Четыре кролика на пути к урагану

«Он себя потерял, кто знает, когда, в какой именно час, день, неделю, месяц или год».

Ф. Скотт Фицджеральд «Ночь нежна»

Наверное, я находился в одном из тех редких мест, где парень, сосредоточенно разглядывающий землю под ногами и время от времени бросающий взгляд в экран телефона, не вызывал особых подозрений. Удивительно, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Наверное, слишком много подобного стало мелькать в новостной ленте. Чуть позже, понаблюдав за окружающей обстановкой, я пришел к выводу, что глупо что-то прятать там, где каждый уголок земли, не говоря уже о деревьях, обыскивается неугомонными в своей прожорливости существами – белками.

Уже несколько минут я петлял на пятачке среди елей с обломанными нижними ветками, пихты с густой треугольной кроной и хлипкой березы, затесавшейся между ними. На экране телефона, словно на пиратской карте сокровищ, горел красный крестик. Парк, знаменитый своей многочисленной диаспорой белок, стал очередным местом, куда меня привела возлюбленная.

Навигатор уверял, что я нахожусь в правильном месте. Так где же фигурка? Теплое дуновение воздуха взлохматило мои волосы и принесло беспокойные мысли. Может ее унесло ветром?

За это время мимо прошли несколько человек. Особенно мне запомнились две крашеные блондинки, одна из которых катила прямо по корням деревьев двойную коляску. Наверное, с детства приучают двойняшек к ухабистым дорогам. Ее спутница – платиновая блондинка в розовой кепке с надписью «ICON» – отвлеклась от телефона исключительно для того, чтобы сквозь угольную подводку смерить меня тяжелым взглядом.

Их желание сократить путь к выходу из парка я еще могу понять. Но о чем только думала пожилая пара, когда они, помимо двух визжащих детей, брали в парк охотничью собаку? Неужели белки настолько опасны? Крупный лабрадор пшеничного цвета самозабвенно загонял на деревья одно рыжее чудовище за другим. Но чувство защищенности почему-то не наступало.

Прислонившись спиной к шершавому стволу ели, я еще раз все осмотрел. Сквозь плотную хвою пробивались ослепляющие лучи летнего солнца. Они играли на металлических душках очков, заставляя слепо прищуриваться. Прячась от бьющего в глаза света, я наклонил голову и неожиданно заметил торчащие белые ушки.

Вот она!

Между стволом березы и одной из ее веток притаился знакомый сверток из коричного пергамента. Его венчала белая фигурка кролика – простенькое оригами из бумаги.

Я приподнялся на цыпочки и выхватил сверток. Он оказался на удивление тяжелым, но не настолько, чтобы служить исключительно грузом, не дающим порывам ветра унести фигурку. Бережно отколов булавку, скрепляющую кролика со свертком, я некоторое время разглядывал забавную мордочку, нарисованную фломастером. Затем сфотографировал фигурку с нескольких ракурсов и развернул бумагу.

На листе красивым почерком оказалось выведено очередное, уже третье, четверостишие:

Взирая через стекла на людей,

На их поползновения борьбы,

Ты поразил меня меж двух грудей

И бросил на колени для мольбы.

Вновь и вновь перечитывая строки, я неуверенным шагом добрел до ближайшей скамейки. Что это, если не признание в любви? Содержимое свертка, впрочем, пошатнуло мою уверенность: внутри пергамента оказалась горсть фундука. Это очередной «сладкий приз»?..

В кармане брюк завибрировал телефон – звонил «Олег Алексеевич». Сделав в уме заметку переименовать контакт, я надел наушники и нажал на значок «ответить».

– Тебе понравились строки?

Каждый раз, когда я слышал этот голос, меня утягивало в блаженную пустоту. Мягкий и обволакивающий, словно пуховое одеяло зябкой осенью, будоражащий и горячащий, как после глотка крепкого алкоголя. Сразу хотелось творить… но непременно рядом с его обладательницей. Наверное, именно такими голосами сирены заманивали моряков на скалы.

– Ты упомянула груди… – неторопливо начал я. – Мне ждать пикантных фото?

– Боже… – выдохнула «Анна Керн» в микрофон. Она сделала паузу, и я почти увидел девичью улыбку, возникшую у нее на лице. – Что-то еще – кроме слов о моей груди – тебя зацепило?

Говорила она всегда немного торопливо, при этом четко выговаривая каждое слово.

– Дай подумать… – Я изо всех сил сжал фундук в кулаке – скорлупа не поддалась. – Еще ты опустилась на колени…

– Лишь для мольбы!

– Ты верующая?

– Пожалуй… нет, – неуверенно ответила Анна.

– Тогда зачем ты так поступила?

Прикрыв глаза, я сосредоточился на мягком звучании ее голоса. Широко распространено понятие любви «с первого взгляда». А если не было этого взгляда? Насколько реальными могут быть чувства к той, кого никогда не видел, даже на фото? Даже имя, настоящее имя той, кто представилась как «Анна Керн», оставалось для меня тайной. Однако каждое слово этой девушки вызывало такой мощный выброс дофамина в мозгу, какой испытывал разве что Одиссей, привязанный к мачте корабля. Мы оба слышали прекрасные голоса, но не могли последовать за ними.

Интонации подсказывали, как губы Анны расходятся в улыбке от моих слов, как морщится аккуратный носик в ответ на очередную пошлую шутку, как сужаются зеленые – непременно зеленые! – глаза, когда она задает вопрос.

– Ради тебя, – прошептала Анна, и легкий румянец проступил на ее острых скулах. За неимением другой информации, эта стала для меня правдой.

– Это слишком много, – покачал головой я, словно мы разговаривали тет-а-тет. – Мне раньше никто стихов не посвящал.

– Ты заслуживаешь целой поэмы.

– Это ты заслуживаешь! – рассмеялся я. – Разве не тебе Пушкин посвятил стихотворение?

– Я твое мимолетное видение…

– Нет, ты гений чистой красоты!

– Красота… – пробормотала Анна. – Какое значение имеет красота в нашем скоротечном мире? Ты не думал, а вдруг я страшная или старая?

– «Я уже люблю в вас вашу красоту, но я начинаю только любить в вас то, что вечно и всегда драгоценно, – ваше сердце, вашу душу».

– Филфак… – фыркнула она. – Ты ведь специально заучил эту цитату Толстого, чтобы студенток цеплять?

– Это сработало?

– Как знать.

Дальнейшие расспросы прервало покалывание в пальцах, и я понял, что до сих пор сжимаю в кулаке сверток с орехами.

– А фундук?..

Услышав шаги, я замолчал и резко распахнул глаза. Ко мне медленно приближалась молодая пара. Шли они почти вслепую, одаривая друг друга долгими томными взглядами. Я задержал взгляд на слабо переплетенных пальцах: казалось, небольшая слабость в одной из фаланг, – и все разрушится, как в македонском войске.

– Фундук?.. Ах да! – спохватилась Анна. – Это и есть мой подарок.

– Спасибо, – машинально ответил я. – А как мне расколоть скорлупу?

Смех, вырвавшийся из динамика телефона, своей чистотой и безоттеночной искренностью напоминал детский. От взрослых людей редко можно услышать подобный, и меня почти не уязвило, что именно я стал его причиной.

– Орехи не для тебя.

– Обидно.

– Ну-ка, вставай со скамейки! – скомандовала Анна. – Сейчас мы будем кормить белок.

Следуя указаниям, я вернулся на место, где нашел оригами кролика, и присел на корточки спиной к березе.

– Теперь стучи одним фундуком о другой. Это привлечет внимание белки.

– А твое?

– Меня надо другим заманивать.

– Как насчет ужина тогда? Например… – Я осекся, увидев приближающуюся ко мне белку со шерсткой цвета охры.

– Теперь замри и продолжай легонько трясти орехами в ладони.

– Немного противоречивые указания.

– Это дуновение взрослой жизни, – хихикнула Анна. – Привыкай.

По ломаной спирали белка приближалась ко мне, но в полуметре от ладони с фундуком передумала и отбежала.

– Не очень-то она и голодная, – огорченно произнес я.

– Они тут зажравшиеся, это правда. Подожди еще.

Вскоре появился другой грызун – темно-коричневая с острыми полупрозрачными ушками. Наверное, я впервые видел белку так близко. В этой особи меня удивили две детали: невероятно мускулистые задние лапы, которые она расставляла, словно подражая бойцу сумо, и хвост, оказавшийся не таким пушистым, как на картинках.

– Какая-то она плешивая, – заметил я.

– Теперь медленно опусти ладонь с фундуком к земле, – прошептала Анна.

Белка демонстративно показывала, что орехи ее не интересуют. Она продолжала бегать и тыкаться мордочкой в случайные точки на земле. Вскоре представление закончилось, и белка осторожно приблизилась к моей ладони, но лишь понюхала палец, а к фундуку не притронулась. Мое красочное описание ситуации доставляло Анне неподдельное удовольствие, она то и дело хихикала.

Не прошло и минуты, как белка вернулась и без тени сомнения схватила самый крупный фундук с ладони и с трудом засунула себе в рот.

– Смотри не подавись, – нежно проговорил я.

С орехом в зубах зверек принялся искать место для очередной кладовой. После того, как фундук оказался погребен, она прибежала за следующим.

– Я где-то читала, – прокомментировала мое наблюдение Анна, – что белки забывают, где прячут большую часть своих орехов. Они ориентируются на запах и зачастую выкапывают не свои запасы.

– Ты хочешь сказать, что белки воруют друг у друга? – рассмеялся я, чем спугнул прибежавшего за очередным орехом воришку.

– Причем постоянно.

Я скормил последний фундук и достал из кармана еще горсть. Белка быстро сообразила, где легкая еда, и сразу после того, как она зарывала очередной орех, вприпрыжку возвращалась за следующим.

– Ты когда-нибудь делал это раньше? – спросила Анна.

– Разговаривал ли я с тем, кого не вижу, но кто видит меня?

– Как ты?..

– Ты плохо следишь за словами, – улыбнулся я и послал воздушный поцелуй наугад.

– Промахнулся.

– Я очки не для красоты ношу, – попытался пошутить я, но смешок быстро уступил место мольбе:

– Могу я тебя увидеть? Хоть издалека?

– Это непросто… – пробормотала Анна. – Мы можем притвориться, что меня нет в парке? Не хочу портить прекрасный момент.

– Если для тебя это важно…

– Важно!

– Тогда так и поступим, – согласился я, вручая белке очередной орех. – Но я все равно хочу поблагодарить тебя.

– За что?

Казалось, что Анна напрашивается на перечисления своих заслуг, однако ее искреннее удивление это опровергало. Я услышал прерывистый крик чаек, эхом отдающий в наушниках.

– Поверить не могу, что раздражающие в обычное время вещи – палящее солнце, тонны пыльцы в воздухе… и даже издевательские вопли чаек – могут быть так приятны, если приправлять это тобой, Анна Керн. Благодаря тебе моя жизнь раскрывается всем спектром вкуса, как… – Я замялся, подбирая сравнение. – Как текила с солью…

Из-за спины неожиданно появилась первая белка, та самая, которая отказалась от ореха.

– Мне показалось, или в тебе промелькнул призрак Ганнибала Лектера? – спросила Анна. – И ты сравнил меня с солью!

– Да, – с готовностью подтвердил я. – С самой полезной и вкусной солью… с гималайской розовой, например. Как тебе?

– Не пробовала.

– Я про комплимент вообще-то.

– Дай-ка минутку. – Анна притворно задумалась. – Весьма оригинально, хотя я далека от объективности. Ведь все, что ты говоришь, заставляет меня улыбаться.

– Ты читаешь мои мысли… Ой!

– Что случилось?

– Белка укусила меня!

Я с досады бросил оставшийся в ладони фундук на землю и осмотрел указательный палец, где остался след от двух острых зубов.

– Мне очень-очень жаль, – после долгой паузы мрачно произнесла Анна. – Зря я все это затеяла…

– Не зря! – воскликнул я. – Тем более она даже кожу не прокусила. Видимо, на вкус я не очень…. – Анна молчала, поэтому пришлось добавить:

– Этот диплом сводит меня с ума. И лишь общение с тобой дает мне силы продолжать писать его! Как думаешь, стоит это безобидного укуса?

– Безобидного?

– Именно. Смотри! – Я поднял указательный палец вверх, как философ, готовый явить миру очередную мудрость. – Крови нет.

– Поверю тебе… на слово, – ответила Анна немного изменившимся голосом.

– Ты уходишь? – догадался я, осматривая парк в поисках удаляющейся фигуры.

– Мне пора.

– Мы созвонимся вечером?

Анна ответила не сразу. Я услышал шум машин на фоне и понял, что она уже покинула парк.

– Не получится… извини, – наконец произнесла она с сожалением в голосе.

– У тебя такой ревнивый парень? – шутливо спросил я и весь сжался в ожидании ответа.

– Не парень, – быстро ответила Анна.

– Это радует.

– Только не меня… Мне действительно пора. Целую!

Я остался наедине с тишиной и фантомным покалыванием на губах.

Ощущение от призрачного поцелуя вскоре сошло на нет, и наваждение отпустило меня. Что я вообще делаю в этом парке за пару недель до защиты? Конечно, я бессовестно солгал, что общение с «Анной Керн» способствует написанию диссертации. Мои мысли, старательно загоняемые в рамки исследования, постоянно возвращались к загадочной женской фигуре…

А ведь именно диссертация свела нас вместе. «Золотая пара эпохи джаза: сравнение гендерных позиций супругов Фицджеральд через призму романов «Ночь нежна» и «Спаси меня, вальс»».

Первая часть диссертации, которую я про себя смело озаглавил «Талант и красота», проросла из моего старого эссе про видных американских писателей начала двадцатого века. Вторую часть, получившую негласный заголовок «Король и королева», я написал уже специально для диссертации. Дело оставалось за малым: провести параллели между судьбами героев романов и трагической историей Фрэнсиса Скотта и Зельды Сейр Фицджеральд.

Заключительная глава – «Зависимость и безумие» – также стартовала бодро, однако каждое следующее предложение нравилось мне меньше предыдущего. Когда здравый смысл наконец победил тщеславие литератора, я остановился, перечитал написанное и с легким сердцем все удалил.

Первая часть мне определенно удалась. Легко сочинять про стремление к успеху, если ты студент филологического факультета. Каждый второй у нас мечтает написать «великий» роман, и на меньшее не согласен. Ирония в том, что филологов, выражаясь языком древнегреческих мифов, можно поделить на два архетипа: Гефест и Прометей. Один создает огонь, а другой лишь передает его людям, и я страшно боялся оказаться среди вторых.

Ради второй части диссертации пришлось с головой нырнуть в собственные мечты о славе, деньгах, интервью знаменитым журналистам и автограф-сессиях с огромными очередями… Только в декорациях «ревущих двадцатых». Вечеринки на «золотом береге» Лонг-Айленда, длительные отпуска на Ривьере, мелькающие лица знаменитостей, нелегальный алкоголь… и все это под дикий джазовый саундтрек.

Перечитывая написанное, я поймал себя на мысли, что обращаюсь только к глянцевой стороне жизни Скотта и Зельды. Разглядеть изнанку на данном этапе их пути было непросто. Демоны, прятавшиеся за легкомысленными улыбками главных героев светской хроники Америки, еще не набрали силу и столь сильно не выделялись. Передо мной встала задача выяснить, каким образом на водной глади в безветренную погоду вообще может появиться рябь? Как любовь и деньги могут истерзать и, в конечном счете, уничтожить личность?

Без ответов на эти вопросы переход от беззаботной жизни к разрушительному падению в моей диссертации оказывался преступно пустым. И отчаяние привело меня к убеждению, что перебросить мост между второй и третьей главой может человек, чьи знания и опыт многократно превосходят мои. С такими мыслями я отправил написанную часть диссертации своему научному руководителю.

Олег Алексеевич, доктор филологических наук, слыл человеком крайне принципиальным и жестким. Студенты его уважали и недолюбливали в равной степени, однако большинство сходилось во мнении, что писать диссертацию под его началом сродни питью из горла пятилитровой бутылки: можно, но зачем, если есть другие способы утолить жажду?

Меня привлекла в Олеге Алексеевиче не ослабевшая за многие годы преподавания страсть к литературе. Эта черта выделяла его среди других педагогов, которые заметно отстранялись от излагаемого ими материала. Грамотно и со знанием дела они рассказывали о сюжете произведений, о заложенных в них темах и мотивах, об арках персонажей и о роли романа в творчестве писателя. Однако годы преподавания стерли из их памяти то, что художественная литература – это, в первую очередь, эмоции. Профессиональная деформация обошла стороной Олега Алексеевича, и на его лекциях заражались изящным слогом Фицджеральда не реже, чем респираторными заболеваниями в промозглую осень.

Проходили дни. Солнце растопило остатки снега, обнажив слои накопленного за зиму мусора. Олег Алексеевич, чья пунктуальность стала нарицательной, мало того, что все еще не ответил на мое письмо, так еще и звонки игнорировал. Длинные майские выходные не позволяли мне обратиться в деканат за разъяснениями, поэтому я принял приглашение друзей уехать на природу. Однако каждый следующий день среди оживающей растительности обнажал все больше зарытых тревог.

Утром предпоследнего дня выходных я вновь взялся за телефон.

– КТО ВЫ?! – прорычал женский голос.

От неожиданности я замер, никак не ожидая, что четвертая или пятая попытка дозвониться окажется успешной. После долгого и глупого молчания я выдавил из себя нечто еще более нелепое:

– Э-э… Студент.

– Зачем вы звоните?! У вас совести нет?

– Олег Алексеевич обещал внести правки в мою диссертацию, – на одном дыхании проговорил я.

– Отец… Олег Алексеевич скончался несколько дней назад, – дрожащим от ярости сообщила женщина.

Словно рыба, выброшенная на берег, я открывал рот, пытаясь что-то сказать, но вскоре закрывал его без единого звука.

– Мне жаль.

– Не звоните больше, – потребовала женщина.

– А диссертация?..

– Решайте все вопросы через деканат.

В полном опустошении я опустился на диван. Мысли хаотично сменяли друг друга, но громче всех, к своему стыду, звучала: «Успел ли Олег Алексеевич внести правки в диссертацию?».

Резкая мелодия звонка вырвала меня из дремы, в которую я незаметно погрузился. На экране телефона высветилось «Олег Алексеевич».

– Да? – осторожно ответил я, ожидая крика в ответ.

– Это вы недавно звонили насчет диссертации? – Вновь женский голос, очень похожий на предыдущий, но без периодического взвизгивания. Неужели дочь Олега Алексеевича перезвонила после того, как успокоилась?

– Все верно, – торопливо сказал я. – Хотел узнать, внес ли Олег Алексеевич правки в мою диссертацию.

Женщина замолчала, словно на что-то отвлеклась, а затем прочитала с насмешкой:

– «Золотая пара эпохи джаза: сравнение гендерных позиций супругов Фицджеральд через призму романов…

– Да-да, это то самое!

– Вы достаточно смелы, чтобы исследовать роман, написанный шизофреничкой.

– Я хочу взглянуть на семью Фицджеральд с обеих точек зрения, – объяснил я. – Болезнь Зельды сыграла огромную роль в жизни их обоих, поэтому взгляд с ее стороны, даже затуманенный шизофренией и лекарствами от нее, не менее важен, чем взгляд Скотта. Возможно, он даже более искренний.

– Вы ожидаете искренности от женщины, жившей в мире мужчин? – Теперь она уже конкретно веселилась. – Ах, юность… Скажу вам по секрету: любая женщина откроет только ту правду, которая ее устраивает.

– Вы тоже женщина, – напомнил я, несколько уязвленный ее покровительственным тоном.

– Быстро схватываете. За диссертацией можете подойти завтра в университет.

– Разве он не закрыт по выходным?

– Завтра состоится прощание.

Только перед возвышающимся надо мной зданием университета я понял, что не спросил имя той, с кем разговаривал по телефону. Охранник подсказал, что прощание с Олегом Алексеевичем проходит в актовом зале. С тяжелым сердцем я поднялся на третий этаж и подкрался к открытой двери. Сцена находилась сбоку от меня, сейчас там выступал наш декан – высокий широкоплечий мужчина, чью густую шевелюру прорезали серебряные ручейки. Он горячо говорил и часто показывал на большой портрет Олега Алексеевича, установленный на подставке, которая подозрительно напоминала мольберт из класса искусств. К моему облегчению, ничего, напоминающего гроб, на сцене не присутствовало.

Актовый зал был переполнен людьми, среди них легко угадывались седовласые педагоги – сплошь доктора или кандидаты наук: мужчины активно кивали в такт словам декана, женщины то и дело утирали краешком платка несуществующие слезы. Молодые преподаватели, занявшие ряды за членами семьи усопшего, представителями городской администрации и более именитыми коллегами, сохраняли серьезные лица. За ними сидели бывшие и нынешние студенты, среди которых я заметил ребят из моей группы. Стоит на несколько дней выпасть из цифрового потока, и бешеный ритм жизни тут же затягивает тебя в информационный вакуум. Как я мог пропустить новости о его смерти?

Мое появление не осталось незамеченным. Часть лиц, показательно серьезных, повернулась ко мне. Я кивнул, не обращаясь ни к кому конкретно, и уселся в последнем ряду.

Прощание продолжалось еще в течение двух часов. За это время выступило не меньше десятка человек: бывшие ученики и коллеги, журналист местной газеты, писатель относительной известности, мэр, а также пара незнакомых мне людей. У происходящего оказалось неприлично много общего со свадьбой. Все знают, что искренности в озвученных словах немного, но с благодарностью выслушивают все и требуют добавки. Выступающие щедро сыпали комплиментами, следуя спорному принципу «о мёртвых либо хорошо, либо ничего». Почему-то общественное сознание обрезало изречение древнегреческого поэта, в оригинале звучащее куда справедливее: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды».

За это время я высмотрел семью Олега Алексеевича: жену, без особых эмоций взирающую на сцену, и дочь – женщину с жестким лицом и постоянно двигающейся нижней челюстью. Последняя каждому оратору давала обратную связь: от сухого кивка и вежливого похлопывания до короткой улыбки, благодаря которой на серых щеках расцветали симпатичные ямочки.

Не отрывая взгляд от дочери Олега Алексеевича, я размышлял, в какой момент будет наименее бестактно подойти и попросить диссертацию. Полет мысли прервала женщина лет тридцати пяти в синем вечернем платье с черной шалью. Мой взгляд скользнул по ее веснушчатому лицу с курносым носом и остановился на кипе бумаг, которую она держала на весу.

– Меня просили передать это, – с едва заметной улыбкой сказала женщина.

– Спасибо!

Я взял скрепленные зажимом листы и пролистал их. Почти к каждой странице была приклеена заметка с комментариями, написанными косым, но разборчивым почерком. Невольно прижав листы к груди, я посмотрел с благодарностью на портрет Олега Алексеевича, будто перечеркнутый траурной лентой, а затем перевел взгляд на его дочь, окруженную гостями.

– Одна просьба, – произнесла женщина и, когда я сосредоточил внимание на ней, продолжила:

– Не тревожьте, Кристину.

– Я лишь хотел поблагодарить ее, – для приличия возразил я, хотя почувствовал облегчение оттого, что не надо пробиваться сквозь толпу сочувствующих.

Серые глаза женщины прищурились, будто я оскорбил ее.

– Не ее надо благодарить…

– Да. – Я вновь взглянул на портрет Олега Алексеевича. – Тогда поблагодарю вас за помощь.

– Рада была помочь.

Женщина откинула голову назад и широко улыбнулась, что сильно контрастировало с серьезными лицами вокруг; ее волосы орехового цвета рассыпались по черной шали на плечах. Я поймал себя на мысли, что не прочь еще поговорить с ней, даже пофлиртовать, однако неподходящая обстановка и знакомые лиц вокруг подтолкнули меня к выходу.

Заметки, оставленные Олегом Алексеевичем, оказались даже полезнее, чем я рассчитывал. С нетипичной для себя тактичностью он подвел меня к мысли, что трещина на постаменте жизни может появиться без какого-то сильного потрясения. Хватит и хронического воздействия, что в медицине называют стрессовыми или усталостными переломами.

Каждому из нас – даже очень богатым и влиятельным людям – приходится бороться за свою индивидуальность, оберегать мечты и стремления, которые нас определяют. Общество хочет обезличить тебя, а ты сам – самая жалкая часть тебя, по крайней мере – подобно воде ищешь путь наименьшего сопротивления. Однако всего один компромисс с самим собой приведет к другому, и так до момента, пока ты не потеряешь себя, свое юношеское путеводное стремление, как это случилось к Диком Дайвером – главным героем романа «Ночь нежна».

Автобиографичность романа позволила мне легко спроецировать ситуацию на самого Фицджеральда. Вторая часть диссертации закончилась на трещинах в душах Скотта и Зельды. Его все чаще терзали мысли о не в полной мере реализованном таланте, а ее постамент подтачивала душевная болезнь. Процесс расщепления личностей под гнетом обстоятельств приобрел цепную реакцию и уподобился ядрам урана, делящихся под воздействием быстрых нейтронов.

Через несколько дней после похорон с телефона усопшего вновь пришел вызов. Звонила женщина, которая пригласила меня за диссертацией, – его дочь Кристина. Она поинтересовалась, как идет работа и предложила свою помощь. Я вежливо отказался, но с удовольствием обсудил с ней творчество Фицджеральда. В ответ на мои восторженные эпитеты, она тихо заметила, что теперь ей больно читать романы Скотта. На этом разговор подошел к концу.

После того, как она отключилась, я засомневался, что общался именно с дочерью Олега Алексеевича. Слишком уж сильно контрастировал истеричный тон первого звонка с другими разговорами. Следующим вечером она вновь позвонила. Я задал прямой вопрос, но услышал лишь шуточный ответ, что ее зовут «Анна Керн». И почему в день прощания с Олегом Алексеевичем я проявил малодушие? Услышав голос Кристины вживую, я смог бы определить: она мне звонит или нет.

В такой атмосфере неопределенности наши беседы продолжились и незаметно стали такой же неотъемлемой частью моей жизни, как прием пищи. Пул тем, на которые мы откровенно общались, расширялся столь быстро, что уже через неделю Анна Керн знала меня лучше, чем бывшая девушка. Кое-что, однако, беспокоило меня: негласное правило, что она может звонить мне, а я ей – нет. Сообщения, так привычные нашему поколению, также попали под табу. Дух бунтарства во мне пробовал нарушить сложившийся распорядок, но абонент каждый раз оказывался недоступен. Всего одна причина держать телефон выключенным приходила мне в голову.

Однажды от Анны пришло сообщение с двумя числами, имеющими больше десяти знаков после запятой, и подписью «Следуй за белым кроликом».Я сразу сообразил, что это координаты. Карта привела меня к торцу «хрущевки» на другом конце города. На первом этаже фасада здания располагались магазины женской одежды. Внутренний же дворик опустел из-за сиесты, даже тени спрятались от полуденного солнца. Я активно вертел головой, надеясь застать появление Анны вовремя. Минут через десять я перечитал сообщение и понял, что о времени встречи в нем не сказано ни слова.

Тогда я по-новому взглянул на указанное в координатах место. Однополосный проезд между «хрущевками» почти исчез из-за припаркованных автомобилей. Стена из белого кирпича, которую грязевые подтеки избрали своим полотном, два пыльных окна спрятались за решетками… А это что?

На верхушке антивандального короба, за мелкой сеткой которого шумел внешний блок кондиционера, стояла белая фигурка. Оригами кролика с длинными ушками и нарисованными маркером круглыми черными глазами и таким же носиком. Рядом с фигуркой лежал коричневый сверток, внутри которого я обнаружил шоколадный кекс с медовой начинкой. Уплетая угощение, я заметил в складке на груди кролика слово «душил».

С дурным предчувствием я торопливо развернул оригами и увидел написанное от руки четверостишие:

В момент тоски и в час прощаний,

Когда они душили все сильней,

Вскипела я волной желаний,

Омыв твой юный образ у дверей.

Вырвавшийся глубокий выдох словно выпустил наружу два чувства, тлеющие в сердце: разгорающуюся влюбленность и грусть о того, что объект этой любви я сегодня не увижу. В кармане завибрировал телефон, и я принял звонок, даже не глядя на экран.

– Спасибо за кекс. – Голос звучал слишком сдавлено, поэтому я торопливо добавил: – Очень вкусно, а сочетание шоколада с медом… м-м.

– Рада, что тебе понравлюсь, – после небольшой заминки ответила Анна. – Но почему у тебя такой голос?

– Я чувствую что-то странное к тебе… Наверное, дело в меде.

– Недавно читала про гималайских пчел, мед которых обладает галлюциногенными свойствами. Думаешь, продавщица меня обманула, и мед совсем не липовый?

Я рассмеялся, от чего проходящая мимо школьница с портфелем шарахнулась в сторону. Лучше уйти со двора, пока одна из бдительных бабулек не вызвала полицию.

– Так-так, Анна Керн, распространяем запрещенные вещества?

– Завтра же переадресую этот вопрос продавщице, – легко парировал она.

– А кому ты переадресуешь вопрос о том, когда мы наконец увидимся?

Анна тяжело выдохнула в трубку.

– Это не так просто.

– Вдруг ты лишь голос у меня в голове или одна из моих личностей? – пошутил я, тем самым невольно придя ей на помощь. – Надеюсь, я сейчас не разговариваю сам с собой.

– Уверяю, это не так.

– Мое альтер-эго тоже бы так ответило. – Хоть и в шуточной форме, но я продолжал настаивать. – Мне надо удостовериться в твоей реальности. Исключительно ради успокоения.

– Не готов еще ты, – отвела Анна, причудливым образом расставляя слова. – Терпение – союзник главный твой.

– Я готов ждать, сколько нужно, – ответил я, признавая поражение. – Просто знай, что этим стихотворением ты привязала красную нить, как мне на мизинец, так и себе.

– Красную нить?

– А вот это уже загадка для тебя.

Разговоры с Анной продолжали вызывать массу противоречивых чувств, от штиля нежности до бури из раздражения. Тем не менее, подобно опытному моряку я продолжал путешествие к потемневшему горизонту: поднимал паруса, чтобы усилить удовольствие, и опускал их, страшась того, что могут натворить эмоциональные порывы. Впереди ждала другая буря, развернувшаяся в жизни Скотта и Зельды. Погружение в их жизнь через личные письма и дневники оказалось не менее увлекательным, чем в истории героев их полуавтобиографичных романов.

Параллельно с Анной я стал получать знаки симпатии от девушки, младше меня на пару курсов. Мое выступление на конференции о женских образах романа «Великий Гэтсби», где я изящно избежал саркастических уколов в адрес Дэйзи (это удается далеко не всем), покорило ее. Первый раз девушка сама добивалась моего внимания, и от этого откровенно кружилась голова. Стоило ей поднять на меня взгляд блестящих темных глаз, как размах моих суждений о литературе вырастал до поистине набоковских масштабов.

С огромным трудом мне удавалось держать между нами дистанцию. Чисто физическое влечение, настолько первобытное и постыдное, искушало поддаться соблазну. Анна не требовала – не имела права требовать – верности, но ее четверостишие словно бы сковало меня определенной ответственностью, подобно тому, как признание в любви ложится тяжким грузом на того, к кому оно обращено.

Виной тому женская интуиция, либо же просто совпадение, но в момент наибольших сомнений с телефона Олега Алексеевича пришло очередное сообщение. Анна Керн приглашала меня в кафе «Ривьера», располагавшееся на третьем этаже торгового центра. Я нарядился в серый хлопковый пиджак спортивного покроя, живущий от свидания к свиданию, темные брюки и светлые кроссовки. Тщательно уложил волосы набок и повесил на верхний карман пиджака новенькие солнцезащитные очки. Улыбка разгладила морщинку между бровями, и я счел, что выгляжу представительнее, чем когда-либо.

Кафе «Ривьера» находилось прямо напротив детского развлекательного центра. У входа меня встретил администратор – улыбчивый юноша, примерно моего возраста.

– У вас забронировано?

– Нет. Хотя…

– Давайте проверим, – спокойно разрешил ситуацию администратор. – Ваше имя?

Я представился, и оказалось, что столик у стекла, разделявшего коридор и кафе, дожидается меня.

– Столик забронирован на одно имя?

– Все верно. Официант подойдет к вам через несколько минут.

Анна Керн, кто бы за этим именем ни скрывался, все предусмотрела, и моя попытка перехитрить ее провалилась. Что она подготовила для меня сегодня? Задумчиво глядя на развлекательный центр, я пил свой макиато. Стекло не могло хоть сколько-либо приглушить вопли детей. Когда сквозь поток счастливых вскриков время от времени пробивался надрывный плач, я невольно морщился.

Спустя сорок минут и три чашки кофе, вызвавших с непривычки учащенное сердцебиение, стало ясно, что Анна и на этот раз не появится. Я резко потянулся за салфетками, но замер, заметил выступающий над ними уголок бумаги, отличающийся по структуре. Аккуратно потянув за него, я подобно фокуснику вытащил за уши сплющенного кролика и негромко рассмеялся. Оригами вновь скрывало в себе четверостишие:

Тебя привел ко мне писатель,

Чье хобби отнимать надежду.

О чем лишь думал наш Создатель,

Столкнув всезнайку и невежду?

Зазвонил телефон. Я спокойно вытер рот салфеткой и ответил:

– Это я-то «невежда»?

– Ты стал жертвой рифмы, – со смехом ответила Анна.

– А чей жертвой стал Фицджеральд?

– Моей жизни… Мне слишком близки его герои, – продолжила она после моего молчания, – а он их совсем не щадит.

– Ты – представитель золотой молодежи, прожигающей жизнь?

Где-то там, я мог поклясться, она улыбнулась.

– Как твоя диссертация?

– Скотт – в глубоком запое, Зельда – в психушке, – ответил я. – «Золотой берег» и Ривьера остались позади, как все лучшее, что было в их жизни.

Анна вздохнула.

– Ты так легко об этом говоришь…

– Просто красуюсь. Дневники и письма Скотта написаны так откровенно, что я словно бы попал в его голову и… немного влюбился в Зельду. Очень трудно писать про страдания столь яркой пары. К тому же меня не отпускает мысль, что любовь – истинная любовь – при должном старании могла бы спасти их обоих, вытащить из болота рефлексии…

– Как и все придуманное человеком, любовь может стать как благом, так и разрушительной силой, – сказала Анна. – Порой лучше вовсе не любить.

– Слишком мрачно! – воскликнул я, забыв, что до сих пор нахожусь в кафе. – Кстати, кофе в «Ревьере» изумительный.

– Ты как-то упомянул, что в городе мало где хорошо готовят макиато. С тех пор я везде его пробовала, пока не наткнулась на это место.

– Не знаю, как тебя отблагодарить, – признался я.

– У тебя будет возможность, когда прочтешь стихотворение целиком, – загадочно ответила Анна.

– Надеюсь, у тебя там не «Шахнаме»[1]?

– Не-ет, – рассмеялась Анна. – В отличии от Фирдоуси меня хватило лишь на четыре катрены.

– К счастью, – вставил я.

– Так это или нет, ты решишь в конце.

Потом Анна плавно перевела тему на планируемую постройку нового корпуса университета, куда должны переехать в том числе и филологи. Меня, как выпускника, это мало волновало, но любая тема, подминаемая девушкой, приоткрывала завесу над ее таинственной жизнью.

После получения третьего четверостишия работа над диссертацией окончательно застопорилась. И причина заключалась вовсе не в укусе дурной белки. Виной творческого бессилия стала неспособность погрузиться в чужую драму, когда в собственной жизни вот-вот случится столь ожидаемое событие. Тем более, третья часть диссертации нуждалась исключительно в шлифовке, а все исследование – в красивом выводе о том, как в романах «Ночь нежна» и «Спаси меня, вальс» Скотт и Зельда рефлектируют о прекрасной и разрушительной любви, рухнувшей под гнетом обстоятельств.

Супруги Фицджеральд преследовали схожую цель: сиять ярче партнера. Меня так и подымало назвать их отношения обоюдным паразитизмом, когда в пылу борьбы за место под солнцем два цветка переплетаются и впиваются друг в друга ядовитыми шипами. В результате их судьбы слились в единый деструктивный поток, который еще больше отравляла болезнь Зельды.

В наших разговорах с Анной я никоим образом не упоминал стихотворение, чтобы излишне не давить на нее. Между тем, во снах наша встреча состоялась многократно, только девушки постоянно менялись: от одноклассниц, которых я не видел много лет, до нынешних преподавательниц и просто случайных знакомых.

Каждые десять минут я проверял телефон, однако сообщение все равно пришло неожиданно. В половину девятого вечера Анна предлагала мне прийти на набережную. Не в выходные, как можно было предположить, а посреди рабочей недели. Место встречи вновь указывал красный крестик на карте. Увидимся ли мы на это раз? Усталость от диссертации проявилась в возросшей раздражительности, и наша с Анной игра в прятки, столь будоражащая вначале, уже не вызывала у меня прежнего энтузиазма. А ведь ради нее я отверг симпатию чудесной девушки, точнее, не отверг, а не проявил достаточной заинтересованности, что она верно интерпретировала.

После того, как я приехал за полчаса до назначенного времени, передо мной возникла задача как-то скоротать время. Параллельно набережной тянулась широкая аллея, заключенная в ровные ряды стройных лип. Несмотря на будний день, почти все скамейки оказались заняты либо парочками, либо семьями с детьми, уплетающими мороженое. У крошечного павильона собралась приличная очередь, и пока я раздумывал, достаточно ли сильно хочу фисташковый рожок, от киоска отошла подтянутая женщина в летнем платье персикового цвета.

– Добрый вечер, – поздоровался я, приблизившись к ней.

Женщина, которая на прощании с Олегом Алексеевичем вернула мне диссертацию, вздрогнула и резко обернулась. Ее глаза комично округлились, а рот на несколько секунд приоткрылся – неужели мое появление на набережной столь необычно? Женщина – я ведь даже не узнал ее имя – быстро взяла себя в руки и поинтересовалась:

– Это же вам я тогда отдала диссертацию?

– Да, спасибо еще раз.

Женщина улыбнулась, обнажив мощные передние зубы. Благодаря выделившимся круглым скулам и добродушно прищуренным глазам некая насупленность ее лица сменилась почти девичьей миловидностью.

– Закончили ее уже?

– Почти. – Я обратил внимание на клубничное мороженое в ее руке. – Вы одна?.. Прошу прощения, это бестактный вопрос.

– Ничего страшного, – она качнула головой с той загадочной улыбкой, которой женщины намекают, что дальнейшие расспросы уже выйдут за границы приличия. – Не одна.

– Ну… мне уже пора... Хорошего вечера.

Место встречи, указанное на карте, ничем не отличалось от остальных участков набережной, за исключением скамейки, где читал книгу мужчина в шляпе. Скульптор придал своему творению столь естественную позу, что издали туристы часто принимали изваяние за человека. Бронзовые кожа и одежда красиво переливались в лучах заходящего солнца. Ярче всех сверкали плечи, отполированные туристами до блеска.

Ведомый предчувствием, я сразу поспешил к скамейке и стал осматривать скульптуру в поисках кролика. Белая фигурка нашлась между бронзовыми страницами книги. Я сфотографировал оригами на фоне заката – получился атмосферный черный силуэт, обрамленный почти алыми лучами – и аккуратно развернул. Затем достал предыдущие три четверостишия и разложил на скамейке в порядке получения. Вся манипуляция – чистый символизм: ведь уже полученные строки я мог прочесть по памяти. Вместе с новым катреном вышло следующее:

В момент тоски и в час прощаний,

Когда они душили все сильней,

Вскипела я волной желаний,

Омыв твой юный образ у дверей.

Тебя привел ко мне писатель,

Чье хобби отнимать надежду.

О чем лишь думал наш Создатель,

Столкнув всезнайку и невежду?

Взирая через стекла на людей,

На их поползновения борьбы,

Ты поразил меня меж двух грудей

И бросил на колени для мольбы.

Твой путь усыпан галькой из интриг,

И пусть в конце не ждет тебя весна,

Молю, мой юный пожиратель книг,

Забудь про все, сегодня ночь нежна.

Солнце почти село, и последние лучи спешили ослепить отдыхающих на набережной. Не в силах поднять глаза, я несколько раз перечитал стихотворение. И что дальше? Телефон безмолвствовал и не показывал никаких пропущенных вызовов. Может в стихотворении есть подсказка? Пожиратель книг – это, очевидно, намек на встречу у скульптуры человека в шляпе. Ночь нежна…

Солнце полностью скрылось за горизонтом и ничего не мешало мне разглядеть женщину в платье персикового цвета. Опершись обоими локтями на каменные перила набережной, она неотрывно смотрела на меня... И внезапно все встало на свои места. Неужели та, кто отдал мне диссертацию и кого я встретил у киоска с мороженым, и есть Анна Керн? Моя любовь наконец приняла осязаемые черты.

Убрав листы с четверостишиями в карман, я подошел к ней. Наклонив голову, Анна разглядывала меня со странным выражением лица, почти испуганным – вероятно, так смотрят на человека с ножом в руке. В сумерках сетка тонких морщин возле глаз, на которую я обратил внимание у киоска, почти растворилась, а губы приобрели контуры роковой женщины из нуарных фильмов. На этот раз Анна обнажила шею, собрав волосы в небрежный пучок на затылке, скрепленный заколкой в восточном стиле. Лишь пара прядей орехового цвета обрамляли бледное лицо.

– Мне, право, очень приятно, что мы встретились… снова, – я прервал молчание цитатой из «Великого Гэтсби».

Моя возлюбленная коротко моргнула, напряжение сошло с ее лица, и рот растянулся в улыбке:

– Ты соскучился всего за пятнадцать минут?

– Тогда мы не были знакомы… Теперь-то ты назовешь свое имя?

– Анна, – ответила она с коротким реверансом. – Приятно познакомиться.

– А если серьезно?

– Это правда мое имя, – хихикнула Анна.

– А Керн?

Она покачала головой, потом развернулась и посмотрела на горизонт, где о недавнем присутствии солнца напоминало лишь красивое багровое зарево. Я подошел к перилам и взглянул на галечный берег, жавшийся к бетонному основанию набережной.

– Что ты знаешь об Анне Керн? – неожиданно спросила Анна.

– Она стала музой Пушкина.

– Насколько же величава фигура Пушкина, если его мимолетный интерес затмевает образ целого человека? Между тем, судьба Анны Керн весьма любопытна, особенно с высоты сегодняшней эмансипации женщин. – Тон моей Анны приобрел преподавательские нотки, и я ощутил себя первокурсником на лекции. – Ее первый брак, как и многие союзы в то время, семьи заключили по расчету. Престарелого мужа – генерала и героя Наполеоновских войн – она, откровенно говоря, презирала. Когда его жизнь клонилась к закату, Анна впервые, в свои тридцать шесть лет по-настоящему влюбилась – в шестнадцатилетнего кадета… Своего троюродного брата, между прочим, – усмехнулась Анна. – Они поженились через несколько лет, уже после смерти генерала, и прожили в большой любви почти сорок лет, несмотря на бедность и осуждение общества. И умерли они в один год, кстати.

– Только он прожил на двадцать лет меньше, – заметил я.

– Точно, – помрачнела Анна. – Мужская доля.

– Жестоко!

– Их история скорее исключение, нежели нечто большее. И я ни в коем случае не намекаю на нас. Годы давно выжали из меня всю наивность – теперь я сублимированная старая реалистка.

– Мне нравится, как это звучит… Ой! – воскликнул я, когда Анна ткнула локтем мне в ребра. – Кто бы мог подумать, что наше первое прикосновение будет ударом? Все, теперь серьезно. Я полюбил именно ту Анну Керн, которая стоит сейчас передо мной. Умную, привлекательную, сублимированную, ничуть не старую реалистку с превосходным чувством юмора. Ты мне понравилась еще на прощании с Олегом Алексеевичем.

– Ты мне тоже, – признала Анна, в смущении опустив глаза. – Однако я не решилась знакомиться на похоронах собственного отца. Кристина бы меня не простила…

– Отца?! Олег Алексеевич – твой отец?

– Ой! Совсем забыла тебя рассказать. Когда лжешь так часто, как это делаю я, то забываешь говорить правду.

– А зачем ты лжешь? – спросил я, хотя знал ответ.

– Хотя бы для того, чтобы сейчас здесь находиться.

Уклончивый ответ Анны меня не устроил, но давить я пока не стал.

– Значит, это с тобой я разговаривал по телефону? Перед похоронами?

– Первый раз – с Кристиной. И прошу, не злись на нее за резкость. После смерти отца его телефон звонил непрерывно, и Кристину это сильно раздражало. Словно после смерти человека по Земле распространяется мистический сигнал, заставляющий старых знакомых вспоминать о нем. И каждому приходится сообщать о смерти, вновь и вновь расковыривая рану.

Внезапно озарение снизошло на меня.

– Это ты написала заметки к моей диссертации!

– Догадался все-таки? – улыбнулась Анна. – Я присутствовала при вашем с Кристиной разговоре. Чисто из любопытства нашла твою работу и… Знаешь, ты очень тонко чувствуешь людей, у меня и вправду сложилось ощущение, будто Скотт и Зельда – твои близкие друзья. Жизнь – это анаморфный рисунок, и лишь отсутствие опыта не позволяет тебе посмотреть на него под правильным углом. А отец не успел помочь тебе в этом…

– Мне очень помогли эти заметки. Я не раз благодарил Олега Алексеевича за них, но, получается, должен сказать спасибо тебе.

– Скажешь, когда мы закончим.

– А мы не закончили? – удивился я.

– Нежданно я стала твоей преподавательницей, – произнесла Анна, едва ли не впервые глядя мне прямо в глаза. – Теперь мой долг научить тебя… но меня гложут сомнения.

Я бросил на стол свой последний козырь:

– Их причины – твой муж и ребенок?

– Как ты?.. Ладно муж, но как догадался о сыне?

– Я просто сопоставил все факты. – Самодовольство так и сочилось из меня. – Постоянно выключенный телефон указывает на мужа. А ребенок… Кафе «Ривьера», куда ты меня пригласила, расположено напротив детского развлекательного центра. Рискну предположить, что в какой-то момент ты отошла выпить кофе.

– Все так, – кивнула Анна. – Тебя это не смущает?

– Меня интересуешь ты, а не твоя семья. Розмэри из «Ночь нежна» тоже не думала о семье Дика Дайвера, когда соблазняла его.

Анна задумчиво приложила указательный палец к губам. Я обратил внимание на искусанную кожу вокруг ногтей, покрытых бесцветным лаком.

– Пусть я – Дик Дайвер, а ты – Розмэри, – произнесла она. – Место действия: пляж…

– Ривьеры! – воскликнул я со смехом.

– … Ривьеры, – кивнула Анна. – И отсюда начнется наш урок.

– Неужели ты научишь меня любить?

– Ты преодолел весь этот путь, ведомый как раз любовью. И при этом никогда даже не видел меня. Не это ли показатель искренности твоих чувств? Нет, моя дорогая Розмэри, мне предстоит научить тебя разочаровываться в любви, уважать ее разрушительную силу и не смотреть свысока на сломленных ею. Тебе придется понять, когда надо отпустить.

– Не слишком ли это?..

В ее серых глазах сейчас отражались последние призраки солнца, а губы застыли в полуулыбке, словно на скульптуре Антонию Кановы. Ветер сумерек принес прохладу, и кожа на руке Анны, которую она протянула ко мне ладонью вниз, покрылась мурашками.

– Не стоит печалиться заранее, влюбленное дитя, впереди нас ждут немало прекрасных мгновений, ведь сегодня… ночь нежна.

Впереди ждал ураган переживаний, боли и ревности. Яростные ссоры, взаимные обвинения и слезы. Я знал, что однажды она посмотрит на меня пугающе пустым, без тени любви взглядом Дика Дайвера, который отныне свободен.

…без колебаний я взял Анну за руку.