поведал и о прошлых историях, подтолкнувших на поход. Костя выслушал с задумчивым видом и предложил свою помощь, провёл в пещеру у подножия скал, откуда открывался вид на огонь закатов и вспышки рассветов.

Талла давала о себе знать каждую ночь и всякий раз говорила больше, с надрывом, напряжение в голосе нарастало.

4

Костя поделился своими правилами на мысе Носорог.

– Я не купаюсь по утрам и вечерам из-за пожирателей. – Он усмехнулся. – Я их так назвал после того, как чуть не утонул. Я барахтался и кричал о помощи, но никто не появился, кроме этих тварей. Расцветало утро, меня затягивало под скалы течение, пришлось поддаться после того, как существо прыгнуло в воду и поплыло ко мне. Я ухватился за скалу и забрался на выступ. Страх отпустил меня, а вместе с ним и пропала тварь. Так я решил, что они потеряли нюх на мой страх не потому, что я перестал бояться, но и благодаря камням и скалам, которые экранируют мои чувства и мысли. – Он задумался. – До твоего появления я считал, что кроме меня их никто не видит. Тому виновато долгое проживание на мысе, но ты оказался своим. Знаешь, я и с русалками общался, наблюдал гигантов в пещерах и невиданных рептилий в небе на закате. Потом появился Милан. Откуда он взялся, не знаю, но верным другом стал мгновенно. Совсем недавно он лаял и всё время водил в пещеру, где я нашёл чьи-то останки, лежащие в глубине. Не знаю, что случилось с бедолагой, но с тех пор мы исследовали многие пещеры и нашли захоронения, исчисляемые тысячами лет. Одна русалка поведала мне, что когда-то мыс назывался Айос, то есть святым. Здесь древние греки хоронили своих предков.

– Захватывает, если честно, – признался я.

– Неимоверно. Слушай, оставайся со мной, зачем тебе искать город? Вместе поищем ответы на вопросы.

Как же он прав! Балык-юв со своими проблемами с каждым днём отдалялся.

– Заманчиво, но всё же стоит попытаться. Именно поход и поможет нам найти хотя бы один ответ перед тем, как я не попытаюсь в бреду отплыть на нелепо связанных соснах.

– Ну что ж, опасная затея, – вздохнул Костя.

– А ты пытался вернуться в город?

– Нет, но ради тебя попробую. Если честно, я забыл свою прошлую жизнь.

Мы выдвинулись на следующий день. Тропа петляла мимо сосен, камней, пляжей и круто взбиралась по сыпучим склонам. Часы шли и – за очередным поворотом вновь появлялся мыс Носорог. Темнело, небо сгущало краски, пока не заставило нас юркнуть под валун.

– На всякий случай, – сказал Костя. – К пещере мы не успеем до ночи. А здесь мы в безопасности, если появятся пожиратели.

Милан тявкнул и зарычал, косясь на выход. Тело животного заметно дрожало. Не успели мы крикнуть от удивления, как пёс рванул в темноту. Я застыл на месте, не в силах понять, как же себя вести.

Ночь прошла в полудрёме. Изредка тишина прерывалась чудовищным рыком. Темнота подсвечивалась кровавыми глазами, полными накопленного страха тех, кто поддался слабости.

– Сегодня особенный день, – сказал Талла на рассвете нового дня.

Я не придал значения её словам, но огонёк надежды зажёгся с вопросом Кости о прошлой моей жизни.

– Чем ты занимался в городе? – Голос отшельника предательски дрожал.

– Перебивался случайными заработками, пытаясь найти себя, – не задумываясь ответил я.

– Нет, нет, чем ты занимался для поддержания целости своей личности?

Правильный вопрос – половина ответа. До чего же глубоко мыс перекапывает глубины души! Метко, расторопно, но верно.

– Не могу вспомнить точно, но, кажется, я творческий человек. Созидатель для себя, но не для мира.

Костя кивнул, но разговор не поддержал. Мы вышли из укрытия под тёплые лучи солнца и попытались найти нужную тропу к городу. И потеряли ещё один день. Одеяло ночи прикрыло так скоро, что и выдохнуть не смогли. Все тропы вели к Носорогу, неизбежно.

– Ищи укрытие, – сказал Костя. – Энергетика камней позволит нам спастись.

Мы не сдавались, но первое чудовище ждало у сосны на берегу, куда я завернул в поисках входа под валун. Глаза цвета заката и алых вспышек по ночам сузились Пасть, полная белых зубов разверзлась. Меня обдало зловонием, какого ещё не приходилось ощущать.

– Стой! – крикнул Костя. – Не двигайся!

Пожиратель приготовился к прыжку, изогнулся, уши прижались к мохнатой голове. Я старался не смотреть в сторону и ни о чём не думать, но голос Таллы вывел из гипноза.

– Опусти всех и вся. Проснись. Проснись, Кирилл, Андрей, Игорь или как ты себя назвал.

И я отпустил прошлый мир, сбросил с себя груз памяти, но так и не смог смириться с тем, что произошло дальше. У Кости сдали нервы – он схватил меня за плечо и потянул за камень. Ему едва ли удалось сделать шаг, как три пары звериных глаз засветились слева. Боковым зрением я их приметил прежде, чем они утащили отшельника в сумерки. Уж не знаю, испуг его поглотил или желание подвига. Неподалёку виднелась лазейка под камни, туда-то он и пытался меня затащить. Мужественно и по-дружески. Почти вышло.

Я стал камнем, статуей. Закрыл глаза, стараясь не слышать непонятные звуки чавканья и довольного лая. Время шло, сознание покидало моё тело и поднималось над берегом, парило у моря до тех пор, пока не высадило новые алые цветы.

– Ты начинаешь просыпаться, – повторила Талла.

– Что случилось? – спросил я. – Говори же.

– Не волнуйся за Милана и Костю. Они живее всех жителей Балык-юва.

– Кто же ты такая?

– Я живу тобой, хотя должно быть наоборот. Я твоё вдохновение.

***

Я очнулся у камней на рассвете. Один. Спина и шея ныли от боли. В небе гасли последние звёзды. Вместе с надеждой понять, куда же я попал.

Может быть, не стоило покидать мыс? Здесь моё место? В том виде, как я увидел его после крушения.

Я вернулся к подножию Паруса и закончил плот. Скоро я всё узнаю про вспышки, Таллу и отшельника Костю с Миланом. Скоро ответы приоткроют двери в погреба знаний. Осталось сделать первый шаг, неизведанный, непонятный для людей. Необычный.

Решиться оказалось делом непростым. Особенно в одиночестве. По ночам я прятался в пещере на склоне, продуваемом ветрами и слушал ночь. Её разрывали лай Милана и многочисленные “ау” Кости. Я закрывал уши и твердил себе: просто послышалось, послышалось. Иногда садился и наблюдал бутоны алых цветов на горизонте.

Спустя какое-то время я понял, чего именно ждал. Однажды утром с клочьями тумана, сползшего с вершины Носорога, вынырнул парусник с капитаном в синем костюме. И впервые я его услышал чётко и ясно. Слова неслись со скоростью немыслимой для речи людей. Он повторялся снова и снова, что много лет знает меня, что пора прийти к себе раз и навсегда.

Капитан парусника назвал историю про спелеолога, погибшего в пещере, самой захватывающей, но пора и парусник возродить, ибо его придумал я.

Я придумал.

– Знаешь, как переводится мое имя? – подключилась Талла. – Море с греческого. Просто море, сокращённое от талласса.

– Очень красиво.

– Да. И я часть тебя, писатель Кирилл Иванов. Творческий псевдоним прижился, мой дорогой мечтатель.

– Неужели я писал под таким именем?

– Иногда, пока не погряз в выживании среди людей. Вернись, наконец, к нам. Навсегда. Сколько ещё паруснику и всем существам мыса повторять свой путь? Ждать тебя?

– Пора.

На закате я спустил плот на воду и ступил на стволы сосен, перетянутых самодельными верёвками. Течение подхватило меня и понесло в сторону Тигрового мыса. Грести пришлось руками, когда меня стало сносить обратно ветром. Всплеск справа, огромный рыбий хвост мелькнул над водой. Перед плотом вынырнула девушка с длинными волосами и изумрудными, как вода у Паруса по утрам, глазами. Она проплыла под плотом и подтолкнула к первым вспышкам на горизонте. Стемнело. Алые цветы ослепляли, звуки взрыва сбивали ритм моего сердца. В горле запершило, пока я не понял, что кричал от страха. Цвета наполняли меня, отрывали куски за кусками, раскалывали голову дикой болью. Красота впиталась в меня навечно.

5

Меня зовут Кирилл Иванов. Просто имя, не запоминайте. Я беглец в закоулки собственного сознания. Душа здесь ни при чём. Прошли месяцы или годы с тех пор, как волны разбили мой каяк и одарили ссадиной на затылке вкупе с вывихнутыми пальцами на руке.

Исполинская скала, похожая на парус, высится слева от меня. Справа – пещера отшельника Кости. Он приходит ко мне с Миланом и разговаривает на разные темы. И уходит. Он не помнит ни меня, ни пожирателей, полакомившихся его мыслями и чувствами. Они сделали его и пса просто телами с набором фраз. Картонными персонажами.

Я их придумал. Я их когда-то описал и в скором времени позабыл.

Плот прибило к берегу. Не помню, как случилось, что русалки исчезли в глубине. Алые вспышки напугали их до смерти. Как и меня. Тем более, что я оказался почти в центре алого бутона взрыва. Теперь я понял их первопричину. Зарождение идей так, как я их представляю. В сознании.

Если вы найдете мою историю – хоть кто-нибудь из материального мира людей, – будем знакомы. Если нет, не страшно.

Страшно другое – что, если я не смогу выбраться из собственной головы? Ведь кто знает: вдруг я лежу меж валунов с разбитым затылком у обломков каяка у Паруса уже несколько дней? Или прикован к больничной кровати и вот-вот распрощаюсь с жизнью? Или я погиб в шторме? Задолго до шторма? А сам оказался на берегу образа сознания в виде моря наедине с мыслями и образами, с которыми не осмеливался проживать свою жизнь.

Если я выберусь из сознания, то обязательно оживлю своих героев. Восхвалю мыс Носорог и подарю вечную жизнь Косте с Миланом. Пожирателям больше не придётся поедать остатки дней и чувств моих героев.

Я верю в свои силы. Я смогу.

Новый плот ждёт меня. Новая попытка выйти из своей головы.

Моё имя Кирилл Иванов. Забудьте моё имя, оно ничего не значит...

Меня зовут...