Анна Неделина №3

Землетрясение

Землетрясение
Работа №229

Высотки дед Миша не то чтобы не любил — не жаловал. В дачном домике ему нравилось куда больше — там он сам себе водоканал, теплофикация и управляющая компания. А еще над головой кроме чердака с периодически заселяющимися туда летучими мышами никого не было. В то время как в многоэтажке кто-то неустанно делал зарядку, ремонт, перестановку или специфические упражнения, которыми и сам дед Миша был заняться не прочь, вот только возраст был уже не тот.

Когда люстра издала мелодичное, но настойчивое звяканье в первый раз, дед Миша только повозился в кровати. Когда вслед за второй трелью над головой послышался топот и гул возбужденных голосов, он открыл глаза.

Когда звякнул хрустальными внутренностями сервант, дед Миша не выдержал и, откинув одеяло, опустил ноги в тапки. Это не соседи.

Дом снова тряхнуло уже, как будто бы, сильнее, чем в прошлый раз. Люстра сталинских времен позвякивала пыльными хрусталиками. Жалко будет, если свалится — правнукам она нравится, потому и снимать не стал.

Очередную волну почувствовало не только стекло: по стенам, полу и самому деду Мише точно пробежала дрожь. Высотку уже знатно лихорадило, а грохот с кухни возвестил о том, что посуды в квартире, вероятно, больше нет. Во всяком случае, целой.

Ругаясь про себя, дед Миша не спеша оделся, накинул старый армейский ватник, вытащил из трясущегося шкафа документы, снял со стены ружье, которое кочевало с ним уже лет шестьдесят, куда бы он не отправился, и вышел в подъезд, наполненный голосами жильцов. Вверху, внизу на площадках открывались двери квартир. С лестничного пролета, чуть ли не вприпрыжку сбежала Дарья — как бишь ее там? — Пална, вроде. А говорила — радикулит!

Дед Миша усмехнулся и закрыл дверь.

— Дед Миш, вам помочь? — вынырнул из соседней квартиры рыжий конопатый парень. Кажись, звали Толиком. Не очень умный и всегда уставший, он смотрел по вечерам какие-то сериалы с перестрелками — поди не услышь через стенку этот сплошной тарарам — зато всегда то коляску в подъезд затащить поможет, то с пакетами бабкам подсобит. Дед Миша, когда в первый раз его увидел, подумал, что очень он на Олежку смахивает, армейского товарища.

— Не надо, — отмахнулся дед Миша. — Сам дойду.

— Землетрясение! – не то восторженно, не то испуганно сказал Толик, тоже запечатывая дверь. — С ума сойти! Никогда такого не было!

— Ага, и вот опять, — усмехнулся дед Миша. – Офигеть.

Современным сленгом ему пришлось овладеть в принудительном порядке. Сначала внуки, а потом угораздило же младшенького открыть ему мир интернета и онлайн-игр. Не то чтобы такой досуг ему сильно нравился, но читать новости в сети было куда проще, а пара выстрелов из виртуальной винтовки всегда напоминала о былых годах. Слава богу, ушедших.

На детской площадке уже собралась почти вся коробка. Галдеж стоял ужасный.

— Кошмар какой! — всплеснула руками Антонина Сергеевна. — Как рухнет сейчас, что ж мы делать-то будем? У меня ж больше ни кола ни двора!

— Ну, двор, предположим, останется, — фыркнул Толик.

— Ну тебя, Толька! — отмахнулась она от него.

— А что такого?

— Мам, я домой хочу!

Детей в таких ситуациях деду Мише было жальче всего. Кто в пять лет понимает, что такое землетрясение или пожар? Одно только в голове: происходит что-то страшное, потому как родители волнуются. Волнение это детям ох как легко передается! Потому и старался дед Миша перед своими не паниковать, все в игру обращал.

— Полицию надо вызвать!

Да. Самый верный способ решения всех проблем, от шумных соседей до сейсмической активности и наводнений. Приятно, что хоть у кого-то с советских времен остался нетронутым образ дяди Степы. Только как бы ни хотелось иметь району собственного Анискина, нынешнего участкового все равно звали Вадимом, и он больше походил на Пискунова.

— Да тут уже спасателей надо, — ответил Толик.

— Свят-свят! — баба Шура крестилась, в общем-то, как и всегда. — Спаси и сохрани!

Религия дяде Мише не была материей чуждой. Сначала-то запрещали, да и в обычно лет до семнадцати ты вообще об этом серьезно не думаешь, а потом...

На войне атеистов нет, все верят. Одни — в Бога, другие — в Победу, третьи — в гранату и точный прицел.

— Как же так? Разве возможно? У нас же сроду землетрясений не было... На равнине живем! — испуганно пробормотала Диля, молоденькая мамочка. В руках у нее был кулек по имени Данил, которому ввиду возраста было решительным образом все равно, что происходит вокруг.

А вокруг происходило что-то не то.

Права была Диля: не бывает землетрясений в наших краях, а если бывают, то не такие сильные. Да и к тому же, дед Миша, стоя в кирзачах на босу ногу на мерзлой земле, не чувствовал теперь ни единого толчка. С тех пор, как он вышел из подъезда, дрожь прекратилась, точно оставшись в доме. И если это землетрясение, то уж больно оно какое-то локальное.

Дед Миша хмыкнул и решительно направился к подъезду.

— Мишка, ты куда, дурак старый? Завалит тебя там! — крикнула ему вслед Антонина Степановна.

— Ты, главное, на похороны не приходи, ты мне и тут надоела, — отозвался дед Миша, снимая с плеча ружье.

В подъезде стояла гробовая тишина. Не горела ни одна лампочка. Хотя, это совсем не показатель — они тут и так не горят никогда, пока в управляющей компании землетрясение не устроить. Дед Миша осторожно, как опытный разведчик, прошелся по площадке первого этажа.

«Неужто, кончилось?», — подумала дед Миша. — «А ну и вправду землетрясение было?».

И тут оно появилось. Черное, бесформенное, оно спускалось с потолка, стекало, точно гудрон, по проводам. Стрелять в эту тварь было бесполезно.

— Откуда ж ты такая вылезла? — спросил он мерзость, отступая назад. Тварь, конечно, не ответила, но быстро стекалась в огромную черную лужу. Дом снова тряхнуло, да так, что штукатурка пошла трещинами.

— А ну, хватит! Фу, сказал!

Дед Миша снова отступил, попятился. А в голове билось, точно впечатанное в подкорку «Ни шагу назад!»...

...А назад тогда и некуда было. Мишка осторожно высунул голову в окно — обстановку разведать.

— Куда?! — Булат дернул его за руку и повалил на грязный, пахнущий мокрым деревом деревянный пол. — Ты в голову хочешь? Или выдать нас хочешь?

Мишка усмехнулся: осторожный он черт, этот Булат. Потому, наверно, и случалось, что не раз ему жизнь спасал.

— Надо же глянуть, чего там творится, не век же нам тут сидеть, — отозвался Мишка.

— Век, как же. Сейчас сбросят на нас чего или подожгут, и кончатся наши мучения, — усмехнулся Олежка. Рыжий, немного глуповатый, зато стрелок хороший. Такие на вес золота. Вот только ему бы молчать почаще. Мишка ответить не успел: в углу за печкой раздалось тихое всхлипывание.

— Молодец, удружил, — рявкнул Мишка и шикнул в угол. — А ну там, закройте рот! Немцы услышат! Ничего с вами не случится, пока мы здесь!

— Они нас убьют, дяденька?

Этот тоненький детский голос он впервые услышал на полях, когда армия отступала. От снарядов тогда черное ночное небо горело огнем, точно в аду оказались. А эти дурни лежали в траве, картошку мерзлую выкапывали, да под обстрел попали. Не оставлять же их там, на поле. «Убьют! Как пить дать, всех убьют!», — кричал Булат, таща на себе сразу троих. Для него, по-медвежьи могучего, такая ноша легче снаряжения была: мальчишкам лет по двенадцать, а весили как перышки – голодные, исхудавшие.

— Сказал же, не убьют, — рявкнул Мишка. — Только тихо сидите! Выждем, да отступать будем.

— Ты с детьми по лесу собрался? — шикнул Булат. — Куда мы их денем?

— Куда-нибудь да денем. Не бросать же их тут.

Булат покачал головой, но спорить не стал. Прав он был, конечно, да только что ты за воин-освободитель, если тех, кого освобождать должен, на смерть оставляешь? Мишка посмотрел на пацанов.

И тут увидел то, чего раньше возле них не замечал. Оно было черное, как будто бы липкое, не то туман, не то жидкость какая. Кружила рядом с головами лениво, вальяжно, обвивалась вокруг шей, рук. Те, над кем чернее было, тряслись от беззвучного плача: зарыдали бы во весь голос, но иначе нельзя — фрицы услышат. Мишка посмотрел на Олежку. Он сидел рядом с мальчишками, прислонившись к стене, но тварь будто бы не видел. Булат, как всегда сосредоточенный и хмурый, уставился в пол и черноту эту тоже не замечал.

А она все вилась и вилась вокруг детей.

— Родители-то где? — спросил он их, стараясь не смотреть на черноту.

— Знамо где, — ответил Ивашка. Он постарше был, посообразительнее. — Померли. Папка на фронте, мамка... – Парень всхлипнул. — Дядя, а дальше что будет?

Мишка вздохнул, переглянулся с Булатом. Тот угрюмо нахмурил брови и покачал головой.

— Жизнь будет, — ответил Мишка твердо, задумчиво глядя перед собой.

— Будет ли?

— А куда ж она денется? Что ж это, первая война что ли? Одна была, вторая, третья. И эту переживем.

Мишка подмигнул Олежке, тот устало усмехнулся.

— Говорят, проигрывает наша армия, — шмыгнул носом другой мальчишка, с большими глазами на осунувшемся сером лице. Как его звали, Мишка не помнил. — Отходят и сдают деревни. И нас тоже сдали.

Мишка нахмурился, но не от слов парнишки, а от того, что черная тварь будто бы ярче стала, больше и задвигалась живее.

— Ты мне тут это, настроения антисоветские отставить! Я кто, по-твоему? Ну, кто?

— Солдат, — прошептал мальчишка.

— Чей солдат?

— С-советский...

— То-то же. Я точно знаю, что не будут больше сдавать. Есть такой командир, большой человек. Он запретил сдавать. Теперь только вперед пойдем, и Сталинград заберем, и Краснодарскую, и Харьковскую, понял? Так что не надо тут сопли распускать. Говорят ему...

Мальчишка утер слезы, размазал грязными разводами по серому лицу. Хотел, было, улыбнуться, но тут с улицы донеслись голоса. Громкие, грозные, кричали они не по-русски.

Олежка тут же осторожно сполз по стене на пол, увлекая за собой детей.

— Фрицы... — бледнея от страха пропищал большеглазый мальчишка.

— Тсс!

Мишка прижался щекой к промерзшему полу, слушая, как за окном, взрывая страхом барабанные перепонки, переговаривается враг. Зайдут — дело плохо. Много их, отбиться не получиться. Мишка нащупал рукой гранату. Если такова судьба, то поступит он как настоящий советский солдат, побольше этих с собой в могилу унесет. Детей только жалко. Он бросил взгляд на ребят за печкой и обомлел: черная тень, которая поначалу кружила вокруг ребят струйками, разливалась вокруг густой, черной жижей, растекалась по полу, добралась до Олежки. Он лежал на полу с широко открытыми глазами, подбородок дрожал. Страх ни возраста, ни пола не знает, жить и молодому, и старому хочется.

И тут это случилось.

Мелкая дрожь побежала по полу, точно земля под домом проснулась и решила с себя все лишнее стряхнуть. Деревянные стены халупы заскрипели.

Булат пробормотал что-то на своем языке — не то проклятие, не то молитву, тихонько застонали дети.

— Тихо! — шепнул Мишка, надеясь, что скрип бревен заглушит другие звуки.

Голоса врага стали громче, а черная жижа еще быстрее стала заполонять комнату. Вот она уже капала с потолка, обвивая ребят и Олежку в густой кокон, подбиралась к Мишке.

— Кыш! — шикнул он на нее одними губами, когда та приготовилась напасть на побелевшую от холода и напряжения руку. — Пошло вон!

Фрицы подходили ближе. Что они говорили друг другу? Какие приказы отдавали? Ничего не понятно было, так хоть бы подготовиться смогли, позиции занять!

Дом трясся сильнее, скрипел, точно его терзал ураган, и дрожь эту Мишка вдруг ощутил внутри, там, где, говорят, душа сидит — чуть ниже ребер. Точно поместили туда пружину и ну с ней играть, дергать и растягивать.

Тяжелые шаги раздались возле самой двери. Каркающий неприятный голос что-то спросил. Их было много. Что делать, Мишка ума приложить не мог. А тут еще эта черная дрянь таки добралась до его руки. И прикоснулась.

Ужас, первобытный, темный, такой, что ни дышать, ни думать не дает, окружил со всех сторон. Казалось, что вокруг только холод, мрак и тьма. Голоса, уже не немцев, другие, разные, вертелись в голове. Воспоминания, мрачные, грустные — как дед помер, как весть пришла, что война началась, как забрали на фронт... «Говорят, проигрывает наша армия!», — как-то злобно и насмешливо прозвучал теперь этот голос умирающего мальчишки. «Отступать некуда», — смеялся командир, зачитывая приказ генералиссимуса. «Никому ты не нужен, я за другого пойду», — шептала оставшаяся в тылу Поля. Поля, Поленька! «Ты не вернешься, или косым и безногим вернешься, ты мне не нужен такой», — не унималось приведение. «Рабы вы, больше никто», — вмешался голос немца, вдруг заговорившего на чистом русском. — «И помрете как рабы».

— Еще чего! — вдруг взревел Мишка. Взревел вслух, громко, и не придумал ничего лучше, кроме как швырнуть гранату в окно. А сам Булата в охапку сгреб, да к детям и к Олежке, к печке поближе нырнул, прямо сквозь черные эти коконы. Разлетелась тьма, как грязная лужа, грохот раздался такой, что зазвенело и в ушах и, кажется, во всем теле, пару раз ударило кусками древесины. А потом...

А потом халупа рухнула.

Когда Мишка открыл глаза, дышать уже почти было нечем. Их восьмерых плотно прижало друг к другу, зажало между куском печи и стеной.

Снаружи стояла тишина. А еще было темно. Очень темно. Или он оглох и ослеп, или...

«Что делать-то?».

Мишка попробовал пошевелить ногой — ага, поддается! Он пошевелился еще.

— Мишка? – услышал он знакомый, почти родной голос.

— Булатка! Живой!

— Помоги-ка мне...

Вдвоем они подняли бревно над самой головой, и открылся маленький лаз наружу.

— Придется сначала этих выпустить.

— Пацаны?

— Тут мы, дядя, — откликнулся кто-то из них.

— Пролезайте! — кряхтя сказал Мишка. — Только очень тихо и медленно.

— А вдруг там фрицы?

— Делать нечего, мы тут все помрем, коли останемся. Давай, давай.

Дети зашебуршились, по очереди пролезая наружу. Пришла очередь Олежки. Он не двигался.

— Лежа? Лежа, живой?

— Живой он, дядя, только контузило его! — сказал Ивашка, старший.

— Давай ты, я подержу, — ответил Булат.

Медведем он был, да только где ему...

— Давай, дядя, мы поможем!

— А ну кыш!

— Дядя, мы удержим!

— Крепко держите!

Мишка, помогая себе руками, начал выбираться наружу. С плечами туго пришлось, но раз голова пролезла, и остальное пройдет! Когда Мишка оказался на свободе, подумал одно: только что родился заново. На улице стояла темень, ночь пришла. А фрицы ушли. Пока они с Булатом снова держали бревно, мальчишки вытащили Олежку.

От деревни не осталось ни одного целого дома. Пацаны плакали уже навзрыд, но негромко — еще боялись. На ночь решили тут остаться. Ночью ходить небезопасно, наверняка враги растяжек понаставили.

Олежку колотило так, что казалось, снова сейчас землетрясение начнется, но в себя он пришел. После долго извинялся, мол, вы простите, братцы, мрак всякий в голове колом встал, ни сдвинуться, ни пошевелиться. Мишка понимающе кивнул, а Булат промолчал, только сильнее нахмурил брови, что означало: и он согласен, и он понимает.

Ночь на руинах переждали, а как день пришел, они осторожно двинулись в леса. Долго шли, по дороге тот болезный мальчик скончался, выкопали ему могилку под березкой. Мальчишки сказали, Родионом его звали. Долго помнил Мишка этого Родиона, корил себя порой, что мог бы и спасти его, если бы где-то не сплоховал, если бы...

...Если бы — что? Дед Миша посмотрел на руки, которые опять, как тогда, покрылись черной дрянью. Тварь поглощала его медленно, миллиметр за миллиметром. Даже сдвинуться уже не получалось. Страх — вот что это такое. Страх и отчаяние, которых в людях так много скопилось, что оно наружу вырвалось и формы обрело. И самостоятельно охотиться начало, на других перекидываться, мрак в них искать, мысли темные всякие. «Не спас ты меня, не спас!», — шептал Родион прямо в ухо. «И нам ты не нужен, ты старый, ты обуза», — говорил в ухо призрак внука. «Сумасшедший старик!», — смеялась безликая толпа соседей. — «И что, что ветеран?». "Как вы нам уже надоели со своей победой», — вздыхали с экранов телевизора. «Ты в жизни ничего не добился, остался никем, старым дедом в своей однушке, на тебя люди косятся, дети от тебя устали. А ты все помирать не хочешь. Герои должны уходить вовремя. Почему я умер, а ты живешь?», — спросил Булат.

— Потому что так судьба распорядилась, — пожал вдруг плечами дед Миша. — Я в этом не виноват. А жить, Булатка, все хотят. Сам с окна прыгать не пойду.

Призрак исчез.

— Ну вас, — сказал дед Миша и плюнул в экран телевизора.

Следом — Полина, сын, соседи, Родион. Призраки растворялись один за одним. Тварь становилась все меньше и меньше, наконец, образовала вокруг деда Миши кольцо, точно боясь подступиться.

— Знаю я, что ты такое, — усмехнулся он. Почему-то дед Миша был твердо уверен, что эта пакость его слышит. — Да только не по адресу пришла. Я на твои уловки не попаду, слишком старый уже, всего повидал, мало чего уже боюсь. Ошибки все свои знаю, да только толку об них горевать? Нет, тебе меня не взять. Только понять бы, откуда ты взялась такая.

Он посмотрел наверх, туда, откуда сочилась эта мерзость, и зашагал к лестнице, прямо по черной жиже, которая перед ним будто расступалась.

Кряхтя дед Миша добрался до пятого этажа. Жижа текла отовсюду: сочилась по стенам, из дверей лифта, из щелей квартир, ползла по ступеням. Но больше всего ее было там, куда эта дрянь, казалось, стремилась. Дверь в одну из квартир была полностью залита черной смолой из печали, боли и отчаяния. Она-то и стала последней, так сказать, каплей. Разлилась сама, а теперь и чужие горе и беды, страхи и сомнения к себе тянула. И крепла.

— Уйди, противная, — дед Миша протянул руку к двери. Жижа точно отпрянула от ладони.

Он постучал. Тишина.

Еще раз постучал, уже громче. Снова тишина.

Тогда дед Миша решил прибегнуть к радикальным мерам:

— Открывай, Дашка, а то милицию, тьфу, полицию вызову! – закричал он на весь подъезд.

Невероятно, но сработало.

Она открыла дверь. Маленькая, худенькая и вся зареванная, она смущенно хлюпнула носом.

— Здравствуйте, Михаил...

Она запнулась: да, мало кто его отчество знал. Мало кто из молодых.

— Просто дед Миша. Ты весь дом залила.

Глаза ее округлились. Знамо дело, испугалась, квартира-то не ее, съемная.

— Как — залила? У меня кран бежит? Простите, я сейчас...

— Ага, кран. Два сразу. Да долго так бегут, что весь дом трясется. Что случилось-то?

Дашка замолкла и потупилась.

Домой люди вернулись через час. И полиция, и чиновники, переполошенные тем, что в одном городском квартале зафиксировали аномальную сейсмическую активность, к утру уже забыли об этом инциденте. Как и сами жители, которые вдруг стали верить, что вышли на улицу из-за того, что в доме пахло газом.

Утром Дед Миша, глядя, как газовики объясняют Антонине Сергеевне, что все в порядке и никаких утечек нет, и жить в доме безопасно, еще раз задумался о том, как быстро люди забывают то, что не вписывается в их картину мира. Все странное, все непонятное и страшное быстро ускользает и забывается.

После войны Мишка и с Ивашкой тем встретился, тот его благодарил без устали, а про кошмары те вспоминал, как про что-то будничное. Так и Дашка через неделю о своем горе забудет, горе, которое чуть весь дом в отчаянии не утопило. Даром, что не такое оно страшное, как война, но все равно — горе. Не бывает горя большого или маленького, не бывает страха важного или не важного, земля едино у всех из-под ног уходит, когда опереться не на что и не на кого. «Главное — не тонуть в этой жиже, с призраками не соглашаться, за ними в темноту не идти. А опереть всегда на себя можно, ты сам себе друг брат и помощник», — так он Дашке сказал. Много еще чего сказал, и про Булатку с Олежкой, и про войну, и про Родиона, и другие истории рассказал, пока Дашку чаем отпаивал. «Молодежь», — смеялся он. – «Хрупкие, как бабочки, а все к самостоятельности стремитесь. А как узнаете, что самостоятельность и одиночество – не одно и тоже, тогда-то вас и колбасит. Ты мамке позвони обязательно, мать, она всегда поможет. А дурака своего забудь, у тебя скоро другой дурак появится, ты же молодая и красивая...».
И много еще чего сказал. Того, что ей хотелось услышать, и того, что не хотелось. Но это как операция в полевых условиях – больно, но зато потом, когда вытащат какой вредный осколок, заживление и лечение легче идут.

В дверь постучали. И тут же в нее ворвались правнуки, двое сорванцов, следом — их отец.

— Чего стучите, если ключи есть? — проворчал дед Миша. – Ох, мелкие, сколько от вас галдежа...

Мальчишки завалили стол продуктами.

— Дед, мы тебе батон купили! И квас!

— Дед, а у Вальки двойка!

— Тихо ты!

— Дед, чего тут у вас случилось ночью? – спросил внук.

«Совсем уже взрослый стал, скоро поседеет, на папку похож будет», — опять подумал дед Миша.

— Мы утром узнали про газ и эвакуацию, сразу поехали, мало ли... Испугались.

Дед Миша вздохнул.

— Да чего только у нас не случается, Родя. Землетрясения, наводнения, квартплата. Нечего бояться. Жизнь, она такая: что-нибудь да происходит.

0
13:08
132
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...

Достойные внимания