Путь во мраке

Темнело. Сухой прохладный ветерок вздымал разноцветные листья, произвольно разбрасывал их, образуя на земле хаотичные корявые узоры или просто пятна. Поглощаемое горизонтом, уходящее в его темноту солнце, как могло, освещало землю и украшало небосвод удивительными неповторимыми красками, являющимися не следствием борьбы Света и Тьмы, как когда-то считали, а обычным, не имеющим ничего общего с магическим, природным явлением.

По вечернему осеннему парку бродил человек. Обычный ничем особо не примечательный молодой человек. Это времяпровождение никак не относилось к его работе, он не был на прогулке, не любовался природой, и даже не ждал возлюбленную, друга или знакомого, как и вообще кого-нибудь конкретного и определенного. Хотя… он ждал, только сам не зная кого или чего. Но что бы ни произошло, кто бы ни пришел, этот человек был готов, по крайней мере, он так считал. И вот, пребывающий в неведении, все больше охватываемый волнением, он, свсё меньшим терпением, выносил одинокое долгое и однообразное ожидание.

Когда человек остановился, прислонившись к тысячелетнему гигантскому ясеню, из-за поворота дорожки показалась старушка. Бесшумно кряхтя, очень медленно, опираясь на клюку, она с трудом шла. Поглощенный в свои раздумья молодой человек заметил её только, когда старушка практически вплотную проходила рядом с ним.

— Вы кого-то ждете? — заметив, что тот обратил на её внимание, спросила она тихим голосом.

— Кого-нибудь, но не вас.

— А кого?

— Не знаю.

—Тогда, как вы можете утверждать, что не меня? Если вы не знаете. К тому же, частенько бывает, что люди готовятся к одному, а ожидает их совсем другое… То, к чему готов больше всего, никогда не случается.

— …Так мне нужно…за вами? — парень пошел рядом со старушкой.

— Я не знаю, что вам нужно, но пойдем, коль хочешь.

Сбитый столку, молодой человек, решив проверить свои догадки, сказал:

— А куда вы направляетесь?

— Как будто люди знают, к чему приведет их тот или иной путь. Важней не куда идти, а куда прийти.

— И где мы окажемся?

— Там, куда идем.

С этими словами её кривая спина выгнулась, плечи распрямились, рост увеличился, кожа слезла…. она вся мгновенно изменилась, и перед ним уже стоял живой человеческий скелет. Его мощные кости, где-то совсем оголенные от плоти, где-то кровяные, местами покрытые мясом и кожей, были прикрыты просторными черными одеждами. Правая костяная рука сжимала полуторное копьё, чуть ниже длинного наконечника, имевшее не менее короткое лезвие полумесяцем. Вместо глаз на человека смотрели два красно-желтых огонька в глазницах черепа.

— Пойдем Уэнделл Гильд.

Вместе со старушкой преобразилась и окружающая обстановка. Парк исчез, и теперь они находились в больничной палате, рядом с кроватью, на которой лежал, по-видимому, сейчас спящий человек.

Демон Смерти произнес:

— Не знаю, на каких условиях ты с ним договорился, что бы там ни было – это касается только вас…правда, я потом все равно узнаю. Но будь уверен, сейчас, что от меня требуется, я выполню. – Он показал на лежащего человека. – С его смертью, ты окажешься там, куда стремишься попасть. А пока у тебя есть время подумать, быть может, передумать, и, в любом случае, принять решение.

Между Демоном с Уэндоллом появились из ниоткуда и повисли в воздухе шахматная доска с расставленными на ней фигурами.

— Сыграем? Выбирай сторону.

Уэнделл долго думал и не мог окончательно решиться.

— Тут нет подвоха. Мне не так часто, удается играть с людьми. Это просто игра. Результат ничего не решит. Это никак не повлияет на твою или чего-либо судьбу. И твой выбор сторон не предопределит борьбу Света и Тьмы. Цвет не важен, важна сама игра.

Тогда Уэнделл, убежденный этими словами, но все-таки ещё немного поколебавшись, показывает на «белых». Доска поворачивается к нему этой стороной.

— Какие правила?

— Ты не умеешь играть?

— Умею.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Это же людская игра, а ты не просто человек, может, ты играешь вообще без правил.

— Ты так думаешь? Игра без правил – не имеет смысла.

— Или, может, нужно играть по другим особенным правилам.

— Одна игра – одни законы, для людей, для царей, для богов. Давай приступим.

Уэнделл сделал первый ход – игра началась.

—Также не имеет значение вид и форма фигур. Самую лучшую партию провели цветными однотипными камешками на расчерченном песке. Жаль зрителей, наблюдавших данное великолепие, было немного, хотя может это даже и к лучшему, — проговорила Смерть. — В любом случае, настоящие ценители там присутствовали.

— Много у нас времени?

Демон Смерти, чуть раскрыв плащ, посмотрел на нечто, очень сильно похожее на песочные часы, висевшее у левого бока на поясе.

— Как раз на одну партию – примерно одна минута.

— Так мало, мы ж не успеем.

— Напротив, этого вполне хватит. Вы – люди никогда не ценили время. Вы изобрели часы и возомнили, что его контролируете. При этом, в независимости сколько у вас времени по вашим же меркам: много ли или мало, вы как тратили так и продолжаете тратить его впустую. Вы не можете осознать, что бесценен каждый ваш миг и то, что глупо считать секунду – малым, постоянным и самым минимальным отрезком времени.

Всё из-за того, что вы не понимаете, что такое время. Время – это объемное пространство. Объясню кое-что по-простому.

Демон достал свои часы.

— Песок, назовем это так, – он указал на светящиеся и переливающиеся передвигающиеся пурпурно-сапфирные частицы, – это время. В двух сосудах, в своем большинстве, он принимает форму объемных тел, и только в горловине песок образует относительно прямую линию, и то, понятно, объемную. Возьмем одну условную пространственную кривую из возможных множеств, разделим её на мельчайшие части – песчинки. Они представляют собой прямые отрезки. Так и люди, в их понимании, время – это прямая линия, к тому же всегда движущееся с постоянной скоростью. Таково их ложное восприятие.

Партия продолжалась. Фигуры, преимущественно Уэнделла, одна задругой покидали доску, ухудшая и без того бедственное положение «белых».

— Ты можешь забрать его жизнь раньше срока или это не в твоих силах? — кивком указав на больного, поинтересовался Уэнделл.

— Могу.

— Но ждешь. Почему ты поступаешь именно так?

— Если я поступил бы по-другому: секундой раньше, двумя – ты бы спросил то же самое? В принципе, это естественно, любое действие одного может родить вопрос у другого. На все твои потенциальные однообразные вопросы у меня один ответ – «Я так хочу». Здесь у меня есть право выбора, и я им наслаждаюсь, впрочем, как и любым другим правом.— Демон Смерти еще раз переставил фигуру, на этот раз последний. — А вот и мат.

Доска с разгромленной армией белых и торжествующими количественно и стратегически черными ещё какое-то время парила в воздухе, а потом исчезла.

— Все ещё хочешь этого? — спросила Смерть.

— Мне нечего терять.

— Так уж нечего. У всего есть цена, следовательно, и ценность, главное найти покупателя. Пока ты вправе отказаться.

—Я не поменяю своего решения.

— Ты можешь не вернуться и расстаться с жизнью.

— Меня это не беспокоит.

— В этом-то ещё одна ошибка людей – вы не дорожите жизнью. Парадокс в том, что, только умерев, можно до конца оценить, осознать свою жизнь и понять всю её значимость. Но, знаешь, большинство почивших не жаждет заниматься этим самоанализом… потому что боится разочароваться.

Некоторое время собеседники стояли молча. Вдруг перед Уэнделлом всё исказилось, и он почувствовал, словно невидимая, но ощущаемая неведомая сила уносит его сильным молниеносным потоком и, закручиваясь круговоротом и сдавливая, ломает все кости.

На несколько мгновений Уэнделл потерял сознание. Когда он открыл глаза, то понял, что лежит на земле. Все тело было захвачено всеобъемлющей болью от недавно совершенного незримого насилия, легкие дышали с трудом. Уэнделл долго не мог подняться, когда же боль ушла, а он более-менее пришел в себя, наконец, встал.

Вокруг него простиралась каменистая местность, которая то тут, то там, повсюду была беспорядочно загромождена различных величин, размеров и форм камнями, глыбами и скалами.

— Думал, Ад выглядит по-другому? – спросил кто-то насмешливо.

Уэнделл повернулся на голос. Метров в десяти от него на выступе одной из глыб сидело человекоподобное нечто. Ноги у этого существа были козлиные, а все тело выше пояса – львиное, причем звериное лицо имело явные человеческие черты, а пятипалые лапы, не смотря на свою животность, очень уж походили на людские кисти. Ко всему прочему у него был хвост, являющийся одновременно змеёй, и козлиные рога, за спиной виднелись большие кожистые перепончатые крылья.

— Кто ты? – спросил Уэнделл.

— Я твой проводник, поводырь, провожатый и тому подобное, если хочешь, можешь сам продолжить этот синонимичный ряд. Моё имя – Стейнвар, также меня называют «Леохаврорм».

— Я…

— Я знаю, кто ты и почему ты здесь, — бесцеремонно перебил Уэнделла Стейнвар. — Подумать только, живой человек,— сказал он своему шипящему хвосту; потом человеку: — Живые люди тут редкость.

Демон спрыгнул с уступа и, повернувшись спиной к Уэнделлу, идя на задних ногах, направился в сторону от последнего. «Живой человек», сначала помедлив, не сразу сообразив, поспешил за ним.

Прошло совсем немного времени, прежде чем они уткнулись в берег и остановились. Здесь им открылась необычная и ужасная картина. Большая водная поверхность, почти вся кишащая плавающими, тонущими и дерущими людьми. Словно единое целое, созданное сплетением человеческих конечностей, где каждый пытается выбраться, отсоединиться от общей массы и остаться как можно выше. Где-то более плотная, сросшаяся монолитом, где-то менее плотная и более подвижная, постоянно шевелящаяся меняющаяся и распростертая груда замерзших, обмороженных и закоченелых тел. И над всем этим стоял страшный многоголосый стон, смешанный с шумом от плеска воды и ударов.

Демон протянул руку, указывая на горизонт, где скрывался для глаз человека водоем с происходящим столпотворением.

— Видишь, вон там берег?

— Нет.

— Правда?— удивленно сказал Стейнвар.— Так вот, поверь мне на слово, хотя можешь и не верить, там другой берег, а твоя задача туда добраться.

— Это река или море?

— А какая разница? Море или река размером с море, а может даже с необъятный океан. Это что-то меняет?

Уэнделл пробежался по берегу в поисках прибрежного относительно свободного от тел места в водном объекте и, найдя такое, после сняв верхнюю одежду, зашел там в воду. Он сделал несколько маленьких шагов и, погруженный по колена, остановился. Остановился, отчасти ошарашенный ужасной холодностью воды и отчасти желая дать возможность организму хоть чуть привыкнуть к ней.

— Вода немного ледяная, но это ничего страшного, — произнес Стейнвар. — Просто не думай и не говори об этом — когда о чем-то не думаешь и не говоришь, то выходит, что того вроде как и нет вовсе. По-моему, именно так люди решают свои проблемы. Правда, ведь?

— Нет.

— А как?

— П-п-по-разному… Сколько л-людей, столько и р-решений.

— Уверяю тебя, их намного меньше — в общем, решений только два, но конкретных, конечно, побольше.

Тем временем Уэнделл, выждав, как он посчитал, достаточно времени, продолжил движение. Ещё несколько шагов — и Уэнделл поплыл. Необъятная ледяная водная среда поглотила его. Ему показалось, что кости полностью промерзли и вместе с словно застывшей кровью и почти бездвижными мышцами превратились в плотные куски льда. Пальцев он почти не чувствовал и не смотря на бешеный озноб, крайний стресс, неритмичное и частое дыхание и, конечно же, холод Уэнделл продолжал плыть. Соображать становилось все трудней, но в голове прочно укоренилось: «Вперед. Только вперед и только не останавливаться». Что бы ни произошло, что бы ни случилось. Кто бы ни появился, кто бы что ни сделал. Что было — неважно — прошло, что будет — неважно — не угадать. Главное — двигаться и не повернуть.

И только к цели! Пока есть силы, пока есть сколько-нибудь времени, пока хоть что-то чувствуешь, пока мыслишь и покуда можешь. Делай! Будь! Забудь сомненья, все печали. Забудь мечты своих врагов. Забудь, что был когда-то слабым. Отбросьте все ненужные слова и вместе с ними страх преграды. И только это. Только так. Иначе быть не может, если, конечно, планируешь жить или что-нибудь другое.

Хотя, вы всё равно умрёте. Рано или поздно. Как и все. Но это не повод сдаваться. Никогда. И ни в коем случае.

Так вот, вы умрете. И никто не спросит вашего разрешения. Удобно ли вам? Уместно ли? К какому времени? Хотите ли вообще?.. Но если вы сдадитесь, уйдете раньше. В этом вся разница борьбы и сдачи. Одолев в одном бою, вы просто выигрываете небольшой промежуток времени, по истечении которого вас ожидает другая битва. И так дальше. Может показаться, что это лишено всякого смысла, но, будьте спокойны, заверяю вас, это не так.

А вот, наконец, камнем выступающее из воды препятствие из замерзших тел. Уэнделл, отбиваясь от множества цепляющих и тянущих рук, ног и кусающих челюстей, взобрался на вершину и, дальше так же пробираясь с боем, пересек площадку этого своеобразного утеса. Затем упал в воду. Ему пришлось плыть, дерясь, отталкивая от себя окружающих вокруг мерзлых грешников, буквально отовсюду лезущих и атакующих, ожидаемых и зримых на поверхности и неожиданно появляющихся — всплывающих и подводных.

Со временем скорость продвижения Уэнделла стала уменьшаться, наконец, остановилась. И вот, из-за того, что кто-то глубинный тянул его за ногу вниз, а плавучие наваливаясь руками, топили, преодолев его сопротивление, он начал погружаться. Его голова покинула поверхность, затем уже и кончики пальцев до неё не доставали.

Опускаясь всё ниже, Уэнделлу открылись два момента, необходимых для полного понимания происходящего действа. Во-первых, он увидел подводную часть картины сего бедлама. Оказывается, надводная составляющая, — словно вершина айсберга, — только жалкая малая доля от огромной нижней. Во-вторых, Уэнделл заметил, что с увеличением глубины погружения вода становилась теплей, а давление в разы сильней. Хотя, быть может, некто неосязаемый внушил ему это. В его случае, различие было ничтожно мало, но всё же он уловил изменения — вроде, чуть потеплело, и голова немного заболела. Как бы то ни было, Уэнделл видел вдалеке от себя безумные лица, а ещё глубже — скрученные неестественно вывернутые, иногда разрывающиеся, тела, некие подобия нормального строения человека, ко всему прочему и совершенно обожженные кипящей водой.

Оттого то, все завсегдатаи данного водоема порывались наверх. Пребывая в кипятке и испытывая страшную нагрузку в глубинных слоях, не в силах вытерпеть такие муки и чтобы окончательно не сойти с ума, они стремились к поверхности, где их ждал лютый холод, который, также, хоть и не сулил им ничего приятного, но с которым они всё же мирились. Они либо мерзли, либо сдавливаемые варились, либо испытывали и то и другое. Золотой середины здесь не было и им приходилось выбирать меньшее из зол.

А между тем Уэнделл всё погружался. Время задержки дыхания рано или поздно должно было кончиться, и вот он стал захлёбываться. Но тут, Уэнделл правой рукой, которой все время не прекращал тянуться к поверхности и которой стремился взяться за обступивших грешников, чтобы остановиться и перестать тонуть, схватился за что-то гладкое, широкое и твердое.

Этот предмет его потянул. Уэнделла молниеносно, рывком бросило вверх. Прорезав воду он, уже ни за что не держась, на мгновение оказался в воздухе, а после шлепнулся обо что-то твердое, оказавшееся дном лодки. Деревянной с высокими бортами среднего размера лодки.

На корме сидел Стейнвар, у носа, на кончике которого висел невероятно яркий, но небольшой; ажурный, но в то же время простой; чугунный фонарь, стоял человек. Этот незнакомец управлял судном с помощью весла, которым, как сообразил Уэнделл, он его и выудил, и именно которое оказалось для него спасительным. На лодочнике был шерстяной короткий темно-коричневый плащ, похоже, гиматий, сложенный вокруг его фигуры таким образом, чтобы ткань покрывала голову и полностью открывала руки.

После того как Уэнделл очистил свои легкие от лишней воды, он повалился на дно и, лежа на нём, весь дрожа, долго не мог не то чтобы пошевелиться, произнести ни слова. Ему было нестерпимо холодно от недавнего пребывания в воде и что от той же самой воды веяло все тем же ледяным холодом. Единственное, что его согревало — это дно, которое в не зависимости от окружающей температуры почему-то было теплым, по крайней мере, теплее.

Стейнвар со словами: «Держи!», кинул Уэнделлу его одежду. Она упала на человека и, не тронутая хозяином, осталась лежать на нем. Чуть позже перевозчик скинул свой плащ и накрыл им Уэнделла. Лодочник остался в одном подпоясанном экзомисе — коротком хитоне из грубой ткани, пропущенном под правой рукой и скреплённом на левом плече. Перевозчик был стар, к такому заключению пришел бы любой, кто увидел бы его пышную и густую седую бороду, опускающуюся чуть ли не до пояса и худое старческое тело. Но при этом всякий отметил в нём стержневую осанку, жилистость, крепость и силу, с которой он ловко вонзал свое весло в мерзлые людские горы и приводил в движение лодку.

Уэнделл под необычайно теплым своеобразным одеялом быстро согрелся, и, после одевшись, накинул его на себя. И как только он примостился на одну из скамей, демон обратился к нему:

— Перевозчика, услугами которого мы сейчас пользуемся, зовут Эйфар.

— Спасибо вам огромное Эйфар, что спасли меня, — опомнившись, сказал Уэнделл.

Старик на эту подаренную ему благу — благодарность, ничего не ответил.

— Ваш плащ…— начал было Уэнделл.

— Пусть пока побудет у тебя, — прервал его лодочник.

— Спасибо большое.

Некоторое время все молчали.

— Почему вода не замерзает? — спросил человек.

— Потому что замерзают люди в ней, — ответил ему Стейнвар, а затем указал на перевозчика: — Помоги ему.

— Эйфар, можно вам помочь? — произнес Уэнделл.

— Нет.

— Почему?

— Потому что это только моя работа и это весло только моё и ничьё более. Такова моя привилегия.

Тут послышался смех Стейнвара.

— Твои шутки, химера?

— Стараюсь сделать твоё времяпрепровождение интереснее. А то тебе здесь совсем скучно, поговорить даже не с кем.

— Ты так считаешь?

— А разве нет?

— Я постоянно перевожу души. Миллионы. Разные, похожие, одинаковые, смирившиеся, не принимающие свою судьбу, молчащие, болтающие, жалующиеся, гордящиеся, кающиеся, молящие, терпеливые и нет. Норовящие рассказать свою жизнь, просящие помощи, интересующиеся, понурые, робкие, буйные, дерзкие, алчные и тщеславные. Тираны, убийцы, насильники, воры, обманщики, предатели, мучители, прелюбодеи, чревоугодники, на вид вполне добропорядочные, прямо отъявленные и многие, многие другие. Большинство объединяет страх и мысли о предстоящем воздаянии. Огромное множество людей. Не с кем? У меня собеседников числа нет, хоть отбавляй.

—Да, не спорю. Но тебе интересно? Первую тысячу лет — вполне возможно, а после? Сейчас?

—Согласен. Скучноватая, однотипная, однообразная работа. Знаешь, что произойдет сейчас, что будет дальше. Знаешь, что придет душа, знаешь как она будет себя вести, что говорить. Многим кажется несоразмерным приравниванием короткой, пусть столетней, земной жизни с мучительно долгим почти вечным пребыванием грешников в Аду и, понятно, счастливым, праведников в Раю. Но, как правило, они забывают одно обстоятельство, которое их уравновешивает — право выбора. Не поспоришь, дороговато, но такова уж его цена, — цена того, чтобы Бог не контролировал земную жизнь. Хотя, если бы Он это делал, Рай был бы на земле, и необходимость в посмертной жизни отпала бы.

В надежде услышать хоть что-нибудь новое, расспросишь. Имя, грех, жизнь. И получишь в ответ банальное, обычное. Вариантов не так уж и много. Но каждый век встречаются такие, которые думают, что их жизнь, история уникальна и неповторима. Миллионы людей, тысячи имен и десятки грехов. Неповторимость у единиц.

— Да и люди. Да о чем с ними можно разговаривать?— с пренебрежением добавил Стейнвар.

— С твоим хвостом разговаривать интереснее и познавательнее?

—Интереснейшие беседы, знаете ли.

— И о чем же?

— О всяком. На любую тему.

—Имя-то у него есть?

—Конечно, — возмутился Стейнвар, —у всякого разумного существа имеется имя.

— И какое же?

— Как у человека — человечье, так и у неё — змеиное. И звучит оно по-змеиному.

— Воспроизвести сможешь?

—Могу, но не буду. Это секрет. Да и вы все равно не поняли бы на этом языке.

— Тогда к чему же тут секрет, раз уж мы не поймем.

— Так секрет на то и секрет, чтобы быть секретным. У всякого приличного и всячески уважающего себя должен быть хоть один секрет.

— Твой хвост и разговаривает тоже только по-змеиному?

— И разговаривает.

Тут в разговоре Эйфара и Стейнвара возникло молчание. Уэнделл, решивший не встревать в их беседу и поэтому ранее молчащий, желая воспользоваться этой паузой, сказал:

— Я один нахожу, что разговаривать с собственным хвостом как минимум странно и как максимум — ненормально и почти сумасшествие.

— Один, — ответил Стейнвар. — И почему ты так полагаешь?

— Это равносильно, что разговаривать с самим собой или с выдуманным другом.

— Ты не прав. Даже если предположить, что это именно так, то есть твой аргумент верен, то несмотря на это твое заключение все равно бы оставалось ошибочным. Потому что, первое, люди всегда повсеместно и повсечасно общаются с «самим собой», только почему-то они называют это рассуждениями. Второе, люди постоянно наделяют других несуществующими качествами, один для разных людей может быть разным. Каждый видит человека по-своему, в меру своих соображений, своего склада ума и того, как на его воздействует тот человек. Выходит, любой для каждого окружающего — в некотором роде выдуманный, так как те не знают его истинного.

Тем временем впереди на горизонте показался корабль. Его маленькое изображение благодаря усилиям Эйфара быстро увеличивалось.

— Корабль мёртвых! — торжественно провозгласил Стейнвар. — Хотя правильней будет «Корабль из мёртвых». Также его называют Нагльфар.

Этот гигантский корабль целиком был сделан из людских скелетов. Обшивка, киль, шпангоуты, палуба, даже причудливые скульптуры, мачты… — всё из плотно переплетенных целых скелетов или оторванных от их костей. Паруса же равно как и канаты, тросы, снасти — собственно весь такелаж были из человеческих кожи и жил. Носовую часть украшала фигурная композиция большой извивающейся девятиглавой змеи и трехголового пса на самом конце. Самое главное — корабль был живой. Точнее не сам, а то, из чего он состоял. Множество людей, превратившихся в скелеты, ужасно и чуть разнообразно мучилось. Хотя бесчисленные черепа усердно двигали челюстями, стоны их практически не были слышны, и корабль издавал тихий приглушенный полный отчаяния и боли гул. Да и шевелить конечностями этим людям практически не удавалось, настолько мертвецы были вмурованы и заделаны в единое целое. Но эти почти бездвижные и безмолвные чувствовали. Чувствовали и поэтому страдали. Из-за сдавливания друг к другу, веса более верхних, холода и трения о воду, а может еще от чего. Конечно, наиболее тяжело приходилось тем, кто находился в наружной обшивке подводного борта.

Как оказалось, корабль мертвых неподвижно стоял на месте у берега. Когда лодка перевозчика приблизилась вплотную к Нагльфару, Стейнвар взлетел на него, а Эйфар привязав к лодке один конец веревки, стал забираться по борту на корабль. Уэнделл последовал за ними. Перевозчик, не смотря на свою внешнюю старость и держа в одной руке весло с фонарем, оказался на палубе намного быстрее Стейнвара. Когда же последний вскарабкался по бортовым костям на корабль, Эйфар уже поднял свою лодку заблаговременно прикрепленной к ней веревкой.

Корабль был пуст. «Эйфар переправит корабль в одно место,— сказал Стейнвар человеку. — В этом ты ему должен помочь».

Перевозчик отдал в лапы большой,— примерно с филина, — откуда-то взявшейся летучей мыши свой фонарь, которая с ношей стала лететь немного впереди корабля, тем самым указывая свечением путь. Управлять Нагльфаром решили по очереди. Первым у руля стал Эйфар, затем его заменил Уэнделл. И дальше так же. Пока один рулил, другой волен был отдыхать, спать. В обязанности третьего, Стейнвара, входило не спать и контролировать эти замены. Как только проходило определенное неизвестное Уэнделлу время работы одного, которое измеряли корабельные склянки, демон будил другого, который незамедлительно вступал в должность рулевого, после чего Стейнвар переворачивал часы.

Плавание шло долго, а с ним тянулась длинная череда огромного множества замен. По соображениям Уэнделла одна смена длилась около семи часов, хотя, конечно, он мог ошибаться.

Рулевые настолько сосредоточились на своем деле, что им было не до таких отвлечений, как разговоры. Поэтому во время плавания царило молчание, лишь изредка периодически прерываемое указаниями Стейнвара. Единственное, что спросил Уэнделл – «Куда мы направляемся?». На этот вопрос крылато-хвостатый демон ответил, что раз в тысячу лет Нагльфар перестраивается: его разбирают, подводят подготовленные для строительства новоприбывшие души, а затем возводят корабль из старого и нового материала. Тем самым, каждый раз, увеличиваясь в размерах, он становится больше. И вот в такую своеобразную верфь они должны привести Нагльфар.

Долгое время Нагльфар приходилось вести в сильную бурю. Волны бешеного водного океана, грозясь его опрокинуть, перевернуть и потопить, метали корабль из стороны в сторону. Эйфар в весь свой отдых спал, Уэнделл – тоже, от усталости он буквально валился с ног. Уэнделла чрезвычайно утомляла работа, в отличие от перевозчика, который всегда внешне выглядел довольно-таки бодрым.

Когда потоки воды успокоились, Уэнделл заметил, что отмороженные синие тела на её поверхности сменились обожженными красными, а холодный воздух – на теплый душный, иногда горячий, и вернул плащ обратно владельцу.

Вскоре стали попадаться торчащие из воды скалы то ли каменные, то ли слипшиеся людские, когда редкие и одинокие, а когда довольно частые и множественные, такие, что кораблю приходилось круто изворачиваться, вилять между этими преградами.

Как-то раз во время плавания, когда Уэнделл вел корабль, впереди показалась одинокая скала, внешне ничем не примечательная, но от которой исходило звучание, – по всей видимости, кто-то пел. Нагльфар подошел ближе и человек разглядел на каменистой горе девушку. Она, повернувшись к нему боком, сидела на одном из выступов. Ног её не было видно вовсе, но все остальное, выше пояса, без малейшего стеснения, стыда и без какой-либо одежды открывалось чужому взору.

Девушка, позировав своим нагим прекрасным и изящным телом и также достойным этих эпитетов лицом, пела песню. Песню о любви. О её любви к нему, к Уэнделлу; о её признании; о том, как она его ждала; о том, как она мучилась без его; том, какой он хороший.… И слова и мотив – все в ней было красиво, – ужасающе красиво и притягательно. Настолько умилительная, что она не могла не вызвать слезы, радость и чувство счастья. И во всём этом представлении, чарующем потоке слов она умоляла и беспрестанно, настойчиво звала его, к себе.

Корабль так приблизился к скале, что левый борт почти касался её. Уэнделл, завороженный, забыв обо всем, кроме этой девушки, бросив руль, двинулся к ней. Он подошел к фальшборту и поставил правую ногу на планширь, намереваясь прыгнуть к ней.

Любовь… Это прекрасное чувство, жаждущее всеми. Нежное, удивительное, неповторимое, воздушное, светлое, – можно долго перечислять, – многое разнообразное состояние. Чувство нужности и важности для кого-нибудь. Когда радость другого важней, чем своя. Почти счастье. А любил ли Уэнделл вообще когда-нибудь? Хотя, важно ли это? Главное, его любят, и любит он, её, сейчас и как будто любил всю прошлую жизнь и будет будущую. Одно лишь слово и миллион эмоций. Любовь… Так что это? Или кто?

Любовь… Это слово воскресило в памяти Уэнделла ту, ради которой он спустился сюда, ради которой он пошел на эти испытания. Разум и сознание Уэнделла просветлели, и он освободился от чар. Уэнделл поставил ногу на палубу, повернулся к девушке спиной и вернулся на свое рабочее место. В ответ девушка горько расплакалась и душераздирающе запела песню отверженной любви. Но как бы она ни старалась, Уэнделл не слышал и не внимал ей.

Вот скала на уровне кормы, чуть позже – чуть дальше. Как только она осталась позади Нагльфара, Стейнвар полетел к ней. Заметив его отсутствие, Уэнделл обернулся назад. Он увидел то, что не удивило его – девушку в объятиях демона, и то, что удивило – скрытый для предыдущего угла обзора змеиный хвост ворожеи, заменяющий ей ноги. Утешив её, Стейнвар догнал корабль. «Многое потерял»,— произнес демон. «Многое, но не это,— ответил Уэнделл. — То, что потерял, я продолжаю искать».

Плавание шло своим чередом. В определенный момент Уэнделл стал чуть меньше высыпаться и отдыхать, и тем дольше они плыли, чем сильнее это выражалось. Он почувствовал, что время его отдыха неумолимо постепенно уменьшается. Также Уэнделл обратил внимание, что песчинки склянок в смену перевозчика сыплются все быстрее, чем в его. Однако часы все также переворачивались, одинаковым объемом отсчитывая разные промежутки, и, казалось, несоразмерность времени никто кроме Уэнделла не замечал, и он все больше и больше уставал.

Наконец показалась земля и долгое водное путешествие кончилось. У руля стоял Эйфар, Уэнделл же лежал рядом. Вот корабль причалил к берегу, остановился, только после этого Уэнделл, обессиленный, почти не спавший последние несколько дней, встал.

На берегу было полно народу, который производил сильнейший шум. Огромное множество. Люди, страдающие и кричащие; демоны, в работе, приготовляющие сырье и мучащие; инструменты и сооружения, с помощью которого осуществляется последнее, а также будет осуществляться дальнейшее — судостроение.

Попрощавшись с Эйфаром, Стейнвар и Уэнделл спустились на берег.

— Что теперь? — спросил Уэнделл, оказавшись на твердой опоре.

— Сейчас у тебя простая задача — просто иди за мной.

Герои отправились в путь. Стейнвар впереди, за ним чуть поодаль Уэнделл. Они шли по «Бескрайней пустыне», собственно так назвал это место демон. По необъятным просторам, единственно, чем изобилующими так растрескавшейся каменистой землей, каменным песком и морями гравия. Эта местность походила на ту, в которой человек встретился с Стейнваром, но в нынешней не было никаких валунов, груд, гор,… в общем, нагромождений, как и чего либо. Только абсолютно безлюдные, пустые, безмолвные равнины. Правда, иногда в этом неживом океане попадались островки, не то чтобы жизни, скорее меньшей смерти, — оазисы с редкой сухой растительностью и костлявыми деревьями. Всё вокруг: земля, камни, небо, облака, подобие солнца, даже малочисленные листья и деревья — имело серый или же черный, белый цвет, а также их сочетания.

В пути Стейнвар большей частью шипел, то есть общался, со своим хвостом, но время от времени, неся всякую чушь, обращался к Уэнделлу, — Уэнделл же и сам не был настроен на разговор и не пытался его начать, и иногда нехотя коротко отвечал на слова ведущего, которого он почти не слушал.

«Ты не находишь это место привлекательным?— как-то раз сказал человеку Стейнвар.— Что бы кто ни говорил, это всего лишь местность,— и как любая местность она по-своему красива. Это относится ко всему Аду со всем его разнообразием, а не только к данной его части. Убери демонов, души, пыточные и ты поймешь, о чем это я.— Демон помолчал немного, затем продолжил: — Эти темные, смурые, могучие, тяжелые, угрюмые и угнетающие виды, черты, формы, объемы.

Все-таки это мрачное величие пугающе и отталкивающе, и в то же время прекрасно и притягательно. Эта вечная суровость, простота, твердость и незыблемость. В этом чувствуется неодолимая сила,– ужасающая сила, не щадящая ничего и которая покоряет.

К тому же здешнее одиночество поглощает тебя. И ты остаешься наедине со своими страхами, помыслами, грехами, надеждами, мечтами, мнениями, взглядами. Только ты и твои мысли. Больше ничего. Только в такие моменты человек может познать себя. Себя настоящего, без прикрас, без самообмана, без иллюзий и без мечтаний. Согласись, отличное место для размышлений».

Другой раз Стейнвар произнес следующее: «Если кто-то восхищается природой, знай, он одинок, ибо ему некем любоваться. Только по-настоящему одинокие способны увидеть истинную особую красоту природы».

Иногда он говорил короткими фразами с таким видом, что открывает человеку некую истину, наивно полагая, что это очень уж поучительно и глубокомысленно: «В любви надо дать понять, что вы можете не простить, ибо люди ценят только то, что можно потерять». Или же: «Если вы не разговаривали с неодушевленными предметами, вы не имеете ни малейшего понятия об одиночестве. Я знаю, я встречал таких». Или же: «Величайшее чудо любви заключается в том, что люди, обычно думающие и заботившиеся прежде всего о себе, когда влюблены, начинают в первую очередь думать и заботиться о другом человеке…»

Так и тянулось время. Медленно, нудно и долго, бесконечно долго. Находясь столько времени в пути без единой остановки, Уэнделл уже почти не понимал, куда и зачем идет. Он просто упорно шел за демоном. Но силы неумолимо оставляли его, его шаг стал уменьшаться и уменьшаться, пока Уэнделл не повалился наземь.

Уэнделл чувствовал и понимал, что его, полубеспамятного волокут по земле, а после, когда мучители, наконец, остановились, как ему связывают руки, веревкой охватывают шею, затем перекидывают веревку через ветку, тянут. Уэнделл, испытывая сильную боль в области шеи, подымается над землей. После, его грудь пронзает копьё.

Истязатели ушли, а Уэнделл так и остался висеть, повешенный за шею на дереве, и пронзенный насквозь копьем, прошедшим сквозь кожу, плоть, ребра, легкие и сердце. Он чувствовал сдавливание веревки, ужасное давление в голове, боль в шее, груди, в спине... в общем-то, везде, ведь если сначала можно было выделить части тела, которые более всего были подвержены истязанию, то после некоторого времени, казалось, что все тело в одинаковой мучительной степени невыносимо болело. Уэнделл ощущал, что постепенно теряет жизненные силы, что умирает, но при этом, все ближе приближаясь к смерти, он не достигал ее, испытывая на себе в прямом виде диалектику жизни и смерти. Один в лесу, истекающий, но окончательно не вытекающей кровью; с ломающимся, но окончательно так и не сломанным позвоночником; с постоянно сдавливающейся, но всегда имеющей небольшой проход для воздуха трахеей и с останавливающимися, но, тем не менее, не прекращающими хоть и слабо функционировать легкими и увеченным сердцем; наблюдая за мерным парением разноцветных осенних листьев в каком-то глухом и густом лесу.

Каждый вздох ему давался с большим трудом, постоянная и всеобъемлющая боль причиняла чудовищную муку, из-за чего (в первую очередь, вследствие адского нытья и гудения головы) мысли сбивались и смешивались. В связи с действием ряда неблагоприятных его состоянию факторов Уэнделлу казалось, что он начинал сходить с ума. По неизвестным Уэнделлу причинам, он знал, что стоит ему мысленно воззвать о том, чтобы истязание прервалось, как оно тут же закончится. Но молодой человек упорно отказывался молить о пощаде и продолжал терпеть боль.

Спустя несколько переполненных тяжкими тягостями дней к Уэнделлу с пронзительным карканьем подлетело два ворона; парень сначала даже не понял, мираж ли это, или явь, и только чуть позже сообразил, что все-таки птицы реальны. Один ворон сел на ветку правее висящего человека, а другой – левее.

— Только попроси, и твои мучения прекратятся, — сказала Уэндоллу птица с правой от него стороны.

«Нет», — решительно пронеслось в голове Уэнделла, и, несмотря на то, что он не произнес слова вслух, Уэнделл был уверен, что вороны услышали его ответ.

— Ради чего ты стараешься?

«Ради нее».

— С чего ты возомнил, что она не жаждет тебя забыть? Думаешь, ты ей нужен?

«Не знаю», — с сомнением подумал Уэнделл.

— Думаешь, она не держит не тебя зла? — спросил ворон, сидящий правее от Уэнделла. — Что она простила тебя за то, что ты сделал?

«Надеюсь...».

— За то, что ты был причиной того, что она сделала с собой?

«...Даже если и не простила».

— Зачем в таком случае продолжать свои старания?— проговорил ворон слева.

«Я должен извиниться, хоть что-то исправить, хотя бы попытаться».

— Считаешь, что получишь прощение?

«Не думаю... не знаю, но попробовать нужно».

На этот раз ни один из воронов ничего не сказал, и спустя небольшой безмолвный промежуток времени птицы улетели, оставив Уэнделла в одиночестве.

Прошло еще несколько дней мучительного томительного испытания. Когда взошло солнце, прогнав тьму ночи и сумрак раннего утра, Уэнделла снова, как девять дней назад, поглотила темнота.

Когда Уэнделл очнулся, он лежал на кровати под меховыми одеялами, у окна, в теплой и уютной избе. Уэнделл не испытывал никакой боли и ощущал в себе мерное течение жизненной энергии, дышалось свободно, и еще то чувство восприятия непомерно приятного микроклимата теплой и мягкой постели; Уэнделл испытывал огромное блаженство, как оказалось, для этого нужно не так уж много обстоятельств; на контрасте с недавним испытанием нынешнее положение молодого человека выглядело буквально раем. На улице все заволокло снегом, и стоял страшный мороз. Он чем-то чувствовал, что ему надо туда, во двор, и хотя понимал, что проспал очень много, всё равно продолжал лежать. «Ещё чуть-чуть, ещё немного, чуть позже», — думал Уэнделл и не вставал. Да и вообще, зачем ему куда-либо идти? Почему бы не остаться здесь? Здесь, где тепло, хорошо и спокойно. Зачем ему на улицу, через сугробы, где ветер, где холодно, где опасно и сурово?.. Где его ждут только проблемы и препятствия, духовные и физические, неосязаемые и материальные?

Все хотят любви. Ну, если не все, то, по крайней мере, большинство. Ах, да, и конечно, взаимной. И если вам говорят обратное, что бы кто ни говорил и какие аргументы ни приводил, не верьте и, скорее всего, не ошибётесь. Оно и понятно. По определению, любовь – положительное, хорошее чувство. Почему бы и не хотеть? Но если любить дано всем, то построить отношения способны не все. Поэтому есть одинокие люди, не разделявшие любви. Что им мешает? Лень, страх, стеснение, неумение, незнание, случай, удача и, наконец, обстоятельства. Что-то одно из списка или в сумме, а может, и еще кое-что. Иногда люди любят безответно, и с этим ничего не поделаешь, иногда просто никого особенного не встречают. Но как бы ни было, они страдают, обвиняя судьбу, других и/или себя.

Уэнделл же был одним из тех, кому посчастливилось любить и быть любимым. Одно время они даже жили счастливо. Его любовь звали Аделинда.

И когда Уэнделл очередной раз в полудреме посмотрел в окно, то увидел её. Она стояла у колодца и звала его. Но Уэнделл продолжал лежать. «Подожди ещё немножко…» «А зачем?» «Для чего?» «Может тебе лучше зайти в дом?»

Аделинда не добившись своего, опечалилась и на некоторое время погрузилась в свои мысли. После, видимо, приняв какое-то решение, она, взяв в руки нож, – откуда он у неё?– не колеблясь, подошла к колодцу. Размотала ворот и отрезала большую часть веревки. Конец же оставшейся она завязала вокруг своей шеи,поднялась на сруб и посмотрела на Уэнделла. Последний хоть и был сильно удивлен, но, не отрываясь, глядя на неё, только, свесив ноги, сел на кровати. «Она не может». «Нет…» «Она не будет». «У неё нет причин».

Тогда Аделинда шагнула в глубину. В несколько секунд Уэнделл в ужасе покинул дом, практически голый, пробрался через снежные сугробы и оказался у злополучного колодца. Ничуть не мешкая, он заглянул в его бездну.

Уэнделл проснулся и вскочил на ноги.

— Долго ж ты спал, — проговорил сидящий на камнях Стейнвар.

Уэнделл постоял немного, когда демон не спеша вставал, и как только Стейнвар возобновил ходьбу, последовал за ним. Как и до потери сознания Уэнделла, они также неимоверно долго шли. Но на этот раз, хорошо отдохнувший и полный сил после глубокого сна, человек намного лучше сносил тяготы пути. Хотя, конечно, к концу дороги Уэнделл невероятно сильно устал и, когда Стейнвар встал, мгновенно разлегся на земле. Они остановились у одинокой высоченной скалы, глубоко вонзающейся в водную гладь, носившей, по словам демона, название «Утес ста тысяч ступеней», – название не являлось неким образом или приукрашиванием – в ней, и вправду, были высечены ступени.

«Ты должен достигнуть вершины скалы,— сказал Стейнвар.— До подъема, тебе после пути разрешается сколько угодно отдыхать у ее подножия. Но вступив на лестницу тебе нельзя будет останавливаться и опускаться ниже первой ступени».

Уэнделл расположился у скалы. Он бездельничал, спал, подготавливался к подъему… Так проходили часы, может, дни – у него не было часов, чтобы следить за временем, да и в нынешнем месте время текло совсем по-другому, нежели на Земле.

Он несколько раз собирался подниматься, но все не решался. Уэнделл понимал: спешить незачем, надо быть более уверенным в успехе. Наконец, посчитав, что готов и что его сил хватит, он вступил на лестницу.

Уэнделл взбирался по отвесным высоким неровным узким и скользким ступеням, когда они частенько обрушивались, он иногда слетал вниз на некоторый промежуток, цеплялся, вновь продолжал карабкаться наверх. Раз за разом, срываясь и поднимаясь. По горе с множественными острыми краями, по каменной лестнице без ограждений, с всё увеличивающимся расстоянием до земли, скоро чувствуя под собой тысячи километров пустоты и рискуя упасть в пропасть. Ступеням не было числа, хотя судя по наименованию, всё-таки имелось, но человек не счел нужным их считать. Вжавшись в утес, почти вонзая в его плоть свои конечности, постоянно ощущая опасность, не останавливаясь, и так достаточно долго забираясь, Уэнделл, весь в синяках, ушибах, порезах и ссадинах добрался до вершины. И сразу, в поту, уставший, но довольный, он заснул.

Когда Уэнделл открыл глаза, увидел Стейнвара, запрягающего двух козлов в колесницу. Демон как раз закончил все приготовления и произнес: «Вставай, полетим». Уэнделл поднялся и приблизился к нему.

— Как?— спросил он озадаченно.

— Я на своих крыльях, ты на колеснице.

— Эти ж животные не умеют летать.

— Да?— удивился Стейнвар. — А я-то думал… Вот так и всю жизнь проживешь, пребывая в неведении. Думая, что знаешь. Не подозревая, что все совсем по-другому.— Он помолчал. — Пускай. Но тебе все равно туда. И неважно, что ты там себе думаешь. Пускай даже это редкостная идиотская ересь, самая несусветная во всем мире; но иногда приходится ей следовать, даже обладая самым здравым разумом. Так ведь? Хотя с определением «здравый разум» не все так однозначно и понятно, впрочем, сейчас не об этом.

Уэнделл сказал: «Хорошо»— и встал на колесницу. Демон, поманив человека за собой рукой, немного пробежавшись и подпрыгнув, полетел. Уэнделл дернул упряжью, козлы понеслись. Проскакав метров десять по земле вершины они, к удивлению возничего взмыли в небо.

Как и раньше – демон впереди, человек за ним. Только на этот раз они летели, и Стейнвар мчался во весь свой темный дух. Он то устремлялся вверх, то вниз; то делал зигзаги, то спирали, то виражи; то смешивал эти воздушные и пространственные траектории, вынуждая Уэнделла повторять все это за ним.

Временами они опускались почти к самой земле, от которой брали начало многочисленные преграды, иногда, казалось, возникающие из ниоткуда, и опять же, которые им приходилось огибать.

И в этой бешеной гонке, где, кружась, один догонял, а другой убегал, под ними и вокруг них проносился Ад.

Бескрайняя Пустыня, Железный и Черный Леса, Мертвые Горы и Забытые Пустоши. Вечно горящий и сжигающий Пылающий лес. Черная Великая Бездна, обитель Пустоты, безжизненная и живая, поглощающая и создающая. Туманные и сумрачные Долины Льда. Бурлящий Родоначальный Исток, корень всех здешних вод, бесчисленные могучие кипящие, ядовитые, студеные потоки. Темные и Каменные Земли, Змеиный Берег, Владения Мрака…

Многие места были полны всякого рода и вида истязаний. Великое множество виселиц, позорных столбов, эшафотов, различных инструментов разнообразных пыток, колесование, распятие, сажание на кол, четвертование, сжигание и другие казни и мучения.

Своеобразный огромный «Монфокон»— сотни высоких столбов и рядов горизонтальных балок создавали многоярусное решетчатое сооружение, формой прямоугольный параллелепипед, состоящее из бесчисленных кубических ячеек. На каждой перекладине, на веревке или цепи, были повешены от одного до пяти человек, разлагающихся, задыхающихся и живых.

Распростёртая конструкция, образованная десятками призматических балочных элементов — «Тайбернских виселиц», которые тоже не пустовали. Сплошь увешанные деревья, где почти на каждой ветке разместились люди. Вороньи камни, своего рода рабенштейны, на которых раздольно пировали черные птицы. Дороги, аналогичные Аппиевой семьдесят первого, площади подобные средневековой Гревской, только увеличенной и более оживленной и оснащенной…

Полчища демонов и людей, – людей, охваченных страхом и отчаянием, изнывающих от боли, и демонов, которые являлись причиной предыдущего, истязающих, непринужденных и непринуждённо истязающих.

Вид всего перечисленного и подразумеваемого мог привести в ужас любого, ко всему прочему, особенно то, что все люди, не зависимо от того, в каком состоянии и положении ни находились, были чувствительны и живы.

Спустя несколько часов стремительной погони Уэнделл, все это время наблюдавший эти картины и занятый управлением колесницей, пытаясь удержать самообладание и внимание, стал вслед за Стейнваром опускаться на землю. Они приземлились в речной долине, поросшей колючей жесткой и небольшой растительностью.

— Тебе туда, — демон указал направление рукой.

Человек пошел в указанную сторону и вскоре увидел впереди, на берегу ядовитой реки сидящую к нему спиной девушку.

По прелестным чертам и формам стана Уэнделл узнал её.

—Аделинда!

Он побежал к ней, – она же, услышав произнесенное имя и голос, обернулась, – её миленькое лицо озарила радость,– и, развевая свои длинные незаплетенные вороные волосы, бросилась навстречу. Мгновения и они крепко и чувственно обнялись.

— Тебе удалось, — медленно выговорил подошедший Стейнвар.

— Что дальше?— спросил Уэнделл.

— Вы должны — вы должны мне ответить. Что там — дальше?— демон рассмеялся.— Такой вот, можно сказать, путь Орфея. ЭтакиеЭвридика и Орфей, только нынешнему в отличие от первого удалось. Идите за мной. На землю вы не вернетесь, но и здесь не останетесь.

И они пошли за Стейнваром. Девушка, покончившая с собой, парень, отправившийся за ней и достигший её, но отчасти не выполнивший условий договора, правда, не особо оговоренных. Они не знали, что их ждет, но это было и неважно, ведь они были вместе. Хотя, конечно, это — неправда; что именно? То, что будет, их очень интересовало и волновало. Когда ты не один, когда у тебя есть кто-то, значимость, не твоего, а вашего, будущего возрастает. Но что бы ни случилось, одно верно укрепляло, подбадривало и успокаивало — их единение.