Песнь птицы печали
– О чем думаешь? – спросила Анечка и взглянула на Андрея с лукавой улыбкой.
Солнце, пробившееся сквозь листву, брызнуло на серебристую блузку, запачкало желтым щеки и плечи, и Андрей улыбнулся в ответ:
– Медом пахнет. Интересно, откуда?
Приторно-сладкие ароматы, размазанные ветром по песчаным дорожкам, были новыми кодами в милом пейзаже.
Они медленно шли по аллее парка, мимо чертова колеса, каруселей, оглушающих детским визгом, мимо скрипучих лодок в покрытых ряской прудах.
– Знаю! – хлопнула в ладоши Анечка. – Вон там продают чак-чак. Хочу!
Они побежали наперегонки к цветастой палатке у самой воды, а потом облизывали пальцы и губы, и поцелуи длились чуть дольше, липкие от медового счастья.
Но время вышло, билеты сгорели. И они покинули парк.
Снова застучало в висках, опустилось к горлу обжигающим спазмом. Больно. По-прежнему. До тошноты. К чему этот самообман? Андрей зажмурил глаза.
– Опять, – привычно вздохнула Анечка, нервно застегивая комбинезон. – Командир, я запрещу вам доступ в вирт-камеру, категорически запрещу! – она подумала и произнесла по слогам, водя в воздухе пальцем: – Ка-те-го-ри-чес-ки! Вы исхитряетесь из банального протокола устроить сеанс мазохизма.
– Я тоже имею право! – капризно возразил Андрей. Этот диалог они повторяли с периодичностью в восемь дней, всякий раз, когда подходила его очередь релаксации. – Анечка, каждый отдыхает по-своему.
– Все-таки: Анна Борисова, штатный врач экспедиции, – также капризно сказала она. – Это не отдых, Григорьев. Я сотру из памяти камеры весь этот ад с аттракционами, солнцем и медовым чак-чаком. Воспоминания детства не заслоняют от грубой реальности. И не вернут на корабль Петра.
Андрей проверил комбинезон, причесал пятерней отросшие волосы.
– По обычному маршруту, мой капитан? – безнадежно уточнила Анна Борисова.
Он воровато оглянулся в ответ, чмокнул доктора в бледную щеку и покинул медицинский отсек.
По обычному маршруту, да, Анечка. В лабораторию, потом в птичник.
– Это определенно нимбрум, – заверил Андрея Игорь Фадеев. – Фартовый вы парень, мой командир. Три экспедиции сгинуло, пытаясь добыть хоть пылинку, а ваша птица принесла на крыле несколько граммов чистейшего нимбрума!
Андрей поморщился. Отмахнулся.
Да уж, фарта – хоть отбавляй. Скольких они потеряли на Коху, в огненных алых песках! И во имя чего, скажите на милость? Ради мощного галлюциногена?
Влиятельные люди в Совете Земли приняли на веру доклад Поля Смита. В разведке, настроенной крайне скептически, сразу возник новый термин: смитщина! Потому что доклад представлял собой помесь сумасшествия и черной магии. По словам командира Смита, он открыл нимбрум – кристаллическую пыль, исполнявшую любые желания. А еще этот чертов нимбрум – неизученный вид транс-топлива. И даже субстанция, высвобождающая в людях способность к временной левитации!
Нанюхался дряни Поль Смит, Андрей готов был поспорить на свой капитанский патент. Все, кто высаживался на Коху, проклинали Смита с его фантазией, если уходили живыми. Вон, бьется Игорек, опыты ставит. И никто не левитирует по кораблю.
– Нет, командир, вы зря не верите! – уперся Игорь Фадеев. – Спектр у вещества необычен. И оно все время меняет свойства. Кстати, я доложил в Академию. Нас ждут! Выбирайте из списка: фанфары, ковровая дорожка, цветы под ноги, лавровый венок. Главное – довезти!
– Доложил в обход командира?
– Исключительно по научной части.
Андрей махнул рукой на Фадеева и раздумал сердиться. Энтузиасты не ведают правил. А научное горение – всегда беспредел и отсутствие дисциплины.
Он взял со стола Игорька полупрозрачный кусочек пластика. Голограмма активировалась, замерцала. Последний снимок шестой экспедиции. Траурный ритуал, как шутили все, кто отправлялся на Коху. Три лица из восьми потеряли краски, сделавшись серыми, плоскими, будто вырезанные в граните портреты.
В тот день было солнечно до рези в глазах, а разведчики хмурились, куксились, нервно кусали губы. Никто не любил эти съемки в день старта, дурную примету на ход ноги. Лишь стажер сиял, что фонарь в лесу, древний, круглый такой, на изогнутой длинной ножке, и неясно было одно: как он здесь оказался.
Пространство любит героев-романтиков. Потому всегда съедает их первыми. Раззадоривает аппетит. И нет исключений у правила.
– Ваше имя, стажер?
– Толик, командир!
– В смысле, Анатолий?
– Просто Толик, пожалуйста!
Ускоренные курсы при летной школе. Добровольное участие в экспедиции.
– Это ведь важно для человечества: найти нимбрум! Да, командир?
Разные люди летели на Коху. Кто-то бодро шагал за славой, кто-то прельщался кредитами, выдаваемыми за героизм. Игорек пыхтел ради науки. А Толик сорвался в неведомое ради всего человечества.
Посадка в алые пески Коху, жесткая, в пылевой буре. Черные тени на горизонте.
– Я чувствую его, командир, вы не поверите, я чувствую нимбрум! Нам нужно к тем скалам, я покажу!
– Отставить, стажер! Толик, назад!
Краткая вспышка, столб пламени. И в фильтры бьет запах горелой плоти.
Кому пришла в голову мысль отдать под птичник каюту Толика?
«Обустроили ближайшее помещение!» – ответило подсознание строгим голосом Анны Борисовой.
Все разумно, рационально. И больно. Вечной занозой в сердце – больно. Потому что за дверью – не улыбка во весь рот и не горящие восторгом глаза стажера, а унылая черная птица, защищенная от земной среды толстым стеклом из акрила.
О птицах планеты Коху написал в своем отчете Поль Смит. Черные, крупные, явные родичи земных археоптериксов, но с человеческими чертами на круглых совиных лицах. Зародыш цивилизации. Их видели издалека, всегда стаями. Птицы делали стойку в песках, словно пугливые суслики, и взлетали ракетами вверх, как коллективная галлюцинация. Вторая экспедиция сообщила, что черные птицы поют. Они пытались записать звуки песни и передать на внешний радар, но сохранились только шумы. В отличие от экспедиции, полегшей в песках полным составом. Отчего люди умерли, не понял никто. Капитан третьего рейда, Торронс, доложил, что на мертвой базе сработал код девять ноль шесть, означавший захват земного пространства инопланетной жизнью. Правда, следов активности Коху на станции не обнаружили. Лишь пять тел в скафандрах в дальнем отсеке.
Орнитолог из третьей команды успела зафиксировать в борт-журнале, сразу после гибели Торронса, что видела птицу с лицом капитана. Она первая составила описание и назвала подвид.
Сирин. Вестник печали и смерти.
До контакта в фиолетовых джунглях Андрей Григорьев наивно считал, что сирины были марой Коху, очередной иллюзией, порождением опасного нимбрума, вскрывающего человеческий мозг, склонный к фантазии и рефлексии. Как не верил до высадки на планету в ногохвосток, выползавших из песчаных воронок, ровно до той беспощадной секунды, как один из шестиногих монстров разорвал в клочья штурмана Рогова.
И черные скалы не были марой. Они всплывали в песках, резко, как поплавки, и, покачиваясь на поверхности, мгновенно меняли ландшафт. А потом исчезали, будто внизу, в мрачных багряных глубинах, клюнула огромная рыба. Андрей боялся представить того, кто двигал черные скалы, всех этих рыбин, цеплявших крючки. Он потерял вездеход и две бурильные установки, пытаясь пройти сквозь пески к болотам, где хотел разбить временный лагерь. Он помнил: ритмичное движение колонны, две каменные громады, взрезавшие нутро пустыни, удар и скрежет. Петр Смирнов, главный механик, закадычный друг Петька – за штурвалом ведущего вездехода, удивленное лицо на мониторе, а потом – алое месиво.
После гибели Смирнова Андрей добровольно, без напоминания медика, пришел в вирт-камеру и спроектировал парк. Тот самый, с озерами, липами, тенистыми аллеями и густым кустарником, где они с Петькой в детстве объедались сахарной ватой, чак-чаком и катались на аттракционах.
Анечка громко ругалась разными медицинскими терминами и неизменно составляла компанию: отслеживала время отдыха бесценного командира. Виртуальный релакс – тот же наркотик, способ отрешения от ужасов жизни. И Григорьев надеялся вопреки разуму, что однажды шутник и задира Петька покажется из-за липы, протягивая сладкую вату.
В птичнике было тихо и влажно. В птичнике пахло медом.
За стеклом – воссозданный пейзаж Коху: кровавый песок, валуны, сиреневые лианы. Хвощи в запаянных колбах.
И птица.
Она сидела на привычном насесте, сложив черные крылья. Нетопыриные, бархатистой кожи, но дополненные перьями по перепонкам. Было в них что-то сказочное, древнее, как сама природа. Прообраз будущих Авес Сапиенс – так сказала про птицу Анечка. – Жаль, томограммы не дают помечтать, разума в твари – коту не хватит.
Мозг у сирин был размером с горошину. Зато голова – почти человеческая, в ней ясно угадывалось лицо: сросшиеся черные брови, бледная кожа в прозрачных чешуйках и огромные, как у лемура, глаза, внимательные и вечно напуганные.
А еще среди перьев угадывались руки, сморщенные, крохотные, прозрачные, как у недоношенного младенца. Тогда, в фиолетовых джунглях, загнав сирин в переплетенье лиан, Андрей ухватился за тонкие, недолепленные богом пальчики. И почему-то сирин сдалась, перестав хлопать крыльями и трепыхаться.
– Прости, что мы увезли тебя, – в который раз повинился Андрей. – По-другому не получалось, прости.
На крыльях птицы обнаружился нимбрум, да в таких количествах, что сирин сразу же отправили в анабиоз и спешно стартовали в Пространство, спасаясь бегством с планеты Коху. Уже в космосе нимбрум счистили с перьев, бережно, по крупинке, мягкими тонкими кисточками, будто чокнутые археологи.
Жизнь одной черной птицы против жизни оставшегося экипажа. Они все задыхались на Коху, отравленные песчаными бурями и цветами плотоядных джунглей. Они каждый день рисковали, ковыряясь в огненной почве, боролись с ядовитым плющом и лихорадкой зеленых топей. Они умирали, но Андрей медлил. Он хоронил людей, запаивал в черный пластик, делал траурные записи в бортовом журнале, но сидел на планете и рыл песок.
Поль Смит описывал нимбрум, как минеральную пыль. И экспедиции гибли, просеивая взрывоопасную почву. А теперь выходило, что нимбрум – это пыльца растения. И возможно, из этой пыльцы удастся клонировать сам подвид!
Сирин подарила надежду. Она выполнила их задачу, принесла на крыльях заветный трофей. А Григорьев похитил птицу с планеты!
– Ты спас наши жизни, Андрей, – мягко сказала Анечка. – Пусть не вернуть Петю и Толика, и Димку Рогова не вынуть из пластика, но ты снял с Коху пять человек, добыл сирин и пыльцу нимбрум. Почему ты печален, мой командир?
– Я вижу странные сны. Нехорошие, страшные. Ко мне приходит Петька Смирнов, он мычит, он машет руками, будто пытается предупредить, а кто-то убирает звук сообщения. Я вижу, как шевелятся губы, но не могу уловить слова. Что-то о птицах, о печали, о смерти. И еще – о камнях. Что за камни, Аня? Настойчивый такой рефрен…
– Камни летят за нами! – второй штурман, Вадим Васильцев, вошел в каюту без стука, и Андрей не успел отступиться от Анечки. Штурман порозовел, нехотя отвернулся: – Давно следовало доложить, но вы были не в себе, капитан. После старта с планеты Коху мы потревожили астероидный пояс и стронули с места несколько глыб. По непонятной пока причине камни полетели за нами, хотя по всем законам инерции… Ладно, докладываю короче. Вскоре они отстали, и я посчитал проблему решенной. Но теперь, когда мы прошли сквозь «нору», камни снова возникли на мониторе. И есть пакостное ощущение, что нас догоняют, мой командир.
Это они набрались у Петьки: мой командир да мой капитан. Шутка, понятная для друзей, превращалась в бессмысленный пафос, бередящий душу и нервы в исполнении того же Васильцева.
– Сколько лететь до Земли?
– Сорок восемь земных часов. Лунные ПРО предупреждены, наш загадочный эскорт уничтожат, но сам по себе факт погони…
– Может, снова проклятый нимбрум? – предположила Анна Борисова, вновь застегнутый по уставу штатный врач экспедиции. – Ведь не от избытка фантазии Смит докладывал о транс-топливе и возможности левитации?
Григорьев покачал головой:
– Штурман, резкий маневр в Пространстве. Попробуем оторваться. И запросите комплекс «Плутон» об аварийной стыковке.
Весь день, нещадно расходуя топливо, они пытались уйти от камней. Потом спрятались в облаке Оорта, не рискнув притащить домой, в обустроенную Солнечную систему, астероиды, севшие на хвост кораблю и летящие с его скоростью.
– Я боюсь показаться тебе жестокой, – на четвертый день дрейфа сказала Анечка. – Но мы должны уничтожить все, что хоть как-то связано с Коху. Песок, лианы, нимбрум. И птицу. Мы могли бы запросить дозаправку и вернуть это все на родную планету, но, полагаю, нам не позволят.
– Не позволят, – вздохнул Андрей. – Я уже спрашивал, Аня. К нам идут две тяжелых эскадры с Плутона. Приказ: нимбрум доставить любой ценой.
– И я знаю, почему, командир! – встрял сияющий Игорь Фадеев. – Транс-топливо, левитация – это все фигня, господа. Что вы скажете об амброзии?
– Игоречек, ты перетрудился, родной? – забеспокоилась Анна.
– Я вношу официальную заявку, Андрей! Нужен эксперимент. Давайте, пока дрейфуем, вскроем пластик с останками Димки Рогова, опрыскаем концентратом нимбрума и поглядим, что получится!
Васильцев, дремавший у пульта, встряхнулся и постучал себя пальцем по лбу.
– Игорек, дурная затея, – покачал головой Андрей. – Ты слишком долго работал с пыльцой. Отдохни, договорились? Поспи. Аня сделает тебе укольчик.
Вечером техник Жарков отловил Фадеева в нижнем ярусе. Консультант по науке пытался отверткой вскрыть закодированный люк криоблока, чтобы добраться до тела Рогова. Жарков призвал на помощь Васильцева. Игорь рвался из рук, пускал пену и орал просевшим фальцетом:
– Не хотите знать истину, трусы? Не верите в сказки о древних богах? Ну, услышите еще песни сирин!
Перепуганная Анна Борисова ввела обезумевшего Фадеева в состояние искусственной комы. А потом сорвалась, разревелась и побежала к каюте Толика.
– Это все твоя птица, Григорьев! Она нас сводит с ума. Сирин никогда не дарила надежду, она поет только про гибель! Андрей, пожалуйста, поймаем ее и выбросим в открытый космос. Мы пытались вырваться с Коху, но взяли планету с собой!
Андрей посмотрел на сирин.
Тогда, в фиолетовых джунглях, он заметил в лианах черную тень и погнался за ней с азартом, которого прежде не знал. Он хотел понять, ощутить, заглянуть в глаза загадочной птице. Убедиться, что сирин реальна.
– Это неправильно, Аня…
– Мы вернемся на Землю, поженимся, у нас будет собственный дом, Андрей. И никаких опасных планет, синее небо и теплое море! Но пожалуйста, я прошу…
Андрей коснулся стекла, за которым алели пески планеты, отдернул руку, провел по лицу, вытирая то ли пот, то ли слезы.
И в тот же миг сирин запела.
…О, мой бог, прилетевший с темных небес, мой герой, наполненный алой влагой! Ты, возжаждавший моих рук и пыльцы с моих черных крыльев! Я покинула отчий кров, устремилась за тобой в пучину, отчего же решился отвергнуть все дары моей страстной души?..
Птица пела, едва открывая рот, выводила мелодию, чистую, тонкую, будто ветер тревожил колокольчики в храме, но Андрей понимал ее, слышал слова, видел их яркими вспышками. И Анечка замерла рядом с ним, закрыла руками лицо, чтобы не видеть, как птица сирин медленно расправляет крылья. Она тоже слышала песню. Каждое слово, каждую ноту. В птичнике пахло медом.
…Вот она рядом, разлучница, ее тело белей моего, ее тело милей моего, она наполнена красной влагой, ее судьба – ядовитый плющ, и одно ей неведомо, мой герой: взяв меня за руки, взял и в жены. Многочисленно потомство наше, и нет сил удерживать птенцов в лоне.
У тебя красивая земля, мой бог, синее небо и чистые реки. Когда-то мы правили в твоем мире, и вы опять отыскали нас, призвали нас, возжелали амброзии и указали путь среди звезд. Да вернется все на круги своя! Мои братья и сестры уже летят, спешат за нами в гнездилищах каменных. Тем, в чьих жилах течет серебристый ихор, нужны слуги, полные красной влаги, нужны оболочки для детей моих!..
Оперенье на груди птицы раздвинулось, будто полы траурной мантии, и откуда-то из складок кожи потянулись маленькие ручки, еще и еще. Сирин взмахнула крыльями, акриловое стекло покрылось плотным слоем пыльцы. И стало зарастать ядовитым плющом.
Анечка пошатнулась, взвизгнула и кинулась прочь из отсека. Андрей побежал за ней.
И корабль вроде бы небольшой, негабаритный разведчик, но сколько же в нем проходов и люков на пути от кают до рубки!
– Код девять ноль шесть! – закричала Анна, врываясь на капитанский мостик.
Васильцев уставился на нее, ища признаки сумасшествия.
– Подтверждаю приказ! – отодвинув Борисову, добрался до пульта Андрей. – Код девять ноль шесть! Захват корабля инопланетной формой жизни, Васильцев. Открыть кингстоны, штурман, быстрее!
А по коридорам и жилым отсекам, по лабораториям и инженерному модулю уже расползался шорох множества перепончатых крыльев. Приторно пахло медом. Пахло джунглями планеты Коху.
Когда Андрей пришел в себя, на мостике было подозрительно тихо. Разгерметизации не случилось, шлюзы остались заперты. Код девять ноль шесть не сработал. Наверное, он не успел дотянуться до сенсоров полной ладонью и отпечатком подтвердить пароль.
Григорьев помнил: на них напали. Он знал: на корабль обрушилась Коху, всей предательской гибельной мощью. Алыми песками, ядовитым плющом, готовой убивать птичьей стаей.
Он посмотрел на монитор. К кораблю подходили земные эскадры. Нужно лишь подтвердить сигнал, и они уничтожат этот ад на борту. Андрей подтянулся к пульту…
Рядом зашевелилась Анечка. Застонала, потом заплакала.
Села, обхватила руками голову.
Андрей всмотрелся в нее до рези, потирая мокрые от пота ладони.
– Птицы улетели? – спросила Аня. – Та тварь что-то спела, и они исчезли? Васильцев вроде пошел проверить…
Андрей тронул пальцами сенсоры. На мониторе отобразились все помещения корабля. Вот Фадеев в искусственной коме. Вот Жарков с трудом поднимается с пола. Вадик Васильцев бродит по камбузу, с нейтрализатором наготове. Никаких следов птиц и плюща, и красный песок из птичника больше не заполняет отсеки.
Снова галлюцинации? Нимбрум, чертова пыль!
Григорьев вытер испарину, отдышался и присел в капитанское кресло. Как поступить? И что подтвердить, код уничтожения или стыковку?
Получалось забавно, честное слово, как со второй экспедицией. Еще миг безумия – и в Пространстве дрейфовал бы корабль-призрак со сработавшим кодом девять ноль шесть. Пять промороженных трупов, не считая Рогова в криоблоке, и полнейший покой на борту!
Маловато платят за такую работу. Молока за вредность потребовать, что ли?
На миг привиделось: море, песок, чистое голубое небо. Маленький домик на побережье, в окружении кипарисов. И стакан молока на прозрачном столике…
Анечка подняла голову и приоткрыла глаза. Заглянула Андрею в душу. Кокетливо облизнулась.
Глаза девушки были огромные, черные, как Пространство вокруг. Вечно испуганные глаза пророческой птицы сирин.
От губ пахло сладким чак-чаком из виртуального парка.
