Чернота

— Прости меня…

Держу холодную, как смерть руку сестры. Ее печальный, полный тоски и сожаления взгляд потускневших глаз рвет на части остатки моей души.

— Вы меня съедите? – она говорит так тихо, что я едва слышу.

Стараюсь не дать голосу дрогнуть, но тщетно. Он напоминает ломаную линию на аппарате жизнеобеспечения.

— Нет... Никто не будет тебя… есть.

— Обещаешь?

Вместо ответа крепче сжимаю ее руку.

Она закрывает глаза. Веки у нее темно-синие и напоминают цвет давно позабытого неба. На секунду, мне кажется, что сестра умерла, но она вновь открывает глаза и шепчет лишь одними губами. Ничего нельзя разобрать, и я наклоняюсь ближе.

— Ты все еще можешь стать человеком… — хрипит она из последних сил и замолкает навсегда.

Умерла. После всего через что мы прошли... Чувствую, как рыдания перекрывают мне воздух. Жгучие, как красный перец, слезы плавят лед на моих щеках. Роняю голову на грудь сестры и дрожу как в лихорадке.

«Это я виноват! Не уберег… не смог. У Марка бы вышло…»

Просыпаюсь. Перед глазами на мрачном небе мутный мыльный пузырь вместо солнца. Остатки сна быстро замерзают на моих щеках. Грудь по инерции все еще сотрясается, но уже не сильно.

Ольга умерла три месяца назад. Нескончаемый голод и холод сморили ее навсегда. Закон новой жизни – наплюй на мораль или умри. И рано или поздно все к нему приходят. Но не Оля. Даже страх близкой кончины не заставил ее съесть человеческое мясо. Она предпочла смерть, чем пасть до дикого зверя.

Сажусь. Кровь в сосудах совсем застыла, и двигаться поначалу тяжело. С сожалением смотрю на слабо тлеющие угли. По другую сторону умирающего костра лежит Марк – в прошлом муж Оли. Даже когда спит, он держит в правой руке неизменный пистолет. Черный, с выцарапанным на рукоятке именем моей сестры.

У моих ног свернулся калачиком Спайк. Заметив, что я проснулся, он вяло поднимает голову и смотрит на меня голодным взглядом. Раньше он сам себя кормил. Уходил на охоту и часто приносил нам зайца или еще какую зверушку. Но после минувшей зимы дичи совсем не осталось.

Судя по мутному солнцу, сейчас «полдень». Если можно так говорить про трехчасовой день. Теперь это лучшее солнце, которое можно увидеть летом. Последней зимой оно ни разу не показалось. Возможно, к следующему лету угаснет навсегда.

Но это уже будет неважно, потому что мы либо доберемся до своей цели, либо погибнем. Скорее второе, чем первое. Мы уже три года в пути. Еще одну зиму, нам не пережить.

За время нашего путешествия Марк успел превратиться из друга в заклятого врага. Но жизнь странная штука, и теперь он снова со мной заодно. Мы если и не друзья, то, по крайней мере, союзники.

Марк первый, кто пришел к людоедству. Собственно говоря, из-за этого мы и разошлись. Группа из двадцати шести человек разделилась поровну. Те, кто еще не был готов есть человечину, ушли. К ним принадлежали и я с сестрой. Но в конце концов все мы одичали. Все, кроме Ольги…

Марк уже не спит. Сел и смотрит по сторонам, будто надеется найти там прошлый мир. Переводит взгляд на меня, кивает. С тех пор как похоронили Олю, мы мало разговариваем.

Молча собираем рюкзаки и отправляемся в путь.

Под ногами шуршат замершие листья с позапрошлого года. Тем летом не выросло ни листочка, ни травинки, ни цветка. Это плохо. Без растений уровень углекислого скоро достигнет своего апогея, и тогда остатки человечества канут в небытие.

Мы идем к Эльбрусу. Ходят слухи, что в его недрах поселилась колония выживших. Что там тепло. И что люди научились выращивать растения при помощи фосфорического света.

Эльбрус наша последняя надежда.

***

Вокруг непроглядная темень. Солнце растворилось в ночи около часа назад, и мы идем по черной растрескавшейся от непогоды дороге с факелами в руках. Свет распространяется недалеко, но очертания дороги видны и этого достаточно. Справа и слева танцуют уродливые тени голых деревьев. Все время кажется, что из темноты за нами наблюдают.

Вдруг впереди замечаем небольшой костер и быстро тушим факела. Спускаемся с дороги в кювет и крадущимся шагом подходим ближе к месту стоянки неизвестных.

У костра старик. Один. Сидит, протянув ноги и руки к ярким языкам пламени. Огонь освещает длинные, седые волосы и черную от грязи бороду. На щеке порез, свежий. Рядом с ним лишь небольшая, потертая женская сумка и армейская фляжка.

Ничего для нас полезного у него нет, и мы, не сговариваясь, решаем пройти мимо. Но старик вдруг окликает нас:

— Что же вы так и уйдете, даже не поздоровавшись?

Замираем на месте. Переглядываемся.

— Да не робейте вы, поднимайтесь на огонек. Поболтаем. Скучно мне тут одному.

Марк смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Что нам может сделать одинокий старик?

Взбираюсь из кювета обратно к дороге и присаживаюсь у костра напротив хозяина стоянки. Спайк садиться рядом и недоверчиво оглядывает старика. Немного помедлив, Марк тоже подходит. Перед желанным теплом среди такой холодной ночи никто не устоит.

— Как вы узнали, что мы рядом? – интересуюсь я.

— Вы не такие бесшумные, как вам кажется. Несмотря на возраст, я все еще отлично слышу.

Он с опаской поглядывает на Спайка, но все равно улыбается нам.

— Вы путешествуете один?

— Теперь да. Были и другие, но все умерли. Кто от рук убийц, кто от болезни. Бог, видимо, обо мне больше заботится.

Марк усмехается и подает голос, который я не слышал вот уже несколько дней:

-Бог? Бог наложил на нас огромную кучу, а теперь нажал кнопку слива, и все мы катимся в водоворот безумия и смерти.

— Зря ты так. То, что теперь есть, сделал не Бог, а те же люди.

Старик ловит наши вопросительные взгляды. Он подкидывает в костер заранее заготовленные дрова. Рассматриваю его и пытаюсь угадать возраст. Глубокие морщины прорезают лоб и щеки. Нос, когда-то сломанный и не вправленный, смотрит в бок. Глаза выцвели, но в них все еще проглядывается безумный огонек.

— Да, да. Вы не ослышались. Это все люди. Причем наши же русские. Военные проводили в космосе испытания нового оружия, работающего на солнечной энергии. Но, видимо, что-то пошло не так и вместо того, чтобы использовать солнце, они его потушили…

— И откуда же вам это известно? – спрашиваю я.

— А оттуда и известно. Я работал уборщиком в той самой военной лаборатории.

— Не верю.

Старик пожимает плечами.

— Дело ваше. Но бога не трогайте. Хотя какое мне дело?..

Осматриваю обшарпанный дермантин на женской сумке старика.

— У вас есть какая-нибудь еда?

— Нет. А у вас?

— Уже шесть дней ни крошки во рту.

— У меня десять. Ощущение будто желудок связали в морской узел.

Больше мы не разговариваем. Тепло от костра расслабляет и начинает клонить в сон. Старик кажется нам неопасным, и мы решаем остаться на ночлег у его костра.

***

Просыпаюсь от странного шороха. Первое, что бросается в глаза отблеск пламени на лезвии ножа. Старик склонился над Марком и собирается перерезать ему горло. И что самое странное, я вижу, что глаза Марка открыты, но он не делает никакой попытки защититься. Зная его много лет, он мог бы откинуть старика в две секунды. Но он лежит без всякого движение и смотрит на нож с полнейшим равнодушием.

Старик, заметив, что жертва его не спит, замахивается ножом. Я вскакиваю, чтобы остановить его, но меня опережает Спайк. Он валит подлеца на землю и вгрызается ему в горло. Острые клыки опытного охотника в момент перекусывают артерию, и старик задыхается, захлебываясь собственной кровью. Он пытается кричать, но вместо крика изо рта вырывается лишь бульканье.

Бросаю взгляд на Марка. Он повернулся набок и все также равнодушно глядит на издыхающее тело. Спайк стоит в напряженной стойке, готовый кинуться на врага, если тот вдруг снова оживет.

Через минуту старик затихает.

На что он надеялся? Даже, убив одного, вряд ли бы успел справиться со вторым. Но я знаю, что им двигало. Ответ прост, как пареная репа – голод… Желудок, пожирающий сам себя, заставляет человека идти на безрассудные действа.

От воспоминания про голод в животе бьют молнии. Смотрю на мертвое тело, и рот наполняется слюной.

— Съедим его? – обращаюсь я к Марку.

Вместо ответа он окидывает меня пронизывающим взглядом, в котором я читаю последние слова Ольги: «Ты все еще можешь стать человеком».

Марк, будто только что ничего не произошло, поворачивается ко мне спиной и притворяется, что спит. Оставляет меня наедине с мучительным голодом и последними словами сестры.

Все еще могу стать человеком… Но чтобы выжить, надо есть! Какой прок быть человеком, но мертвым?

Чтобы не думать о сестре, повторяю заученную мантру:

«Выжить любой ценой… выжить любой ценой… Выжить любой…».

Достаю нож и принимаюсь за дело.

***

Прошло две недели. После того старика все, что нам удалось найти из съестного — горсть пыльного изюма и немного кошачьего корма. Марк так и не стал есть старика, и я не представляю, как он все еще держится на ногах. С той ночи он не сказал мне ни единого словечка.

С неба доносятся взрывы – это гром предвещает беду. Ледяной дождь — худшее, что принес апокалипсис. Если в ближайшее время не найдем укрытие, превратимся в ледяные изваяния.

К счастью, нам везет. Через полчаса на холме виднеется дом. Зловещий, как в фильмах ужасов про призраков. Такие до сих пор меня пугают. Но делать нечего, дождь уже начал накрапывать.

Гнилая дверь отворяется со звуком царапающих по стеклу когтей. Марк щелкает выключателем. Ничего.

И он, и я знаем, что никакого света быть не может, но старые привычки еще не до конца искоренились из наших умов.

Электричество исчезло в тот самый момент, когда все это началось.

Я тогда работал в дневную смену. Делал обход, как вдруг солнце вспыхнуло ослепительным светом, будто взорвалось. После вспышки оно резко потускнело, и на улице наступили сумерки.

В этот же момент на заводе встало все оборудование. Перестали работать даже приборы на аккумуляторах. Рации, телефоны, фонарики — все сдохло. Позже мы узнали, что и машины заглохли посреди дорог. Все самолеты, что были в воздухе, рухнули наземь.

Отсутствие электроэнергии стало первым поводом к анархии. Беспредел творился повсюду. Безумные толпы грабили супермаркеты, забирая все, что могли унести. Люди из-за какой-нибудь банки тушенки забивали друг друга до смерти. Человеческие трупы лежали прямо на улицах, и никто не пытался их убрать. Появились преступные группировки, среди которых я видел и полицейских. Солнце больше не грело, как раньше и с каждым днем становилось все холоднее. Пришли морозы и голод. Люди стали массово мигрировать на юг, но при первой же зиме большая часть населения погибла. Температура упала до минус шестидесяти градусов по Цельсию, и те, кто не нашел подходящего убежища, замерли насмерть. По крайней мере, так было в России. Что происходит в остальном мире, я не знаю. Никакой связи больше не существует.

Внутри дома обшарпанная мебель, затхлый воздух и атмосфера уныния. Под ногами скрипят прогнившие половицы. В углу груда костей. И животных, и человеческих. Спайк старательно их обнюхивает, но решив, что питательного здесь давно ничего не осталось, бросает это дело и ложится на пыльный ковер.

Марк достает из рюкзака одеяло, ложится на диван и, укрывшись, смотрит на дыру в потолке.

Наличие костей в гостиной говорит о том, что еды в доме нет, но я все равно бреду по комнатам в надежде что-нибудь найти.

В кишках у меня кто-то оставил колючую проволоку. Безумно болит желудок, но все равно хочется есть. Креплюсь. Не впервые.

Привыкнуть можно к чему угодно. К вечной мерзлоте, к нескончаемому мраку, к предательству, аморальности, к виду человеческих потрохов. Но не к голоду. К голоду привыкнуть невозможно. Он черной тучей преследует нас попятам и омрачает наши души.

На кухне гарнитур валяется на полу. Либо кем-то сорванный, либо отвалившийся от постоянных температурных перепадов. Роюсь в обломках. Ничего.

На втором этаже в кровати нахожу высохший труп ребенка. Возле головы лежит одинокая женская перчатка в бурых пятнах с оторванными указательным и средним пальцами. Будто горюющая мать в последний раз погладила дитя на прощанье.

Накрываю его простыней и осматриваюсь. Здесь комната сохранилась лучше. Лишь обои в некоторых местах отклеились. Мебель выцветшая, но целая. На комоде запыленные куклы и плюшевые игрушки. Проверяю ящики и нахожу шерстяное одеяло. Не еда, но тоже кое-что.

Спускаюсь. Марк спит, либо притворяется, чтобы я не приставал со своими разговорами.

Расстилаю на полу одеяло из рюкзака, сажусь на него, сверху укрываюсь тем, что нашел в детской. Спайк забирается ко мне под одеяло. Я не против. Так теплее.

Почти стемнело, но я вижу, как вздымается грудь Марка. Вспоминаю, как он равнодушно смотрел на нож, которым старик собирался его зарезать. Я и раньше замечал этот взгляд. Он появился после того, как мы похоронили Ольгу.

Марк с тех пор напоминает сломанную заводную игрушку. Кто-то оторвал ключ и выбросил. Теперь он неспособен двигаться сам, и ведет его жизнь.

Никогда не думал, что Марк может сломаться. Он всегда был таким сильным, мужественным, храбрым. Всегда находил выход из самых сложных ситуаций. Вел нас. А затем…

Когда наша половина группы тайком ушла, пока остальные спали, Марк нагнал нас на следующий день. Он пытался образумить Ольгу и забрать ее к «своим». Но она сказала ему, что он больше не ее муж. Что он потерял облик человека и стал монстром поедающим людей.

Марк выслушал ее, нахмурился и ушел. Но как оказалось, они следовали за нами попятам. Когда с едой снова стало туго, они напали на наш лагерь и забрали человека. Чтобы съесть…

Позже это повторялось снова и снова.

Они ели, мы нет. Потому все время были слабее их. В моем лагере командование на себя взял Святыч. Его так прозвали за фанатическую религиозность. Он убеждал всех, что нашу группу ведет Бог, и что скоро мы найдем спасение. Большинство ему верило. Но не я. Мой ум отчетливо понимал, что методы Марка гораздо эффективнее, и что если мы в скором времени тоже не начнем есть человечину, умрем.

Однажды нам удалось отбиться от людей Марка. Одного мы даже взяли в плен. Святыч хотел отпустить пленника, обещая нам, что Бог обязательно оценит такое милосердие. Для меня это стало последней каплей.

Я почувствовал, как раскаленная лава подступает к горлу.

«Отпустить?! – взревел я про себя, — После всего, что они с нами сделали?»

Не отдавая себе отчета, я схватил камень, подошел сзади к Святычу и с размаху опустил на старческую голову. Фанатик впал в беспамятство, а я вытащил нож и приставил к горлу пленника.

До того момента я еще никогда не убивал людей, и помню, как дрожали мои руки. Тем не менее голод вел меня, и я даже произнес речь.

— Мы слишком долго слушали это старого фанатика. Вы прекрасно видите, что нас все меньше и меньше. С каждым днем мы все слабее и слабее. В то время как группа этого ублюдка пользуется этим и в прямом смысле питается нами. Вы хотите быть съеденными?!

Все молчали и с ужасом смотрели на меня.

— Есть лишь один способ выжить! – заорал я и, воодушевленный собственными словами, перерезал ублюдку горло.

В тот день я впервые перешел черту невозврата. Все мы перешли. Кроме Оли. С того дня она перестала со мной говорить. Возненавидела так же, как бывшего мужа.

Помню, как меня рвало после первого раза. Мозг не мог переварить мысль, что я ем подобное. Но со временем я приучил его.

Выжить любой ценой – стало законом и все его придерживались. Мы стали есть тех, кто погибал. Святыч так и не пришел в себя. Я не рассчитал с ударом и, кажется, расплющил старческие мозги. Он стал вторым человеком, которого мы съели.

Очень скоро все превратились в стервятников, которые только и ждали, чтобы кто-нибудь подох. Помню их жадные взоры, когда умирала сестра. Они собирались съесть ее, как и остальных, но я сказал нет.

— Что значит нет?! Правило есть правило – едим всех, кто умрет!

— Она никого не ела. И никто не будет есть ее.

Они стали напирать на меня с палками в руках. Я твердо решил, что никому не позволю притронуться к телу сестры и стал отбиваться. Врезал одному, второму, но скоро меня сбили с ног.

Я уже решил, что вот он, мой конец – сейчас мне размозжат голову дубиной, и я отправлюсь в вечное небытие. Но вдруг раздался выстрел. Человек, занесший надо мной палку, повалился наземь. Остальные сначала замерли, затем расступились, и вперед вышел тот, кого я никак не ожидал увидеть. Марк…

Он указал на меня пистолетом.

— Поднимайся и бери Ольгу. Мы уходим.

Я встал и подхватил тело сестры. Мы ушли. Никто не решился нас преследовать.

Похоронили Олю в ближайшем лесу и на всякий случай старательно скрыли могилу, чтобы голодные мародеры ее не нашли.

С тех пор мы оба покинули свои группы, в которых были лидерами, и теперь идем вдвоем.

***

Просыпаюсь от скрипа половиц. Не шевелюсь, но тщательно всматриваюсь в бездонную темноту перед собой. Бесполезно – хоть глаза вырежи.

Чувствую совсем рядом чье-то дыхание, отдающее гнилью. По-прежнему не подаю признаков жизни, но готов в любой момент броситься на незнакомца. Ощущаю тепло Спайка, но не понимаю, почему он лежит спокойно, когда рядом чужой.

Не вижу, но знаю, что человек поднялся. Половицы поскрипывают, незнакомец отдаляется. Слышу, как отворяется входная дверь и человек выходит. По-прежнему не двигаюсь. Вслушиваюсь. Вдруг он не один.

Через минуту раздается выстрел, от которого я и Спайк подскакиваем, как на пружине.

— Марк! – говорю я громким шепотом.

Ответа нет.

— Жди здесь, — велю я Спайку, и он послушно остается сидеть на месте.

Ползу к дивану, стараясь не шуметь. Собираюсь толкнуть Марка, но нахожу лишь скомканное одеяло.

Что за чертовщина творится?

Ощупью нахожу в кармане старую добрую «Zippo». Чиркаю колесиком, и появляется слабый огонек. Осматриваю комнату – пусто. Лишь Спайк сидит там, где я его оставил.

Выхожу на улицу и на крыльце чуть не падаю. Все покрыто толстой коркой льда — последствия дождя.

Недалеко от дома вижу распростертое тело. Дыхание учащается, когда вижу, что это Марк. Опасливо озираюсь, ища врага. Но вокруг никого.

Лишь леденящий душу ветер, мрак и смерть.

Подхожу ближе. В руке у Марка неизменный пистолет. Подношу зажигалку к его лицу и вижу остекленевшие глаза. Из-под головы все еще вытекает кровь. Переворачиваю его и нахожу гигантскую дыру на темечке.

Похоже, что он сам застрелился.

На ум невольно приходит образ сломанной заводной игрушки. Закрываю ему глаза и тащу в дом. Внутри при свете зажигалки еще раз осматриваю тело. Спайк, узнав Марка, тихо поскуливает рядом.

Лицо Марка безмятежно. Даже как будто счастливо.

— Значит решился?

Вспоминаю его взгляд, когда я предложил съесть старика, и меня вдруг распирает злость.

— Ну что стал человеком?! – хватаю за лацканы его куртки и начинаю трясти. – Добился значит своего, да? А мне что делать? Что делать мне?!

Слезы бегут по моим щекам. Я оставляю тело в покое. Откидываюсь спиной к стенке и смотрю в пустоту. Сижу долго. До тех пор пока колючая проволока не начинает подниматься по кишкам, и черный голод внутри шепчет мне на ухо, что пора подкрепиться. Слабо сопротивляюсь, но голод быстро застилает все остальные мысли.

— Прости меня, Оль, но я не могу умереть, когда до цели осталось совсем чуть-чуть.

Достаю с рюкзака нож и делаю, что должен.

***

Чувствую себя омерзительно. Желудок бьется в агонии, переваривая то, что еще недавно было моим другом.

Меня тошнит. Я только что съел непросто бродягу, а человека, которого знал много лет. С которым мы прошли через страх, боль и смерть. Который выбрал пулю в голову, чем сытный, но мерзкий ужин.

По щекам бегут холодные слезы. Внутри черная пустота. Она обволакивает все мое существо и превращает мою душу в пепел. Мне кажется, я растворяюсь во мраке, и когда выйдет призрачное солнце, меня здесь уже не будет. Обхватываю колени руками и начинаю раскачиваться. Раньше мне это помогало, теперь нет.

***

Солнце восходит через целую вечность. Я не исчез. Но это не радует.

Перебираю рюкзак Марка в поисках того, что мне может пригодиться. Беру лишь охотничий нож, фляжку и полулитровую бутылку с бензином. Остальное оставляю, как есть.

Взгляд падает на пистолет. Проверяю магазин. Пусто.

На секунду задумываюсь. А может и вправду — хватит? Веревка у меня есть. Свяжу узел, и дело с концом.

Соблазнительно…

Но я не могу сдаться сейчас. До Эльбруса осталось идти не больше трех недель. Впереди есть города и, вполне возможно, что я смогу найти чего-нибудь съестного.

Мысли о самоубийстве уходят. Я закидываю рюкзак на плечи, и мы со Спайком отправляемся в путь.

***

День за днем я бреду по мертвым землям. Вместо деревень и городков, которые хотел обыскать, нахожу лишь горы пепла, обугленные трупы и почерневшие остовы домов. Будто гигантская улитка прошлась по трассе и оставила за собой след из черной слизи.

Это плохо. Очень плохо. После Марка… я больше ничего не ел. От голода постоянно кружится голова. Уже несколько раз падал от слабости.

Последний населенный пункт перед Эльбрусом Кисловодск. Если и там то же самое, что везде, то это конец моего путешествия.

***

Падаю на колени от бессилия физического и морального. Вместо курортного города передо мной черная свалка. Все уничтожено огнем.

— Кто? Кто это сделал?! – кричу я в быстро сгущающиеся сумерки.

В ответ ничего. Лишь ветер завывает, взметая в воздух горы пепла.

Расстилаюсь пластом на холодной земле.

«Неужели вот он — мой конец?»

Подходит Спайк и облизывает мне ухо. Поскуливает. Хочет, чтобы я поднялся.

Скверная тень заползает мне в душу и шепчет изнутри: «Это еще не конец. Ты можешь продержаться…»

Мой взгляд перебегает на Спайка, и мне кажется, что я чувствую вкус его мяса во рту.

«Зачем тебе пес? Ну же, до цели осталось совсем немного! Зачем тебе подыхать здесь? Забыл правило? Выжить любой ценой!» — шепчет мне дьявольский голос.

Не отдавая себе отчета, встаю и медленно достаю с кармана нож.

Спайк смотрит верными глазами и от моего приближения виляет хвостом.

В голове вдруг раздается голос сестры: «Ты все еще можешь стать человеком…»

Пелена с глаз уходит. Я прихожу в себя и роняю нож.

«Какого черта я только что собирался сделать?»

Внутри что-то с хрустом надламывается. Я падаю перед Спайком на колени и начинаю реветь навзрыд.

— Прости меня! Как я мог даже подумать о таком…

Обнимаю единственного друга, верного, неподкупного и реву словно малое дите. Спайк скулит вместе со мной.

«Я гнилой, гнилой, гнилой! Ольга ошиблась. Для меня нет пути обратно…»

Мы долго сидим в обнимку, среди кружащего пепла и темноты. Наконец, бьющая в груди дрожь отступает. Я успокаиваюсь и скоро замечаю во мраке некий отблеск.

Не знаю откуда у меня силы, но я поднимаюсь на ноги и иду в ту сторону, где что-то видел. Через десять минут выхожу к полуразрушенной церкви. То, что я заметил во тьме, было золотым куполом. Он почти весь почернел от копоти и грязи, но золото местами все равно проглядывает.

Церковь небольшая. Вместо окон и дверей зияют гигантские черные дыры, напоминающие пустые глазницы трупа. Внутри по всему полу рассыпаны камни, мусор и битое стекло от витражей. В молельне часть стены обрушена, и ветер гуляет здесь как у себя дома.

Слева на амвоне небольшая дверца. Прохожу в нее и попадаю в маленькую комнатку. Единственное окно забито фанерой и в помещении кромешная тьма. Чиркаю зажигалкой и осматриваюсь.

Похоже, что здесь кто-то жил. В углу лежит старый пыльный матрас. Рядом стопка книг, куча консервных банок и костей мелких зверей. Пол заляпан чем-то темным, похожим на кровь.

От вида бывшей еды у меня кружится голова.

У стены стоит шкаф. Я заглядываю туда и не верю своим глазам. Банка зеленого горошка!

Жадно хватаю ее и вскрываю ножом. Запрокидываю банку ко рту, но вдруг останавливаюсь. Опускаю взгляд. Спайк сидит рядом и терпеливо смотрит на меня.

Чернота внутри шепчет, чтобы я все съел сам. Сопротивляюсь. Воскрешаю в памяти образ сестры. Вспоминаю ее до всего этого. С солнечной улыбкой на лице и любовью к жизни. Такая она была.

Чернота отступает.

— Если кто и заслужил этот горошек, то это ты дружище.

Высыпаю больше половины банки на пол и в пару глотков почти не жуя съедаю оставшееся. Желудок сразу же отдает резкой болью, и я боюсь как бы меня не вырвало. Но позыв проходит, и я с облегчением вздыхаю.

Сажусь на матрас в углу. Вылизав дочиста пол, Спайк присоединяется ко мне.

В голове мутной жижей растекаются мерзкие мысли. Я только, что был готов съесть собственного пса. Который уже не раз спасал мою жизнь, рискуя своей. Который всегда рядом. Который терпелив, и никакой голод не заставит его даже подумать о том, на что почти решился я.

Сестра ошиблась. Я прогнил до самого основания и не могу ждать, когда голод снова заставит меня…

Вдруг мне становится совершенно ясен поступок Марка. В тот день в доме на холме, когда он сидел передо мной в темноте, и я ощущал его дыхание. Скорее всего, он чувствовал то, что и я сейчас. В тот день голод тоже подвел его к черте, и он собирался убить меня. Но потом...

Марк понял, что нам не стать обычными людьми. Однажды перейдя черту, обратного пути уже не будет. И он знал, что делать.

И я знаю…

Достаю нож и засучиваю рукав куртки. Пару надрезов и я тихо истеку кровью. Никой боли и мучений. Никакой черноты внутри. Почему я не сделал этого раньше?

Смотрю на Спайка. Он положил голову мне на колено и тихо посапывает.

— Прости дружок, что оставляю тебя, но так будет лучше…

Недолго глажу его по голове, а затем берусь за дело. Начинаю резать одну из вен, но вдруг мое тело сковывает. Нож выпадает из моей руки. Чувствую что не могу пошевелиться. Медленно склоняюсь в бок и падаю на матрас. Сознание не потухает. Я могу видеть, слышать и чувствовать запах. Спайк так же лежит без движения.

«Что за черт?! — и в друг понимаю. – В горошке что-то было».

Из темноты выходят несколько человек с керосиновыми лампами в руках. В черных плащах и капюшонах они напоминают демонов.

Один из них подходит ближе, садится на корточки и снимает капюшон.

— А ты нас очень удивил. Мы уже несколько дней за тобой наблюдаем. Я думал всех собак и кошек давно съели…

Я впиваюсь в него недоверчивым взглядом.

— Думаю, ты уже понял, что горошек был отравлен. Но не переживай. Паралич лишь временный и через несколько часов все пройдет. Этот фокус нам необходим для проверки – достоин человек вступить в наши ряды или нет. Можешь себя поздравить, ты прошел тест. Все города в округе сожгли мы. Это требовалось для того, чтобы проверять людей. Добраться досюда, ни разу не поев, дело не из легких. Часто голод заставляет нас идти на крайние меры. И многие под его зовом убивают своих же спутников. Если человек решался на такой низкий поступок, то забредал сюда и съедал консервы оставленные нами. Его парализовало и избавиться от него не составляло никакого труда.

Я осуждающе смотрю на него, и он пожимает плечами.

— Мы не можем допустить, чтобы люди способные на предательство добрались до нас. И к тому же они часто приносят полезные вещи, которые нам могут пригодиться. Мы забираем вещи, а людей закапываем тут же за церковью.

Иногда людям удается добраться до сюда не убив друг друга, но увидев единственную банку консервов они буквально звереют на глазах и ни за что не хотят делиться с остальными. Тут бывали страшные бойни…

Человек в черном балахоне потер опрятную бороду, какой я давно уже не видел и продолжил:

— Но не будем о грустном. В ком-ком, а в тебе точно осталась человечность. Ты сумел сохранить в такое время жизнь своему четвероногому другу и добраться досюда без еды, — он обернулся к своим друзьям, будто приводил меня в пример. – И найдя крохотную банку горошка не съел ее сам, а поделился с псом. Это о многом говорит. Нам такие люди пригодятся!

Пытаюсь закричать: «Нет, вы не знаете, что я делал! Не знаете, что я собирался сделать!» Но рот даже не открывается.

Он делает знак своим людям и появляются носилки. Меня и Спайка перекладывают и поднимают.

Получается, что я победил. Меня несут навстречу новой жизни, к которой я так долго стремился. Но в душе пусто. В душе черная пустота, которую уже ничем не заполнить…