Покуда живые

На посадочную площадку усадьбы приземлился довольно красивый аэромобиль, в каком передвигаются молодые неженатые господа: менеджеры по продажам, помощники депутатов, хозяева родового поместья — словом, все те, коих называют владельцами среднего слоя.

Из аэромобиля вышел господин: не слишком накачан анаболиками, не слишком изнурён катехоламинами; не переусердствовавшей подтяжками лица, но и не без оных; нельзя сказать, чтобы гей, однако ж и не так чтобы альфасамец. Шлем господину был теперь без надобности. Он остался в модном снуде, с голо-принтом  в виде рисунка на коже питона. Принт был таким реалистичным, что двум мужикам, косившим поодаль ходячий борщевник, сперва почудилось, что невиданный гад ползучий, явно из мутировавших тварей, наворачивает кольца на шее приезжего. Они уж было хотели побросать мотокосы и подоспеть с шокерами, но господин вовремя размотал снуд, накинув его поверх сюртука. Мужики плюнули и все раздражение направили на борьбу с хищным сорняком, то есть на мирные цели.

Если бы не снуд, появление господина не вызвало бы ровным счетом ни у кого никакого интереса. Одному богу известно, как умудрился молодой человек самостоятельно завернуться в него столь хитроумным способом. Обычно супруга помогала облачаться или давала подробные наставления. Но, судя по недешевому аэрокару, вряд ли таковая была в наличии. Да откуда нам знать, нет у нас таких аэрокаров, да и снуд мы не носим, но если б был...

Между тем явно собирался дождь. Он и так довольно долго терпел в ожидании пролиться. Но слишком ярыми были молитвы косарей о временном затишье. И погоде пришлось принять во внимание их истовую веру, дать перерыв на пару часов. Трудно передать радость дворовой ребятни по этому поводу. Кое-как нацепив защитники, они принялись прыгать через кислотные лужи, слегка покряхтывая, если брызги все же попадали на кожу. Тут же прикладывали кашицу из подорожника и, как ни в чем не бывало, возвращались к своему веселью.

Тем временем туче надоело смотреть на людскую возню и она решила припугнуть людишек. Дождь, словно предупреждая о своём начале, капля по капле прервал забаву в самом разгаре. Ребятня со всех ног помчала в убежище, мужики поспешили за ними, а прибывший господин уже оказался на веранде небольшого дома. Вся одежда его была с комплексной защитой уровня 12Х (как говорится, от любой хрени), и включить зонт не составляло труда, но наш герой даже порадовался обстоятельству, что успел до дождя оказаться внутри помещения и счёл это хорошим знаком, сулящим удачу в задуманном им деле.

Будучи приглашён в дом перепуганной сенной девкой, дико прячущей взгляд и отвешивающей поясные поклоны чуть ли не после каждой фразы, он велел подать себе чайного гриба и устроился на лавке в ожидании хозяйки. Гриб господину не понравился, на вкус был жидковат, будто развели его перед подачей чуть ли не вполовину. «Представляю, что сотворят с обедом,» — грустно подумалось молодому человеку. Но тут появилась сама хозяйка.

Раскинув руки для объятия, она устремилась к гостю семенящей походкой, как-то потешно переваливая с боку на бок плотное тело. Виной тому были неразношенные валенки. В них женщина перемещалась весьма забавно. Хорошо, что обстановка располагала к радости, в другом случае гость мог быть неверно понят из-за мимики. Но хозяйка и сама расплылась круглым лицом, повреждённым угревой сыпью, в кислой улыбке:

— Любезный друг! Как я рада!

Она заключила гостя в объятия, обдав терпким запахом козьей шерсти. Безрукавка на ней стоила по теперешним временам целое состояние. После троекратного поцелуя, совместно помолившись перед образами, присели на весьма удобные лавки, закиданные подушечками.

Хозяйка, Божена Лаврентьевна, будучи вдовой народного избранника, переняла привычку всех вдовствующих владетельниц — жаловаться на все сразу, будь то тупость дворовых, облысение коз, мор крестьянского приплода и жуткая ограниченность в культурных воззрениях среди соседских помещиков. Жаловаться принялась буквально с первых слов, едва успев поприветствовать визитера, спросить имя, и даже не удосужившись его запомнить. К слову говоря, нашего героя звали Даниилом Палычем Цуциковым, но хозяйка дома упорно звала его на свой манер Данилой. Гостю даже стало казаться, что делает она это специально, видя в том для себя некий принцип, скорее всего слыша в его имени нечто исконно русское, так милое ее сердцу. Он поправил ее разок-другой, но потом попросту махнул рукой. В отличие от многих молодых господ нашего времени, Даниил Палыч имел замечательную черту, принимать странности других, как должное, и реагировать на них, как на природные катаклизмы и изменения климата, не особо переживать по этому поводу и стараться извлечь для себя максимальную пользу или малейший вред. Ну хочется сорокалетней старушке звать его Данилой, да пусть себе зовёт, ему главное дело справить. А там, пообещав ей еженедельные визиты и непременные беседы, он сюда больше ни ногой. А пока Данила, так Данила, и пусть ей!

— Ну так вот, Данила Палыч, как умер мой дрожайший супруг, царство ему небесное, так все это и началось.

— Ради бога извините, что интересуюсь такой болезненной для вас темой, но не могли б вы рассказать, при каких обстоятельствах погиб наш народный избранник? Я, знаете ли, очень интересуюсь биографиями выдающихся людей нашего времени, и мне было бы это чрезвычайно интересно. Это, наверняка, пример особого героизма.

— Жаль вас разочаровывать, но вовсе нет. Муж мой был человек бесспорно достойный и трудился на законодательном поприще для всеобщего блага, не покладая рук, но умер он тихо. Грипп, знаете ли, никого не щадит. Пред ним все равны.

— Какое горе! — Даниил Палыч, исполненный печали, прикрыл изящной ручкой глаза.

— На все воля божья, — вздохнула Божена Лаврентьевна, осенив себя крестом.

— А скажите, разве для народного избранника не предусмотрены все же какие-нибудь исключительные привилегии, разрешающие приём импортных препаратов?

— Господь с вами, друг мой! Что ж вы такое говорите! Я теперь право слово, даже и не знаю, что и подумать!

Даниил Палыч мысленно послал себя к черту со своей поспешностью и неумением верным образом расставить речевые ловушки. Ему казалось, что старушка после дифирамбов супругу всецело к нему теперь расположена. Но богобоязненная курица насторожилась, словно дикая клуша, что за версту чует охотника и ни за что не подпустит к себе. Он поспешил исправлять ситуацию, пока тупая корова, чего доброго, не стукнула на него в Канцелярию.

— Божена Лаврентьевна, любезная, позвольте-с объясниться. Я лишь имел ввиду исключительную важность личности вашего супруга для общества, и ни в коей мере не хотел подвергнуть сомнению вашу веру в божественное проведение. Мне жаль! Так жаль, вы себе не представляете.

— Я верю вам, друг мой, и скажу даже, что действительно, в лазарете он был на особом положении. Ему и вправду предлагали отречь веру в божественный замысел и начать принимать бесовские снадобья. Но Иван Петрович был верен Господу и предстал перед ним, в то же миг, как он призвал его. Зато теперь он в Раю и оттуда молится за нас.

Она смахнула набежавшую слезу, и они оба, оборотись к храму, который был хорошо виден сквозь стеклянную стену, троекратно перекрестились.

— Выходит, смерть вашего супруга была примером истинной веры и стойкости. Этого так не достаёт современному обществу!

— Что верно, то верно, но я — человек скромный. Не привыкла кричать о таком на каждом шагу. Но я рада, что вы это подметили. Я вижу вы весьма глубокий молодой человек, разделяющий правильный взгляд на традиции. Не то, что мой сынок, помилуй Господи его грешную душу!

— Благодарю вас, постараюсь не разочаровать.

— Ну что вы, как можно!

— А позвольте полюбопытствовать, что с сыном, какая-то оказия?

Старушка отмахнулась в сердцах и уложила свой двойной подбородок на пухленькую ручку. Было заметно, как желание поделиться сердечными переживаниями борется в ней с состоянием «ой, все».

Цуциков хотел было уже сменить тему, но Божену Лаврентьевну тут же прорвало. В сердцах она рассказала об избалованном мальчишке, который с детства ни в чем не знавал отказа и розг не пробовал. А после смерти родителя совсем взбарагозился, покинул имение, поступил на философский факультет МГУ, за год до его закрытия. Она сама слышать не хотела о вольнодумствах сына, который связался с университетскими, но молва... На каждый роток не накинешь платок, и до неё дошли слухи, что его видали на этих самых митингах кричащим во всю глотку об открытии железного занавеса, свободах воли и об отмене...

Старушка всхлипнула, не закончив фразу.

— Ну, будет-будет! — Цуциков нежно похлопывал хозяйку по плечу. — Образумится сам или пройдёт лечение и вернётся в общество полноценным.

— А позор? Как, вот скажите мне, как жить с этим?!

— А кто же без греха? Как говорил, господь наш...

— Да-да! Вы правы. Но не все так думают. Я считаю, будет лучше подписать бумагу об отречении, наследства я его уже лишила.

— Ох, отречение, мне кажется это так сурово! — Цуциков нагнал в голосе по-больше драматизма. — Как же прожить без материнского благословления?

— Ну, это вы так говорите. А вот он считает, что все это бред, мракобесие, как он выражается.

— Упаси боже! Да можно ль?

— Так я ж не просто так вам все это рассказываю.

— И все-таки... Наследство да, это правильно. Деньги — зло, они искушают неокрепшие души, но отречение? Могу ли я вас просить о великодушии не поступать с ним так строго? Мне было бы чрезвычайно больно знать, что молодой человек по глупости будет лишён материнской заботы и любви. Мне, право слово, будет давно больно за него.

И Цуциков, скроив трагическую мину, трогательно закатил глаза и сложил ручки в умоляющем жесте.

— Ах, какой вы милый! — просияла Божена Лаврентьевна. — Какая у вас прекрасная душа! Так о чем вы хотели поговорить со мной?

— Ах, да. Я гляжу народ у вас плодится?

— Да куда там!

— Вон ребятни сколько, кричат вовсю. Даже дождь не пугает. Хотя денёк сегодня, загляденье! Поглядите, опять дождя нет!

Божена Лаврентьевна разделила с гостем желание полюбоваться идиллией и подошла к окну.

Со двора действительно раздавались детские крики. Ловкий карапуз оседлал шерстистую свинью и под гогот и улюлюканье остальной детворы пытался, что есть силы, не свалиться с ее горбатой спины. Свинья верещала, словно резанная, носилась по лужам не разбирая дороги, наконец - таки скинула озорника, благо что не в кислотную няшу, а на бугорок.

— У, нечисть! — мальчонка погрозил кулачком вслед убегающему с дикими воплями животному и тут же взвыл от боли. Едучая влага попала на кожу на коленке через прохудившийся защитник.

К пацаненку спешно подошёл один из мужиков, косивших до этого борщевник.

— Бог не Тимошка, видит немножко! — проворчал он, обмывая обожженное место из крынки. — Это тебе за озорство.

— Бог злой! — хныкал мальчонка.

— Это ты дурной. Сам на свинью залез, сам упал, а бог ему виноват! Э-эх! Идём-ка, мать перевязку сделает, заживет до свадьбы. Да поскорее, пока барыня не увидела, а то плетей ещё получишь.

— Барыня злая! — хныкал малец.

— Идём, горе луковое, все злые. Жизнь такая! Где добрых взять?

— Не-а, не все. Ты вот, добрый, а мамка наша злая, сейчас будет меня за вихры таскать.

Между тем, в доме хозяйка продолжала жаловать на своё житьё, что народишко дурной: ленивый да хилый, и мрут гораздо больше, чем плодятся. И вроде все она для них делает, и работой не изнуряет, и комбижиров для них в достатке всегда, бараки ладные у них, ну не отдельные же дома им строить, как это сейчас призывают делать всякие вольнодумцы!

— Но совести у народа нет совершенно! Мрут, как мухи! В этом году, вообще, словно с ума посходили, от моровой язвы, аж восемнадцать голов полегло! Уж, я и травницу приглашала, и батюшке на молебен средства перечислила, все псу под хвост.

— А сейчас, никаких болезней не наблюдается у ваших людей?

— Да вроде нет, бог миловал!

— Дорогая Божена Лаврентьевна, есть у меня к вам дело, не совсем обычное, не пройти ли нам в ваш кабинет для обстоятельного разговора? Дело во всех смыслах для вас самое, что ни на есть, выгодное!

Хозяйка уж было встревожилась, при таком повороте разговора, но услышав про выгоду, повела гостя в кабинет.

Косари под покосившимся навесом точили ножи и вяло время от времени перебрасывались парой слов.

— А может, из налоговой?

— Нет, эт вряд ли. У них там строго, не позволено такого иметь! Это покупатель, точно тебе говорю.

— Да у нас и брать-то некого, перемерли все работники. Не нас же с тобой одноглазых язвенников покупать! Мы, поди, гроша ломанного не стоим.

— Покуда живые...

— Это как же?

— А так. Я тут, когда шерсть на ярмарку возил, в пункте сдачи у мужиков разговор слыхал. Мол, научились, только что представившихся к жизни возвращать. Они тогда ни есть, ни пить не просят, устали не знают, работать могут, хоть сутки напролёт.

— Святые угодники!

— Вот тебе и угодники!

— Так это что ж выходит, и после смерти воли не видать?

— Выходит, что так!

— Э-эх! Господи, прости и сохрани!

Мужики размашисто перекрестились.

— А вот как-ты думаешь, долетит этот аэромобиль до Алтайского края?

— Даже не думай! Такой грех на душу брать! Побег, пострашнее смертоубийства будет!

— Так, выходит, теперь все равно, если, говоришь, помереть не дадут.

— Бог милостив! Может, успеем ещё, помереть-то.

— Эх, хоть бы...