Не все дома

Комедия для внутреннего театра абсурда

Текст, написанный курсивом, рекомендуется читать внутренним голосом.

Действующие лица:

Д о р о т и , хозяйка Дома, в дальнейшем С о б а к а и Ж е р т в а.

М а д а м К а с и н ь с к и , соседка Дороти.

Д о к т о р , доктор Дороти.

У а л ь д, писатель, нежданный гость в Доме Дороти.

Жители Дома Дороти:

П е с

Г р я з н у л я

Ч и с т ю л я

М а т ь, она же Д е т к а и с у к а .

Р е б е н о к, он же гаденыш, засранец.

Место действия:

Дом. В Доме Мешок. В Мешке: Цепь, Палка, груда хлама и Жертва.

Время:

00:37

Спать… Надо спать…

Без сна человек живет еще меньше, чем без еды.

Не могу. Уже которую ночь…

Меня изводит чувство, будто я не сделала что-то важное. Не могу вспомнить. Комок в горле. Трудно дышать. Окно. Надо открыть окно.

— Кери-кери-кери…

Мадам Касиньски опять потеряла кошку.

— Принцесса! Где ты?

Маразматичка! Наверное, захлопнула ее в каком-нибудь шкафу, а запаха не чувствует, потому что от нее самой вонища!

— Принцесса! Чертова сука! Куда ты подевалась, потаскуха!

— Мадам Касиньски, час ночи! Я буду жаловаться домовладельцу.

— Заткнись, Дороти! У тебя просто нет сердца. Ты тоже потаскуха. Тебе не привыкать не спать по ночам.

Старая дура! Скорее всего села на кошку своим толстым задом и даже не заметила. А теперь вся округа должна сердце рвать, куда запропастилась бедняжка. Кругом собаки. Какие-то бродячие шавки устраивают свары. Бог с ней с кошкой, но по улицам ходят дети. Куда смотрит полиция? «Мы ничего не знаем, мэм. Вы первая, кто сообщил нам. Благодарим за сигнал, но кроме вас никто не жаловался. Вы точно видели их?» Сволочи, ну какие же сволочи!

А хозяева этих псов? Заведут, а потом вышвырнут, как надоевшую игрушку. Говорят, один вовсе забил собаку бейсбольной битой. Выродок! Его бы этой битой, чтоб мозги разлетелись, лупить наотмашь, не глядя, а потом засунуть ему…

— Принцесса! Кери-кери-кери…

Чтоб ты подавилась своим «кери-кери»! И ведь удар ее не хватит. Может, хоть собаки порвут.

Спать… Надо спать…

— Кери-кери-кери…

Куда мне от этого деться? Под одеяло, с головой, как в кокон.

Нечем дышать!

Жизнь собачья

Пес спал, хоть за это можно было получить Палкой. Надо не спать, а сторожить Мешок. Но все храпели, а Мешок… Лежит себе и лежит. Все нужное из него уже вынули: и Цепь, и Палку, вон еще целая куча хлама валяется. Пес шумно зевнул, со вздохом завалился на ноющий бок.

Во сне приходил Хозяин. Настоящий, не как эти. Не грязный вонючка, что с перепою лезет лобызаться — от самого несет так, будто в нос кулаком бьют. И не визжащая баба. И уж, конечно, не трусливый ублюдок, который лупит Пса Палкой, но сам боится его до мочеиспускания. Пес умеет уворачиваться. Попробуй, попади еще по верткому заду. А когда мерзавец зазевается, так здорово цапнуть его за ляжку! Не сильно, лишь слегка прокусить кожу, чтобы на язык попало несколько вкусных капель. Еще Псу нравится, как тот визжит — тоненько, словно щеночек.

Противная баба тоже визжит, но от ее визга тоскливо. Хочется выть и сдохнуть. Поэтому бабу Пес не кусает. Но она все равно визжит — у нее же Ребенок. Ребенка Пес боится больше всего на свете. Ребенка боятся все. Даже сама баба. Хозяин бы не боялся.

Хорошо, когда снится Хозяин. Он гладит Пса. От этого сладко тянет внизу живота. Тогда Пес больше всего жалеет, что у него нет хвоста. Он бы вилял им так истово, как баба молится по утрам. Но хвоста нет. У всех псов хвосты и у сук даже. Даже у тех, кого изуродовали новорожденными, есть малюсенькие срамные обрубки. А у него нет. Он хуже уродцев.

Зато у него Цепь! Цепь!!! Слышите вы, шелудивые паршивцы?! Она гремит. Пугает посильнее вашего лая. Когда Пес кидается, она грохочет так, что вы, поджав свои сраные хвосты, уноситесь прочь. Ведь вы не знаете, какой она длины.

Пес тоже не знает. Цепь разная. Иногда она не пускает даже к поилке, а может и разматываться до бесконечности. Однажды в погоне за кошкой Пес убежал так далеко, что потерялся. Скитался не пойми сколько, никак не мог найти Дом. Цепь волочилась за ним, как кишки из разорванного брюха той самой кошки. Живучая мразь тогда еще пыталась уползти. Но от Пса не уйдешь, он перегрыз ей хребет, а сам едва не подох от тоски. Хорошо, что вонь от Грязнули вышла и за пределы Дома — словно на поводке привела.

Иногда плохое — это даже хорошо. Грязнуля провонял весь Дом — плохо. Пес часто думал, лучше бы Грязнули не было. Но лучше бы и орущей бабы не было, а лучше всего, чтобы не было Ребенка. Но кто тогда останется? Чистюля — трусливый ублюдок? Так он даже ничем не пахнет. Совсем. Он будет бить Пса Палкой, а Пес кусать его ради визга и вкусных капель. И так до бесконечности. Глупость какая-то. Пусть лучше все останется как есть. Даже вонь. Пригодилась ведь. Хорошо.

Во сне Хозяин снова погладил. Нет хвоста…

Нет хвоста, ну и пусть, зато Дом. У многих хвостатых нет никакого дома. Для чего им жить? Просто, чтобы рыться в помойке, носиться сворой, покрывать сук, сдохнуть с перегрызенным горлом… Или с голодухи, или от гнили внутри, или под колесами, или пристрелят, или спустят шкуру, или… Зачем? Какой в этом смысл, если ничего нет?

Вот у Пса — Дом и Цепь. Дом надо стеречь, а Цепь он любит. Его гордость! Ему бы еще Хозяина… Он бы чуял его за версту, носился по кругу, звеня Цепью, словно чокнутый звонарь. Он полз бы к нему на брюхе, скуля от счастья. А если б удалось хоть разок лизнуть руку, пахнущую так сладко, как не пахнет сука в течку, он бы умер от блаженства и попал в Рай. Это хорошо, что он Пес — все псы попадают в Рай.

В Раю хорошо. Там не будет смердящих, орущих и бьющих Палкой. Кто ж их туда пустит? И Ребенка не будет. Рай для умерших или убитых. Сам по себе Ребенок долго не умрет — ему еще жить да жить, и не убьет его никто. Это из-за него можно убить, как Мать убила Папашу. Правда она в этом ни за что не хочет сознаться, мол, они с Ребенком просто висели у него на шее. Просто…

Когда появился Ребенок, на шее у Папаши появилась и удавка. Его голос становился тише. Он уже не поучал, не давал советов, а если раскрывал рот, Мать затягивала удавку: «Ребенка разбудишь!». Однажды Папаша умер. Не самая плохая смерть. Псу, например, самому хотелось, чтоб Хозяин таскал его на Цепи, хоть до удушья, чтоб через натяг ощущать крепкую руку. Можно задохнуться от счастья.

В Мешке завозились. Сон пропал, с ним исчез Хозяин, словно его и не было. Псу захотелось вцепиться в Мешок, разорвать в клочья вместе с тем, кто там находился. Он вскинулся с места, но Цепь не пустила, и он, натянув ее до удушья, хрипло изрыгал потоки самой грязной собачьей брани.

1:15

Сволочные собаки! Это ж надо, только задремала… Сама вышибла бы мозги — и псу, и хозяину. Жаль биты нет.

— Вон! Пошли вон!

Надо закрыть окно.

Нечем дышать!

Треугольник

— Заткнись! Заткнись! — визжала Мать. — Тварь поганая, Ребенка разбудишь!

Она пыталась ударить Пса Палкой.

— Сучий потрох! На! Получай! Только уложила! На!

Пес уворачивался, извиваясь худым телом, но пару раз ему крепко попало. Ему б досталось больше, но тут Мать запнулась о Мешок и повалилась на пол. Улучив момент, Пес забился за груду хлама, что натаскал из Мешка Грязнуля. Мать пыталась достать его и там. Она старалась дотянуться до паршивца, ткнуть в живот или в лицо, лучше всего в глаз. Но Пес скорчился, подтянул колени к животу и защищал голову руками. Палка лишь слегка царапала голую кожу.

Криком она уже сорвала голос. Теперь горло саднило, душил кашель. В приступах она плотно сжимала ноги, но по ним все равно подтекало горячее. Сзади навалились, перехватили запястье, заломили руку.

***

Какое-то время Чистюля в бессилии наблюдал, как эта мразь размахивает Палкой. Его Палкой! Сжимает в потной ладони, стискивает липкими пальцами с чернотой под ногтями. Ему казалось, он сейчас потеряет сознание от отвращения. Но как же Палка?!

Ничего. Все поправимо. Он все стерилизует, очистит от скверны. Но сначала Палку нужно отнять, а значит, придется дотрагиваться до этой мрази. Чистюля едва подавил приступ рвоты, кинулся к Мешку — вдруг обнаружатся перчатки. Обрывая ногти, он боролся с узлом, но веревка, перемазанная чем-то отвратительно липким, не поддавалась. В ярости Чистюля пнул Мешок несколько раз. Да что толку? Так Палку не вернешь.

Он судорожно вдохнул и задерживал дыхание на время всей борьбы. Навалился сзади, перехватил запястье, заломили руку. Наконец, сведенные судорогой пальцы Матери разжались. Палка со стуком упала, покатилась в сторону. Он отскочил за ней, только тогда выдохнул:

— Это моя Палка!

Прижав к себе свое сокровище, отбежал в сторону и там теперь жадно глотал воздух.

Женщины отвратительны. От них ужасно пахнет. Чем? Женщиной! Чем же еще? Внутри у них, как в канализации — вонючие маточные трубы. Их нужно стерилизовать, заливать щелочь во все дыры. Трубы нужно держать в чистоте.

За что ему это?! Почему он заперт с самой омерзительной из всех? Даже Грязнуля в сто раз чище. Вонь от него ужасная, но от нее еще хуже. Воняет ее ор, каждое слово. А орет она постоянно. Рот не закрывает. Орет о своем выродке. Каждое слово источает запах. Воздух просто пропитан жидким дерьмом, отрыжкой и молоком. Дышать нечем!

Где взять щелочь? Негде. Он давно перетряхнул весь Мешок. Ничего подходящего. Он заперт с паршивым Псом, вонючкой и этой мразью с ее выродком в Доме, где даже нет щелочи!

Нужно чем-то заткнуть ей рот. Нет, лучше зашить. В Мешке наверняка найдется иголка и нитки. Остается только надеяться, что ее мысли вонять не будут.

***

Она сидела на полу в луже собственной мочи, качала перед собой больную руку, как младенца. Запястье вывихнуто, или пальцы сломаны, а может, и то, и другое. Очень больно! Но он касался ее. Ей еще никогда не было так хорошо!

Господи Боже, Царь Небесный! Слава в вышних… Славим Тебя. Благословляем и поклоняемся Тебе.

В следующий раз она снова утащит его Палку, пусть только рука немного заживет. Тогда она сможет сопротивляться чуть дольше — продлит наслаждение. Она улыбалась сквозь слезы, тайком поглядывала в его сторону: Чистюля тер Палку до блеска. Движения руки быстрые, без остановки.

Грязнуля выбрался из-за кучи хлама, понаблюдал за действиями Чистюли, захихикал гнусно, словно озабоченный подросток.

Спокойно стоять он не мог, его трясло от возбуждения. Он приплясывал на месте, отбивая дробь грязными пятками, увивался вокруг сидящей на полу женщины, то подбегая, то отпрыгивая в сторону. Наконец, склонился над самым ее ухом и засюсюкал:

— Не плачь, сладенькая. Не надо так убиваться из-за его Палки. Вот, возьми мою.

Он упал на колени, прогнулся, выпирая пахом прямо ей в лицо.

Она двинула ему в живот кулаком.

— Да-да, детка, вот так!

— Отправляйся в ад!

Крик сорвался кашлем. Кое-как подавив приступ, она тяжело поднялась, побрела прочь от кривляющегося пошляка.

— Куда ты, Детка? — кричал он ей вслед. — Моя палка лучше! Попробуй!

2:07

Не могу. Не могу уснуть. Думала, дело в сексе, вернее, в его отсутствии. Завести знакомство на одну ночь не проблема. Просто нет желания тащиться куда-то, быть привлекательной, смеяться над тупыми шутками, вглядываться в маслянистый взгляд: «А не извращенец ли ты, козлина?»

Ничего, стаскалась.

Не могу сказать, что было здорово. Так, обычно.

Дик или Тим… Не помню, как его звали, сказал по утру, что я спала, как сурок, даже посапывала. Чертов придурок! Это он храпел как боров. Я всю ночь глаз не сомкнула. Еще спросил, увидимся ли снова, наивный идиот. Нет, не на ту напал. Сначала эти встречи по пятницам, потом глядишь, а по дому уже носки разбросаны и круг унитаза вечно поднят, и вот уже глазом моргнуть не успеешь: «Куда это ты собралась, дорогая? А кто будет смотреть за детьми?» Нет уж, дорогуша, ты меня на цепь не посадишь. Заведи себе собаку, ей выноси мозги.

О прекрасном…

— Господи, за что караешь? Избави мя, помилуй мя… — она пыталась креститься, но распухшие пальцы никак не собирались в молитвенном жесте, рука не слушалось. Приходилось придерживать ее здоровой левой. Узрев в этом кощунство, она в отчаянии твердила «Отче наш», не замечая, что уже перешла с шепота на крик.

— Закрой свой поганый рот! — орал Чистюля. — Сука!

— Где? Где? — Пес выскочил из своего укрытия так резво, что куча мусора стала осыпаться с краев.

— Ах ты, паршивец! Чтоб тебя… — Грязнуля кинулся поддерживать груду хлама, игнорируя риск быть погребенным под мусорным оползнем.

До Пса дошло, что речь шла о Матери. Он почувствовал себя обманутым и обиженно заскулил:

— Это не сука. У нее даже хвоста нет.

— Так у тебя его тоже нет, — прокряхтел Грязнуля. — То, что спереди, не хвост.

— Зато у меня есть Цепь! — огрызнулся Пес.

— Зачем? — Грязнуля замер, широко расставив ноги и упираясь растопыренными руками в накренившуюся свалку. Спор захватывал не меньше, чем поддержание порядка в хаосе, пусть даже спор с Псом. И он, вывернув шею, напирал вопросами:

— Вот ответь, зачем тебе Цепь?

— А зачем тебе мусор?

— Где ты видишь мусор, животное? Это искусство!

Едва груда приобрела малейшую устойчивость, Грязнуля опять засуетился вокруг.

— Только погляди, — он что-то вытаскивал с самого низа.

Ему снова было нелегко: извлекая с одной стороны, приходилось удерживать с другой, и он бросал начатое, бежал подхватывать рушащееся нагромождение, подпирал спиной, подставлял плечо, ловил валящиеся со всех сторон предметы и пытался пристроить их на склонах мусорной горы. Это походило на копошение муравья, который не знает, за что хвататься: спасать гибнущие личинки или восстанавливать разворошенный муравейник. Осторожно он вынимал из завалов одну за другой картины в позолоченных рамках или просто холсты, натянутые на подрамники, расставлял их перед Псом.

Пес силился понять, чем так восхищается Грязнуля.

Тут все замазано черным… Ну, может, ему нравится черный? Он же Грязнуля, в конце концов.

Рядом кроваво-красный круг напирал на грязно-зеленый треугольник и, пожалуй, поглотил бы его, но черная линия нарушила его целостность. Круг проиграл, а что это значит, Пес все равно не понимал.

Груда пошатнулась в очередной раз, посыпалась. Из под завала выглянул угол картины. Пес сам аккуратно вытащил ее. С картины улыбалась некрасивая женщина. Едва-едва, только уголком рта, словно ей приятно видеть Пса, но это секрет, который она выдавать не собирается. «Хозяйка», — подумал Пес и почувствовал пустоту внутри и на конце копчика одновременно.

— Да убери ты это!

Грязнуля выхватил «Хозяйку» и отбросил в сторону. Рассердившись, Пес куснул его за плечо. Палка Чистюли ударила поперек бедра, Грязнуля просто дал пинка:

— Вот глупая скотина! Посмотри лучше на это!

На белом фоне вкривь и вкось контур какого-то четвероногого с кривыми передними лапами, задние напоминали хвостовой плавник дельфина. По всему полотну хаотично разбросаны цветные точки. Одна из них заменяла глаз. На боку пятно цвета запекшейся крови. Другое чернело в левом углу полотна.

— Что это?

— Собака, тупица, разуй глаза!

— Это не похоже на собаку. У нее нет хвоста.

— У тебя тоже нет.

— Это Ребенок рисовал?

— Все мы — дети, а настоящие гении и подавно.

— Кто сказал, что это гений?

— Знаешь, сколько она стоит?

Но Пес не слушал, он отправился рыться в мусоре, хотел еще раз взглянуть на Хозяйку.

2:52

По мне словно асфальтоукладчиком проехали. Я совершенно плоская, двумерная. Меня будто вырезали из бумаги, только еще тоньше листа. И лицо помято, или нет, даже надорвано в уголке рта. Это что вообще такое? Сон? Кошмар? Но я же не сплю!

Голоса

— А-а-а! У-у-у-у!

— Не дали ребенку поспать! Сволочи! Ну какие сволочи!

— Заткнись, сука!

— Где? А эта…

— Только уложила!

— Детка, что ты несешь, он спал три дня. Дай ему грудь, что ли. А потом мне.

— Гори в аду!

— Заткнись, сука!

— У нее же нет хвоста.

— А у тебя?

— А-а-а …

Мать и дитя

— Ну все, все. Хватит уже. — Мягко, но непреклонно она отстранила вихрастую голову от груди.

— Я есть хочу, — гнусавил Ребенок.

— Ты поел достаточно. Молока больше нет.

Лицо плаксиво скривилось.

— Нет-нет, только не плачь.

— А-а!

Крик хватал за сердце. Мать металась по кругу в поисках чего-нибудь, что остановит плач.

— Куда же подевались игрушки?!

— У него не было игрушек.

— Как это не было? Он же Ребенок. У него должны быть игрушки. Это Грязнуля утащил их в свою кучу.

— Да ты с ума сошла, дорогуша! Зачем мне какое-то барахло?

— Врешь, всегда врешь!

— А-а-а!

— Заткни своего выродка, или оба отведаете Палки!

— Тише, малыш, тише. А то дядя рассердится, и нам попадет.

— Попадет? — мальчишка тут же перестал орать, в голосе зазвенели насмешливые нотки. — От него? Он же педик.

Мать ахнула. Чистюля побелел, затрясся, сжимая Палку.

— Педик-педик, — дразнил мальчишка, прыгая точно мартышка.

— Вот что, — Мать пыталась ухватить сына за руку, — пойдем-ка поиграем с собачкой?

— С настоящей?

— Конечно. Пес! Песик, иди к нам, мы хотим с тобой поиграть.

Пес не хотел играть, но Мать, сложив губы трубочкой, посвистела, и он не смог ослушаться.

— Это не собака.

— Как это? — растерялся Пес

— Вот так. Какая ты Собака? Ты — голый мужик. Тут все голые мужики. А тот, с Палкой, еще и Педик.

— Матерь Божья! Откуда такие слова? Я тебе вымою рот мылом.

— Лучше вымой этого педика.

— Я чист! — взвизгнул Чистюля.

— Грязный педик! Грязный педик!

— О, господи! — Мать закрыла лицо рукой.

Грязнуля давился со смеху, показывал пацану большой палец.

— Это ты его научил? — Мать накинулась на Грязнулю.

— Что ты, Детка, в мыслях не было!

— Он! Это он! — мальчишка тыкал пальцем в сторону Грязнули.

Мать пришла в бешенство. Грязнуля пытался ее остановить, но в нее словно бес вселился. Полотна летели во все стороны, она топтала их, рвала, ломала рамы.

Рыдая, Грязнуля ползал на коленях, умолял не делать этого, бросался под ноги, защищая картины своим телом. Теперь он походил на червя, что вылез из земли во время ливня и корчится в предсмертных муках.

Пес свернулся клубком и закрыл лицо руками. Он лежал так и молился, чтобы Хозяйка уцелела, а потом он найдет ее и спрячет. Куда? Да хотя бы в Мешок.

Пользуясь тем, что Мать оставила его без присмотра, Ребенок пытался выхватить Палку из рук Чистюли. Тот оборонялся, уворачивался, как Пес от побоев, отбегал в сторону. Но это лишь подзадоривало гаденыша. Ручонками, перемазанными в чем-то липком, он дотрагивался до Чистюли снова и снова. Это было невыносимо. Чистюля сам не уловил момент, как и когда Палка в его руке взметнулась и опустилась, задев маленького засранца.

— А-а-а!

Крик пронзил Матери сердце. Она обмерла, стоя на одной ноге, подняв другую, чтобы опустить каблук на очередную мазню. А потом рванулась к своему орущему дитя, брошенному на произвол судьбы, ею — преступницей, ехидной. Она бежала со всех ног, но оставалась на месте. Под ней словно прокручивалась лента беговой дорожки. Она уже не могла дышать, ноги отказывались переступать. Упала. Бог смилостивился, повалилась она прямо около рыдающего дитя. Вскочив, заключила его в объятия, прижала вопящим ртом к груди, лихорадочно ощупывала тело, лепеча что-то бессвязное. Переполненная гневом, оттолкнула страдальца и кинулась к Чистюле, вырвала Палку и отшвырнула в сторону.

Пес лишь на полпути осознал, что сорвался с места и несется за летящим предметом. Добежав, он схватил Палку в зубы и, захлебываясь от внезапно накатившего счастья, понесся назад. Но там его ждала вовсе не Хозяйка, а орущая баба. Ребенок, глядя на Пса с Палкой в зубах, перестал вопить, засмеялся визгливо, захлопал в ладоши, как несмышленыш, и потянулся за принесенной добычей. Пес не мог этого позволить. Он должен отдать Палку Хозяйке. Но Хозяйки нет, а Ребенок уже ухватился за концы двумя руками.

— Дай! Отдай сейчас же! — в голосе появились нотки истерики.

Пес не сдавался, Ребенок дергал. Зубы Пса заскрипели. Неизвестно откуда у мальчишки взялось столько силы, но со следующим рывком Палка вырвалась изо рта вместе с верхними резцами. Двумя крепкими ударами Ребенок вышиб побежденному еще несколько зубов. Пес завыл, заливаясь кровью. Мать ликовала:

— Какой ты сильный!

— Ма, нам больше не нужна такая собака. У нее не было хвоста, а теперь нет и зубов.

Чистюля подхватил упавшего Пса под руки, отволок к груде мусора. Грязнуля никак не отреагировал на истекающего кровью. Он прижимал к себе уцелевшее полотно с кривоногой собакой.

Дрожащей рукой Пес потрогал Цепь. Цепь была на месте. Он улыбнулся беззубым ртом и намотал себе на шею несколько витков.

3:36

Ребенок! Где ребенок? Господи! Где мой мальчик? Да что ж это! Его похитили. В полицию! Надо звонить в полицию. Телефон! Черт! Мой мальчик! Мой ма-а…

— Полиция? Ребенок… У меня пропал ребенок!

— Да…

— Да, это я…

— Да я! Я — Дороти Смит… У меня ребенок…

— Да приезжайте скорее, черт вас дери!

— Как звонила?

— Что значит на той неделе? На той неделе пропал?

— Как не было ребенка?

— То есть, вы хотите сказать, что уже неделю ничего не делаете?

— Никогда не было? Как это? Я не понимаю.

— К какому врачу?

— Да что вы… Что вы себе позволяете? Я буду жаловаться! Вы не мо…

Сволочи! Ну какие сволочи! Мой мальчик… Его украли, я знаю, а эти сволочи… Приснилось… Да какой, к черту, сон? Как такое может приснится?

Я что, похожа на ненормальную?

Что мне делать?!

Голоса

— Ма, ну ма!

— Что, радость моя?

— Там кто-то есть.

— Да здесь полно народу, не продохнуть.

— В Мешке, старая дура! Кто-то пытается вылезти наружу.

— Не подходи! Вдруг там дьявол.

— Какой к дьяволу дьявол? Бога-то нет. Там, наверное, другая собака. Эй, педик, развяжи-ка Мешок, а я покараулю рядом. Если там дьявол, как говорит Ма, я так отделаю его Палкой, что мало не покажется.

— Какой ты у меня сильный!

52:03

Я не знаю, где я. Не знаю, что делать.

Корчусь, пытаюсь ползти, словно гусеница. Нет, бабочка, которой оторвали крылья. Наверное, так же больно. Пальцы сломаны. Запястье тоже. Больно везде, словно пинали ногами, даже в лицо. Нечем дышать. Страшно до ужаса.

Голоса. Темнота и голоса. Они говорят ужасные вещи! Это отвратительно. Грязно, непристойно. Кто вообще говорит о таком вслух? Не могу это слышать!

Сама хочу кричать. Челюсть болит ужасно, наверное, зубы выбиты. Язык не ворочается. Даже стона нет, только сип.

Нечем дышать, совсем нечем дышать. Я умираю. Скоро это закончится, в Раю не будет боли. Какой к дьяволу Рай, бога-то нет. Я жить хочу, дышать. Дышать! А-а!

Господи, за что? Что мне делать?

Нет, я не бабочка. Даже истерзанная бабочка — это что-то состоявшееся. Природа закончила акт творения, все решила за нее, ей не нужен кров, даже пища. Лишь быть прекрасной, чтобы слиться с красотой цветка, да так, что тупой, прожорливый хищник не различит границ красоты, что партнер не устоит перед прелестью и продолжит великий замысел бытия — жизни ради жизни. После этого не страшно гибнуть, пусть в муках.

А мне страшно. Страшно, как личинке в коконе, которая больше не гусеница, бесполое и бессмысленное, жующее ничтожество. Но кто? Что там, за пределами кокона? Кем стану, когда треснет оболочка? Что ждет? Что делать?

Больше не могу это выносить. Пусть будет, что будет, только не эта удушающая темнота. Надо наружу. Пусть навстречу смерти. Я все равно погибну, если не разорву оболочку.

Треск покровов заглушил голоса, но после они только усилились:

— Изыди! Изыди, сатана!

— Заткнись, сука!

— Как ты назвал Ма? Получай, грязный педик!

Звук ударов. Крики боли. Хруст и мерзкое хлюпание. Предсмертный хрип.

— Какой ты сильный!

Свет режет глаза. Все, что можно разглядеть, лишь размытые фигуры.

— Хозяйка! Хозяйка!

— Уйди, тупое животное, это моя сладкая девочка.

— Сатана!

— Пошли все вон, пока я не вышиб вам мозги, как этому грязному педику. Это — моя новая Собака. Дай сюда Цепь!

Собаке собачья смерть

Пес умер. Умирать нельзя, надо сторожить Мешок. Но Мешка больше не было, как не было хвоста и зубов. А теперь отняли Цепь. Он не мог больше сторожить этот Дом. Надоело до смерти. Не хотел и не стал. Умер.

Цепь свисала сверху. Такая длинная, конца не видно! Пес наматывал ее на шею, виток за витком, так и поднялся в Рай.

На облаке сидели Хозяин и Хозяйка. Он хмурился, а она улыбалась, едва-едва, чтобы не было заметно, как Она рада видеть Пса:

— Стой ровно, не крутись, я тебя нарисую!

Но Пес не мог стоять, ему не терпелось посмотреть.

— Ну вот, вкривь и вкось… Потому что ты крутился!

— Подумаешь, зато одна из самых дорогих картин в мире!

Хозяйка расплылась в улыбке.

Почему Хозяин не рад? А, мерзкая тварь у него на руках. Нет ничего отвратительнее кошек. Они воняют хуже Грязнули. Эта еще и шипит. Видно, мало ей кишек наружу. Надо было в клочья…

Хозяин гладит кошку. Наверное, у нее сладко тянет внизу разорванного живота. А Пес поджимает хвост. У него есть Хвост!

Любовь и…

Обхватив себя руками, она мерно раскачивалась, словно убаюкивала дитя, напевая на мотив колыбельной слова мотивы:

— Отче наш, иже еси…

— Детка, прекрати это, — еле шевеля языком, пробормотал Грязнуля. — Даже Пес знал, что там никого нет.

— Царство ему небесное, а тебе гореть в аду.

— Вот скажи, о чем ты молишься?

— Мы должны что-то делать.

— Что?

— Не знаю, может, выбраться отсюда. Господь услышит меня.

— И куда ты пойдешь? Одна, с ребенком?

— Мой мальчик связался с блудницей. Как мне уберечь его от греха?

— Апорт, собачка. Принеси мне Палку. Неси Палку, мерзкая сука, или отведаешь ее, как грязный педик!

— Ты видишь это? Это разбивает мне сердце.

Он не смотрел, куда она указывала кивком, что он там не видел. Какая разница, даже если бы Ребенок выращивал кактусы, у нее все равно нашелся повод для переживаний.

— Как я могу помочь, детка?

Она посмотрела так, будто видела его впервые:

— Ничто не дается просто так — Богу нужна Жертва.

Палец выброшенной вперед руки указал на молодую женщину на Цепи. Та уже давненько выбралась из Мешка и теперь ползала на четвереньках, бессмысленно шаря руками перед собой, словно пыталась нащупать на полу что-то нужное.

Грязнуля только кивнул.

Он долго возился с костром, никак не мог развести огонь. Наконец, полотна принялись. Дым пошел такой, что черти в аду Детки обзавидовались. Он попятился, размазывая по лицу то ли слезы, то ли сопли, то ли от дыма, то ли…

— К чертям! Все к чертям!

Главное, чтобы Детка была довольна. А это, пожалуй, самое трудное. Все эти разговоры, про спасение дитя, про жертвоприношение — пустой треп. Детка просто не чувствует себя удовлетворенной, хоть медом ее обмажь, будет, как в дерьме сидеть.

Но она — смысл его жизни. Все это вокруг, эти бесценные шедевры, они ногтя ее не стоят. Да, она, как ребенок, грызет ногти. Сплевывает маленькие огрызки плоти и снова тянет в рот палец. А он… Он готов разорваться для нее на части…

…И разорвался.

Один продолжал ломать рамы, рвал холсты в клочья — все летело в огонь.

Другой подошел к своей Детке, тяжело опустился рядом, пристроил голову ей на колени. Она запустила пятерню в его сальные космы, нежно перебирая слипшиеся пряди, игриво наматывала волоски на пальцы. Затем зажала в кулаке пучок волос, потянула.

Тот, что у костра, обернулся на крик боли, лицо исказилось ужасом. Голова, что покоилась на коленях женщины, отделилась от тела, словно от пирога жадными пальцами оторвали кусок, и сырная начинка пополам с красным соусом тянутся следом. Плоть пыталась сохранить целостность, удержаться, пусть даже на тонких нитях тканей, на пронзительном крике, но и крик оборвался хрипом, а потом и вовсе смолк.

Оторванная голова повисла на волосах в вытянутой руке детки. В глазах застыл вопрос: «За что?»

— «Тайна любви больше, чем тайна смерти…» — цитируя самого себя, засмеялся Уальд.

Он заглянул в Дом на крики и решил задержаться.

— Тебя забыли спросить. Убирайся, ты… — и голова покрыла писателя грязной бранью.

Уальд не обиделся, не оскорбился: не имеет значения, что думает о тебе оторванная голова. Платком он вытер скопившуюся в уголках мертвого рта пену — остатки брани, затем направился к Жертве на Цепи. Та, глядя на пламя, пожирающее картины, горько рыдала.

— К чему эти слезы?

— Это же… Шедевры!

— Они стоят твоих слез?

— Они бесценны.

— Бесценны… Значит, не стоят ничего. Люди могут набить цену любой ерунде. Даже на грехе можно нажиться.

Жертва пыталась спорить, говорила много, без остановки: про память культуры, про глубокий смысл, символы… Писатель только ухмылялся. Вырвав лист из блокнота, торопливо записал: «Не стоит усматривать какие-то символы буквально во всём, что видишь. Это делает жизнь невыносимой». Записку смял, щелчком отправил в догорающий костер. Поворошил волосы на затылке Жертвы и медленно растворился в воздухе.

Детка устала держать голову, рука уже дрожала, и она отшвырнула мертвечину в костер.

37:04

Что делать, когда пожар? Звонить в службу спасения. Я и звонила. Но мой пожар внутри. Мой мозг… Он пылает. Тупая корова, диспетчер, сначала что-то мычала в трубку, потом сказала, что переадресует звонок в скорую помощь. А что они сделают? Эти парамедики просто идиоты! Конечно я бросила трубку.

Никто не поможет. Надо что-то делать.

…смерть

Грязнуля поворошил в костре Палкой, зарывая собственную голову в золу. Он слышал, что так можно готовить. Но кто будет это есть?

Долго смотрел на Палку. Она и сама много повидала: и уход Чистюли… Смешно: уход и уход, мда… И страсть Детки, даже Пес мусолил ее в зубах.

Подскочивший сзади Ребенок заломил ему руку, вырвал Палку, стал истово стирать следы грязных рук. Грязнуля пожал плечами: странная штука эта Палка — дает и отнимает. И спокойно шагнул в костер.

— Блаженны страждущие, ибо… — крикнула Мать на прощание.

— Заткнись, мерзкая сука! — завизжал Ребенок. — Не могу это слышать.

Мать едва нашла в себе силы подняться. На негнущихся ногах подошла к своему чаду, обхватила руками вихрастую голову, прижала к груди. Ей хотелось держать его у самого сердца, под которым носила когда-то. Она прижимала его так сильно, что грудина хрустела, груди сплющивались, раздавливались под напором твердого лба. Ей хотелось втянуть его в себя через молочные протоки, втереть, впитать порами кожи. Обратно внутрь. Под сердце. Ребенок задыхался в объятиях, но высвободиться не получалось. Из последних сил он молотил кулаками, нанося бесполезные удары, куда мог попасть. Палка давно выпала из ручонок, откатилась в сторону, ноги отплясывали агоническую тарантеллу. Наконец, тельце обмякло. Мать рухнула на пол, втянула мертвое дитя к себе на колени и умоляюще посмотрела на Жертву. Та поняла без слов, как понимает женщина женщину, с полувзгляда. Палка взметнулась и опустилась на голову Матери. Еще и еще, снова и снова… Остановилась, когда пальцы, сведенные судорогой, не смогли ее больше удерживать.

Стук упавшей Палки стал последним звуком в Доме. В полной тишине, Жертва забралась в Мешок.

12:14

— Доктор, большое вам спасибо! Их больше нет.

— Что ж, это прекрасно — лекарство работает. Нет голосов, и теперь-то вы знаете, что делать?

— Да, теперь знаю.

Бита взметнулась и опустилась. Снова и снова, еще и еще. Стену кабинета, что напротив окна, покрыл причудливый коллаж из кровавых брызг и ошметков мозга.

Безусловно, шедевр! Немного экспрессивно, но знали бы вы, сколько это будет стоить!