Всего один посредственный ужин и сразу несколько вытекающих из него пренеприятнейших последствий

“Он проглотил много мудрости, но все это будто попало ему не в то горло.”

Георг Кристоф Лихтенберг

Всякая цивилизация, от примитивных племен первобытных эпох до безупречной в своей бессмысленной, чопорной сложности викторианской Англии, строилась на еде. Простой механизм, вокруг которого сосредоточен весь мир, коему испокон веков подчинялись как нижайшие из рабов, так и добившиеся всего и даже больше того императоры – все земные твари скованы единым проклятьем и вынуждены жить, чтобы есть, весьма слабо понимая, что утверждение это вполне возможно, при должном складе ума, подчинить закону взаимообратности. Жить для того, чтобы есть! Жить для того лишь, чтобы удовлетворять безграничные гедонистические порывы – всякой здравомыслящей персоне следовало бы согласиться с тем, что слова эти обладали куда большим жизнеутверждающим шармом, нежели та нелепица, что сочинил в свое время Марк Фабия Квинтилиан, древнеримский оратор, который, как и подобало человеку его профессии, зарабатывал на хлеб тем, что неустанно низвергал околесицу. Иными словами, нет ничего постыдного в удовлетворении базовых потребностей, кроме, разве что, их удовлетворения не тем путем, коим должно.

Так, думала красавица Абель Нордфолк, нет ничего дурного в том, чтобы есть мясо. Животному, подчинившемуся человеку по доброй воле, рано или поздно суждено оказаться на его тарелке. Животному, побежденному человеком в неравной схватке насмерть, предначертано стать ковром в его столовой.

Молодая женщина неспешно прошлась по лежавшей на полу медвежьей шкуре, втридорога купленной ее отцом на одном из бесчисленных аукционов, и, сохраняя безупречную осанку, плавным движением уселась на стул, заранее отодвинутый для нее лакеем. Оправив пышные юбки, Абель опустила любопытный взгляд на стоявшую на столе тарелку, содержимое которой было загадочно скрыто баранчиком, и прилагавшиеся серебряные приборы. Ничего более на его поверхности леди не обнаружила, хотя была за столом не одна. Мужчина с истинно английским, суровым лицом встретил ее серьезным кивком. Пожилая дама растянула губы в радушном приветствии, никак не отразившемся в ее глазах.

– Что же это, дорогие мои? – Абель мягко улыбнулась своим собеседникам, по-птичьи прелестно защебетав на французском. – Как могу я трапезничать с людьми, не желающими разделить со мной ужин? Тем более, что он, как вы, папа, заявили, сегодня обещает быть совершенно особенным.

Уильям Нордфолк отвел взгляд в сторону и прокашлялся:

– Тебе вполне известно, что нам с матерью подобное не может прийтись по вкусу.

– Глупости! – она тихо прыснула в узкую ладошку. – Нет на свете блюда, что не было бы по зубам англичанам.

Слегка приподняв крышку, женщина обнаружила перед собой ничем не примечательный кусок мяса. Радостно хмыкнув, она поспешно отставила баранчик в сторону и поспешила ткнуть в слабо прожаренный стейк вилкой. Из того обильно засочились красные соки, еще больше разжигая ее аппетит. Ненавязчиво витавший до этого в воздухе цветочный аромат духов смешался с резким запахом металла, который Абель вдохнула с неподдельным благоговением.

Она была очень голодна. О, она была ужасно, ужасно голодна, и голод этот не могло утолить ни одно блюдо, кроме того, что стояло перед ней в тот момент. Только особое мясо могло удовлетворить воистину особый аппетит, ничто иное не способно было принести ей того же наслаждения. Каждый месяц проходил в одном лишь предвкушении трапезы, а сразу после снова запускался секундомер до следующего подобного ужина. Это раздражало, сводило с ума и выводило из себя, но женщина не могла сделать что-либо. Еще не время, неоднократно напоминала она себе в те моменты, когда голод вот-вот готов был взять верх над здравым смыслом.

Воистину, жизнь ради еды была мукой для всякого, кто был не в силах пресытиться. К бесконечной радости Абель, ее краткий миг радости был близок к ней ровно настолько, чтобы она могла бережно резануть по нему столовым ножом, что женщина и сделала. Запах усилился, и она, не в состоянии отвести от него взгляд, тяжело сглотнула.

– Ешь, – ровно приказал холодный женский голос справа от нее.

Не утрудившись ответить, Абель лишь сверкнула глазами, в полумраке отлившими дьявольской бирюзой, и придвинула тарелку ближе. Быстрыми выверенными движениями она разрезала стейк на десяток ровных кусков, внимательно при этом следя за тем, чтобы ни капли крови не попало на ее новенькое бархатное платье, и с блаженной улыбкой закинула в рот первый ломтик мяса, предвкушая карнавал вкусов, что распустился бы на ее языке через мгновение. Но не прошло и секунды, как всякий намек на радость покинул побледневшее лицо. С непроницаемым выражением, она опустила приборы на стол и уставилась в темноту пустым взглядом, потеряв всякий аппетит.

– Что не так? – спросил голос в обличье пожилой женщины, приходившейся Абель матерью. Теперь он звучал недовольно.

Абель медленно моргнула, прогнав с глаз тонкую блестящую пелену непроизвольно выступивших слез, затем перевела на нее бездну в зрачках.

– Это издевательство?

– Что заставило тебя так считать?

– Издевательство! – дрожащим шепотом отозвалась леди, прикрыв рот ладонью, как если бы ее страшно мутило. – Вы скормили мне гнилое мясо!

Она в бешенстве хлопнула ладонью по массивному столу, на краткий миг заставив его подлететь.

– Невозможно, дочь моя, – вразумительно-спокойно возразил Уильям, пусть Абель и уловила в воздухе тонкий, но резкий запах. Так пах страх. – Его раздобыли только сегодня.

Абель бы поспорила. Право, она бы с огромной радостью поспорила, если бы не была всем сердцем уверена в том, что отец говорил правду. От мяса несвежей разделки не было никакого проку, и оба родича были о том весьма недурно осведомлены – им не было смысла кормить ее бесполезной дрянью. И все же, она вовсе не говорила о несвежести.

– Я ни слова не сказала о том, что оно несвежее, – нарочито равнодушно пояснила Абель, медленно выдохнув, – только о том, что оно насквозь гнилое. Я не смогу его переварить – мой организм все еще недостаточно крепок. А эта гниль жжет мои внутренности, и, окажись мой собственный язык на этой тарелке, я поглотила бы его с куда большим удовольствием. Это мясо ужасно в наихудшем из смыслов.

– Все дело в том лишь, дорогая, что не в твоей привычке есть животных благородной породы. С тарелкой все в порядке, – строго оборвала ее Кристина, и голос ее тонко резал нюх едва сдерживаемым раздражением, – и, более того, лучше не найти во всем Лондоне.

– В таком случае, мама, – елейно пропела леди, премило улыбаясь, – вам следовало выехать за его пределы и искать там. Если это лучшее, что может предложить столица, то я не вижу ни единой причины тратить здесь свое время.

– Твой ужин очень дорого нам обошелся, – продолжала Кристина, – куда дороже любой иной твоей трапезы за последние двадцать лет. Тебе следует быть благодарнее.

– Я благодарна вам с отцом строго по дочернему этикету. И за вложения в мое благосостояние я тоже весьма признательна. Но все же, любимые мама и папа, за сегодняшний ужин я не в силах вымолвить ни слова благодарности – это не та трапеза, за которой следует поклон. Однако, я не постесняюсь извиниться за свое неподобающее к вам отношение, вызванное все сильнее разгорающимся во мне чувством голода, в том случае, если вы затрудните себя тем, что найдете замену главному блюду. А с этим, – Абель, скривив носик, показательно оттолкнула от себя тарелку, – сделайте, что сами пожелаете. Хоть верните туда же, где раздобыли, и, быть может, вам даже отдадут деньги, о которых вы так печетесь. Мне, право, все равно. Впрочем, должна признаться, вы и впрямь меня удивили. Ничего хуже я в жизни не пробовала – на вашем месте, я бы скормила эту дрянь тому, кто осмелился выставить ее на продажу.

Нордфолк была ужасно зла, и, еще больше того, она была голодна. Женщина не знала, насколько сильно в тот момент сопрягались в ней два этих чувства, но находила должным справедливо полагать, что в степени весьма значительной. Подобное отношение к себе она терпеть не желала! Весь мир двух жалких людей крутился вокруг бесполезных бумаг и сверкал пустым золотом монет, за лоском которого они не могли – не желали – видеть очевидного. Дорогое блюдо не стоило ни фартинга, если на вкус оно было безобразным. Ее же благосостояние стоило им во много раз больше куска мяса, раздобытого неизвестно где! Им же лучше было бы это понимать, но понимать они отнюдь не спешили, как и делать что-либо с ее вежливой и не то чтобы до изнеможения тяжелой для исполнения просьбой – насколько ей известно, найти немного еды не так уж и сложно, особенно людям с деньгами. Если они нашли средства, чтобы потратиться на особое блюдо, то им не должно составить труда возвращение к более дешевому, но проверенному классическому меню.

– Ешь, – грубый приказ послужил ей единственным ответом.

Абель своенравно вскинула подбородок:

– Я и пальцем к этому не притронусь! Не думайте, что вправе говорить со мной в таком тоне!

– Не смей мне перечить! – дама смерила ее яростным взглядом. – Не съешь – умрешь от голода завтра же. Я лично за этим прослежу.

То было леди Нордфолк прекрасно известно. Абель и все ей подобные были из тех, что вынуждены есть, чтобы жить, а не наоборот. Недоедание сулило Абель не просто легкое недомогание, привычное людям, нет – для нее то была неизбежная смерть, чем и пользовались два змея, великодушно звавших себя ее родителями. Она давно перестала видеть в них человеческие черты. В них было ничуть не больше людского, чем в ней самой.

– Демон, – обратился к ней Уильям, отбросив формальности, – если желаешь, чтобы тебя и впредь кормили, будь так любезна отставить в сторону всяческие жалобы. Не забывай, кто держит твою жизнь в своих руках, если не хочешь оказаться на этом блюде следующей.

В столовой воцарилась плотная тишина, рассеять которую мог лишь лежавший по правую руку от Абель столовый нож, за который она, спустя пару невыносимо долгих мгновений, неохотно взялась. С покорным видом притянув к себе заплывший кровью стейк, женщина принялась задумчиво разрезать уже имевшиеся ломтики на неровные кубики, более не заботясь ни о каплях на новеньком платье, ни о красном пятне, застывшем на уголке ее губ, когда она, скривившись, положила в рот самый малый кусок.

– Я поняла вас. Мне очень жаль, и этого больше не повторится, – ровным тоном произнесла Абель, не поднимая взгляда от тарелки.

– Приятно слышать, – Нордфолк хмыкнул, внимательно наблюдая за каждым ее движением, – хорошая девочка. Помни о сделке – твоя жизнь полностью зависит от нашей воли.

Ненадолго. Абель победоносно улыбнулась, пусть каждый кусок и вставал ей поперек горла, напоминая о нынешнем поражении, и глубоко задумалась о своем.

Итальянские травы или черный перец? Кардамон или кумин? Эти вопросы давно преследовали ее, и времени на ответ с каждым днем оставалось все меньше. С чем же ей стоит замариновать каждого из них, когда оно окончательно истечет? И будут ли они на вкус лучше того недоразумения, что ей подсунули на этот раз? Едва ли, думалось ей, – их души, верно, такие же гнилые.

– Следом подадут сердце, а после них – кишки, – с насмешкой напомнил ей Уильям.

– Жду с нетерпением, – ответно улыбнулась она, явив ему вымазанные кровью зубы.

***

Сказать по правде, Аннет не имела ни малейшего представления о персоне по имени Роза Филлес ровно до тех пор, пока ее отец не показал ей содержимое само за себя говорившего конверта с черной рамкой. Похороны ужасно ее раздражали – вещи скучнее юная леди и придумать себе не могла. Не поймите неправильно, она очень даже любила наблюдать за тем, как люди вокруг нее бились в истерике, однако все слезы на траурных процессиях не стоили и секунды внимания, потому как могли бы быть с тем же рвением пущены всякой подобной особо чувствительной персоной и по причинам менее веским. Аннет рассматривала британский культ смерти, затянувшийся на долгие пятнадцать лет, как нечто абсурдное и совершенно бессмысленное – иногда, думалось ей, моде полезнее уходить в последний путь раньше своих поклонников, а не выдумывать для них бесполезные погребальные ритуалы.

Тем не менее, выбора у девушки не было, потому что отец, как внезапно выяснилось в тот день, водил с бароном Филлесом весьма тесную дружбу и, ведя себя подобающе верному товарищу и джентльмену, скорбел по его почившей супруге с похвальным энтузиазмом, которого он попутно требовал и от всей семьи. Свой энтузиазм Аннет растрачивать не желала, о чем не постеснялась прямо заявить графу в канун поминального обеда. Невпечатленный прямой конфронтацией, он сделал ей выговор и все равно отправил переодеваться в траур, напомнив дочери об исключительной нетерпимости ко всякого рода выходкам как в пределах своих обширных имений, так и за ними. Раздраженная девушка старательно пропустила его предупреждение мимо ушей. Если мужчина считал, что он вправе портить ей жизнь, то Аннет находила вполне справедливой возможность, со своей стороны, делать то же и для него.

В траур она все же переоделась достаточно безропотно, и все семейство в размере трех человек доехало до особняка Филлесов без происшествий. На входе их встретил мрачного вида мужчина в черной шляпе, с которой свисал длинный шарф. Родители тут же отправились выражать соболезнования вдовцу, в то время как Аннет застыла напротив немого плакальщика.

– Чего уставился? – насмешливо вымолвила она, выгнув брови домиком. Тот продолжал молчать и в ответ лишь лениво, по-совиному моргнул. – Боже, ну и клоун. Кто вообще за это платит…

Неуютно передернув плечами, девушка отвернулась и прошествовала в столовую, где уже начали рассаживать печального вида гостей. Многих из них Аннет знала лично – то были известные титулованные лица со своими семьями, и их присутствие немало ее поразило. Исходя из информации из справок, которые она навела прошлой ночью, Филлес были типичными представителями захудавшей аристократии, любившими жить хорошо и не по средствам, то и дело влезая в долги и закладывая остатки былого величия за бесценок. Эта внезапная и, по правде говоря, совершенно необоснованная всеобщая заинтересованность горем, посетившим дом столь заурядной семьи, как и неожиданная пышность похорон, которую мог оценить по справедливости всякий прохожий, не могли не заинтриговать Аннет. Откуда у Оливера Филлес столько денег? Почему все эти графы и маркизы откликнулись на приглашение человека, располагавшего разве что титулом? Впрочем, на это у нее уже был ответ, и интересовала ее скорее причина, по которой ему позволили все это иметь. Быть может, думалось ей, это мероприятие еще сумеет оправдать без толку потраченное здесь время.

Когда же всех гостей развели по местам, за богато обставленным яствами столом воцарилась скорбная тишина – ровно такая, какой ей следовало быть по этикету. Хозяин дома и новоявленный вдовец, встав во главе мрачного торжества, завел длинную, нудную речь о почившей. Аннет, зевнула, тут же решив, что сильно поторопилась с выводами. Когда же ей окончательно надоело слушать, она принялась смотреть, внимательно наблюдая за подвижным лицом пожилого барона. Тот был серьезен и мрачен, однако отнюдь не печален. Впрочем, девушка признавала, что ей ничего не известно о взаимоотношениях в этой семье, а потому даже эти вполне конкретные эмоции могли означать что угодно. Аннет вполне допускала, что окажись она однажды в ситуации, когда и ей придет заветный белый конвертик с черным оформлением по краям и извещением о смерти ее дражайшего отца внутри, то не сумела бы выдавить из себя ничего, кроме вполне себе радостной улыбки. В противовес барону, его сын, понуро сидевший по правую руку от него, действительно выглядел потерянным. Мальчишка, старше нее, лет двадцати на вид, словно и вовсе не понимал, где и по какой причине находился, и это глупое выражение болезненной нервозности показалось юной леди весьма забавным. Место по левую руку от него, которое должна была занимать младшая дочь вдовца, пустовало – та, верно, отошла припудрить носик или как следует выплакаться.

Все остальные же выглядели строго подобающе траурному этикету, с этими застывшими одинаково печальными и участливыми лицами походившие на дешевых и жутких кукол из антикварных магазинчиков. Ее скучающе блуждавший взгляд наткнулся на светловолосого парня крайне миловидной наружности, очевидно, находившего в поминальном процессе ничуть не больше удовольствия, чем сама Аннет. Тот развлекал себя тем, что закатывал глаза всякий раз, когда Филлес заводил особенно вычурные речи о любви к женушке, что было весьма часто и казалось ей очень уж подозрительным. Поймав на себе ее взгляд, юноша вызывающе вскинул бровь, как если бы просил сделать с этим что-нибудь поскорее, и этот намек девушка живо распознала, искренне обрадовавшись косвенному поощрению своих проказ. В следующий же миг сверкавшие новеньким серебром столовые приборы полетели прямо на тарелку, издавая громкий и острый лязг. Все гости и даже хозяин обеда вопросительно обернули свое внимание к источнику звука.

Аннет, к которой и устремились все взгляды, театрально ахнула:

–Боже мой, это невыносимо! – ее лицо покраснело, и уголки губ истерически взметнулись вверх. – Барон Филлес, прошу простить мне это оскорбительное для вас проявление чувств, но я не в силах их сдерживать! Ваше горе до того меня потрясло, что я не могу высидеть на месте! Мне необходимо отлучиться и выплакать всю вашу печаль за вас, того, кто так мужественно несет скорбь в сердце своем и не позволяет ей затмить вашего чела... Прошу, позвольте мне временно удалиться из этого светлого общества, сейчас, по злой иронии, благородно облаченного в сеи одежды из мрака, в компании кого-то, кто сумел бы предотвратить ту беду, что я могу навлечь на себя в порыве страшнейшего отчаяния!

Аннет скрыла лицо в ладонях и начала издавать все имевшиеся в ее арсенале звуки, хоть как-то походившие на плач. Пораженный барон застыл, не сразу найдя, что ответить. Зато у ее родителей, сидевших поблизости, с языка готов был сорваться весьма немалый набор предложений. На ее счастье, их опередил хорошо ей знакомый мелодичный голос с другого конца столовой:

– Если никто не возражает, я составлю ей компанию до ванной комнаты. Непозволительно отпускать молодую девушку одну в таком состоянии.

Барон моментально ответил согласием, заставив Аннет прикусить губу, чтобы сдержать приступ хохота. Само собой, особе такого толку Оливер Филлес возразить не смел. Какие бы схемы он ни проворачивал, прямой наследник герцога был ему не по зубам. Немногим позднее, она почувствовала, как на ее плечо аккуратно легла чужая рука, слегка потянув девушку назад, будто бы требуя немедленно подняться с места. На этот раз, она подчинилась без особых колебаний. Продолжая держать ладони у лица, но оставляя перед глазами маленькие щели меж пальцев, Аннет заметила, как у ее матери дернулось веко. Она довольно хмыкнула про себя – то был хороший знак.

Едва они вышли за дверь, как парень тут же потерял всякую серьезность и прыснул, кинув нее взгляд со странной смесью жалости и веселья:

– Должен признать, это худший твой трюк из всего того множества, что мне доводилось видеть в твоем исполнении. Не вздумай больше актерствовать.

– А что еще мне оставалось, Кейл? – спросила Аннет, все еще перебиваясь на смешки. – Ты использовал обморок в прошлый раз. Два раза подряд были бы попросту нелепы!

– Это был не обморок! – зашипел он. – Я лишь уснул со скуки, а ты развела из этого комедию!

– Мне нужен был предлог уйти оттуда. Восьмая по счету свадьба – это уже не праздник, а приговор, – Аннет просто пожала плечами, весело улыбнувшись, – будь я маркизом Громмом, свела счеты с жизнью уже после пятой.

– Свадьбы ужасны, – Кейл фыркнул, – ни за что не женюсь.

– Мужские привилегии, которых мне не видать.

– Не начинай.

– Нет, позволь, маркиз Паульриз, я начну…

Кейл Паульриз был единственным в крайне немалом окружении Аннет человеком, хотя бы в некоторой степени вписывавшимся в размытое понятие «друг». Рассудительный и в то же время обладающий горячим темпераментом, веселый, но местами пугающий, никогда не искавший с ней встреч и не писавший ей доброжелательных писем, парень просто периодически появлялся в ее жизни и исчезал, но рядом с ним – пусть сама она никогда не посмела бы сказать того вслух – ей было не так одиноко. К тому же, у них было слишком уж много общего. Совсем недавно разменяв шестнадцатый год, оба подростка были совсем не по-детски циничны и совсем не по-взрослому ребячливы. Найти общий язык с такими качествами было совсем просто – им обоим было хорошо тогда, когда кому-то поблизости было плохо.

Продолжая болтать и препираться по пустякам, пара вышла в прихожую, где столкнулась с по-прежнему стоявшим у дверей плакальщиком. Застыв на месте и не то недоумевающе, не то подслеповато прищурившись, Кейл равнодушно к нему обратился:

– Ну и работенка. Ты хоть чем-то себя развлекаешь, пока стоишь? – не получив ответа, Паульриз цокнул и, подозрительно оглядевшись по сторонам, вплотную подошел к немому мужчине. – Слушай, приятель, если я дам тебе крону, ты сможешь невзначай подойти к миссис Веллвуд на кладбище и сказать, что она следующая в очереди? Она только и говорит о том, что ей недолго осталось.

Желавшая уже рассмеяться Аннет тут же себя одернула, когда голосок в голове напомнил ей о наличии дела более важного, чем доведение до инфаркта старухи Веллвуд. Этим вполне можно было заняться позднее, если они найдут для этого время и не попадут в передрягу серьезнее этой.

– Паульриз! Каков позор! Ни стыда, ни совести! – назидательно воскликнула Аннет, состроив разочарованное лицо, а затем с вежливой улыбкой обратилась к мужчине. – Вы уж его простите, он просто глупый. Мы пойдем, у нас есть другие дела.

Схватив парня за плечи и насильно оттянув того от растерянного плакальщика, так и не проронившего ни слова, Аннет завела Кейла за угол и уселась вместе с ним на стоявший там диванчик.

– Ну и чудище, – поделилась она доверительным полушепотом.

– Что за дела ты обнаружила? – спросил юноша с подозрением и будто бы обидой за сорванную шалость.

– Роза Филлес, – только и произнесла девушка, ощущая, как атмосфера начала стремительно охладевать.

С лица Паульриза слетели всякие намеки на игривость, и оно застыло белой восковой маской. Так он выглядел в те моменты, когда всерьез брался за работу.

– Какие-либо уточнения последуют, или мне просто стоит начать наугад перебирать потенциальные подтексты? – маркиз с раздражением закатил глаза, на что Аннет скривилась и ответила тем же.

– Похороны этой женщины ужасно странные, не находишь? Не вздумай притворяться, что не заметил, насколько Филлесы выбиваются из своего годового бюджета. Ни за что не поверю, что они отдают за них последние деньги. Их спонсируют, и мне ужасно важно знать почему.

Из столовой послышались звуки отодвигаемых стульев, и в коридор высыпала первая небольшая кучка людей, приходившихся покойной дальними родственниками. Дворецкий повел их в направлении комнаты с гробом. Оба подростка неосознанно вжались в диван и попытались укромнее спрятаться в тени, сбавляя тон и приглушая голоса. На этот раз, фортуна явила им свою благородную улыбку: они остались незамеченными. Кейл ответил лишь после того, как дверь за гостями захлопнулась, вновь оставляя их наедине:

– Не страннее обстоятельств ее смерти, – и просто пожал плечами, отрешенно наблюдая за тем, как глаза Аннет с каждой секундой приобретали все более округлую форму. – Сама посуди, леди Филлес была совершенно здорова. Ее медицинские книжки вполне себе чисты – у нее не было никаких хронических заболеваний. Тиф, конечно, чудесное оправдание, но он не убивает в одну ночь… ты почему улыбаешься?

Девушка и сама не заметила, как на губах растянулась восторженная ухмылка, а в глазах весело зажглись дьявольские огоньки. Она была права: что-то здесь и впрямь было нечисто! Какая-то мрачная, жуткая тайна опутала особняк Филлесов, с легкой руки отняв жизнь его хозяйки в считанные мгновения. И если Паульриз утверждал, что Розу убило не роковое отсутствие иммунитета, то это точно сделал кто-то другой, вполне осязаемый и состоящий из плоти и крови. У нее не было причин не верить человеку, за спиной которого стоял герцог-отец с удивительным количеством самых разнообразных связей и каналов.

– До чего же увлекательно! – счастливо, но все же приглушенно воскликнула Аннет, не забывая о конспирации. – А что же труп? Как думаешь, свидетельство о смерти поддельное?

– Скорее всего, никакого врача барон не звал, – Кейл задумчиво кивнул, – а свидетельство просто купил. Это достаточно просто.

– Просто для тех, кто располагает финансами, а не для Филлеса.

– Верно, – вновь подтвердил он, выглядя так, словно хотел сказать ей что-то важное. Что бы это ни было, оно осталось неозвученным.

Какое-то время, они просто сидели в тишине, наблюдая за сновавшими по коридорам тенями людей, закутанных в траур. А потом Аннет подала голос:

– Мне нужно увидеть тело, – произнесла она ровным, спокойным тоном, как если бы требовала чашку чая на завтраке.

Кейл вопросительно поднял бровь, кинув на нее невпечатленный взгляд:

– Так давай же. Первая дверь справа, вход свободный. Не нужно звучать так, словно ввязываешься в авантюру.

– Нет, ты меня не понял, Паульриз. Мне нужно осмотреть тело на предмет повреждений. Одной, без лишних свидетелей.

Теперь в его взгляде она смогла уловить удивление. Мимолетное, оно испарилось оттуда в ту же секунду, но неверящий голос юноши выдавал его свежие следы:

– Ну и мерзость. Ты уверена?

– Да, – твердо заверила она и широко улыбнулась. – Тебя, впрочем, с собой не зову.

– Почему же? Проснулось хоть какое-то уважение к личным границам покойной? – с очевидной иронией спросил парень.

Аннет хмыкнула:

– Еще чего. Я хочу, чтобы ты как-нибудь вывел всех из комнаты, чтобы я осталась там одна. Иначе, боюсь, мне не сдобровать. Обрету славу больной на голову ведьмы.

– Не многое тогда потеряешь, – Кейл прыснул, когда она обиженно надулась. – Хотя бы попробуй прислушиваться к тому, что о тебе говорят.

– Да мне как-то по боку, – задумчиво протянула она, – главное, потом выйти замуж. Так, ладно. У нас мало времени! За дело, Паульриз, за дело!

Аннет совершенно не волновало то, что юноша не давал согласия на участие. Девушка прекрасно знала, что Кейл все равно не откажется – слишком уж он любил ходить по острию ножа, когда взамен был шанс получить нечто действительно стоящее. Нетрудно было догадаться, что причина смерти, доподлинно неизвестная и ему самому, очень уж интересовала герцогского сына, и в этом нездоровом любопытстве Аннет была с ним полностью солидарна.

Немного подумав, юноша кивнул самому себе и жестом указал юной леди на комнату с покойной. Сразу сообразив, чего он от нее хотел, она встала у стены ровно с той стороны, где открытая настежь дверь укрыла бы ее от чужих глаз. Паульриз, удовлетворенный результатом, подошел к двери и, тяжело вздохнув с совершенно флегматичным видом, вдруг застучал по ней кулаками.

– Прошу вас, помогите! – в его голосе сквозила паника, которую всякий бы принял за неподдельную. Только Аннет видела, как он ежесекундно закатывал глаза. – Мне крайне необходимо ваше содействие! Пожалуйста!

Более не церемонясь, он широко распахнул дверь и встретил чужие недоуменные взгляды стыдливо опущенным лицом. Все в темном крохотном помещении обратились к нему с расспросами, будто бы даже и вовсе позабыв о покойной, потерю которой они горько оплакивали еще минуту назад. Паульриз принялся за разъяснения, в трогательной растерянности перебирая тонкие музыкальные пальцы:

– Простите за вторжение, но дело не терпит отлагательств. Я потерял леди Аннет! Проводил ее до ванной комнаты, где она, давясь слезами, попросила оставить ее одну, а спустя некоторое время понял, что она не издает ни звука. Когда она не ответила на стук, я вынужден был заглянуть внутрь, но там никого не оказалось… Если леди Аннет сбежала, чтобы совершить с собой непоправимую глупость, я никогда себе этого не прощу!

Его голос весьма убедительно сорвался на последнем слоге, и Аннет не могла не похвалить его за достойную актерскую игру, в таком тонком деле крайне необходимую. Впрочем, это не помешало ей иронично хмыкнуть: не простит он себя, как же! Она была уверена, что Паульриз был бы первым, кто закатил в честь этого праздник. Юноша же тем временем успешно завоевал к себе полное доверие и сочувствие.

– Девочке следует избегать таких всплесков эксцентричности, если она желает стать образцовой дамой, – запричитала миссис Веллвуд, сыскав радушное согласие среди других женщин в комнате. – Но я искренне сомневаюсь, что ей удастся.

Аннет ужасно захотелось плюнуть противной старухе под ноги – пусть это и стало бы прямым доказательством ее правоты. «Прислушивайся к тому, что о тебе говорят», – заверял ее Кейл, но что это ей дало, кроме глухого раздражения и острого желания закатить скандал? Вспомнив, однако, о главной цели и пообещав самой себе, что обязательно поможет Паульризу с его шуткой позднее, она героически стерпела все косвенно обращенные к ней нападки, ничем себя не выдав. К счастью, это продолжалось недолго, и парень окончательно убедил всех скорбевших помочь ему с поисками, после чего аккуратно вывел их таким образом, чтобы Аннет осталась вне их зоны зрения. Как только процессия свернула за угол, девушка тут же с готовностью прошмыгнула внутрь комнаты, тихо захлопнув за собой двери. Если Паульриз планировал уведомить о пропаже и всех тех, кто трапезничал в столовой, присоединив к поискам и их, – в чем леди ни капли не сомневалась, – то она вполне могла рассчитывать на десяток минут наедине с трупом. Вполне достаточно.

Сама комната, как и ожидалось, была совершенно обычной и не представляла собой ничего интересного. Малая гостиная, выполненная в безвкусном, но модном бордово-коричневом ренессансе, могла привлечь искушенную графскую дочь лишь стоявшим посередине открытым гробом, к которому она и направилась, ни мгновения не колеблясь. Прекрасный белокурый ангел, из тех, что особенно нравились людям мертвыми, взирал на нее изнутри сквозь закрытые веки. Девушка с завистью отметила, что леди Роза Филлес выглядела намного моложе своих лет. Ей нельзя было дать и двадцати пяти, пускай ее истинный возраст недавно успел перевалить за сорок. У женщины со столь юным лицом должно быть отменное здоровье, думала Аннет, еще больше утверждаясь в теории об убийстве.

– Каких же неприятностей ты доставила муженьку, дорогая? – спросила она, со смешком постучав по стенке гроба. Ей ожидаемо не ответили.

Для начала, девушке хотелось проверить труп на предмет отравления ядом – способа убийства проще и безопаснее и придумать нельзя. Конечно, средств для качественного осмотра у нее и в помине не было, но леди могла хотя бы определить по зрачкам, был ли задействован опиум. Это немного, и вероятность была крайне низка, но, думалось ей, все великие люди начинали свой путь с малых побед. Аннет протянула руку к веку покойной, желая приподнять его, но резкий, полный ярости голос сорвал ее планы:

– Какой ересью ты здесь занимаешься?!

Вопрос, что вполне мог бы звучать угрожающе на повышенных тонах, заставил Аннет разве что хмыкнуть, заданный боязливым шепотом. Увлекшаяся своими мыслями девушка даже не заметила, что все это время была в комнате не одна.

– Это не ересь, – спокойно возразила она, миролюбиво воздев ладони к небу, – ересь – это когда кто-то прячется за занавеской в комнате с трупом своей матери вместо того, чтобы по всем правилам помянуть ее, как нормальный человек. Прекращайте позориться, леди Элизабет, и вылезайте.

Немного поколебавшись, незваная гостья – в глазах Аннет та ею и являлась – покинула свое пристанище и встала прямо напротив нее так, чтобы между ними стоял гроб. Хрупкая, болезненно бледная и по самое горло закутанная в черное Элизабет выглядела попросту жалко. Филлес казалась совсем маленькой, будто бы их с Аннет разделяли не два года разницы в возрасте, а добрых пять с половиной, однако смотреть на нее пыталась требовательно, с едва сдерживаемой брезгливостью, и зрелище это было непередаваемо пугающим из-за странной тяжести во взгляде. Эти глаза, казалось, без труда могли бы пригвоздить к полу любого, но в них блестели слезы, и это рушило гипноз. Равнодушной к чужому горю Аннет ничего не стоило стряхнуть с себя мимолетное липкое ощущение страха перед ней и широко улыбнуться, как ни в чем не бывало.

– Чего ты хочешь? – спросила Филлес, ничуть не обнадеженная ее улыбкой. – Мать не любила украшения, их здесь не найдешь.

– Искать золото у нищих – все равно что раскапывать скалы в надежде найти там клад. Не говори глупостей. Я здесь из простого любопытства.

– Любопытство – ужасное слово, неприменимое к смерти моей матери, – сквозь сжатые зубы отчеканила Элизабет.

– Да нет, вполне применимое. Я докажу, – Аннет уверенно пожала плечами. – Я говорю, что мне любопытно, почему твоя достопочтенная матушка покинула нас так внезапно. Мне очень любопытно, что за этим стояло на самом деле.

– По каким основаниям ты допускаешь, что это не было смертью от тифа? – Филлес сощурилась, но в глазах ее мелькнуло удивление вместо уже привычного девушке негодования. То, верно, был хороший знак.

– Сама-то в это веришь? – весело хмыкнула она.

Элизабет нерешительно опустила взгляд к телу матери, словно прося у той совета, а затем вновь подняла его с серьезным, непоколебимым лицом:

– Я верю лишь в то, что дела моей семьи не касаются посторонних. Вон отсюда. Хватит осквернять мою мать своими грязными руками.

Аннет невозмутимо притянула ладони к лицу, будто бы действительно проверяя их на предмет чистоты. Найдя результат в достаточной мере удовлетворительным, девушка спокойно возразила:

– Как только попытаешься меня выставить, тут же полетишь отсюда сама. Черта с два я так просто уйду!

И, более не медля, она склонилась к покойнице и широко раскрыла ей веко, обнаружив там нечто мигом стершее улыбку с ее лица. Нет, то не были узкие зрачки, на которые она так надеялась. То было нечто приведшее ее в животнейший ужас. Чистые голубые глаза Розы глядели на нее так пристально, что даже почти не мертво, и была в них столь глубокая тяжесть, столь невыносимая мерзость, что Аннет в тот же миг захотелось упасть без чувств. Эти глаза будто отнимали ее собственные жизненные силы. Дезориентированная, напуганная и потерявшая возможность стоять, она тут же интуитивно попыталась найти опору. Ее свободная рука, дрожавшая словно в болезненном приступе лихорадки, случайно легла прямо на жесткий корсет покойной, другую же Аннет, как ошпаренная, поспешила отнять от чужого лица, отчего проклятый глаз вмиг захлопнулся.

Мысли путались, и рассудок померк. Девушка ничего не понимала. Что это было? Что именно напугало ее во взгляде того, кто даже не в состоянии больше направить свой гнев на кого-либо в мире живых? Аннет никогда еще не испытывала ничего подобного, и пускай ей довелось не раз видеть вещи во много раз хуже, с такими чувствами она была незнакома. Да и эмоции словно бы были не ее, они были чужими. Как если бы покойник хотел сказать ей что-то… так, нет. Эту мысль Аннет, насильно заставив себя успокоиться, быстро отбросила – никакой мистики. Только рационализм. Укусив себя за губу и ощутив во рту привкус крови, леди окончательно пришла в чувства, и именно это заставило ее заметить новую и отнюдь не меньшую странность.

– Совсем свихнулась что ли? Быть может, еще и юбку ей задерешь? – возмущения Элизабет, будто бы и не заметившей ничего вне нормы ни в глазах собственной матери, ни во внезапной дрожи, пробившей эксцентричную незнакомку, были вполне оправданы, но в тот момент они волновали Аннет еще меньше чем когда-либо.

– Торса нет, – тихо засмеялась Аннет, надавив на корсет рукой чуть сильнее.

– Что?

Смертельно бледная Элизабет побелела еще на пару тонов, наблюдая за тем, как корсет, запрятанный под тонкой тканью, медленно продолжал прогибаться до тех пор, пока не уперся во что-то тонкое и твердое. Открытый позвоночник.

– Кто-то вспорол леди Филлес и вырезал ее внутренние органы. Ее даже не зашили, – заключила Аннет, оскалившись не то в страхе, не то в восторге.

Дрожащие губы Элизабет, плечи которой тряслись в беззвучной истерике, слегка разомкнулись, словно она хотела что-то сказать, но ее прервал грубый стук в дверь:

– Нордфолк!

Это был Кейл. Аннет никогда еще не была ему так рада. Ей ужасно хотелось поскорее отсюда сбежать.

– Выметайся, живо! Боюсь, они начали догадываться, что мы водим их за нос. Скорее!

Криво улыбнувшись, девушка обернулась к новой знакомой, глядевшей на нее с выражением немого ужаса, и откланялась:

– Что же, рада была помочь, леди Элизабет. Больше знаешь, крепче спишь, как говорится. По крайней мере, я так говорю. Даю слово, дремать я сегодня буду ничуть не хуже твоей матушки.

– Ты… ты – Нордфолк? Одна из тех, из-за кого… – произнесла она настолько тихо, что Аннет, уже развернувшаяся к выходу, не могла ее расслышать.

Паульриз ждал ее в коридоре, лениво оперевшись на стену. Глаза, спокойные и безмятежные, встретились с ее, будто в попытке принести ей успокоение. Это не заставило леди почувствовать себя лучше, но сумело временно отогнать душившее ее чувство тревожности.

Кейл выглядел так, словно не хотел рушить тишину между ними, опасаясь за ее состояние, но, в результате, ему и не пришлось ничего делать самостоятельно. Люди один за другим высыпали в коридор, все плотнее сгущаясь вокруг них. Все они наблюдали за младшей Нордфолк со смешанными эмоциями: кто-то сопереживал и облегченно вздыхал, а кто-то – в большинстве своем те, кто был знаком с ее придурью, – недоверчиво щурились. Отец что-то говорил ей, и рядом с ним осуждающей тенью привычно стояла мать. Впрочем, в тот момент, они были для Аннет одинаковы – один перетекал в другого, и тот – в следующего. Каждый хотел высказаться, и слова мешались в нелепый набор букв. Голова раскалывалась, даже ноги держали кое-как. Терпеть других, будучи не в настроении, не входило в ее правила – терпение в целом было для нее пустым, абстрактным понятием.

– Чего встали?! – вскрикнула девушка, ощутив, как этот возглас колоколом раздался в ее черепной коробке. – Я разве актриса в спектакле? Уйдите прочь!

– Думайте, с кем и в каком тоне говорите, юная леди! – серьезно вставила мать, на дух не переносившая неуважения к своей персоне. – Вы всполошили весь особняк, вновь перетянув все внимание на себя! Проявите уважение к покойной!

– И где тогда ваше к ней уважение, если вы все, каждый из вас здесь, позволил себе забыть про Розу Филлес в тот же миг, как на горизонте замаячила игра в прятки?

На нее тут же со всех сторон повалился шквал критики, на которую она отвечала с той же злостью, ничуть не жалея о своих словах. Она знала, что права, и знала, что, берясь за попытку докопаться до истины, делала для покойной – для убитой, для жертвы – куда больше любого из них. Аннет громко выдохнула и нахмурилась. Верно. Сосредоточиться стоило именно на загадке, а препирательства оставить на потом, до момента, когда правда всплывет наружу – когда Аннет Нордфолк заставит ее всплыть. Тогда она с радостью разберется с каждым из них лично.

– Достаточно! – спокойно вклинился в спор Кейл, оторвавшись от стены и встав между Аннет и толпой. – Просто оставьте ее в покое. Ваши крики ей ничуть не помогают – разве достойно почетных сэров, и джентльменов, и дам, вроде вас, объединив усилия, сплотиться против юной девушки на грани потери чувств?

– Мой сын прав, – с той же разумной серьезностью заявил обычно предпочитавший молчать герцог Паульриз. – Нельзя поучать, не подавая должного примера. Я предлагаю снова оставить девочку на Кейла – но только не вздумай спускать с нее глаз, сын, – и дать ей прийти в себя, а нам всем удалиться, чтобы закончить обед подобающим образом и показать детям, что есть по-настоящему уважительное отношение к жизни и смерти. Все это, разумеется, лишь в том случае, если мой совет придется по душе барону Филлесу. Как вы на это смотрите, сэр?

Оливер Филлес охотно согласился – он не питал к Аннет теплых чувств, но отказать самому герцогу не мог даже в собственном доме. Оба подростка быстро перекинулись невпечатленными взглядами, находя такое поведение поистине жалким. Впрочем, для них это было как нельзя кстати. Порядок установился достаточно скоро, и уже какими-то десятью минутами позднее пара сидела в деревянной беседке, расположенной под ветвями садовой яблони. Нордфолк лишь коротко обрисовала парню ситуацию, опустив, разве что, странные глаза покойной, и тот спросил лишь об одном:

– Зачем тебе в это лезть? Ты просто любительница зрелищ, а не борец за справедливость.

– Мне нужно знать, причем здесь моя семья, – выдавила из себя Аннет, схватившись за голову. – Зачем отцу устраивать чужие похороны за свой счет и переписывать огромную сумму на Филлеса? Мы не альтруисты и не дураки. Мы даже не водили с ним дружбу! У всего этого есть какая-то цель, но что может стоить таких денег?

– О, – коротко протянул Паульриз, – так ты знала.

– Ни одна крона не ускользает от того, кому известно, где хранятся все чековые книжки. Я этого не оставлю. Не хочу знать, что за моей спиной плетутся интриги, о которых я даже не ведаю. И если здесь замешаны убийства, то, Кейл, я клянусь, я не имею права оставаться не у дел! Это чревато, в первую очередь, для меня!

Между ними на долгое время воцарилась неприятная тишина. Аннет глубоко погрузилась в свои мрачные мысли, а Кейл, слабо представлявший, какие слова поддержки вообще имели вес в таком положении, предпочел просто не отвлекать ее, тихо раскуривая тонкую сигару.

– Где ты взял табак? – удивилась она, наконец обратив на него внимание. Насколько ей было известно, его отец ненавидел запах табака и как-то раз, застав сына за курением, не погнушался добавить к работе лакеев новую обязанность: теперь они каждый раз проверяли его одежду на наличие сигарет перед тем, как ему позволялось покинуть дом.

– Пока притворялся, что ищу тебя, столкнулся с Филлесом, – выдохнул он. – Старый осел сказал, что герцог Паульриз воспитал отличного сына.

– И попросил передать ему это? – с улыбкой догадалась Аннет.

– И попросил передать ему это. Я же сказал, что мой отец больше всего на свете терпеть не может, когда ему так говорят. Но я заверил его, что никому не расскажу, если он даст мне прикурить.

– И что же, неужели это единственная твоя добыча? – деланно удивилась она, довольно присвистнув, когда юноша, отрицательно, мотнув головой, достал из пиджака полупустую бутылку бренди.

На этот раз, Нордфолк не смогла сдержать смеха, тут же протянув к ней руку. Быть может, еще не все так плохо, думалось ей. Она все больше утверждалась в этом с каждым новым глотком.

– Еще кое-что, – внезапно вспомнил Кейл, насильно оторвав Аннет от бутылки, половина которой с ее помощью в мгновение превратилась в четверть. – Где пропадает твоя сестра? Ее нигде не видно.

– О, ты про Абель? – Аннет радостно улыбнулась. – Она чем-то здорово отравилась на днях, теперь не встает с постели. Надеюсь, это надолго. Мне нравится быть самой красивой в семье.

– Отравилась? – он с удивлением воззрился на девушку.

– А что же в этом особого? – Нордфолк весело хмыкнула. – Ты правда думал, что совершенные дамы, вроде нее, этим не страдают?

– Да, – задумчиво протянул Паульриз, выглядя при этом так, словно в его голове все недостающие детали постепенно складывались в цельную картину, – я действительно думал, что у нее нет такой слабости…