Море песка

Солнце печет невыносимо, страшно хочется пить. Голова плавится, поспать бы...

Пить.

Как же задолбало все... Забрать что ли «секретную» флягу? Здесь такой дефицит воды, что своими драгоценными запасами нельзя разбрасываться. Местные от этого дефицита уже совсем ополоумели: пьют (а точнее едят) какую-то жижу, в которой песка и то больше чем воды. Когда пропорции частей оказываются равными, хвастают — вот, говорят, чистая вода. Забыли уже, видать, что это такое. Они, небось, думают, будто бы живут на берегу моря, и рыжие барханы вокруг города — это ленивые волны, неспешно затопляющие улицы.

Странно, следуя такой логике, надо было уже давно кричать о потопе, но ведь никому и в голову не приходит. Страшно подумать, как их языки, глотки, и желудки выглядят изнутри, что с ними творится, если они ежедневно сжирают столько песка?

С кончика носа падает огромная капля пота и испаряется в воздухе.

Покажи я им сейчас воду, даже не такую как во фляжке, а настоящую, чистую — не поймут, что перед ними: ей-богу, не поймут. Назовут лжецом и шарлатаном, скажут, что хотел их отравить.

Идиоты!

Ну что, какие у меня есть ещё варианты? Да собственно никаких. Да, собственно, нашёл, о чем мечтать — о вариантах! Помечтай ещё о возможностях, идиот!

«Мы про вас помним, главное, продолжайте выходить на связь».

Ну хоть часы, вроде, зарядились, на пару суток хватит. Можно будет развлекать Махару всякими глупостями из аутнета — сохраненного, конечно, мало, ну хоть карты, вроде, загружены — покажу ей историческую родину. Она будет охать, смеяться и кокетничать.

В городе электричества нет совсем: похоже, что весь возможный прогресс жители однажды собрали в мешок, вынесли к чертям за пределы города и запихнули в идиотское строение. "Приёмная башня".

Зарядить устройство — час пешком по раскаленному песку до башни. Получить вменяемую медицинскую помощь? Найди того, кто ради тебя сюда попрётся. Просто связаться со столицей, потому что ты загнулся от скуки и хочешь унюхать хоть какое-то подобие цивилизации? Дорога ждёт!

Застрял на этой несчастной планетке по ошибке и ищешь способ не то чтобы вернуться —выбраться из этого раскаленного омута? Не теряйся и почаще выходи на связь. Когда-нибудь повезёт.

Они башни-то хоть на картинках видели? Ничего они не видели.

Тоже мне, башня.

Ну что, пора обратно. Надо бы голову плотнее замотать, а то скоро в зенит выйдет второе солнце и это все станет совсем невыносимым.

Кто там любит рыжих? Тут весь мир рыжий. Обгорелые рыжие дома на фоне жёлтого неба и такого же рыжего песка. Вездесущего и настойчивого.

Улицы похожи на лабиринт — чтобы ветер в нем заблудился и потерял свою силу. Я обошёл здесь все и готов держать пари, что знаю этот лабиринт лучше местных — местные ничего не знают, у них мозги уже давно закипели сварились, ещё пару поколений назад и новые люди рождаются уже со сваренными.

В подворотне дети закапывают друг друга в песке и громко смеются.

— Сегодня мы играем в похороны! — кричит мне чумазый пацан. 

— И где труп?

— Алик, вон он валяется! 

— Ммм... от чего же он умер, ваш Алик?

— Выпил слишком много воды!

— Чистой? — это ведь хорошая шутка, актуальная: человек сошёл с ума от одного только вида чистой воды и выпил ее столько, что умер...

— Нее, с песком. Наглотался песка и его к земле придавило. Слышите, он хрипит? Алик, похрипи!

Из песка вырывается детская рука, рассыпая золотые песчинки. Алик послушно хрипит, детвора — в восторге.

— Ну и какой же он после этого хрипа труп? Его же к врачу надо, если он хрипит!

— У врача он уже был. Теперь его несут на кладбище.

Видел я местное кладбище: точь-в-точь город, только «домики» раз в десять меньше. Ну и кладбище, в отличие от города, растёт.

А дальше идут торговые ряды, и тут все ещё веселее. Продают воду, еду и одежду, все одно и то же, но в разных комбинациях. Продавцы рвут глотки, клянутся, что их вода самая чистая, только нет же, все — песок. Из еды в основном каракатицы: сушеные, вяленые, и, дорогущее разнообразие для праздников — вареные. Для изобретательных гурманов, готовых самостоятельно поэкспериментировать (и не добиться ничего нового) достаточно оглянуться по сторонам: эти каракатицы повсюду. Опустил руку в песок и выловил. Люди уже лет сто их жрут по три раза в день, а им хоть бы хны. Интересно, сколько здесь было каракатиц, когда прилетели первые переселенцы? Может быть земляне захерачили к чертям чудесную цивилизацию каракатиц?... Есть ещё, конечно, змеи, не земные, но суть та же — коричневая трубка шипит, извивается и кусается, спасая своё существование. На вкус сносно, встречается редко.

— Марк! — улыбается мне во все свои испорченные зубы Галиб, — Марк, подходи, выпей моей воды! У меня, не поверишь, что сегодня есть! Ты такого точно не пробовал!

Что, неужели какая-то новая пропорция песка? Измученно улыбаясь, протискиваюсь к прилавку — местные узнают меня и двигаются следом.

Галиб протягивает свои огромные сухие ручищи и доверительно распрямляет ладони. Там лежит изюм. Или какие-то другие сушёные ягоды.

— Марк, давай, попробуй!

Я послушно беру несколько ягод, и любопытная толпа, затаив дыхание, следит за руками.

— Ну как?

— Вкус детства! — говорю я, отплёвываясь от песка.

— Воот, а я на этом вкусе твоего детства воду настоял! Изысканный привкус!

Пока несколько голосов вразнобой требуют у Галиба «вот того же самого» просачиваюсь сквозь толпу и утекаю подальше.

В глазах уже рябит от этого рыжего золота. Тут ведь в округе нет зелени, никакой свежести — холодные цвета есть разве что в одежде, и это чертовски дорогие тряпки.

Краситель делают из каракатиц, но технология слишком замороченная и затратная. Завернешься в синее покрывало и все видят: ты — элита. А воду все равно пьют одинаковую, с песком. Хоть в желтых тряпках, хоть в синих. Вот тебе и элита.

Я подарил такую Махаре, синюю, под глаза, она теперь обновку не снимает, собственноручно жарит мне свежих каракатиц и зыркает трепетным взглядом — как просто растопить женское сердце.

Хотя тоже ведь, ну как подарил... Денег у меня нет от слова совсем. Ну то есть они конечно есть — покоятся себе на виртуальных земных счетах и местным от них ни холодно ни жарко. Собственно им ни от чего не холодно — и от всего жарко. Но человек, свалившийся с неба — событие интересное, и они мне покоя не дают, все хотят прикоснуться, все хотят помочь, и дарят всякую чепуху, кто что может. Мне от этой чепухи не всегда легче — я ее передариваю. А они радуются. Наверное, каждый ждёт, что круговорот подарков замкнётся именно на нем. Может, местная традиция? Ха, тут всего одна традиция — жрать песок .

Но они все равно смотрят на меня, как на чудо. «Человек с неба! Человек с неба!» если я когда-нибудь отсюда вырвусь — обо мне ещё песни будут петь, точно будут.

Человек с неба чувствует себя отвратно, потому что который день не может по-человечески вымыться, напиться и потупить в аутнет, как нормальное цивилизованное существо. Приходится развлекаться прелестями каменного века — прогулками и живым общением.

Кто-то трогает за плечо, увереннее и смелее, чем рыночные зеваки — это Махара.

Монолитное холодное пятно на фоне всего этого золотого мерцания. Напряжённо всматривается в мое лицо, разглядывает, ищет там ответы, которые я не скажу ей вслух.

— Ты где был? Тебя Галиб ищет, волнуется, что-то там для тебя отложил...

— В башню бегал. «Не пропадал» и «выходил на связь». 

Она ощутимо напрягается и крепко сжимает кулаки.

— И как? Появились новости?

— Через неделю говорят будут. Может, даже хорошие.

— Ты наверное нервничаешь, так долго ждать?

Ловлю ее пристальный выжидающий взгляд и невольно улыбаюсь.

— Да чего мне волноваться? У меня ж тут все неплохо. У меня тут все хорошо!

Я почти слышу тот камень, который падает с ее души.

— Мама там стол накрыла, зовёт тебя...и ещё просила чтоб ты помог воды принести... Ты чего так улыбаешься? — спрашивает, хотя ведь прекрасно знает — чего. И я вижу, как напрягаются уголки ее губ, пытаясь сдержать улыбку.

— Да вот смотрю по сторонам, вижу все это и думаю: не уезжать бы отсюда никуда...

— По каким сторонам? Дальше носа своего не смотришь! — говорит с напором, но смеётся.

— Отчего же, случается и дальше. 

Она крепкой хваткой ловит мой локоть — давай, мол, пошли.

На нашем пути обвал: хиленькие навесы на центральной площади не выдержали количества песка, дома нырнули по самую крышу. Люди копошатся, откапывают двери и окна. Кажется, они даже не расстроены — кажется, им это привычно.

Я подаю своей спутнице руку, чтобы помочь пересечь затопленную площадь, а она смеётся и руку принимает, но помощь нужна скорее мне. У местных словно центры тяжести как-то под другому распределяются — они не идут, они плывут по песку.

Дети тоже тут как тут. Ныряют в песок с низких крыш, с разбегу, и ползают в нем, как каракатицы.

Привыкли.

Надеюсь, я не привыкну.

— Что-то они сильно весёлые.

— А чего им расстраиваться? Оно ведь, если не сегодня, так завтра. 

— А как насчёт того, чтобы соорудить что-то... надёжное?

— Неужели у вас на Земле нет такого? Нет сложностей? Бури, потопы... 

— Случается, но у нас надежные дома. Из которых можно не выходить в случае чего.

Она смотрит на меня с непониманием.

— Я же специально для тебя карты загрузил! Дома покажу! Обычно все необходимое — еда, работа, отдых — в пределах дома. А для всего остального есть аутнет.

— Я бы с ума сошла — из дома не выходить. Ты же оторван от мира!

— Я тут у вас из дома вроде выхожу, а от мира все равно оторван.

— Ну и что там такого, в этом твоём аутнете?

— Не знаю... Жизнь... 

— И какая ж там жизнь?

— Да какая захочешь. Вот буквально так: какая захочешь.

— И тебе там нравится? Ты любишь Землю? Или где ты живешь — на земле или в своём аутнете?

— Ревнуешь?

— Скорее, сочувствую

— Давай ещё посоревнуемся, кто кому больше сочувствует, а?

Возле нас приземляется несколько мальчишек, кто-то, судя по звукам — не совсем удачно.

– Капитан Алик! Нас поглотила буря, мы не сможем вылететь отсюда! — кричит дитё в своё запястье – видимо, там воображаемые часы.

— А надо было лететь со мной!

Они строят оборонительные крепости из песка, стреляют друг в друга из глиняных черепков.

— В переселение играют! — умиленно объясняет Махара мне на ухо.

В их ожесточенных схватках сложно разглядеть логику, до меня долетают только обрывки фраз:

— У меня зеркальный меч!

— Ну ты тупой, зачем тебе зеркальный меч?! Он же сломается! Где твой бластер?!

— А ты попробуй, какой он острый!

— Господа, земляне, у нас нет выбора! Капитан Кель сегодня утонул в кислотном дожде!

— Да нет же, на него напасть должны были!

— Ну, короче, на него напали, он сбежал и попал под дождь. И это, расплавился!

Ну уж нет, погода с оппозиционерами не борется. Земляне — народ цивилизованный, и если кого-то эти порядки оскорбляют — вперёд, вас никто не держит, а прекрасный бездонный космос — ждёт. Другое дело, если никто не хочет уходить...

Эх, Алик — хорошее повышение, с трупа, до предводителя восстания. Обычно наоборот.

— Земля — хищник!

— Мы будем драться за свой новый дом!

Мы наконец-таки сбегаем из зоны военных действий и входим в коридорчики лабиринта. Жара спадает. Я бы сказал — наступает вечер, но тут, под двумя светилами, и несколькими спутниками получаются странные, рваные сутки. Названия привычные, но условные. Это не вечер, это дневные сумерки, после которых, вопреки моим ожиданиям, не наступает ночи.

— Земля — хищник? Кислотные дожди? Откуда они этого понабрались?

— А все не так? — робко переспрашивает Махара.

— Я бы ответил, что все зависит от ракурса, угла зрения, но даже не знаю как надо извернуться, чтобы увидеть землю такой..

— Нас учат про кислотные дожди... 

— Да вы завидуете просто!

— А что, их нет?

— Я не попадал. И никто из моих знакомых не плавился.

Она засмеялась. 

— Ну, это ясное дело: вы же сидите в своих надёжных домах и не выходите. Может там давным-давно кислотные дожди все поплавили, а вы и не в курсе, а?

Дома темно и даже в какой-то степени прохладно. Махара тут же снимет платок с головы и привычным движением кидает на лежанку, разувается и подвязывает волосы. Кричит что-то матери в другую комнату, но я не слышу, что именно, я слежу ее силуэтом в мерцающим в полумраке. Ее движения похожи на танец, на ритуал. Будничный ритуал возвращения домой. Эх, я тоже так хочу — возвращаться домой....

— Сегодня мама готовила, ей будет приятно если ты поешь у нас.

— Она сама почему не выходит?

Махара ухмыляется и молчит.

Кончики смуглых пальцев выглядывают из-под синих складок, и мне кажется: если схватить ее за запястье и потянуть на себя, она вынырнет из глубин одежды, как русалка из моря, вынырнет свободная, чистая, обнаженная... что она там носит под этими тряпками?

— Ты когда-нибудь видела море?

— Сдалось мне твоё море! Куча воды, а пить нельзя — глупость!

— Убедила, правда глупость, хорошо. А скажем.... лёд? Ты видела когда-нибудь лёд?

— А это что такое?

— Твёрдая вода! 

— Твёрдая? Ну нашёл чем удивить!

— Да не от песка твёрдая, от холода. Когда становится холодно, по-настоящему холодно – вода твердеет. И если она была чистой — то лёд этот ярко-голубой. Как.. вот как у тебя глаза.

Махара слушает, почти открыв рот.

— Врешь ты все!

— Клянусь всей водой, что я пил — чистая правда... 

Она громко смеётся, пожалуй — слишком громко.

— Тебя послушать, столько чепухи расскажешь!

А сама улыбается мерцающей улыбкой и смотрит не в глаза, смотрит в душу.

— Знаешь, что? — я уже держу ее за руку, чувствую кожу, гладкую, словно бы не атакованную песком, и скольжу по ней кончиками пальцев, — знаешь, у меня есть вода, я хочу поделиться , — слова вываливаются из меня хриплым шепотом, она уже близко, так близко... Пальцы скользят по предплечью, плечу, она замерла и не двигается, даже не дышит — слышишь, вода, ты наверное такую только в детстве пила, чистая, по-настоящему...

Ее запах заполняет собой все. Запах волос, пота , что-то сладкое, свежее.. В воздухе такое напряжение, что можно гаджеты заряжать, можно приборы подключать — к чертям эту приемную башню, сейчас у нас все заработает.

—Морская что-ли? — дёрнулась, отстранилась и смеется. И опять в глаза смотрит, — так если морскую воду пить, можно с ума сойти, это я знаю

— С тобой и так можно сойти. Без воды и без соли... 

Каракатица лежит на своём круглом смертном одре и вполне аппетитно благоухает. А что, если раньше здесь было море? Бескрайний океан, который высох за миллионы лет под лучами двух солнц — одного безжалостного и одного не очень. И остались только каракатицы. Они пережили смену климата, выжили не смотря ни на что... а потом сюда пришли беспардонные гости и нагло расселись, не спрашивая разрешения. А наивные глупые каракатицы сами так и просятся в руки.

Махара не ест, она теребит край своей одежки и все так же проницательно смотрит мне в глаза.

— Мама очень хотела, чтобы ты попробовал, она добавила... — шепчет, как из последних сил.

Я, словно загипнотизированный разглядываю в полумраке ее пальцы и слышу своё сердцебиение. Опять придвигаюсь, насколько это возможно и спрашиваю на ухо:

— Что добавила?

Шёпот, почти свистящий. Губы почти касаются кожи, волосы щекочут нос. Она разворачивает своё лицо навстречу и в этом полумраке ее голубые глаза кажутся чёрными провалами.

— Тебе правда интересно?

— Конечно.

Ты — мое море. Мощное, чарующее, освежающее. Но море не утоляет жажду, это все знают. По крайней мере те, кто видели настоящее море.

Какое море считать настоящим? Здесь всего один океан — желтый, и черт с ним, что соленый — но там кислоты больше, чем соли. Он единственный, поэтому здесь все мои мечты о синих волнах не более, чем фантазия. А ещё здесь настоящие океаны песка. Подкинуть бы кому идейку про мировой песочный океан.

Песок повсюду, но я, кажется, привык. Привык к его занудному хрусту на зубах, привык к песку в обуви, в трусах... привычным жестом выметать его из кровати, вытряхивать простынь. Хотя зачем? Сколько не вытряхивай, на утро все равно что-то щекочет. Хотя сегодня это все-таки не песок, а нежные пальцы.

— Я вчера утром пошла к тебе, позвать на обед в гости, прихожу — тебя нет. И вроде бы понятно, что незаметно ты бы никуда не улетел, тут просто некуда деться но... я так испугалась. Подумала, что ты исчез, и все... и поверила в это. Чуть с ума не сошла.

В звенящей тишине вслепую ищу ее руку.

— Я же тебе говорил, что у меня есть запас воды? Я храню его в..

— А с чего ты решил, что я такую только в детстве пила?

— Потому что здесь нет нормальной воды. Просто нет. Тут ее никто не пьёт. Все мучаются от жажды и все жрут раскалённый песок. И говорят, что это вода.

— Я нормальную пью. У Галиба обычно хорошая.

— Нет... 

— Нет?

— Мах, это не вода.

— Имей совесть, ты же тут в гостях все-таки. Прилетел такой и нос воротишь, это вода, это — не вода... У нас это вода. Тебе легко, ты вернёшься к себе... — ее голос дрогнул, — а у нас нет другого мира, у нас только этот. И мы им гордимся. Мы тут все сами сделали, все в наших руках. И мы люди счастливые, потому что мы — свободные

Выпалила, как из пулемета. Давно, видать, речь готовила... свободные, говоришь?

Ну да, ну да, свободные... От регулярных поставок из столицы. От внятной медицины. От бремени выбора!

— Папа говорил, там на земле всех уже давно сожрал капитализм!

— Ну как сожрал, кому-то повезло и он его выблевал, и даже не переварил... ты же, надеюсь, знаешь, что капитализм, это не огнедышащий дракон?

— А что такое «дракон»?

Я пытаюсь ей объяснить, но она не слушает. Смотрит в потолок, кусает губы, формулирует свою следующую ценную мысль:

— У нас все настоящее. Честное . Люди захотели — люди построили. Без этих вот ваших игрищ.

Она не знает Землю. Махаре досталась призрачная родина, существовавшая только в рассказах ее покойного отца, который покинул голубой дом ещё в горячке юности и большую часть жизни прожил в этих песках. Той Земли, откуда он сбежал, давно нет. Есть другая. Не шибко радостная, но уж точно не такая яростная.

— У нас, конечно, нет вот этих штук, и конечно последние научные прорывы до нас пока не доходят, но ведь если мы встанем на правильные рельсы, мы сами дойдём до всего...

Надо же, знает даже слово рельсы... последние прорывы не доходят? Родная моя, до вас и дремучий раритет ещё не дополз!

— А где они, эти рельсы? Далеко надо идти, чтобы на них встать?

— Не близко, но... цена свободы, знаешь ли. Борьба, искренняя борьба стоит дорого!

Я вспоминаю капитана Алика и его миссию.

— О да, конечно, я знаю. Она бесценна

Я включаю свои часы и в темноте комнаты возникают чудесные голограммы: парадные портреты моих родных земель.

Я показываю ей надежные дома, и ей не верится, что они могут быть такими высокими. Ах, Маха, это ещё благополучный район — вот в трущобах, например, бескрайние ульи, которые тоже можно никогда не покидать.

Я показываю ей моря — внутри и снаружи, в бурю и штиль — и ей совсем не по себе.

— Так море, оно... синее?

— Ну иногда ещё такой зеленоватый цвет, вот смотри... а иногда и чёрный!

— Оно... шевелится?

— В нем кипит жизнь!

По её лицу понятно, что сегодня, в этой комнате ее жизнь перевернулась. Эти голограммы будут снится ей ещё много много лет... решаю добить ее окончательно и включаю ей дожди.

Махара молчит, прикусив губу. Она жадно разглядывает капли, как они в замедленной съёмке стремительно падают вниз, как расходятся во все стороны круги, разглядывает полупрозрачные потоки...

— А это можно набрать... в кружку?

— Можно ли налить дождь в посуду? Да, запросто!

И я нахожу ей изображение прозрачного стакана с водой.

— Что это?

— Вода, Мах. Это и есть вода. Чистая.

Долгожданная теплота снаружи такая ласковая и непривычно свежая. Плитка под ногами и стены домов вокруг тёплые, нежные. Днём о них можно обжечься, днём на площади можно пожарить каракатицу. Разглядываю силуэты домов и смеюсь — нелепые крыши, чтобы не скапливался песок, маленькие окна, высоко от земли одинаковые кирпичи, отполированные местным климатом почти до блеска.

Ветра нет, песок молчит.

Я иду к себе, в крошечную комнатку в общежитии, которую мне любезно предоставило местное самоуправление.

Вокруг тишина и темнота. В домах и днём темно, а ночью и подавно. Интересно, как местные спасаются от бессонницы? Мысленно пересчитывают песчинки, оставшиеся в кровати? Считают, сколько дней осталось до вертолета из столицы?

Я вот гуляю по улицам, но, судя по их пустынности, это только мой способ. Главное, пережить ещё неделю.

* * *

«Сегодня погода совсем не позволяет — мы все ещё не можем вас забрать. Вы можете выйти на связь завтра? Мало ли в какой момент ситуация изменится»

Ну что вы, конечно я выйду завтра на связь, а если понадобиться — то и послезавтра. Что мне ещё делать. У меня же столько вариантов. Ну, хоть гаджеты зарядил — в этот раз надо показать Махаре съемку водопадов, вот уж она удивится!

А вдруг завтра — правда получится? Хотя, рано радоваться — если у них получится, они увезут меня в столицу. Там, конечно, есть космодром, но неизвестно, когда меня отправят домой...

Может быть, в столице не все так плохо?

* * *

— Эй, голубки! Заходите в гости! — Галиб ловит нас в торговых рядах и зазывает к себе. У него уютно: всюду ковры, всюду странные штуки, перекупленные на космодроме у туристов много лет назад — когда сюда ещё приезжали туристы: доисторические передатчики, диковинная посуда, винтажные аппараты связи. Он наливает (насыпает) нам жидкость из темно-зеленого кувшина, ставит на каменный стол цветные миски, полные изюма.

— Где ты ягоды-то откопал? — спрашиваю нарочито восторженно — Галиб больше всего на свете любит, когда его товар удивляет

— Что, боишься, что пропустил рейс? Ха, все боятся. Не боись, ничего не пропустил. Это мои запасы, на чёрный день. Решил достать,

— А разве сейчас чёрный день? — спрашивает его Махара как-то слишком непосредственно. А Галиб слишком испуганно опускает глаза и пожимает плечами.

— Марк, как там, что тебе говорят в башне?

— Поют старую песню, но вот попросили прийти завтра — такого раньше не было. Вдруг повезёт?

Галиб торопливо кивает и приговаривает — хорошо, подождём, хорошо...

Махара заметно грустнеет и возвращает ягоду обратно в тарелку, так и не попробовав.

Галиба кто-то зовёт снаружи и он возвращает своё лицо добродушного купца из старых земных сказок и, извиняясь, выбегает наружу: выдавать, сам того не зная, песок за воду.

Мы остаёмся одни.

Махара нервничает. Она словно специально ничего не спрашивает, словно специально избегает смотреть в глаза.

— А ты не хочешь переехать в столицу?

— Я бы может и хотела.. Они сейчас не сильно наших принимают.

— Ваших? Вы же все — один, гордый народ, который строит свои города... без наших игрищ!

Махара делает судорожный вдох и заламывает пальцы.

— Поставки с каждым годом все хуже. Запасов на всех не хватает, а мы не... не автономные.

— А когда-то было чаще?

Она кивает и продолжает:

— Знаешь, мы тут сейчас ведь все так ждём, что ради тебя они отправят сюда хоть что-то, потому что последний вертолёт со столицы был... очень давно. Вдруг, они не только заберут тебя, но и нам чего-нибудь привезут...

Так вот зачем тебе человек с неба. Так вот зачем он всем остальным — хоть какая -то надежда, что о вас вспомнят, так?

— Столица ведь хорошая, богатая...

— Не думаю, что столица ваша богатая. Столица, скорее всего, такая же не автономная

— Ну почему же! У них в некоторых домах электричество. Машины есть, магазины с товарами с земли. Есть небольшой сад, полностью выращенный тут, на песке! — она загибает пальцы, с придыханием перечисляя невиданные чудеса, а я прячу улыбку за накидкой — обидится ещё, что не воспринимаю ее края всерьёз.

Отчего же не всерьез? Я ведь потому и маюсь и ною, что вполне серьёзно понимаю — мне здесь не выжить. Никому не выжить. Только поэтому и мотаюсь в башню — потому что в моем распоряжении нет других способов борьбы.

Махара протягивает мне мешочек — внутри браслет из ракушек. Говорит, на память. Говорит, надеется, что запомню это место. Эх, Махара, это место будет мне снится!

— Ракушки? Конечно, ведь ты — мое море, и это ракушки с морского дна..

— Ну ты совсем испёкся? Ракушки — они же всегда в песке. Напоминание о песках. Причём тут море?...

— Ты извини, но мой вариант мне нравится больше. Я смотрю и думаю: я нырнул, я не могу дышать, не мог отступить, но достал до дна, и нащупал, я поймал эти ракушки. Мой трофей.

Она толкает меня в плечо и то ли смеётся, то ли плачет.

* * *

Утром меня будит не жар и не песок и даже не нежные пальцы — меня будят незнакомые звуки снаружи. Я сомневаюсь, что мне это не снится, но все равно бегом скидываю свои скромные пожитки в сумку, заворачиваюсь в своё парадное покрывало и бегу на площадь, спотыкаясь на на неровной мостовой.

Так и есть: в центр площади садится вертолёт и от туда выходит человек, почти сразу замечает запыхавшегося меня и машет — это женщина, не молодая, с обветренным лицом.

— Отлично, а то не хватало тебя ещё искать! У нас с Землёй и так-то напряг, а если ты бесславно сгинешь... бегом садись!

— Вот так сразу?

— Ну а что тебе ещё надо? Через часов пять в пустыне должна начаться буря, мы ее не перелетим. Ты прости, но я так рисковать не хочу.

На площадь выходят люди — заспанные и растерянные. Они смотрят на нас со страхом и надеждой.

— А вы... вы привезли что-нибудь... в город?

— Я не капитан Кель, чтобы всех спасать, провизия и поставки — не по моей части. Садись давай, и не терпи мне нервы.

— Неужели нет даже получаса?

— Мальчик, ты наши песчаные бури видел вообще?

— Нет..

— Правильно, потому что если бы видел —передо мной бы не стоял. Там зона и так мерзкая, а сейчас летать вообще невозможно стало. Ты улететь хочешь?

— Хочу, — отвечаю я и послушно сажусь внутрь.

— Другой разговор! — она надевает обратно очки, плотнее завязывает платок, — сейчас вырвемся!

Я растеряно пристёгиваюсь, натягиваю очки, надеваю на руку браслет из ракушек. Нащупываю в мешочке записку — похоже, Махара чувствовала, что мы прощаемся.

«Ты много говорил о море, столько всего, что дух захватывало. А потом, ты однажды сказал, что я — твоё море.

Зачем? Зачем, ты мне об этом говорил, я ведь знаю, что ты никогда не вернёшься, и ты сам (от этого мне ещё обиднее) тоже знаешь. Не говори мне такого больше, пожалуйста. И своим земным девочкам, когда вернёшься домой — тоже не говори.

Я все вспоминаю, как ты сказал, что мы сидим на раскалённой земле и жрем песок. И я тогда подумала, что это точно не про меня. Моя вода чистая, у меня все хорошо, это не моя проблема.

Сейчас я поняла: я тоже жру этот чертов песок. Я бы и рада этого не делать, но я не знаю где взять воду. Я не видела такой воды, я не знаю, что с ней делать, если ты мне вдруг предложишь.

Я не знаю, что такое море — в моей жизни была только пустыня, я не знаю, я оказывается ничего не знаю.

Я дарю тебе браслет — это все, что я могу тебе дать взамен за твой сомнительный дар прозрения. Надеюсь, ты ещё придёшь ко мне завтра, и все будет хорошо, и, главное, ты не будешь больше говорить всяких глупостей и не будешь открывать мне глаза — потому что я уже больше не могу, я от этого задыхаюсь.

Твоя Махара, девочка из пустыни»

И как же мне теперь ей ответить?...

Ну вот, я ей показал все имеющиеся в моей библиотеке моря, а она причитает, что не знает... Если бы я сейчас не улетал, я бы ответил ей очень просто: море, оно ровным счетом как пустыня, только полностью наоборот.