Камаедица

Стефан Дрыгвич пришёл в Гаюны, когда время едва перевалило за полдень. Деревня стояла на поляне среди лесов и непроходимых кустарников. Тёмные стены чащи давили на Гаюны, наседали с угрозой, точно местные жители посягали на какие-то древние и необъяснимые природные законы.

Стефан с радостью взглянул на крыши изб и на дымники, из которых кое-где ещё выползали серовато-голубые ленты дыма. Босые ноги, израненные и чёрные от густой, как дёготь, грязи ступили на мшистую прогалину, нагретую весенним солнцем. Апрель уже растопил снега и щедрой горстью бросил первоцветы на светло-зелёные побеги трав. Но лес, располагавшийся в низине, белел сугробами и дышал холодом.

Двадцатитрехлетний монстролог из губернского города Могучелёва как мог привёл в порядок дорожный плащ и, перекашиваясь на правую сторону от тяжёлого чемодана, направился в Гаюны. Но не успел приблизиться и к первой избе, как увидел дивное шествие, возглавляемое тощей старухой. Женщины и девушки медленно тащились по улице и стройно пели:

Люлі-люлі-люлі, прыляцелі куры.

Селі на варотах у чырвоных ботах.

Сталі сакатаці. Трэба куркам даці.

Дадзім мы ім грэчкі, каб няслі яечкі.

Дадзім мы ім жыта, будуць куркі сыты.[1]

У каждой из них в руках было по миске, наполненной овсяным киселём или гороховой кашей, а на лицах застыло торжественно-изумлённое выражение. Они с благодарностью принимали свою роль в этом сакральном обряде, а в голосах чувствовалась покорность судьбе. Стефан, кажется, перестал дышать, так его увлекло пение. Очнулся, когда возглавляющая старуха скрылась из виду, и её судорожные всхлипы утонули в сером мареве.

— Простите, паненка! — Стефан окликнул девушку в длинном платье и шерстяной безрукавке.

Она вышла из строя и, сдерживая смех, разглядела незнакомца:

— Добрый день, пан. Если бы не ваши грязные ноги, то я подумала, что вы тот учёный из Могучелёва.

— Я и есть он, — виновато улыбнулся Стефан. — Шёл по болоту. Едва не погиб. Сапоги поглотила трясина.

— Что ж возница вас бросил? — девушка встряхнула длинными русыми косами, и Стефан ощутил одурманивающий, едва уловимый аромат пота, молодости и трав. Он знал, что крестьянки для блеска промывают волосы настоем из ромашки и крапивы.

— Лошадь пожалел. И правильно сделал. — Выдохнул Стефан. Усталость, голод, жажда, смущение — всё соединилось в тяжёлый ком и давило, давило… — А что это у вас за шествие?

Девушка кивнула на деревянную миску с гороховой кашей, что прижимала к животу:

— Сегодня первый день Камаедицы. Слышали про такой обычай?

Конечно, Стефан слышал. Камаедица связана с началом весны и посвящена медведю, хозяину лесу или, как его ещё называли крестьяне, Кам. Если Каму задобрить, то после зимней спячки он уйдёт в пущу и не станет нападать на людей.

— Ой! Мне пора! — девушка бросилась вдогонку за женщинами. Спустя несколько мгновений донёсся её звонкий голосок. — Меня Даринка зовут…

Даринка… Даринка…

— До встречи, паненка!

***

Деревня Гаюны была достаточна большая и тянулась одной широкой улицей. На самой вершине холма избы теснились друг к другу, как опята на пне. Склоны разрезаны квадратами огородов, а ближе к лесу раскинулись поля и луга. Гумна, амбары и хлева в беспорядке громоздились как попало, без всякой системы и порядка. На заборах были развешены сети. В пяти верстах находилось озеро, богатое на подлещика и карася. Видимо, рыбу ловили в нерест.

На пляцу, небольшой площади в центре деревни, курили мужики. Приближаясь к ним, Стефан с интересом разглядывал их одежду: суконные рубахи, домотканые широкие пояса, шерстяные безрукавки и кожаные картузы.

— Корбут Громыко. Староста я. Ждали вас, пан. Говорю, ждали вас, — протянул широкую ладонь коренастый мужик с рыжим, усыпанным веснушками лицом.

Стефан знал, что выглядит странно: костюм по последней городской моде, добротный кожаный плащ и — босые ноги. Он сразу решил объясниться. Распрямил плечи, чуть нахмурил брови (хотел казаться старше и серьёзнее) и отчеканил:

— Дрыгвич. Монстролог, младший научный сотрудник. Возница высадил меня возле зарослей орешника. Я шёл по тропинке между болот, а потом вдруг почва просела, и меня засосало. Едва выбрался. Обувь потерял. Но чемодан, — Стефан враз лишился своей напускной важности и радостно просиял, — чемодан спас. Тут у меня инструменты, артефакты, порошки…

Мужики переглянулись. Наверняка, каждый из них подумал, что городской пан больно молод и неопытен, а тут дело серьёзное. Шутить шутки некогда. Громыко бросил папиросу в грязь, сверху смачно плюнул и сказал:

— Ну… С ботами мы тебе поможем. Вон видишь берёзки растут. Ага. Ходи туда. Говорю, ходи туда. Камень-швец там стоит. Заплатить только надо. Знаешь про такой камень?

Стефан зачарованно глядел на старосту. Камень-швец? Надо же! Читал про такой, но вживую никогда не видел.

— Знаю, конечно… — спохватился он. — Ну… я пошёл.

— Ходи, ходи, — усмехнулся Громыко. — Как управишься, топай вон к той избе со ставнями. С дороги нужно поесть и отдохнуть маленько. А потом мы дело наше перетрём. Правильно, мужики?

— А как же… Правильно, Корбут… Перетрём обязательно…

***

Между берёз лежал гигантский, поросший мхом валун. Камень как камень, если бы не окошко в мелкую решётку, из которого просачивался желтоватый свет. Казалось, что глубоко внутри загадочный житель жёг свечи. Стефан приложил пятку к мягкой мшистой поверхности, чтобы невидимый сапожник угадал с размером, и на верхушке валуна оставил несколько монет. Затем уселся на рыжеватые кусты папоротника, прислонился к стволу берёзы и стал пристально наблюдать.

Басовиторевел скот, кудахтали курицы. Женщины во дворах заводили тягучие песни, прерываемые окриками детей. Серыми лентами из труб поднимался дым, перемешиваясь с ароматом свежеиспеченного хлеба. Деревня гудела, звенела, свистела, мычала и пела на разные голоса.

Усталость пересилила. Веки Стефана опустились. И в тот момент, когда разница между явью и сном стала почти что неразличимой, он заметил маленькую ручку с неестественно вытянутыми пальцами. Рука выползла из окошка, загребла монеты и скрылась в жёлтом облаке.

Стефан проснулся, когда серое небо расчертили розовые и фиолетовые полосы. Сумерки медленно поглощали Гаюны. Новенькие, пахнущие кожей сапоги стояли на вершине валуна. Стефан спустился к ручью, в обжигающе-ледяной воде тщательно вымыл ноги и лицо и, поскрипывая парой-обновкой, направился к избе старосты.

Там шумели мужики. Они сидели за длинным столом, курили папиросы и из глиняных кружек пили картофельную самогонку. Сквозь плотный дым Стефан различил фигуру низенькой полной женщины, которая шустро управлялась возле печи. Красноватый языки огня слабо освещали просторную комнату, так что углы утопали во мраке. Внезапно из глубины дома вышла Даринка. Она, заметив гостя, покрылась румянцем и крикнула:

— Татко[2], к нам пан городской пожаловал!

И тут же юркнула в темноту. Громыко гаркнул:

— Уршуля, дай свет!

Хозяйка зажгла керосиновую лампу и пригласила Стефана к столу:

— Садитесь, пан. Поужинайте. Еда простая у нас. Каша гороховая да толчёная картошка с сушёными грибами. Сами понимаете. Весной живём скромно. Зима в этом году такая тяжёлая была…

— Заткнись, баба! — проворчал красный и взлохмаченный Громыко и всунул в руки Стефана кружку с самогонкой. — Человек по делу приехал, а не твои байки выслушивать. Ну, пан, за знакомство!

Стефан присел на скамейку и выпил содержимое кружки. Рот обожгло, глаза выпучились, а пустой желудок взорвался горячей болью. Лица мужиков превратились в серовато-бежевые пятна. Но вскоре удивительным образом в голове прояснилось, усталость отступила, и Стефан почувствовал, как ясно и логично стал мыслить. Он придвинул к себе миску с кашей и взял краюху ноздреватого хлеба.

Мужики одобрительно зашумели. «Хорошо пошла самогоночка. Первачок, зараза, крепкий».

Заговорил лысеющий мужчина с болезненным видом:

— Вот что у нас приключилось, пан учёный. Месяца три назад, аккурат в разгар зимы, сдурела одна баба. Степана Миколкина жонка. Ганна её зовут. Нормальная была хозяйка, за огородом смотрела и мужа уважала. Дети при ней. Скотина накормлена, в избе порядок. А тут — раз, и будто бес в неё вселился. Воет, как зверь, на людей бросается. Вышла из хаты разумная, а через час вернулась сама не своя. Что, где, почему? Молчит Ганна и только рычит по-волчьи. В клетку посадили. А что делать?

Немного помолчали. Громыко продолжил:

— Прошло недели три. И точно такое же горе случилось с кузнецовой жонкой Марылей. Такая весёлая баба была. Громче всех пела. Статная, грудастая. А то внезапно сгорбилась, исхудала, будто из неё всю жизнь высосали. Кричит, волосы на голове рвёт. Тоже под замок посадили. Говорю, под замок посадили. А то она была мужу своему по башке молотком стукнула. Дочка, может там мочёной капусты осталось, — ласково сказал староста, оборачиваясь и ища глазами Даринку. — Хорошо под самогоночку идёт.

Девушка вышла из темноты:

— Татко, так уже закончилась!

Стефан залюбовался Даринкой. Стройная, высокая. Глаза живые, блестящие. Кожа жемчужная, чистая. Губы полные, словно налитые соком. Так и хочется впиться в них и…

Стефана отвлёк от мечтательной задумчивости скрипучий голос старца с длинной бородой и шапкой седых волос.

— Мы не знали, что и думать. Что с нас взять? Мы люди тёмные, неучёные. Понимали только, что какая-то нечисть появилась. Может, из лесу пришла? А может посреди нас завелась. В город никак не попасть. Снег начал таять, грязюка вокруг развелась страшная. Ждали, когда хоть немного подсохнет, чтобы весточку в Мугочелёв передать. А между тем сдурела ещё и девочка семи лет от роду. На улице гулялась с другими ребятишками. Распрощалась, домой пошла. В избу приползла волчонком. Прямо на четвереньках. Кусается, рычит. Ой, грехи мои тяжкие. Может, пан, нам поможет? Вы книги читали и с разумными людьми разговаривали.

— А не молод ли пан? — раздалось лягушачье кваканье. Говорил лопоухий нескладный мужичонка в драной телогрейке. — Что же нам не прислали опытного монстролога? А? Вы побудете в Гаюнах. Получится, не получится — да и уйдёте. А нам жить тут, пока не подохнем.

Стефан сжал кулаки под столом. Вопрос «а не молод ли пан?» он слышал много раз, но по-прежнему было обидно. Ещё и эти проклятые усы не растут! Виноват ли Стефан, что уродился с по-девичьи нежным лицом, голубыми глазами и волосами, вьющимися русыми волнами. Сам бы он хотел иметь крепкие плечи, скуластое и закалённое ветрами и солнцем лицо и суровый взгляд из-под широких бровей. Так чтобы каждый посмотрел и поверил: такому всякий монстр под силу.

Стефан сказал:

— Я в экспедициях с четырнадцати лет. Мой отец, Григорий Дрыгвич, знаменитый монстролог. Теперь он по всему миру ездит и учит других, как бороться с нечистью. В шестнадцать я на Браславщине[3] поймал стаю ка́снов. Это такие чудовища с острыми зубами и крыльями, как у летучей мыши. Касны нападают на людей и до последней капельки кровь высасывают. А сколько я лесавиков и зазовак[4] изловил — море! Но главное моё достижение это Паднор — король мышей. Я гонялся за ним несколько месяцев. И уничтожил. Сжёг.

— И как же он выглядел? — с сомнением спросил Громыко.

— О! Такое забыть невозможно! — вспыхнул задором Стефан. Так было всегда, когда речь заходила о монстрах. — Множество мышей, сплетённых хвостами. Они постоянно шевелятся, пищат, копошатся. А над всеми ими возвышается самая крупная мышь с костяной короной.

Уршуля так ойкала и айкала, что, казалось, от испуга вот-вот грохнется в обморок. Даринка, прижимая ладошки к щекам, спросила:

— Говорят, что человек, если встретится с Паднором, обязательно умрёт. А вы, пан…

— А я живой. — Закончил предложение Стефан и совсем уж по-детски хихикнул.

После длительного молчания, во время которого лопоухий мужичонка всё вертелся на стуле как уж на сковородке, Громыко стукнул ладонью по столу:

— К делу! Пан Дрыгвич, так что вы думаете? Что случилось с бабами и девочкой?

— У меня есть догадка, но для начала нужно посмотреть на… пострадавших, — ответил Стефан, с трудом сдерживая зевоту. Все одновременно обернулись к окну. С улицы взирала тёмная, чёрная ночь. Непроглядный мрак и дышащий сыростью туман сплелись тесно-тесно, точно собираясь проглотить затерявшуюся среди болот и лесов деревушку.

***

Простоволосая измождённая женщина металась в клетке взбесившемся зверем. Визжала, рычала, а то вдруг умолкала и настойчиво царапала собственное лицо. Толстенький низенький мужичок от отчаяния рвал на себе волосы, трое деток плакали, обвивая друг друга ручонками, а Громыко отводил взгляд.

— Выведите их на улицу, — сказал Стефан старосте и распахнул чемодан. Там находились инструменты, артефакты и множество стеклянных пузырьков с порошками.

В пустом хлеву пахло навозом, гнилой свёклой и мочой. Скотину временно отвели к соседям, потому что корова от испуга перестала давать молоко, а овцы так и вовсе отказывались есть. Держать Ганну в избе было опасной затеей, так что мужики быстро соорудили клетку прямо в хлеву, подальше от детей и от всех остальных крестьян.

Стефан рассыпал измельчённые полынь и василёк вокруг клетки, и Ганна сразу затихла, свернулась калачиком на грязном полу в луже собственных испражнений.

— Ганна, я хочу вам помочь. Я друг. Не бойтесь, — ласково сказал Стефан, снял цепь с решётчатой двери и вошёл внутрь. Женщина задрожала и что-то забормотала. — Расскажите, что с вами случилось. Кого вы видели?

«Сиди дома… не ходи по улице… красный глаз… дома… красный глаз», — бормотала Ганна.

Стефан кивнул, точно его догадка оправдалась, и склонился ниже:

— У той твари, которая на вас напала, был один красный глаз по центру лба? Верно? И бурая шерсть? И перепончатый хвост? Что? Я не слышу? Ганна?

Внезапно женщина подскочила, словно только и ждала, когда Стефан опустится на колени, опрокинула его на спину и впилась длинными ногтями в грудь. Грязные, свисающие сосульками патлы прятали лицо, но глаза горели яростно и возбуждённо.

— Я друг… я хочу помочь, — сипел Стефан.

В Ганне обнаружились нечеловеческая сила и бешенство. Костлявые пальцы ползли к его горлу, а рот искривился в волчьем оскале. Она резко дёрнулась к Стефану, дыша невыносимой вонью.

Сколько раз смерть подступала близко к молодому монстрологу! Не счесть! Его кусали, грызли, царапали и загоняли в ловушку. Но это всегда было частью работы. Вот и сейчас Стефан изловчился, вытащил из кармана пузырёк с порошком и разбил его о затылок Ганны. Горький полынный запах на мгновение перебил смрад гнили и дерьма. Женщина, истошно вереща, бросилась в угол клетки, а Стефан выполз наружу и вернул цепь на место.

— Что тут делается? — вбежал в хлев Громыко, с изумлением разглядывая грязного и помятого монстролога.

— Всё, как обычно, — проворчал Стефан и громче добавил. — Сейчас приведу себя в порядок, и пойдём к следующей пострадавшей.

***

Вечером в доме старосты ели тушенную капусту, обильно приправленную семенами укропа и тмином. Мужики, захмелевшие от самогонки, с нетерпением взирали на Стефана, а он точно нарочно всё ел и ел. На самом же деле прокручивал в голове план под тихий голос Даринки. Она пела в гостевой половине дома.

— Новости у меня, мягко выражаясь, нехорошие, — тяжело выдохнул Стефан. — Я абсолютно уверен, что в Гаюнах завёлся псутень.

В наступившей тишине были слышны только вздохи мужиков и тихое причитание Уршули.

— Холера меня возьми! Вот паскудство! Говорю, паскудство! — заругался Громыко.

— Вот тут я соглашусь! — кивнул Стефан. — Псутень — коварное чудовище. Были случаи, когда одно существо могло всю деревню извести. Ростом с большую собаку, покрытое шерстью, перепончатый хвост, когтистые лапы и глаз в центре лба, который сводит с ума женский род. Если псутень посмотрит на мужчину, то тот испытает страшную боль, хоть и временную.

— Откуда он пришёл? — спросил старик, дёргая себя за косматую бороду.

Стефан ответил:

— Из лесу. Поселился в каком-то гумне и устроил там гнездо. Поедает зерно и высиживает яйца. Когда детёныши из яиц вылупятся, он в лес вместе с ними возвратится. Но в начале зимы он и его выродки опять придут в Гаюны. Я подсчитал тут немного. Одним словом, через неделю-другую в деревне уже будет от семи до десяти маленьких псутней и один взрослый.

Все заговорили одновременно. Кричали и взмахивали руками. Даринка плакала. Уршуля в агонии металась возле печи. На пол упала миска с картошкой и чарка самогонки. Завыла собака на улице.

— Срочно вызвать из города монстрологов! Не успеют! Конец нам! Сука! Курвель! Чтоб ты сдох! За что нам такое? За какие грехи? Все вымрем!

— ТИ-ХО! — подскочил Стефан. Он хотел придать своему голосу строгости, но не получилось. И всё равно мужики мгновенно замолкли и уставились на городского пана. — Выслушайте меня! Вызвать подкрепление не успеем, но с одним псутнем я и сам справлюсь, а вы мне поможете. Понятно? Завтра я найду гнездо. Пока всем сидеть по домам, женщинам и детям на улицу — ни-ни!

И все ему подчинились и больше не перечили. Стефан говорил со знанием дела, и так хотелось довериться опытному человеку.

Вскоре все разошлись, а Стефан ещё долго стоял на крыльце и вглядывался с густой мрак. Может, где-нибудь моргнет красный глаз. Облака набегали на узкий серп старой луны. Холод туманными руками обнимал за плечи.

— Неужто вам не страшно, пан? — спросила Даринка.

Стефан вздрогнул. Откуда она только взялась?

— Страшно. Но работа есть работа.

Даринка куталась в шерстяной платок своей матери:

— А какой он, Могучелёв?

— Ну… Большой, шумный. Не иначе как осиное гнездо, — улыбнулся Стефан.

— И я хочу там побывать когда-нибудь. Обещайте, что не уедете, пока не отпразднуете последний день Камаедицы. Будут танцы, — быстро проговорила Даринка и убежала в избу.

И так хорошо стало Стефану, когда он представил, как ходит с Даринкой по улицам Могучелёва, как прогуливается по набережной или пьёт чай в гостях у матушки. Тепло разлилось в груди, медленно опустилось в живот и ещё ниже.

***

На протяжении следующего дня Стефан искал псутня. Исследовал гумны, где крестьяне хранили зерно. В хлевушки и сараи даже не заходил. Нечисть бережёт яйца, а, значит, постарается спрятать их как можно лучше. Высокий душистый сеновал, куда можно взобраться по крутой лестнице, был отличным убежищем. Стефан использовал смесь из измельчённых плакун-травы и петрова креста. Порошок слабо поблескивал, если просыпался на свежие следы псутня.

Гаюны словно вымерли. Всё притихло кругом. Остановилась привычная работа на полях, а мужики выходили на улицу, только чтобы покормить скотину или набрать воды из колодцев. Стефана это было на руку: никто не отвлекал и не крутился под ногами.

И только ближе к полуночи он наконец-то обнаружил нужное гумно. Оно стояло на краю деревни, поодаль от других строений. Стефан вошёл внутрь и спрятался за кучей хлама. Надел очки со специальным обсидиановым напылением, через которое можно было глядеть в глаза нечисти, и уставился на лестницу, прислонённую к сеновалу.

Через узкие окошки серебристыми дорожками падал лунный свет. В углах в беспорядке валялись мотыги, плуги и косы; опрокинутые бочки зияли пустотой; в расколотом корыте шуршали мыши. В сонном бормотании ночи Стефан различил хруст сена и тихое царапанье когтей. Он задержал дыхание и крепче сжал рукоять короткого клинка. Впрочем, Стефан не собирался нападать на псутня этой ночью. Опасно. Монстр хитрый и изворотливый. Нужно подготовить ловушку, но прежде всего следует убедиться, что гнездо находится в этом гумне.

Псутень, тощий, горбатый, покрытый бурой шерстью, медленно спустился по лестнице. Вокруг его головы разливалось красное свечение — так ярко горел глаз. Движения неторопливые и осторожные. Вот он на четвереньках замер на земляном полу. Принюхался. Стефан мысленно похвалил себя за мешочки с кофейным жмыхом, которыми набил карманы. Монтстрологи так часто делали: скрывали собственный запах.

Псутень взобрался по стене и исчез в окошке. Стефан ещё немного подождал, затем вскарабкался на бочку и через окно выглянул на улицу. Маленькое красное облачко постепенно растворялось в темноте — псутень уходил. Стефан зажёг керосиновую лампу и по хлипкой лестнице поднялся на сеновал. Лампу оставил на крайней балке, не хотел дальше нести. Так и пожар устроить недолго! Ароматное сено приятно пружинило под сапогами. Макушкой Стефан почти доставал до обрешётки, поэтому опустился на четвереньки и направился в самую дальнюю часть сеновала. Там, в углу, находилось что-то наподобие норки, а внутри — на выстеленной мхом лежанке теснились девять яиц. Девять! Мозг Стефана заработал с удвоенной скоростью. Что делать? Прямо сейчас уничтожить яйца и устроить псутню засаду? Или не рисковать? Дождаться чудовище, разобраться с ним, а потом приступить к яйцам.

Внезапно раздался такой истошный крик, что у Стефана едва сердце не выпрыгнуло из груди. Визжала женщина. К визгу присоединились и другие испуганные голоса. Бежать! Срочно! Если псутень вернётся к гнезду, то у Стефана не будет ни одного шанса убить нечисть под самой кровлей. Здесь и стоять-то трудно. Он метнулся через сеновал и, захватив с собой лампу, скатился по лестнице. Вместе с чемоданом выбежал на улицу.

В деревне начался переполох. Стоял дым коромыслом. Хаотично прыгали световые пятна масляных и керосиновых ламп. Простоволосые женщины и мужики в исподних рубахах скучковались вокруг кого-то или чего-то — Стефан пока не видел. Он, не желая терять драгоценное время, понёсся напролом через кусты жимолости и там столкнулся с псутнем. Монстр отскочил в сторону, напрягся и впился в него своим красным глазом.

— К деткам своим торопишься? Паскуда! — Стефан медленно опустил чемодан на землю и вытащил из кармана пузырёк. — А сонного порошка не хочешь попробовать? А? Давай… Давай… Иди ко мне. — Он сам ступил навстречу монстру, радуясь, что по пути не потерял очки.

Монстр зашипел и юркнул в темноту, а Стефан не раздумывая бросился к крестьянам.

В центре шумного круга металась старуха. Та самая, что пару дней назад возглавляла шествие на Камаедицу. Она была похожа на доисторическое животное, которое внезапно воскресло. Тощая, с впалыми щеками и уродливой расщелиной беззубого рта. Из толпы выбежал лопоухий мужичонка и накинулся на Стефана с кулаками:

— Где ты был, сучонок! Чего сюда припёрся? Отдыхал на сеновале, а, гнида? Я говорил, что он молод? Говорил? Говорил! И зазовак он брал, и Паднора брал! Тьфу!

Громыко, взлохмаченный, с опухшими глазами, оттащил лопоухого от Стефана и крикнул:

— Успокойтеся! Мужики, ведите старую ко мне в дровяник и — под замок. Все остальные спать! Мы с паном разберёмся.

— Я нашёл гнездо, — сказал Стефан, сгорая от нетерпения. Он до сих пор не снял очки и был похож на огромную стрекозу. Громыко с каким-то отвращением поглядел на монстролога. Ей-богу, совсем ребёнок!

— Гм-м-м… Гнездо. А у нас Семёновна сошла с ума. Уважаемая всеми старица.

— Так что?! — с вызовом ответил Стефан. — Иногда кем-то нужно жертвовать ради общего блага.

— Кем-то? Ах, ты… — Громыко сжал кулаки и кивнул на расползающуюся толпу. — Ты сегодня-завтра уйдёшь, а нам тут жить. Ладно. Говори, что задумал.

— Татко! — из мрака вынырнула Даринка. Тоненькая, бледная, укутанная в отцовский ватник.

— Доченька! Я же велел в избе сидеть. Куда на холод выскочила? — хотел было строго сказать староста, но получилось нежно.

— Волновалась, татко! Ты всё не идёшь и не идёшь, — Даринка с тревогой поглядывала на Стефана.

Громыко махнул рукой:

— Айда домой! Всё обсудим там.

— И мужиков позовите. Я объясню свой план, — Стефан наконец-то снял очки.

***

Деревянная дверь тревожно скрипнула. Стефан вошёл в полутёмное и прохладное гумно. Зажёг лампы и расставил их по углам. Прислушался: наверху тихо захрустело сено. Значит, псутень здесь.

Ночью долго спорили и решали, как поступить. Мужики собирались жечь гумно прямо в исподних рубашках, так им не терпелось прикончить монстра, но Стефан настоял на своём: псутень сбежит через какой-нибудь тайный ход и ещё крепче остервенеет. Он предложил поймать его в ловушку из волос зазовки, самого крепкого материала из всех существующих.

Утром мужики вытащили сети и выстроились вокруг гумна. На случай, если что-то пойдёт не так, им велено было не дать псутню сбежать. Тут же на готове стояла железная клетка.

Стефан запер дверь на внутренний засов и плотно заткнул окна тряпками. При этом он то и дело замирал и вслушивался. Чувствовал, что монстр приближался. Стефан выбрал позицию у стены. В одной руке клинок, в другой — ловушка в виде сетчатого покрывала, которое при надобности затягивалось и превращалось в мешок.

Псутень напал сверху. Видимо, он полз по потолочным балкам, которые утопали в темноте. Стефан мысленно поругал себя, когда уворачивался от монстра. Чёртов опыт! Как же его иногда не хватает! По крайней мере, дужки очков связал верёвкой, чтобы ненароком не свалились.

Но Стефан сразу оправился, крепко встал на ноги и насмешливо сказал:

— Добро! Одно очко в твою пользу!

Псутень сделал ему навстречу несколько неуверенных шагов, а красный глаз так и сиял в полумраке. Стефан крутанул ловушкой и резво повертел клинок в ладони. Внезапно псутень бросился на стену, оттуда — на потолок и камнем монстрологу на голову. Всё произошло так быстро, что Стефан не успел опомниться. Он лишь ощутил жгучую боль в плече. Мир вокруг наполнился смрадным запахом и пронзительным воплем. Кто кричал? Кто кричал?

Он отключился на пару секунд. Очнувшись обнаружил себя на полу. Клинок был в крови. Псутень, разбрызгивая во все стороны капли крови, разворачивал груду хлама. Тайный ход, догадался Стефан и, превозмогая боль, кинулся к монстру, но тот уже выполз на улицу. А дальше какие-то обрывки воспоминаний: засов, который никак не хотел открываться; слепящее солнце; корчащиеся в невыносимых муках мужики и окровавленный псутень, хвостом запутавшийся в сетях. Стефан из последних побежал к монстру и накинул сверху ловушку. Края сомкнулись — всё закончилось.

Громыко снял пояс и перевязал Стефану рану. Псутень лежал в железной клетке в луже крови и тяжело дышал. Сверху бросили рогожку. Принесли яйца, в нескольких местах уже потрескавшиеся. И вспыхнул огонь! Псутень, объятый языками пламени, в агонии трепыхался в клетке, а мужики гоготали…

***

Стефан быстро оправился. Рана оказалась глубокой, но заживала хорошо. Возможно потому, что Даринка отходила от постели больного разве что поесть да умыться. Когда стало легче, Стефан приготовил снадобье для пострадавших женщин и девочки. Обещать, что они вернутся к прежней жизни он не мог, но что перестанут на людей бросаться да по-звериному рычать — это точно.

Экспедиция закончилась. Стефан собрал свои вещи. На рассвете планировал двинуться в путь. Вечером как раз праздновали последний день Камаедицы. На пляцу зажгли костёр, принесли нехитрые угощения да остатки самогонки. Женщины пели, кто-то из мужиков играл на дуде, а молодёжь отплясывала. Все радовались: псутня больше нет, Каму умаслили угощениями, скоро вырастет крапива и щавель. «Ничего, как-нибудь протянем до ягод и зелёного лука», — кивали старухи, шамкая беззубыми ртами.

Стефан не сводил глаз с Даринки, такой красивой и весёлой, и чувствовал в груди нарастающую пустоту. Как теперь жить без этого задорного смеха и ямочек на щеках? «Приеду, приеду и заберу её в город, — твёрдо решил он. — Всё по чести сделаю. Как подсохнут болота, вернусь с подарками да с родителями. Пусть знает, что намерения у меня серьёзные».

Ночью не спалось. Лунные дорожки света, льющегося через окна, разрезали комнату на несколько прямоугольников: чёрные, серебристые, чёрные, серебристые… Неожиданно в серебристом прямоугольнике появилась она. Обнажённая Даринка напоминала русалку, вышедшую из родной стихии. Волосы струились по спине, соски на полной, налитой молодостью груди торчали, так и просили, чтобы к ним прикоснулись.

У Стефана закружилась голова, дыхание участилось, внизу живота начало пульсировать. Он протянул руки к Даринке, и она, ни капли не смущаясь, села на него сверху и тихонько застонала.

Откуда она только взялась? Всё это было похоже на сон. Но Стефан чувствовал ладонями её тёплую кожу, сжимал грудь, ощущал запах волос. Крапива и ромашка. Это реальность, такая объёмная и яркая. Даринка двигалась всё быстрее и быстрее. Стефан впился пальцами в её ягодицы. Казалось, если она будет двигаться медленнее, то пах просто взорвётся от нетерпения. Хотелось всю её и сразу: целовать, обнимать, нюхать, и чтобы она не прекращала стонать и откидывать назад волосы.

— Я приеду за тобой… всё по чести… станешь моей женой, — очарованный страстью, Стефан с трудом говорил, но Даринка прильнула к нему и накрыла его губы своими. И он больше не мог контролировать себя. Их понесло в какую-то бездну, наполненную сладким вкусом первой любви…

Стефан проснулся на рассвете. Разбудил шум на улице. Тело, до сих пор разморённое сонной негой, отказывалось шевелиться, но мысли, ясные и чистые, лихо закручивали план. Нужно вставать и идти на поклон к Громыко. Стефан не будет ждать, пока болота высохнут. Заберёт Даринку сегодня же из отцовского дома. Даже день без неё станет невыносимым страданием.

Он встал, оделся и выбежал на улицу. По деревне разливался молочный туман, в клочьях которого Стефан разглядел крестьян. Они направлялись в лес. Опять шествие? Какая-то заключительная церемония Камаедицы? Где же староста?

Стефан отправился следом по росистой траве. Босые стопы пронзило утренним холодом.

— Чёрт! Забыл сапоги! — Стефан улыбнулся полной женщине в цветастом платке, но та думала о чём-то своём. Он пытался отыскать взглядом Громыко, Даринку или Уршулю, но они, видимо, уже достигли кромки леса.

Опушка неприветливо встретила пористыми и рыхлыми сугробами. Толпа крестьян двигалась в чащу через бурелом и грязные кучи снега. Стефану надо было возвратиться в Гаюны, обуться и накинуть плащ на плечи, но его раздирало от нахлынувших чувств. Нужно поговорить со старостой. Срочно!

Сосны и ели сомкнулись за спиной Стефана. Стало мрачно и очень холодно. Крестьяне стояли полукругом. Женщины пели:

Люлі-люлі-люлі, прыляцелі куры.

Селі на варотах у чырвоных ботах…

— Пан Корбут! — Стефан дотронулся до локтя коренастого мужика, но обернулся совсем не староста. — Простите. А где Громыко? И куда вы все смотрите?

Стефан протиснулся между крестьянами и увидел медвежью берлогу, плотно усыпанную затвердевшим снегом, а на самой верхушке сидела Даринка в лисьей шубе. Он направился к девушке:

— Слезай оттуда! Это опасно!

— Держите его, — откуда-то из толпы гаркнул староста.

— Не понял, — изумился Стефан, когда мужики заломили ему руки за спину. — Отпустите! Что тут происходит? Даринка, спускайся!

Но девушка глядела в пустоту и как будто не дышала. Вдруг встала, скинула шубу и по-детски скатилась на землю. Голая, волосы собраны в косу, лицо бледное, без кровиночки.

…Сталі сакатаці. Трэба куркам даці.

Дадзім мы ім грэчкі, каб няслі яечкі.

Дадзім мы ім жыта, будуць куркі сыты…

— Пан Корбут, нам нужно поговорить. Давайте отойдём с Даринкой в сторону, — умолял Стефан, но его не слышали. Женщины пели, а мужики не сводили голодного взора с девушки, которая была так прекрасна своей холодной и отстранённой красотой.

— Иди, доченька! — нежно сказал Громыко. Даринка заползла в небольшое отверстие в берлоге, которое Стефан сразу не заметил. Он закричал и забился в судорогах, пытаясь освободиться от пут. А они все стояли и молчали, только Уршуля всхлипывала.

— Что… что вы делаете? Помогите ей!

— Заткнись! — прорычал Громыко. — Она — невеста Камы и выполняет свой долг. Она уведёт медведя в чащу, и мы сможем жить спокойно.

— Вы все знали? Она знала? Она по своей воле?

Уршуля сказала:

— Конечно, знала. Даринка родилась на рассвете в первый день зимы. В такое время рождаются невесты Камы.

— Немедленно прекратите! Я найду на вас управу! Дойду до губернатора! Отправили девушку на погибель! — бесновался Стефан.

— Уведите! — приказал Громыко.

И орущего Стефана потащили в сторону деревни. Вскоре за его спиной раздался медвежий рык. Никто из крестьян и с места не сдвинулся. Женщины по-прежнему пели. И, когда Стефану удалось обернуться, он заметил тоненькую фигурку, сидящую на загривке медведя, который тяжёлой поступью двигался в чащу.

***

Ещё до полудня Стефан покинул деревню. Сгорбленный, с низко опущенной головой и заплаканным лицом. Босой. Сапоги так и остались в доме старосты.

А в это время старец с длинной бородой вышел в поле и, опустившись на колени, положил ладони на комковатую почву. Улыбнулся. Земля медленно согревалась под солнечными лучами. Ещё неделя другая, и можно будет сеять. Вырастет рожь и пшеница. Всё пойдёт своим чередом. Всё рано или поздно повторится в том или ином виде. Змея продолжает пожирать свой хвост.

[2] Папа (бел.)

[3] Браслав – белорусский город.

[4] Зазовка – существо в виде красивой девушки, которая очаровывает мужчин и завлекает их чащобу.