Алексей Ханыкин

​Многопоточный человек

​Многопоточный человек
Работа №370

Прежде чем начать жить, пришлось покончить с собой.

Я вылез на высокий парапет крыши, и бросил вниз взгляд. Я был готов сделать еще шаг.

Ее я не заметил – а она молча следила за тем как я иду к краю.

Но она зажгла спичку, осветив темную нишу в которой стояла, прикурив у меня за спиной запрещенную в общественном месте сигарету, погасила огонек, снова утонув во тьме, оставив только одинокую красную точку, необратимо притягательную для метающегося мотылька моего взгляда.

-Далеко собрался? – негромко спросила она из темноты. Голос глубокий и охрипший.

Нет. Тут близко. Но достаточно.

Она сделала шаг в неверный свет ночного города – я понял, что вижу в ее глазах знакомое отчаяние, просто пока еще в двух шагах от парапета. Конечно мы не могли не заговорить друг с другом.

-Пошли, - хрипло сказала она мне, уходя к лестнице ведущей глубоко вниз.

И я пошел

Внизу, уже на улице она, глядя, как я в прорвавшейся предсмертной истерике давлюсь сухой таблеткой транквилизатора, бросила докуренную сигарету, назвала свою цену за эту ночь – а я был на все согласен. Я мог все себе позволить. Рискнуть чем угодно. Единственный в жизни раз. В этот раз.

С самого начала мне постоянно не хватало времени.

Потом, мне уже не хватало всей жизни. Быстро все истратилось. Силы, амбиции, надежды. Как топливо пришлось торопливо побросать в топку ежедневного бега по коридорам крысиного лабиринта очень большого города.

Вы спросите, есть ли проигравшее в этих ежедневных крысиных бегах? Сколько угодно. Если ты бежишь – значит, ты уже опоздал. И ничего нельзя изменить.

Ведь вокруг одни неполноценные.

И я – тем более.

Наш слишком быстрый мир и мимолетная жизнь исключают полноценность, по причине слишком плотного потока событий, в которых нужно участвовать. И либо ты политикан – либо идиот, в исходном политическом смысле, в лучшем случае – удобный идиот. И либо ты нищая мать одиночка – либо обеспеченная чайлдфри, либо ты путешественник автостопом без родины – либо честный пахающий труженик, и зашоренный как положено доброй ломовой лошади. Либо ты эротоман без любви, либо ты однолюб по принуждению. Этой одной несчастной жизни не хватает на все. Причем не по длине – по ширине. Только что-то одно и больше ничего. Все остальное расходуется на обеспечение одинокого выбора, работа-пахота, обезличенное метро, или зомбиапокалипсис агрессии личного дорожного вождения, тяжелый сон, не приносящий облегчения, выходные без отдыха.

Тем более этого ничего нет у меня…

После короткой поездки она привела меня к себе. В темный закуток в человеческом муравейнике на двадцать пятом этаже, где в темноте перед мерцающим экраном с ролевой игрой сидел накрытый с головой одеялом ребенок. Он даже не обернулся.

-Не обращай внимания, - бросила она. – Он ничего не понимает.

-Нихрена себе, - пробормотал я. Это мерзкое приключение приобрело следующий непредвиденный уровень мерзотности.

-Да забей, - бледно усмехнулась она, закуривая. – Доставай свои колеса. Погнали.

И мы погнали. Колеса придали нам скорости, драйвовая хренота, от которой закипает околомозговая жидкость, и стынет периферийная нервная система, а сознание проваливается в себя и видит, как уносятся сдвинутые доплеровским эффектом звезды. И мокрые тела в холодной постели исчезают за горизонтом событий мозга обвалившегося в черную дыру сингулярности.

Нас нашел ее сутенер. Ближе к утру, когда устал ждать на холоде, когда я освобожу ему место. Что-то где-то мы перебрали, а после еще и догнались той лажей, что скармливали пацану, чтобы он так и оставался в том удобном для всех состоянии химической лоботомии. Сутенер нашел нас рядом уже остывших. Ни биения пульса, ни мимолетного дыхания, отворковали голубки.

На хладных телах, на прислоненных друг у другу головах - пластиковые наушники нейроинтерфесов с лягушачьими лапками контактных электродов от сетевой игры. Тоже, наверное, отобрали у пацана. Если думаете, что нас после того отвезли в морг – то вот тут вы очень ошибаетесь, не каждому трупу туда дорога. Нас спрятали в мусорных мешках, на техническом этаже, чтобы вывезти без помех ночью. Сутенеру нужна была квартира – мелкий пацан ему тоже бы пригодился.

Не скажу, что я был не рад сгинуть в темной ночи. По сути, мы так и не вернулись к жизни, ни я, ни она. Благословленное спасение от боли и страдания слишком близко находится от благословенного избавления от существования вовсе – на одной полке, в одном флаконе. Мы хотели удобно расфасованную бинарную пару яда в снотворном – мы ее получили.

Все же сучонок сутенер славно обделался, когда я ухватил его за руку в той куче мусора, в которую он нас закопал. Бежал быстрее собственного визга…

Я поднялся и пошел по лестнице вверх долгие пятьдесят пять пролетов, домой. Не сразу я понял, что меня двое. Не сразу я понял, что от прежних нас ничего не осталось. А стало что-то еще. Что мое зрение разъединено, что у меня два тела, два набора неодинаковых чувств, два континента памяти на которых как на двух китах покоился диск моей новой личности. Нас вроде как стало двое. Я шел рядом с собой, я возвращался назад по залитому тошнотным электрическим светом длинному коридору, без всякого просвета впереди.

Наркотическая кома и игровой нейроинтерфейс снятия активности головного мозга, дали непредвиденное алхимическое техносочетание.

Наши мозги сцепились и уже не расцепились.

В памяти еще удерживалось, распадаясь под впечатлениями новой личности отчаяние жестокой биологической заданности, подчинения программе размножения, неспособности быть ни хорошей матерью, ни отцом, ни просто женщиной или мужчиной, бесконечная усталость биологического секс-автомата по добыче денег, глубокой колее неспособности быть кем-то еще, уметь и жить как-то по-другому.

Взаимное отчаяние, взаимная жалость и такое же хищное ожидание нежданного счастья.

Двадцать пять этажей вверх.

Стук в дверь одновременно двумя левыми руками.

Дверь нам открыл Кирилл, сынок. Ни слова, ни взгляда от него – сразу ушел к своему экрану втыкать. Все это время он играл на приставке перед подержанной плазмой. Он больше ничего не мог и не умел и не хотел. Даже поговорить или прильнуть в объятии.

Мы повалились в разбросанную постель среди моих раскиданных вещей. Было о чем подумать. Воспоминания о том, что мы были по отдельности - остались. Момента, когда все изменилось, не вспоминалось. По бетону потолка метались пятна, раскачиваемого ветром ночного освещения.

От холода, пытаясь согреться, забрались под одеяло, а там общее тепло сделало неизбежным дивное расширение моего однополярного сексуального опыта…

Очень странным было открытие, что удовольствие, оказалось, по сути одинаковым, но, по-разному распределённым.

Ночью нам снились общие сны.

А утром мы проснулись нераздельным сдвоенным человеком. Счастливым человеком. Солнце сияло за грязными стеклами окон, и в душе не было ни следов отчаяния. Мне некуда было больше спешить - все было тут.

Два угла зрения с немного разным набором цветов и резкости, стали различимы больше оттенков красного, и понятен смысл позы пацана сидящего на фоне забитого помехами экрана плазмы - одиночество и немое отчаяние.

И повинуясь жаркому материнскому чувству и желанию познать новый дивный мир она встала с постели подошла к ребенку и обняла его как могла нежно, а я надел на его вихрастую голову наушники нейроинтерфейса, лапки коннекторов прилипли к коже. Я подключил наушники к общему каналу и мир изменился еще раз.

Он наполнился давно неведомыми красками, глубиной и энергией - третьим потоком удивительно чистых эмоций и ярких впечатлений. И никаких следов памяти, или мыслей, только желание получать неведомые эмоции, играть с миром как с огромной восхитительной игрой.

Так меня оказалось трое. Чувство облегчения матери нашедшей своего ребенка, было странным испытанием моего общего Я.

Это был счастливый день. Мы легко разобрались в себе и играючи решали технические дела по запущенному быту нашего дома.

Так счастливы - впервые с детства...

Мы ели одну еду и пили одну воду и три потока разных ощущений проносились через общее сознание.

Потом закатилось солнце за горизонт из многоэтажек, наступила ночь, и Кирилл уснул, а мы совпадая с ритмом его быстрого сна, углубились в изучение неравной симметрии телесных удовольствий.

Слияние моих тел прервал, собравшийся с мыслями и храбростью сутенер, Стас, вернувшийся ночью оттуда, куда он сбежал, с куском арматуры, обмотанным с одного из концов красной изолентой, для ухватистости. А мы уже позабыли о его существовании. Он вошел, открыв дверь своим ключом, и зажег верхний свет.

-Эта блядь должна работать, - сообщил он, больно ткнув мне в одну из спин. – А ты и так за прошлую ночь не заплатил. Мне похрен где ты бабло будешь брать, слезай с бабы и рассчитывайся.

Он растащил нас в стороны, ударил одного из меня арматуриной по ребрам.

Было больно всем.

Сутенер, Стас, рывком попытался стащить с моей головы интерфейс, почти смог, общее сознание мигнуло едва не исчезнув, и ужас от почти случившегося разрушения моей личности заставил меня завыть животным воем и броситься на внезапного убийцу меня.

С невнятным ревом я, голое дикое животное, снес Стаса с ног. Мы метались по комнате, потом по кухне с грохотом снося посуду, опрокидывая табуреты. Я получал по ребрам еще раз, потом еще, но опрокинул его, придавил, придушил, а его ногти бессильно скользили по моей мокрой от пота коже, оставляя кровавые царапины. Арматурина выпала из его разжавшихся пальцев, глаза его налились кровью и закатились, кулаком он ударил меня в ухо, в черепе вспыхнуло, он сбросил меня с себя подмял, встал коленями на руки, и уже он душил меня, тяжело дыша рот в рот влажной вонью гнилого немытого рта.

Пока они возились, я тихо слезла с кровати, подобрала пневматический шприц заряженный ударной дозой хлорпромазина из которого мы разгонялись позапрошлой отчаянной ночью, и, приставив к шее тяжко пыхтящего Стаса, нажала спуск.

Он охнул, схватился за шею, да так и повалился на коврик. Очень непривычно было видеть его на захламленном грязном полу с двух ракурсов, спереди и сзади.

Отдышаться было трудно.

-Я хочу знать, как это все работает, - внезапно сказала я, голая с пистолетом, самому себе сплёвывавшему кровь на пол. Так человек разговаривает сам собой в моменты шока. – Как это получилось. Чего ждать. Нужно знать. Вставай. Встань и иди.

И я встал.

Потом врачевали раны.

Связанный скотчем и брошенный в угол Стас очнулся, и тяжело дыша с ужасом, пялился на то, как голая женщина обрабатывает сидящего голого мужика перекисью водорода.

Пока Алиса потрошила заначки в доме и пластиковые карты сутенера – уже было ясно, что нам понадобятся деньги - я разбирался в технической основе нашей связи, а Кирилл безостановочно сканировал сеть в поисках недостающих знаний.

У этой связи были свои аксиомы и технические ограничения. Но, у нас оказались непредвиденные интеллектуальные ресурсы чтобы разобраться, как это работает. Вместе у нас вроде бы хватало на это мозгов.

Однако. Кто бы знал, что сочетание, хлорпромазина, а так же кустарно синтезированного аналога фрагмента адренокортикотропного гормона, и несколько простых схем, на каскадах с операционными усилителями, плюс активные электроды от обычного нейроинтерфейса, с анализом спектра низкочастотного сигнала из сетевой игрушки, - дадут такой оглушительный выхлоп, вынос мозга, сброшенную напрочь крышу. К концу дня я нацепил на полумертвого от ужаса Стаса спаянный на коленке прототип нейроконектора, добавил необходимый химический коктейль, философский камень растворенный в трех миллиграммах дистиллированной воды внутривенно и присоединил к нашей сети новый узел.

Конфигурация моей личности изменилась. И это была главная аксиома подключения. Я вдруг снова стал другим человеком.

Это оказалось болезненным переживанием, карта моего сознания вновь переменилась, притершиеся было континенты, вновь сместились – и четыре потока сенсорных впечатлений оказались не самым неприятным. Вскрылись отношения двух моих новых доминат, как один принуждал к торговле собой, а другая, соглашалась, не пытаясь искать другого пути. Весь этот болезненный конфликт был теперь частью меня, внутри меня, и от него хотелось избавиться.

Все его отчаяние, бесполезное битье головой в прозрачный потолок, проклятие немодного в эту эпоху фенотипа и языкового барьера, непреодолимого как Большой Барьерный риф, иссушающая нутро чуждость обычаев и непроницаемость подразумеваемого, обреченность подпирать своим атомизированным напором основание социальной пирамиды. Ни семьи, ни судьбы, только пахота и отложенные запасы бесконечной ярости, сбереженные как топливо жесткого организованного насилия какого-нибудь грядущего бунта. Контроль над покорной женщиной, торопливое не приносящее удовлетворения насилие, ярость, ярость, подавленная и отравляющая как синильная кислота.

Я не мог уместить в себе это разом.

А Алиса просто бросилась бежать прочь. Она пробежала все двадцать пять этажей сверху вниз, выскочила на улицу, и только моргание радиосигнала нейроинтерфейсов, почти потерянная связь с нами, остановила ее. Это было похоже на самоубийство - это бегство от себя.

Она стояла на перекрестке полуголая на холодном ветру, тяжело дыша и обильно потея.

Прохожие пялились, но проходили мимо. Кроме того одного, который решил, что тут ему что-то перепадет:

-Работаешь, сладкая? - спросил он, подваливая некрепкой походкой. - Накатим для разогреву?

Алиса внимательно осмотрела его с ног до головы, освежая свою почти отделившуюся память угрюмыми воспоминаниями о былых серых часах с этим организмом, и молча сделала два шага назад - туда, где колебавшаяся на грани разрыва общая связь усилилась.

-Да пошел ты, - произнесла она, открывая дверь, чтобы вернуться.

-Э! - поразился подваливший. - Нюха нет, тварь плечевая? А ну, стоять...

Но его никто не слушал. Алиса поднялась обратно на наш этаж. Упоротые наркоманы убирались в темные углы за мусоропроводом с заблеванных ступеней на ее пути...

Во мне был конфликт. И нам пришлось уложить это в себе. Утрясти. Вместить.

И я не мог не вместить. Потому что иначе – это был бы распад меня. А я не хотел. Мне очень нравилась моя новая жизнь.

Я чувствовал, что все только начинается. Я продолжал свои сексуальные эксперименты, корректировал свое групповое поведение. Мой сексуальный опыт с тех пор приобрел невоспроизводимую иначе многосторонность.

И нам нужно было как-то жить дальше.

Мы начинали терять связность, когда усыпленная индивидуальная высшая нервная деятельность, подавленная дозой хлорпромазина начинала пробуждаться - а запас хлорпромазина заканчивался. Нужно было идти добывать его, а для этого нужны деньги. К тому же я хотел усилить связность, расширив канал нейроинтерфейсов который мы носили не снимая на головах.

Мы испытывали пределы своей связности, они простирались всюду, где был беспроводный канал связи. Я еще прикупил себе выделенный, и несколько резервных, на разных технических носителях. Спутник, блюнет, асинхронный диалап наконец. Я хотел быть уверенным, что связь не разорвется.

Вопрос средств встал вполне остро, кормить четверых было довольно расходно, поддерживать инфраструктуру – тем более. Нужно было двигаться дальше. У меня были планы, мне нужно было оборудование и материалы.

Я хотел жить. Жить полноценно. И я обратил внимание на то, что постоянно звонившие мобильные телефоны, внезапно перестали звонить. Нас много кто мог искать. Мы много кому могли понадобиться. Много у кого были виды на составлявших меня людей. И за ними однажды должны были прийти. Об этом я тоже много думал.

Пока Алиса выигрывала в сетевые азартные игры используя очевидные для четырехголового существа уязвимостям, Стас доставлял в дом материалы, купленные на обналиченные в подпольных игровых залах деньги, Олег паял схемы и правил семантику опенсорсного анализатора спектра низкочастотного сигнала, пацан висел в сети непрерывно, мой живой шлюз, технофамильяр, безмолвный и безотказный. От этого зависела моя жизнь.

Через пару суток дом оказался завален деньгами. За ними придут, конечно - но это потом.

А сейчас я был счастлив. У меня впервые было время заниматься тем, чем хотелось всю жизнь. Узнавать новое, любить, есть, спать, видеть коллективные, перемешивающиеся до осознанности сны. Я был собой впервые за все мои жизни. Я хотел жить так дальше. Как можно дольше.

Так и длилось это – пока Назар не явился за своими деньгами.

Он вошел из темного коридора тихо и совсем незаметно, поднялся по пустынной лестнице с заброшенного двора - к тому времени мы распугали всех гоп-соседей, и выжили всех бомжей из здания, некому было шуметь на лестничной клетке и громыхать люком мусоропровода. Мы были тут совершенно одни.

Он вошел и тихо сел в уголке и некоторое время наблюдал за мной. Потом негромко произнес:

-Стас, голуба моя, это что за игры с нулевой суммой?

Одинаковое выражение лица на наших разом повернувшихся к нему лицах, кого угодно могло напугать до перебоя в пульсе. Он замер, встречая счетверенный взгляд с одним и тем же выражением, напряженного интереса на лицах. Он и напугался. Но он не обломался, этот Назар, только подобрался на своем месте. Его не интересовали пачки денег, разбросанные повсюду – он хотел знать, что это за массовый приход такой. И что это может дать ему лично.

Одного взгляда на него, воспоминаний и общих аналитических способностей оказалось достаточно, чтобы вычислить все, что мне следовало знать о нем.

Формально он и был нашей крышей - этот Назар. Местная личинка постпокалиптического варлорда, совершенно никому не нужная сейчас, в эпоху правления жесткого бога невидимой руки. И он промышлял мелко, но цапковато. Он нуждался не столько в деньгах, сколько в актах самоутверждающего насилия. Он был проблемой.

К тому времени мы уже не нуждались ни в деньгах, ни посторонних социальных связях и развлечениях. Входные потоки нашей жизни совпадая в луч лазера давали потрясающе яркие впечатления. И не было проблемы, которую мы не представляли, как решить.

Назар в тот момент нас не очень интересовал – мы жили своей жизнью, мы были счастливы вместе. Но с ним нужно было что-то решать. Мы уже знали, что новый доминант перетрясёт всю сложившуюся конфигурацию нашей личности. И мы уже поняли, что присоединение нового потока присоединяет и все проблемы его исходного социального положения.

Назар нам был не нужен.

Наше мнение его не интересовало.

-Это система взлома алгоритмов азартных игр, - соврал я. – Я ее изобрел. Мы тут ее тестируем.

-Я хочу ее попробовать, - хрипло отозвался Назар.

От Стаса мы знали, что он опасен. Что-то у него было припрятано под его кожаной курткой.

Но, в общем-то, он предлагал, и самый короткий путь к решению ряда проблем, список которых сам возглавлял. Мы согласились.

Он дернулся малость, когда молчаливый шестилетка подошел к нему и протянул один из тех кустарных наголовных интерфейсов, что я напаял с запасом из добытых компонентов.

Назар протянул руку, забрал наголовник, покрутил в руках. Поморщился и закрепил на бритой голове. Потом молча смотрел на протянутые ему мальчишкой две белых таблетки – по одной в каждой ладошке.

-И которую надо выбрать? – спросил Назар прищурившись.

-Обе, - ответил я. – Надо обе.

Он протянул руку, взял в щепоть сначала таблетку хлорпромазина - для подавления активности лобных долей мозга, затем капсулу кустарно синтезированного на нашей кухне аналога фрагмента адренокортикотропного гормона, для усиления периферической активности варолиева моста, положил на язык и на сухую, морщась, проглотил.

Минут пять мы ждали, пока таблетки растворятся в соляной кислоте его желудка и впитаются в кровь.

-Ну? - спросил Назар угрюмо. – Что-то нет прихода. Чего еще уй-ё-ё!

Это его сознание пробили четыре сверхновых раскаленных сенсорных потока.

Мы подключили его.

А наше групповое сознание пересобралось вновь как пятисторонняя головоломка как дикий ментальный тетрис. Новая психологическая форма глядела в глаза самой себе.

Я понял, что наступила новая пора моей единой жизни.

Душившая Назара ежесекундная ярость оказалась ураганным ядерным топливом. Нас понесло вперед и ничто уже не могло устоять у нас на пути. Его жесткость теперь была моей жесткостью, его насилие теперь были моим насилием, и жертвы его презрения, и ненависти теперь были мной. Насильник и изнасилованные оказались в одной искрящей высоковольтной конструкции.

Ярость и ненависть к себе, к нему, к себе, кипятили сознание до бурлящих пузырей черных эмоций побуждали к действию.

Так я придумал, как удлинить канал связи. Я захватил или купил районных поставщиков связи и прирастил их инфраструктуру к своей. Теперь мы могли разойтись физически на километры, не теряя связи.

Теперь я мог все. Все чего когда-либо хотелось успеть, смочь, рискнуть, попытаться, достичь, обломаться, подняться, оставить позади и идти дальше. Все.

Алиса погружалась в жизнь разнузданной богемы, подогретый адреналином жар ночных клубов, и экстатических танцев, соблазна и пьяного флирта.

Стас мог вершить безнаказанное насилие на темных улицах, мутить воду на социальном дне, топить концы в грязной воде котлованов. Зарабатывать безумные деньги на черной рабской зависимости дарвинистских животных притворявшихся людьми в темных бетонных переулках.

Олег мог предаваться научному поиску со страстью девственника, не спать сутками, паяя, склеивая, организуя распределенные вычисления, компилируя коды, формируя эксплоиты, настраивая протоколы и балансируя фармакологию.

Назар мог превращать дом в крепость, повышать безопасность, вступать в союзы с алчными соседями, вести рискованную игру баланса насилия и страха, отстаивая метры общественного пространства, грязных коридоров и перекрестков.

Круглосуточно погружаться в вымышленные миры социальных сетей и реальность сетевых игр со всей страстью неистощимого детства, со всеми невиданными красками и глубиной и забытой энергией Кирилла.

Я отдавался, я погружался, нырял с головой, я жрал сырым, это сырое счастье вседозволенности, я мог все, я был всем.

Назар забирал Алису из рук насильников на черном монстре-боевике и увозил в ночь, я сделал Кириллу интерфейс непередаваемой глубины, а Стас самоотверженно кормил нас всех.

Это было счастье жаркое и кипящее как солнце.

Подключив Назара мы получили и кучу его проблем. У Назара были те еще проблемы…Начиная с того что он был давно сорвавшимся агентом наркоконтроля, не пожелавшим вернуться из работы под прикрытием. Но связь он все еще держал и его прикрывали. Все вокруг ему были много должны – кроме нас. Потому он и пришел к нам - ему были нужны силы разобраться с наездами резких и алчных соседей, а тут кто-то начал отжимать его людей в какую-то секту. У него были связи с непризнанными периферийными военными государствами. Соответственно пересечение со спецслужбами.

И очень быстро его отсутствие на фронте заметили.

-Я уверен, что мы сможем договориться, но основах, сотрудничества и взаимовыгоды, без дурацкой бойни, которая приведет к ослаблению всех участников этих высоких переговоров, - склонился Назар сидя в кресле напротив ряда алчных претендентов. Они собрались в заброшенном ангаре чрез дорогу от нашего здания. Мы были на связи, глядя на все, что видел Назар, находясь за сотню метров от нас.

-Это Назар, и так все понятно, - ответили ему представители соперничающих организаций с прилегающих улиц. - У нас собственно вопрос то один. Это что за хрень у тебя на голове?

Уйти от ответа оказалось достаточно не просто. И было видно, что никто не поверил.

Рано или поздно за ним должны были прийти – за всеми нами. У нас сконцентрировалось непропорционально много денег и влияния. Нас хотели проредить, подчинить, использовать. Наши соседи, их крыши, стукачи, агенты. Всем от нас что-то было нужно, наша лаборатория нейромодуляторов, или мастерская нейроинтерфейсов, сетевые финансовые предприятия, легальные бизнесы, наш образ жизни, мы сами как сексуальные игрушки, как карманный волшебник.

И все что они придумали – лобовое тупое насилие.

Пальба из дробовиков началась угрюмым осенним вечером, когда они выбили дверь направленным зарядом, выстрелы, взметающиеся вороха денег, падающие гильзы, разлетающаяся посуда лаборатории, тарантиновская мизансцена тупых быков идущих на приступ, Назар скользящий среди траекторий пуль и видя все глазами всех нас, стреляя с восьми рук, выбивая спрятавшихся в углах рикошетами от стен, мы перебили их всех. Кровища на полу, в тяжелые багровые лужи сыплются сухие до хруста деньги и мальчонка, неотрывно глядящий в светящийся экран посреди всего этого. Кирилл держал связь несмотря ни на что...

Плотный запах сгоревшего пироксилина.

Мы убили их всех.

Затем Назар, огляделся, с зубовным скрежетом стащил с головы нейроинтерфейс, мигнув пропал из нашего общего восприятия - отключился, и ушел.

Мир погас и стал плоским и одномерным. В дыру оставшуюся после ухода Назара обвалилась все остальная структура мультиличности и распалась на составные части.

Через час после окончания стрельбы явилась полиция, забрала нас всех в полной черной неизбывной кататонии.

Так я остался вновь один.

Когда мы пришли в себя через несколько дней, восстановили способ однопоточного бытия, мы врали как один человек. Нечаянные заложники ситуации, бандитских разборок.

И нас отпустили.

Мы разошлись, так и не заговорив друг с другом. Мы были чужими. Мы не были тем, кем были раньше. Нам ничего не было нужно ни друг от друга, ни от кого-либо.

Все легли на дно, как в тину.

Все кончилось

Я встретился с Алисой случайно через пару лет, на станции метро под Сити.

-Привет, - сказала она мне. – Далеко собрался?

Она изменилась. Уверен, никто из нас прежним не остался. А я понял, что рад ее видеть. Странно рад. Думал, будет больно.

Что-ж, так оно и было. Но, рад я был больше.

-Что ты делаешь здесь? – спросили мы друг-друга одновременно. Улыбнулись. Молча поднялись со стации вверх и сели за столиком в кафе в крытом переходе через реку. Жизнь проносила мимо нас людей на терволаторе, за окном внизу от нас утекала река.

-Скоро приедет Кирилл, - сказала она. Я удивился.

-Да, - улыбнулась она. – Сам увидишь.

Она помолчала. Потом добавила:

-Выглядит так, словно мы были женаты. Я знаю тебя до последней мысли. Но мне все равно, мы давно расстались.

Я чувствовал примерно тоже самое, наверное.

-Чем ты занимался все это время? - спросила она.

Я работал с технологией временного подключения для возвращения к жизни самоубийц и наркоманов, помощи при тяжелых психологических состояниях. А у нее своя община, она учит расширению сознания.

-Если не я, то кто? - спросила она усмехнувшись.

Я был склонен согласиться.

-Помнишь все, что было?

-Да.

Наш опыт, это было такое возрастное следующее за подростковым испытание своих пределов. И могло оказаться последним - осознание своих физических границ, сверхчеловеческое усилие одиночки. Нам повезло, или не повезло выйти за пределы себя и вернуться обратно. К счастью мы разошлись. Это самое близкое к самоубийству состояние, которое было нам доступно. Я бы спрыгнул с крыши, ты наелась таблеток, Стаса зарезал Назар, а Назара застрелили бы его покровители из спецслужб. Все мы усердно искали смерти. И всем нам наш общий опыт дал шанс перебраться через вставшую перед нами излучину Леты на другую сторону, где мы нашли для себя новое место. Отказавшись от себя на какое-то время. Не сохранив личность, но сохранив жизнь.

Она улыбнулась - ну, я так и думал, что ей можно было это не рассказывать...

Ее сын приехал чуть позже - совершенно разумный молодой человек. Не от мира сего – но вполне адекватный. Увлечен многопоточными играми и интеллектуальными штурмами. Меня он не узнал, или хорошо притворился.

Стас, бывший сутенер, занимается где-то передачей прямого мышечного опыта, учит протезированных инвалидов ходить…

Прежде чем расстаться, она рассказала мне о Назаре. Он собрал своих двенадцать апостолов и несет технологию многопоточности в мир, добрым словом и тяжелым кулаком.

Меняет людей и их мир. Наносит добро и причиняет гармонию. У него своя история.

Может, и мы соберемся как-нибудь обратно.

Не сейчас.

Когда-нибудь…

+2
02:35
769
Гость
01:04
Хиберпанк, однако… с суицидальными наклонностями. «Алхимическое техносочетание».
Гость
17:05
Киберпанк-киберпанку — рознь. А вот многопоточность до шизы может довести. Читаешь тексты и видишь издержки «клипового мышления».
07:28
Сначала подумал — очередной проходной рассказ. Ближе к середине понял, что ошибся. Всегда ценил и ценить буду, когда есть МЫСЛЬ. И здесь она тоже присутствует. И пусть это творение принадлежит к жанру, который просто не мой, но данная работа мне откровенно понравилась. Но а более всего абзац, который начинается словами: «Наш слишком быстрый мир и мимолетная жизнь исключают полноценность...» Автору респект.
Загрузка...
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания