Кто я?

Город не знал, не догадывался, поэтому провожал меня отстранённо-равнодушным прищуром окон, а я в ответ жадно глотал взглядом последние одно-двухэтажные домишки на окраине, бодая лбом стекло автобуса на ухабах.

Знакомое, но подзабытое чувство щекотало внутри. Ожидание, предвкушение, как в детстве в канун Нового года, когда время, издеваясь, висит на стрелках часов, а подарок, волшебный вожделенный подарок, всё никак не появляется под ёлкой.

Это чувство оголяло нервы, и каждый звук делался чётче, запах ― острее, а цвета крепнущего лета за окном били по глазам с озорством шкодного мальчишки. Я довольно щурился, покорно вдыхал ноздрями дорожную пыль и с буддийским смирением принимал неизбежные неудобства пути. А точнее, не замечал их. Мир прекрасен, когда ты едешь в отпуск!

Ничто не сотрёт загадочной полуулыбки с твоего лица: ни галдящие дети на коленях измождённых мам, ни потные попутчики, ни тряска и духота видавшего виды «ПАЗика», ведь на самом деле ты уже там ― где кружит голову запах водорослей и сладостной музыкой звучат крики чаек.

Три часа до парома, пятнадцать минут лёгкой качки, и вот я уже шагаю с непривычно тяжёлым рюкзаком на плечах прочь от посёлка, а собаки с милыми лохматыми мордами лениво и беззлобно, словно извиняясь за то, что обязаны по долгу службы, провожают меня нестройным лаем.. Я иду туда, где не был целый год и где только и чувствую себя живым, настоящим, истинным. И свободным.

Дорога разбивается на множество параллельных ручейков, ведущих по жухлой степи далеко или не очень далеко от берега. А можно двигаться и своим путём ― трава еле живая, короткая, жёсткая, только шапки чабреца да катышки овечьего помёта иногда заставляют поднимать ноги выше. Идти легко. Солнце шпарит яростно, но прохладный бриз освежает, да и панама цвета хаки бережёт голову. За два часа пути я даже не вспотел и к бутылке с водой приложился лишь однажды.

Верхушки сопок далеко справа кудрявятся соснами, коршун распластал крылья в вышине ― высматривает зеваку-суслика, ― шуршит трава под ногами, кузнечики изо всех сил сверлят мозг оглушительным стрекотом. Хорошо! Кажется, что ты один на всём свете, и это небо ― твоё, и степь ― только твоя. Возможно, коршун и кузнечики возразили бы, но кто их спрашивает. Я целый год ждал момента, когда смогу почувствовать себя хозяином острова.

Но это когда машин нет. А они появлялись время от времени, впрочем, быстро исчезали, унося с собой гул моторов и запах перегретого масла. Я обычно отходил от дороги и пережидал, пока осядет пыль.

― Привет! ― Джип с отрытым верхом скрипнул тормозами. ― Подвезти?

Улыбаются. Загорелые, симпатичные. Одна тёмненькая, щупленькая, с явно выраженными азиатскими скулами и внимательными глазами. Вторая ― за рулём ― блондинка. Что называется, роскошная. Теряюсь.

― Не бойся, мы не кусаемся. ― Блондинка приглашающе открывает дверку.

― Я Хайлгана, ― оборачивается тёмненькая, когда я устраиваюсь на заднем сидении. ― Те, кто не хочет ломать язык, зовут меня Хана. А это Марго.

Марго салютует мне рукой и нажимает на газ.

― Матвей, ― стараюсь казаться дружелюбно-небрежным

― Куда путь держишь, Матвей?

От изучающе-насмешливого взгляда Ханы меня бросает в краску. Обычно я избегаю общения с девушками. Есть причины. Поэтому отвечаю скованно:

― До «Трёх Братьев» пока. А там видно будет.

― По пути! ― заявляет Марго.

Она рулит лихо. Я обнимаю рюкзак, чтобы он не выпрыгнул из машины на ухабах. Да мне и самому хочется выпрыгнуть, когда девушка заходит в очередной вираж, не снижая скорости.

― А мы на север до упора. Если дюны проскочим.

От беззаботной болтовни, от улыбок напряжение проходит. Выясняется, что мои попутчицы ― студентки. Сдали сессию, махнули отдохнуть.

― Это земля моих предков, ― неожиданно серьёзно сообщает Хана.

Я снова теряюсь от её взгляда. Что-то есть в его восточной глубине загадочное, чарующее.

― Держи панаму! ― смеётся Марго, когда ветер едва не срывает убор с моей головы.

Полдня бы шёл, а проехали за полчаса. Вот она ― знаменитая скала. Трёхголовая отвесная розоватая громада далеко внизу окантована пенными бурунами. Здесь нет спуска к воде, смотровая площадка на противоположном крутом берегу узкой бухточки. Высота такая, что захватывает дух, свистит ветер, чайки одна за одной подлетают посмотреть на незваных гостей и недовольно горланят, съезжая по воздушным горкам к волнам.

― Говорят, раньше подозреваемых в неверности жён бросали с этой скалы. ― Хане приходится перекрикивать чаек и ветер. ― Если выживет, то невиновна. Но как тут выживешь?..

― Красотища! ― Марго не выпускает из рук фотоаппарат. ― Мощь! Я даже уже почти не жалею, что попёрлась в эту глушь.

Прощаемся, как старые друзья. Мотор взревел, мелкие камешки брызнули из-под колёс. Я подождал, пока джип скроется за холмом, взвалил рюкзак и зашагал в обратную сторону. Ага, так я вам и показал, где моё место!

Берег здесь везде высокий, обрывистый. Но в одном месте под скалой спрятался крошечный тайный пляж. Мой пляж. Его невозможно увидеть сверху, а с воды он скрыт грядой мрачных скользких валунов.

На всякий случай лишний раз оглянувшись и убедившись, что никто не сможет увидеть моё исчезновение, ныряю в узкую расщелину, заросшую шиповником. Осторожно раздвигаю колючки, тщательно выбираю место для каждого шага. Камни «живые», запросто можно покатиться в бездну в компании с одним из них. Добравшись до обрыва, достаю верёвку.

Сначала спускаю рюкзак, потом привязываю верёвку к стволу кряжистой кривой лиственницы, каким-то чудом зацепившейся корнями на самом краю. Спуск нетрудный, но стена сочится влагой, и я весь перепачкан глиной, когда мои ноги касаются крупного разноцветного песка. Но это пустяки. Главное, что я дома!

Солнце заглядывает в эту потайную бухточку всего на пару часов вечером. Пока она в тени и с воды ощутимо тянет холодом. Зато ветра нет и волна не бушует, а лишь задумчиво играет блестящими камешками у моих ног. Не теряя времени, раздеваюсь донага и аккуратно складываю одежду на камень, водрузив сверху панаму. Покрытый гигантскими мурашками, медленно вхожу в воду. В июне она ледяная, тело содрогается в истерике, дыхание перехватывает, хочется кричать, но голоса нет. Надо перетерпеть… Надо привыкнуть к тому, к чему, казалось бы, невозможно привыкнуть. Будто тысячи иголок впиваются в тело, будто сотни червей начинают копошиться в мышцах. Через несколько минут становится теплее… Я чувствую, как дубеет, утолщается кожа, как появляется под ней спасительный слой жира. Ноги и руки будто втягиваются в тело, вода поднимается до того места, где был подбородок, потом накрывает с головой. Задерживаю дыхание в нетерпении, ещё немного и… захлёбываюсь, но от восторга, сильно взбрыкиваю ластами и без всплеска ухожу в глубину.

Я, наверное, какой-то урод. Это стало понятно не сразу. В детдоме душ по расписанию раз в неделю. Лет так в десять мне стало неприятно мыться. Под кожей чесалось и кололо странно и пугающе под струями воды. Я скрёбся жёсткой мочалкой, полагая, что подхватил каких-то паразитов, но облегчение наступало лишь после обтирания полотенцем. Скоро я понял ― свербит только мокрая кожа. Пришлось научиться мыться стремительно, будто вода ледяная.

А после восьмого класса мы пошли в поход. Весь день лил дождь, все промокли до костей, сплошь дрожали от озноба, но упорно двигались вперёд. Я плёлся позади и изо всех сил делал вид, что со мной всё в порядке, но к вечеру зуд и боль стали столь нестерпимы, что я едва дополз до лагеря, забился в угол палатки, закутался в спальник и до крови прикусил губу, чтобы не завыть.

― Что с тобой? Ты заболел? ― Одна из девочек тронула за плечо и ослепила фонариком, но сразу дико заверещала и выскочила наружу.

― Что случилось? ― заволновались голоса.

― Он… чёрный весь…

Тут я не стал дожидаться окончания сцены, порвал палатку и выкатился в кусты. И сам испугался, потому что бежать не мог, только ползти. Ноги стали короткими и кривыми, руки будто приросли к телу. Я съехал в какой-то овраг, потерял всю одежду, барахтался в грязи, лишившись рассудка от дикого ужаса, и одним лишь моим желанием было спрятаться от встревоженных криков и приближающихся лучей фонарей, сгинуть, забиться в щель, превратиться в грязь. Извиваясь всем телом, я юркнул в какую-то дыру и вдруг с головой оказался в воде.

Мир, привычный реальный мир, как-то подозрительно буднично полетел в тартарары. Как будто так и должно быть. Как будто мы герои книги, не подозреваем это, но всё равно неосознанно гнетёмся навязанной автором несвободой выбора. И вот я словно выпал из тома привычных жизненных обстоятельств и обнаружил, что не стиснут более рамками жёсткого картонного переплёта. Для меня это было сродни неожиданному обретению способности летать.

В первый миг я не понял ничего, только счастье, настоящее неприкрытое счастье захлестнуло и поглотило меня, я кувыркался в его волнах и наслаждался каждым мгновением своей до неприличия гипертрофированной свободы. Чувства и ощущения воспринимались столь же ярко, как цвета и краски у только что получившего зрение слепца. Мысли же, напротив, шевелились вяло и лениво, тянулись, точно густая медовая капля. Я долго не мог осознать произошедшую со мной метаморфозу, но думать об этом и не хотелось, настолько ошеломили меня залпы эмоций. Восторг пронизал всё моё существо, я никак не мог насытиться своим господством над водной стихией, опускался на самое дно реки и ощущал кожей склизкую тину, взлетал к поверхности, чтобы глотнуть воздуха, слышал тревожные крики одноклассников и снова утопал в спасительной толще. Я поймал зубами сонную рыбу и с великим наслаждением проглотил её целиком. Я кувыркался, крутился винтом, всплёскивал ластами и был впервые в жизни счастлив, счастлив по-настоящему, безусловно, безумно, нестерпимо.

Совершенно не помню, как и где я выполз на сушу. Сознание как будто отключилось из-за перегрузки эмоциями. Очнулся утром на песчаной косе. Солнце только-только позолотило верхушки сосен. Было дико холодно, всё тело ломило. Я был гол, и я был человеком.

Через дроглый сырой туман, через насквозь промокшие кусты я брёл наугад и никак не мог поверить, сообразить, не мог осознать случившееся. Ночное казалось бредом, кошмаром, галлюцинацией, но одежда моя осталась у палатки, а в груди всё ещё свербило непривычное сладкое чувство свободы.

― Матвей? ― Не осознавая, случайно или каким-то звериным чутьём я вышел к лагерю, и ко мне кинулись друзья.

Я не стал придумывать и врать. Не сумел бы в тогдашнем состоянии опустошения. Но и сказать правду тоже не мог. Поэтому просто молчал. Молчал каждый раз, кто бы и когда бы ни спрашивал о произошедшем. А спрашивали много. Спрашивали сразу, спрашивали потом. Одноклассники, педагоги, директор интерната. Спрашивали психологи, к которым меня отправляли молчать после моего молчания с учителями.

В конце концов инцидент подзабылся и отношение ко мне окружающих почти выровнялось. Почти. Потому что я сам теперь не мог уже относиться к себе по-прежнему. Тайна моя отгородила меня от нормальных людей. Никогда и нигде теперь я не забывал, что урод, изгой, чужой. Я замкнулся, укрылся за маской нелюдимости. Невозможно представить, что мне хватит решимости открыть свою тайну перед кем бы то ни было. И теперь мне суждено в одиночестве провести годы в пустой квартире в оковах несвоего тела. Лишь один месяц в году мне удавалось быть счастливым. Быть собой.

― Матвей! Матве-ей!

Всё же думать в настоящем облике тяжело. Я осторожно высунулся из воды и с трудом сообразил, что вылезти мне сейчас никак не удастся.

― Почему ты решила, что это он?

― А вот почему! ― Одна из девушек, которые казались мне смутно знакомыми, подняла с кучки одежды панаму. ― Матве-ей!

― Смотри! ― Схватила её за руку вторая. ― Нерпа!

Осторожность заставила меня уйти в глубину, но далеко я уплывать не стал, потому что начал чувствовать приближение некоего порога насыщения счастьем. Нечто вроде отравления чистым кислородом или тяжести в набитом деликатесами желудке. По опыту я знал, что невозможно вынести пребывание в настоящем теле более нескольких часов. И что рано или поздно обратная метаморфоза случится без спроса. Её приближение угадывалось по тянущим болям в мышцах, по шуму в голове и туману перед глазами. Но выйти прямо сейчас было невозможно, не будучи неминуемо обнаруженным. Оставалось ждать, когда непрошеные гости уйдут. Но они не уходили.

Я спрятался за камнем и наблюдал, как на берегу выросла палатка и зажёгся огонь перед ней. До меня долетали голоса, но я уже не понимал слов. Меня лихорадило, и сознание в некоторые моменты почти угасало, но страх быть раскрытым заставлял терпеть, стиснув зубы до боли.

Голова по-прежнему не соображала, но я чисто инстинктивно дожидался наступления темноты. Другое дело, что темнота в начале июня не очень-то спешит наступать. И в какой-то момент ждать стало настолько невыносимо, что я почти в полузабытье выполз на песок у самого обреза обрамляющих пляж гранитных утёсов. Краем глаза успел заметить, что костёр погас, а возле палатки никого, и в этот миг чувства покинули меня.

― Матвей! ― Я попытался открыть глаза, но зажмурился от яркого света. ― Он очнулся!

Луч фонарика милостиво соскользнул с моего лица, я огляделся и обнаружил себя в палатке рядом с Марго и Ханой. Я был заботливо укутан в спальник, но всё равно продрог до костей и трясся, как в пляске святого Витта.

― Выпей!

Губ моих коснулось горлышко бутылки, я машинально глотнул и тут же закашлялся. Пищевод обожгло, но очень скоро тепло разошлось по всему телу и стало гораздо лучше. Дрожь утихла, я свернулся клубочком и мгновенно окунулся в сон.

Разбудил меня острый запах утра. Полог палатки был откинут, и утро, пахнувшее водорослями, туманом и дымом, ворвалось внутрь вместе с криками чаек и шорохом прибоя. Прямо в спальнике я этакой гигантской гусеницей подполз к выходу. У костерка из плавника сидела Хана. Почему-то я обрадовался ей и неожиданно для себя помахал рукой.

― Проснулся? ― улыбнулась девушка в ответ. ― Ну, иди завтракать. Только оденься.

Одежду свою я нашёл рядом и скоро неуверенно присел на сырой камень у костерка. Наступал неловкий момент ― расспросы. Мне всегда очень неприятно молчать в ответ. Но Хана на удивление не показывала интереса к вчерашней истории. Как будто ничего странного не случилось.

Мы пили кофе с бутербродами и совсем по-приятельски болтали на отвлечённые темы. Точнее, говорила в основном девушка. Я узнал, что вчера у них на обратном пути сломалась машина. Совсем недалеко отсюда. Помощи ждать было неоткуда, и подруги решили найти место для ночлега у воды. На верёвку наткнулись случайно, а спустившись, увидели мои вещи.

― Я испугалась, что ты утонул…

И всё. Никакого любопытства. То ли Хана из деликатности не задавала неудобных для меня вопросов, то ли ей реально было неинтересно. Не знаю. Но я расслабился и перестал ожидать подвоха.

― А где Марго?

― Нашла попутку и поехала в посёлок за помощью. Надеюсь, ты не в обиде, что мы нарушили твоё уединение?

Вопрос, конечно, был риторическим, но я задумался. Моё тайное убежище оказалось раскрытым, цель поездки ― неосуществимой. Исчезло единственное место, где я мог безбоязненно становиться собой, мой храм, мой алтарь, сокровенный уголок, частичка моей души. Здесь не место посторонним.

― Ну хочешь, мы уедем? ― Наверное, я выдал свои эмоции нахмуренными бровями.

― Нет-нет, ― как-то слишком поспешно ответил я, ― оставайтесь, сколько захотите!

Было странно. Я не мог в себе разобраться. Мне действительно не хотелось, чтобы Хана уходила. Но одновременно я хотел остаться один.

Костерок угас, а холод июньской ночи не спешил отступать.

― Бр-р, ― передёрнула плечами Хана, ― что-то холодно у тебя здесь. Давай наверх поднимемся.

Я был не против. Если честно, здесь совершенно нечем заняться в человеческой личине.

Хана театрально поплевала на руки, ухватилась за канат, упёрлась ногами и довольно уверенно пошагала наверх. Я видел, как она поднялась метров на двадцать, а потом облако тумана скрыло её от глаз, только мелкие камешки сыпались мне под ноги.

― Теперь ты! ― Канат дёрнулся два раза.

Наверху тумана не было, солнце пекло ощутимо, но ветер всё равно не давал согреться. Я вытянул верёвку и спрятал её в неприметной расщелине между камней. Я всегда так делал, когда уходил. Знакомый джип печально замер на склоне метрах в ста. Когда мы подошли ближе, я заметил, что под колёса были заботливо подложены крупные камни.

― Знаешь что? ― Хана проворно занырнула в машину и вернулась с крупномасштабной картой острова. ― Есть идея! Смотри, мы здесь. ― Она ткнула ноготком в знакомый мне изгиб побережья. ― А это что? Знаешь?

― «Гора Ижимей», ― прочитал я. ― Конечно, знаю. Самая высокая точка. И что?

― А то! Отсюда до неё по прямой двенадцать километров. Всего. А ты знаешь, что эта гора у шаманов считалась местом силы? Неужели никогда не мечтал там побывать?

― Нет… ― Я дёрнул плечом. ― Чего я там не видел?

― Ну и дурак! А я мечтала. Может, составишь мне компанию? Ой, прости за дурака… Ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

В общем-то, колебался я только для вида. На самом деле интересно было посмотреть. Тем более, если девушка просит. И не просто девушка, а Хана!

В закромах автомобиля обнаружились бутылка воды, пакетик печенья и рюкзачок. Я закинул на плечо нетяжёлую поклажу, Хана оставила за дворником записку «Мы пошли на гору», и восхождение началось.

По мере удаления от берега ветер утихал, и через полчаса мы уже сняли ветровки и тяжело пыхтели на подъёме. К счастью, скоро дорога завела в лес. Это была именно дорога ― накатанная колея среди раскидистых густых сосен, ― и вела она в нужном направлении. Травы почти не было, слой жухлых сосновых иголок покрывал землю сплошным ковром. Пахло разогретой смолой и муравьями. Идти было легко, мы шагали рядом и непринуждённо болтали.

― Смотри, белка! ― Хана схватила меня за руку.

Зверёк замер на дереве всего в нескольких метрах от нас, затаился, надеясь остаться незамеченным, испуганно блестя чёрными лакированными бусинками глаз, но выдержал всего несколько секунд и скрылся в кроне, только ошмётки коры посыпались вниз. Мы разом рассмеялись ― настолько забавно это выглядело.

Дальше мы двинулись уже не размыкая рук, и от этого непривычно сладко замирало сердце. Я поразился, что Хана видит мир так же, как и я: любуется красивым, удивляется незнакомому. Хотелось надеяться, что она рада моему обществу и ей хорошо со мной хотя бы наполовину так же, как мне хорошо рядом с ней. И тут же я гнал от себя такие мысли, потому что понимал, что обречён на одиночество из-за своего уродства.

Дорога становилась всё хуже, пока не превратилась в едва заметный след от колёс.

― Нет, мы уходим слишком вправо. ― Хана развернула карту. ― А нам надо на восток. Туда.

«Туда» вела еле заметная тропинка. Она петляла между сосен, иногда почти исчезала среди пышных моховых шапок. Здесь было заметно больше влаги, с ветвей свисали длинные седые бороды лишайников, местами почва чавкала под ногами.

― А тропа-то, похоже, звериная. ― Я указал на чёткие отпечатки копыт в грязи.

― Плевать! ― пожала плечами Хана. ― Главное, что она идёт в нужном направлении.

Но скоро и эта путеводная ниточка потерялась, разошлась на несколько ручейков и иссякла. Мы оказались на довольно ровном плоскогорье. Ничего не было видно вокруг, кроме деревьев. Они стали выше, гуще. Нас окружила настоящая непролазная чаща без каких бы то ни было ориентиров.

Мы присели отдохнуть прямо на перину из пышного сухого мха, я достал печенье и бутылку с водой.

― Давай побережём пока. ― Хана сделала глоток и склонилась над картой. ― Мы где-то рядом уже… Где-то недалеко.

― Почему так тихо? ― Сейчас шорох шагов и треск веток под ногами не мешал мне прислушаться.

― Действительно… ― Хана подняла голову. ― Ни птицы не поют, ни ветер не шумит в кронах. Непривычно. И немного зловеще. Тебе страшно?

― Н-нет. Да, точно нет.

― И мне нет. Даже здорово. Редко когда удаётся отдохнуть от шума, от суеты. Здесь можно забыть обо всём и просто слушать тишину. Тишина лучше любой музыки. Она лечит. Вот послушай…

Она легла на спину, положив руки за голову, я вытянулся рядом. Где-то высоко-высоко в невообразимой сини беззвучно парил красавец-орёл, сосны безуспешно пытались дотянуться до него ветвями, а здесь, в абсолютной тишине, я ощущал близко-близко тепло чудесной настоящей девушки и слышал частое биение своего сердца. Её ладошка уверенно легла в мою.

― Знаешь, ― повернулась ко мне Хана, ― я люблю уединённые тихие места. Могу долго лежать и смотреть в небо или слушать прибой. И в такие минуты мне кажется, что я одна во всём свете и что всё это только моё. И лес, и небо, и весь остров.

Глаза её заблестели, щёки покрылись румянцем, губы приоткрылись. Лицо оказалось совсем близко от моего…

― Не твоё, а наше, ― хрипло сказал я.

Где-то рядом громко хрустнула ветка, и это заставило нас встрепенуться. Изюбрь с великолепными ветвистыми рогами мелькнул за стволами всего в двадцати метрах. Мы затаили дыхание. Зверь с достоинством развернулся и сделал пару мощных скачков прочь. Грациозно обернулся. Прошёл ещё несколько шагов, остановился. Обернулся снова. Каждое его движение было преисполнено изящества. Я невольно залюбовался. Теперь понятно, почему этих оленей называют благородными.

― Он зовёт! ― взволнованно шепнула Хана. ― За ним!

Мы осторожно двинулись за мелькавшим впереди белым пятнышком под хвостом. Олень как будто действительно вёл куда-то. Приближаться не давал, но и не исчезал в чаще, хотя легко мог бы дать стрекача. Лес впереди поредел, и вот деревья словно расступились и вытолкнули нас на открытое пространство. Мы оказались на краю обширной гари. Пожар несколько лет назад обуглил и частично повалил стволы, уничтожил хвою и мелкие ветки, поэтому местность просматривалась далеко вперёд. И там впереди угадывалось шишкообразное возвышение.

― Нам туда! ― Радостный вопль Ханы разорвал тишину.

Изюбрь качнул рогами и в несколько прыжков скрылся из виду.

Вершина горы представляла собой невысокую скалу-останец. Камни здесь были ноздреватые и шершавые, как ракушечник. Мы легко, словно по ступенькам, взобрались на самый верх и замерли от восторга. Перед нами, чуть ли не под ногами, раскинулась громадная сверкающая на солнце гладь озера, бесконечная вправо и влево, только прямо впереди угадывались укутанные дымкой горы противоположного берега.

Восточный берег острова крут и обрывист. Кажется, разбежись как следует, раскинь руки, и непременно долетишь до самой воды. И только генетически приобретённая осторожность удерживает от этого опрометчивого шага.

― Почему люди не летают, как птицы? ― Хана встала на самом краю утёса, и снова я поразился удивительной схожести наших мыслей.

А девушка вскинула руки и застыла изящной статуэткой на фоне великолепного пейзажа. Я не мог оторвать взгляд от её точёной фигурки. И вдруг она качнулась вперёд, будто собираясь прыгнуть. У меня всё обмерло внутри, я инстинктивно бросился к ней и крепко обхватил тонкую талию.

― Повёлся? ― рассмеялась Хана и повернулась, положив руки мне на плечи.

Её глаза смотрели насмешливо и чуть вызывающе, а губы снова заманчиво приоткрылись в улыбке. И я не смог устоять… Я забыл обо всём, я видел лишь глаза напротив, я чувствовал только запах девушки. В секунду мир сжался до размеров её лица, а смысл жизни свёлся к одному-единственному действию, простому и естественному, как ветер, как волны, как солнце. Все мои чувства, точно в окуляре микроскопа, сузились и многократно усилились. Я ощутил, как смешалось наше дыхание, как сблизились губы настолько, что, казалось, между ними пробежали маленькие электрические искорки, а сила притяжения превзошла все известные физические величины.

Если бы в этот момент исчез весь белый свет, я бы не заметил, потому что для меня и так не существовало больше ничего, кроме вкуса этих губ, запаха этих волос, тепла этого тела. Исчезли время, пространство, материя. Вселенная, смысл жизни и бесконечность соединились воедино, превратились в точку отсчёта после нового Большого взрыва.

Не знаю, сколько бы мы так стояли, слившись в поцелуе, если бы не орёл. Он пролетел совсем близко, едва не коснувшись крылом моего плеча, и снова по исполинской спирали начал взбираться в вышину.

― Привет! ― крикнула ему Хана, и он как будто покачал крыльями в ответ.

Потом мы сидели обнявшись на бугристом тёплом камне, ели печенье и любовались простором.

― Знаешь легенду про это место? ― нарушила молчание Хана.

Я покачал головой.

― Тогда слушай. Когда-то давно жил на острове мудрый отшельник Хан-гута-бабай. Пристанищем ему служила священная гора Ижимей, которая считалась неприступной. А в Шаманской пещере обитал жестокий правитель монголов Гэген-бурхан, брат повелителя подземного царства. Все островитяне Гэгена боялись. Люди знали, уж если выберется на белый свет этот беспощадный властелин, жди беды.

Сколько раз пытался грозный хозяин острова подчинить себе мудреца-отшельника, всё напрасно. Гора никого не пускала наверх. Стоило лишь воинам Гэген-бурхана начать взбираться на Ижимей, как на головы непрошеных гостей обрушивались огромные камни. Так и оставили в покое Хан-гута-бабая.

Но случилось так, что у одной островитянки Гэген-бурхан казнил мужа. Долго плакала женщина и люто возненавидела повелителя монголов. Стала думать, как избавить свою землю от жестокого владыки. Придумала женщина пойти к Хан-гута-бабаю и рассказать ему, как страдают жители острова. Пусть он накажет Гэген-бурхана.

Сказано ― сделано. Женщина отправилась в путь и очень скоро достигла вершины горы Ижимей. И вот что удивительно: ни одного препятствия не встретила молодая вдова на своём пути. А там, где воины Гэген-бурхана падали замертво, женщина прошла целой и невредимой. Выслушал островитянку Хан-гута-бабай и обещал помочь. Обрадованная женщина спустилась с горы и передала всем островитянам слова отшельника.

В одну из лунных ночей Хан-гута-бабай спустился с горы на облаке. Припал к земле ухом и услышал стоны загубленных Гэген-бурханом невинных людей. Разозлился мудрец и попросил у духов о помощи: чтобы горсть земли окрасилась в красный цвет, когда Хан-гута-бабаю это будет нужно. Утром отправился отшельник к Шаманской пещере. Сошлись два соперника в честной борьбе, но не мог один одолеть другого. Равными по силе оказались богатыри. Условились тогда Хан-гута-бабай и Гэген-бурхан по-другому. Взяли по чашке, наполнили их землей и договорились решить дело утром. Перед отходом ко сну каждый должен был поставить чашку у своих ног. У кого она утром окрасится в красный цвет, тому и уходить с острова.

Утром земля в чашке Гэген-бурхана окрасилась в красный цвет, и отдал правитель приказ своим монголам собирать юрты, навьючивать верблюдов. А ночью всех монголов со всем их имуществом подхватили подземные тени и перенесли на другой берег. Но многие бедные монголы остались. От них и произошли местные жители, которые сейчас населяют остров.

― Красивая легенда! Но почему ты её сейчас вспомнила?

― Её мне рассказал мой дед. Он был настоящим шаманом и считал себя потомком Хан-гута-бабая. Дед умер, когда я была маленькой, но сказал, что дар передаётся через поколение. И вот, когда я начала взрослеть, стала чувствовать себя не такой, как все. Я вижу людей насквозь. Точнее, вижу, какие они есть на самом деле. Вот, например, Марго. Она ― ложка в пустом стакане. Звонкая да громкая. Ей нужен шум, нужны музыка, танцы, веселье. Нужно, чтобы все хватали её и мотали туда-сюда, а она будет звенеть. Но при этом глубины в ней ― как в том стакане. У кого-то океан внутри, а у кого-то лужа. А вот ты…

― Что я? ― У меня почему-то мурашки побежали по спине.

― Ты тоже другой. Внутри не такой, как снаружи. И ты знаешь, я в тебе не вижу дна. Совсем недалеко от нас глубина озера больше полутора километров. Насколько больше ― кто знает? Может, там и нет никакого дна. Так вот, я тебя вижу таким озером. Именно таким ― чистым, глубоким, спокойным. Но если надо, ты можешь и разбушеваться!

― Да ладно… Разбушеваться… Я добрый!

― И запах… ― продолжила Хана. ― Все люди пахнут по-разному. Я могу чувствовать это на расстоянии. Ну, это я так называю ― запах. Потому что больше всего похоже. Но на самом деле это ощущение на подсознательном уровне. И ты знаешь, твой запах меня удивил. Ты пахнешь рыбой. Очень приятно, как свежая, только что пойманная рыба. Ни разу не встречала людей с запахом рыбы.

Это было поразительно! Хана оказалась так близко к разгадке моей тайны, что у меня ёкнуло сердце. А ещё удивительнее было то, что я сам до сих пор ощущал вкус рыбы на губах. Вкус, который остался на них после поцелуя.

Не знаю, сколько мы так сидели, и сидели бы ещё долго, если бы погода не начала портиться. Огромная мрачная туча закрыла солнце, порывы ветра стали настойчиво сталкивать нас с горы. Где-то на севере потемневшая водная гладь соединилась с небом струями дождя.

Не так уж важно было, куда идти, главное, чтобы вниз. В любом случае выйдешь к берегу, а там гораздо проще сориентироваться.

Дождь нагнал нас быстро, стало холодно, пронзительно сыро, темно от туч. На их черноте густая зелень мокрого леса выделялась особенно густо, свежо и ярко. Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев еще и другой ливень — целый поток брызг.

Мы промокли сразу и чуть не бежали, чтобы согреться и быстрее добраться до лагеря. Но лишь через два часа вышли на открытое место и поняли, что сильно отклонились к северу, и когда мы наконец добрались до отправной точки нашего путешествия, кожа моя нестерпимо зудела, не предвещая ничего хорошего. Я очень боялся, что прямо на глазах Ханы обернусь монстром, и тогда всё. К чертям собачьим полетит всё то, что начало между нами вырисовываться.

Дождь прошёл, и воздух напитался сыростью. Ощутимо похолодало. То ли от этого, то ли от недомогания, меня знобило. Остро пахло чабрецом. Туман переполнял чашу озера до краёв, лучи заходящего солнца окрасили его в розовый. Красиво и необычно! Будто пенка от вскипевшего внизу молока поднялась до самого обрыва.

Обычно здесь часто появляются машины, но сейчас плохая погода отпугнула всех туристов. Только джип Марго стоял на прежнем месте, а рядом появился ещё один ― крутой и навороченный. Из него вышли трое крепких парней, и вид их мне не понравился. Хана судорожно сжала мою руку.

― Ну как, получилось? ― За спинами парней появилась Марго. ― Всё по плану?

― Н-нет… ― тихо произнесла Хана и плотнее прижалась ко мне. ― Я выхожу из игры.

― Да ладно! Вот уж, подруга, никак от тебя такого не ожидала. Но мне всё равно, мы его нашли, свою часть работы выполнили. Остальное ― не наше дело.

― Мадемуазель, вы позволите переговорить с молодым человеком наедине? ― не спросил, а, скорее, приказал тот, что выглядел старше и авторитетнее других, по всей видимости, главарь.

― Соглашайся! ― шепнула Хана, отпустив мою руку, и меня поразил беспомощно-испуганный взгляд девушки.

― Матвей, ― начал главарь, отведя меня в сторонку, ― мы знаем о твоей особенности.

― Какой особенности? ― притворно удивился я.

― Не надо дурачка из себя строить. Ты не один такой на свете, и мы отслеживаем все странные случаи. В своё время ты вызвал серьёзный переполох в интернате и мы взяли тебя на карандаш. Нам нужны такие люди, как ты. Мы предлагаем тебе сотрудничество.

― Нерпёнок, соглашайся! ― крикнула Марго.

― Да кто это «вы»? ― Я уже не очень хорошо соображал, мышцы ломило, кожа чесалась нестерпимо, штанины и рукава вдруг стали длинными.

― Неважно. Но не бойся, мы не учёные, опыты над тобой ставить не будем. Просто есть работа, которая не под силу обычным людям. А для таких, как ты, это совсем не трудно. Хорошо поработаешь ― не обидим.

― И что надо делать?

― Искать ценные вещи на дне. Знаешь, сколько машин ежегодно проваливается под лёд? Не меньше десятка. А всего их уже накопилось не одна сотня. Но пока нас интересует только одна. Тридцать лет назад где-то здесь утонул ювелир на своей «Волге». Мы примерно знаем где. Найдёшь машину ― и мы от тебя отстанем. На время. Пока не подвернётся другая работа.

― А если откажусь?

― А если откажешься ― обидим. И не обязательно тебя, ― он кивнул в сторону Ханы. ― Подумай, стоит ли девчонке страдать из-за твоего упрямства.

Всё плыло у меня перед глазами, но я видел надменную улыбочку на лице моего собеседника, видел в этой улыбке непоколебимую и жестокую уверенность в победе, несмотря на мягкие интеллигентные обороты речи. Я вдруг остро осознал, что попадаю в кабалу. Что на самом деле всё будет не так, как мне пытаются впарить. Что теперь я на цепи и вырваться невозможно.

Мне было плевать на свою судьбу, я давно смирился с участью изгоя, даже несколько раз всерьёз намеревался покончить со своей никчёмной жизнью. Но сейчас вдруг она, эта жизнь, обрела какой-то смысл, и этому смыслу ― я посмотрел на Хану ― угрожала опасность. Девушка с самого начала знала, кто я такой, но это не отвернуло её от меня. А сейчас двое хмырей не спускали с неё глаз и не давали ни малейшего шанса на побег. Да и какой побег ― я сам едва на ногах стоял. За спиной ― степь, впереди ― обрыв. Оставалось только собраться с силами, чтобы дать вынужденный ответ.

― Ну? ― главарь расценил моё промедление как колебание. ― Тебе помочь сказать «да»?

По его знаку хмыри схватили Хану за руки и потащили к обрыву. Почему-то мелькнуло ощущение киношности, как будто всё это не по-настоящему. Вот сейчас режиссёр скажет: «Дубль удался, спасибо всем. Завтра приступим к съёмкам сцены номер семь». Ну разве возможны в жизни такие утрированные злодеи? Или злодеи тоже смотрят дурацкие фильмы про злодеев? Тогда по законам жанра сейчас должен состояться финальный пятиминутный монолог главного.

― Э, вы чё! ― не по сценарию заорала Марго. ― Сдурели?!

― Не лезь не в своё дело! ― жёстко бросил главарь.

И вдруг воздух всвистнул и обрушил на одного из парней громадного орла. От удара когтей, которым можно оглушить барана, бандит отлетел в сторону. Орёл потерял скорость и оказался на земле, растопырил крылья, заклекотал угрожающе, подпрыгивая и пытаясь взлететь. Второй хмырь отпустил Хану и схватил камень, но девушка сбила его с ног, и они кубарем покатились к обрыву. Я обмер. У края скалы им удалось задержаться и встать на ноги.

― Матвей, не бойся! ― крикнула Хана, оттолкнула противника и прыгнула в туман.

«Но как тут выживешь?» ― всплыли в голове слова девушки.

Всё произошло так быстро, что мы не успели и сообразить. Я видел отчаяние на лице Марго, растерянность и недоумение на физиономии главаря. Для меня же как будто лопнула тоненькая ниточка, на которой висела моя жизнь. Мне не было страшно, как не бывает страшно смертельно больному, измученному болью человеку в его последний час. В моём состоянии полузабытья и отчаяния было так чудовищно безнадёжно и мрачно, как не может быть и в преисподней, за могилой. С облегчением и огромным наслаждением я воткнулся лбом в живот главаря и повалил его на землю, он сильно ударился головой и обмяк, а я уже безудержно бежал к обрыву, путаясь в длинных штанинах.

Я ни секунды не колебался, прыгнуть вслед за Ханой было для меня единственно верным способом избавления от невыносимой муки существования. Я совершенно точно понимал, что расшибусь насмерть о торчащие внизу из воды валуны, и если бы даже каким-то чудом мне удалось бы перелететь дальше, то удар о воду после падения с пятидесятиметровой высоты неизбежно вынес бы мне дух.

Но в тот момент, как ноги мои погрузились в розовую пену тумана, я почувствовал, как острые когти схватили меня за шкирку и крепкие крылья понесли по воздуху. Нет, конечно, орёл не смог удержать меня от падения, но в значительной мере замедлил его. Туман расступился над самой водой, и в этот момент ветровка осталась в когтях птицы.

Удар оглушил, ошеломил, но не лишил сознания. В облаке пузырей я глубоко ушёл под воду, но дна не достиг. От ледяного холода привычно перехватило дыхание, давление стиснуло грудь. Метаморфоза тела завершилась неожиданно быстро: вынырнул я уже нерпой. Вынырнул и тут же принялся кружить по расширяющейся спирали в поисках тела Ханы. Ничтожная надежда на то, что она жива, давала мне силы. Если же нет, то я готов был тут же утопиться от горя, хотя в нынешнем моем виде это было бы нелегко.

Почти сразу я наткнулся на одежду девушки. Обувь ушла на дно, а остальное пока ещё колыхалось на волнах. Я тыкался носом в рубашку и куртку и не мог понять, куда подевалась хозяйка вещей. Внимательно исследовал дно, искал среди губок и громадных валунов, распугивая пучеглазых бычков. Стало темнеть, убогими нерпичьими мозгами я уже понимал, что время упущено, но отсутствие тела давало надежду на чудо.

Солнце село, туман ушёл, появилась луна, а я всё нырял и нырял с каким-то звериным отчаянным упорством, хотя отыскать что-то ночью на дне озера уж точно не было никаких шансов. Сейчас я совершенно не испытывал обычного восторга, потому что теперь он не стоил ровным счётом ничего по сравнению с тем счастьем, которое я потерял.

Какая-то глупая чайка кружила надо мной всякий раз, как я поднимался подышать, наверное, ждала, что я поймаю рыбу, и надеялась поживиться остатками моей трапезы. Но я едва ли обращал внимание на птицу.

Наконец под утро силы мои иссякли и я выполз на песок своего теперь уже совсем не тайного пляжика. Оставалась надежда, что некоторое время я мог ещё чувствовать себя здесь в безопасности, так как меня, скорее всего, считали погибшим. А даже если не так, то вряд ли у моих врагов нашлась бы при себе верёвка достаточной длины. Или, при совсем уж счастливом стечении обстоятельств, они могли и вовсе не знать про это место. Ну, вдруг у Марго хватило порядочности не рассказывать. В любом случае, мне нужно было время, чтобы превратиться в человека и прийти в себя.

Я никогда не помню процесс обратной трансформации. Вряд ли я даже бываю в сознании в это время. Вот и в этот раз меня привёл в чувство утренний холод перед самым рассветом. Небо уже посветлело настолько, что мир обрёл краски. Я поднялся и, дрожа всем телом, направился к палатке, где лежал рюкзак с моими вещами. Здесь всё осталось в том виде, в каком было вчера утром. Всего лишь день назад мой мир ещё крепко стоял на ногах, тогда как сегодня стремительно скатился в тартарары. Эти сутки значили для меня больше, чем вся предыдущая жизнь.

Крупная чайка, может быть, та самая, опустилась на камень передо мной и громко закричала, будто привлекая внимание. Почему она преследовала меня и совсем не боялась? Я недоумевал, пока облачался в запасную одежду, а когда снова повернулся к чайке, то обомлел. На камне, обхватив колени руками, теперь сидела Хана. Она была совершенно обнажена и, очевидно, стеснялась этого. Я просто не мог поверить своим глазам и в первый момент подумал, что это галлюцинация.

― Может, дашь мне какую-нибудь одежду? ― смущённо сказала галлюцинация. ― Холодно, между прочим...

Ничего не понимая, я шагнул ближе, и Хана, забыв про наготу, порывисто вскочила и повисла у меня на шее. Я, верно, свихнулся от счастья, прижал к себе девушку что было сил и закружится с ней по песку в диком и безумном танце.

― Ну хватит уже! ― смеясь наконец-то взмолилась Хана. ― Задушишь же!

Потом было утро вопросов и ответов. Мы сидели у костерка и пили душистый чай с чабрецом, а я не сводил глаз с девушки, опасаясь, что она вдруг исчезнет так же неожиданно, как появилась.

― Ты не один такой, Матвей, ― рассказывала Хана. ― Многие из тех, кто открывает в себе дар перевоплощения, ― так мы это называем ― рано или поздно приходит сюда. А некоторые навсегда остаются в зверином обличье, потому что так им комфортнее. Здесь сакральное место, понимаешь. У острова особенная аура, если проще говорить, и наши способности раскрываются во всю силу. Кстати, ты уже встречался с некоторыми из нас.

― Орёл? ― догадался я.

― И не только, ― улыбнулась Хана. ― Ещё и олень, например. А кто-то был рядом, но не показывался.

― Неужели белка тоже? ― удивился я.

― Нет, белка нет. По крайней мере, я об этом не знаю.

― Да ладно, я пошутил. А то так каждого муравья можно подозревать. Но как это происходит? Это вообще можно объяснить с научной точки зрения? Это мутация или что?

― С научной ― нет, ― пожала плечами Хана. ― Наука же не признаёт существование магии. Да, это мутация, но законами обычного мира всё невозможно объяснить, слишком уж это невероятно. При должном умении можно научиться оборачиваться за секунды. При этом закон сохранения массы не действует. Значит, существуют другие законы, в которых мы практически не разбираемся. Законы тонких миров.

― Ты серьёзно? По-твоему, магия существует? Сказки…

― А ты разве сам не убедился, что чудеса случаются? Да и сказки же не на пустом месте возникли. Или те же легенды взять. Я ведь не просто так тебе про Хан-гута-бабая рассказывала. Тоже думала ― сказка, но вчера во сне увидела старца как наяву. И он мне велел подняться на гору.

― Зачем?

― Зачем? Затем, чтобы всё встало на свои места. С высоты отлично видно, кто есть кто. Это в переносном смысле. А реально люди раньше знали больше, чувствовали тоньше. Слова о притяжении земли предков или местах силы ― не пустой трёп. Мы потеряли связь с тонкими мирами, но она есть. И там, наверху, мне удалось ухватиться за ниточку и размотать клубок.

― Это в переносном смысле? ― полушутя уточнил я.

― Здесь чаще всего приходится изъясняться образами, потому что подходящих слов люди ещё не придумали. Но я совершенно ясно увидела, что древняя легенда до сих пор актуальна. Есть сторона Хан-гута-бабая ― светлая. Но и тёмная сила Гэген-бурахана не истреблена. И вчера мы с ней встретились.

― Ну да, извечная борьба бобра с ослом…

― Ты напрасно иронизируешь. Но у тебя тоже откроется третий глаз, как у меня вчера. И ты поймёшь, на какой стороне тебе быть.

Всё это было похоже на бред. Бурханы, бабаи… Третий глаз. Вот сидит передо мной сумасшедшая и вещает чушь. Но это если бы я сам никогда не был нерпой и не видел, как чайка превращается в человека.

― А Марго? Она тоже оборотень? И как ты связалась с ней и с теми хмырями?

― Нет, она не обладает даром. И про мой ничего не знает. Просто выполняет поручения, как она мне рассказала. И предложила поучаствовать. Под большим секретом поведала о тайной миссии «поймать оборотня». Конечно, я не могла отказаться. Такой оборотень и самой в хозяйстве пригодится!

Она нежно прижалась ко мне и ласково взъерошила волосы. Если и были у меня какие-то сомнения, то они тут же испарились. Ещё мелькнула мысль, что вот почему власть женщин так велика, но тут же растворилась в потоке счастья и умиротворения.

― Ну что, ты со мной? ― Хана пристально взглянула мне в глаза. ― Да или нет. Не переживай, у нас будет много помощников.

― Конечно, да! ― чуть ли не вскричал я искренне и с воодушевлением.

― Тогда жди!

Хана отошла на пару шагов и быстро скинула всю одежду. Потом вытянулась, как там, на горе, подняла руки, выдержала эффектную паузу, ничуть не смущаясь моих жадных взглядов… И вдруг взмахнула… крыльями и в несколько взмахов скрылась за скалой. Скоро сверху посыпались камешки и упала верёвка.

― Давай, вскарабкивайся! ― услышал я звонкий голос. ― Только одежду мою захвати!

Если вы вдруг попадёте когда-нибудь на остров, то вполне можете увидеть странную пару ― нерпа и чайка. Нерпа людей совсем не боится ― да и чего ей бояться в национальном парке, а чайка от нерпы не отходит ни на один свой чаячий шаг. Иногда они рядышком качаются на волнах, иногда благодушно греются на камнях. «Смотрите, нерпа!» ― обычно кричат дети, а взрослые тут же достают фотоаппараты. Нерпа с чайкой охотно позируют, и теперь их портреты украсили глянцевые страницы многих журналов. На первый взгляд может показаться, что зверь и птица ничего не делают, да и на второй взгляд, скорее всего, тоже, но на самом деле они несут службу ― охраняют остров от Гэсен-бурхана.

• * * *

Пояснения автора:

Не знаю, насколько они необходимы, но пусть будут, как своего рода «фильм о фильме». А если быть совсем честным, то просто осталась пара-тройка тысяч знаков до лимита, вот и не пропадать же добру.

Остров и озеро существуют, есть на карте этого острова и гора с вполне гуглящимся названием, и автору будет приятно, если кто-нибудь из читателей узнает элементы местности, но, в то же время, придуманный остров несколько отличается от реального. Поэтому прошу не ругать за несовпадения с действительностью.

Существует и легенда о мудреце с горы Ижимей. Автор без зазрения совести сплагиатил её из Интернета. Практически дословно.

«Хайлгана» в переводе с бурятского ― чайка. Не думаю, что кто-нибудь обратит внимание на эту пасхалку, а обидно. Автор старался. Рисовал.

Ещё один маленький секрет ― в текст удачно вставлено несколько коротких дословных цитат из одного рассказа Ивана Бунина. Автор не плагиатчик, автор просто очень уважает великого нобелевского лауреата и ценит его творчество (хотя читал только один рассказ), поэтому честно признаётся. И, опять же, автору будет очень приятно, если читатель сумеет найти эти фрагменты. И невыделенные курсивом тоже.

Ещё автор уважает великого отечественного рок-певца Майка Науменко. Цитата из песни Майка тоже ненавязчиво внедрена в текст.

Если постараться, то вполне возможно найти ещё несколько заимствований и отсылок, но делать это не обязательно, потому что автор и сам уже не помнит, что и откуда здесь появилось.

Всё остальное, конечно, выдумано, причём история получилась несколько слащаво-пафосной и штампованной, несмотря на наличие неожиданных поворотов. Автор искренне винится в том, что снова не сумел создать задуманный шедевр (конечно, виноват не он, а дедлайн, запутанная личная жизнь и лень мыть посуду), но тешит себя надеждой, что хоть читать это было интересно.

Автор приносит извинения, если пропустил несколько незначительных грамматических ошибок, и предупреждает, что знает и даже успешно применяет множество малоизвестных правил русского языка, поэтому готов с Розенталем наперевес защищать каждую запятую.

И да, все персонажи выдуманы, любое совпадение с реальными людьми случайно.