Плывете вы

В начале апреля стало тошно до такой степени, что я просто уехала.

Улицы мои и улочки. Мои театры, картины мои, львы с разъятыми пастями. Тонущий, тонущий город.

А в голове – перевернутая голубая чаша, и знойные испанки танцуют в раскаленном мареве, поднимая босыми ступнями облака из песка. Или – мелькает в поднятой маленькой яхтой волне тугая спина дельфина. Или – вечер тих и свеж после душного дня, и над белой стеною, над листьями олеандра светят звезды другого неба.

Красиво страшно, но нельзя выйти.

Звонки и звоночки, и слухи, что экзамены отменят, и отказы – теперь никому не нужен репетитор. Бездна свободного времени, и четыре стены, и четыре книги, зачитанные до дыр, до пятен от соуса на боковых обрезах. И двадцать книг на стеллаже, купленных, видимо, для того, чтоб остаться непрочитанными. Доставка еды каждый вечер. И заперто, заперто, заперто.

Когда почувствовала, что начинаю сходить с ума, я просто уехала. Вместо запада – на восток, на первом попавшемся поезде. Уехала, уехала.

Стоя у купе проводника, с закрытыми глазами водила пальцем по маршруту. Сошла с поезда в Предуралье, на маленькой станции маленького города.

Улицы и улочки. И серые дома, и лужи в ямах в асфальте глубины неизвестной, немыслимой.

Вспомнилось, как в поезде женщина лет сорока с веселыми глазами, похожими на спелые вишни, рассказывала о татарской деревне:

- У всех свое хозяйство: куры, и козы, и утки. А по вечерам ходят друг к другу в гости. На Сабантуй девушки заплетают косы, конкурс – у кого длинней. А косы у всех ниже пояса. Бабулечки в платочках, маленькие, все закутанные. Иду по улице, встречу такую бабулечку, так защемит, нахлынет! Обнять хочется. И обнимаю. А она смеется. По-русски говорят прекрасно, а никогда, никуда не выезжали дальше деревни.

Улицы и улочки, и дома серые. Нужно ехать дальше. На автовокзале хотела было вновь, закрыв глаза, водить пальцем по расписанию – и тут увидела.

Мне пять, и я старательно проговариваю про себя алфавит. «Стоп!» - кричит бабушка. Я называю букву. Нужно вспомнить, записать на листе бумаги город, реку, животное, птицу, и рыбу, и имя. Не помню. Я, кроме зайца, ничего не помню. «Стоп! Город!» - я не знаю. «Звенигород!» - говорит бабушка. «Звенигород», - говорит мама. Дед торжествующе называет свой ответ. Возмущенно кричу: «Ты выдумал, нету такого города!».

Мне почти тридцать, я знаю по меньшей мере шесть птиц на букву «з» и еду в поселок с именем, которое, когда мне было пять, существовало будто бы только в дедовском воображении. Мне почти тридцать, поселок есть, а деды нет, и бабушки нету.

Уехать. Уехать.

***

Сняла небольшой домик, срубленный из толстых тяжелых бревен, который хозяева собирались переделать под баню. Три дня бродила по поселку, покупая рублевые жвачки в продуктовых ларьках. Немыслимо.

Не знаю, чего я ждала. Что буду жить в старом особняке, спать на диване в пустом зале с колоннами, и как-то у белых каменных ворот со львами встречу хозяев дома с мезонином? Мы будем гулять по саду, долго ужинать, и мне будет как-то по себе в этом небольшом уютном доме, и я снова почувствую себя юной и чистой…

Начало апреля. Снег сходит, и неприятное и постыдное выступает на поверхность.

На четвертый день я встретила Прохора. Наконец-то, подумала я, что-то такое земное, родное, исконное. Уехать в самую глубь, к основанию гор, где по ночам гуляют лешие, и встретить там Прохора.

Но он оказался из Москвы. Архитектор.

Забавно. Улицы и улочки. И плиты, и гранит, и циклопические здания. И всюду заперто, заперто, заперто. И он уехал сюда, где от деда достался ему домик в наследство.

Большой, высокий, грузный. Волосы светлые, и глаза серо-голубые. Чтобы пригласить меня домой, он выбрал в качестве предлога коллекцию кораблей своего деда.

Начало апреля. И сходит снег, и нам никогда уже не почувствовать себя юными и чистыми.

Оказалось, действительно, корабли. Бриги и бригантины, драккары и канонерки, клипера, и фрегаты, и барки. Половину комнаты занимала огромная витрина с моделями. Все грани этого параллелепипеда, кроме одной, изнутри были зеркалами, и казалось, что бесконечная плеяда кораблей уплывает от тебя – куда? К границе Земли, гигантскому водопаду, где бурлящие струны воды с шумом падают к тяжелым ногам черепахи?

А дальше? Куда дальше? Или снова, опять в нескончаемый бег, плавание по кругу, по шару, бесконечно, бесконечно...

Я присела на корточки, чтобы увидеть композицию так, как было задумано. Корабли плыли вдаль и, кажется, куда-то вверх, потому что нижняя стенка витрины была приподнята, и кораблей была бесконечность.

Внизу витрины обнаружилась небольшая полочка, в ней – черная тетрадь с песочно-коричневыми страницами. На каждой – набросок корабля, имена, даты и истории.

Почерк показался смутно знакомым, и неверяще замерло сердце: кораблями, уплывающими вдаль, встали передо мной книги, все с надписями на форзацах. «Анечке, за отличную учебу в четверти». Последней был четвертый «Гарри Поттер», дальше – тишина, опустошающая белизна бесчисленных форзацев. Что там за орден выдали мальчику-волшебнику и за какие заслуги, я так никогда не узнала.

Корабли вечно плыли вперед, оставаясь на месте, пахло воском и будто лампадкой, Прохор мялся позади на фоне выцветших обоев, я прижимала тетрадь к груди.

- Можно, возьму ее?

И он сказал:

- Можно.

Я поцеловала его в щеку и ушла, с тетрадью, и думала о себе, что я Похитительница Сокровищ. Как думал обо мне Прохор, я догадывалась.

***

«Нева» и «Надежда», и «Золотая лань». «Виктория» и «Санта-Мария» - что делать, раз кораблям имена достаются девичьи? «Восток» и «Мирный», «Дёйфкен», «Индевор». Водила пальцем по песочной ладони страницы, по линии жизни. «Села на рифы», «сумел пройти», «разбился», «достиг мирных вод», «остался лежать», «отлично показала себя», «отправился в долгое плавание».

Лежала и смотрела в потолок, следила, как расходятся линии трещин. Показалось, совсем не тот почерк.

На шестой день я вышла к реке.

Желтые стебли прошлогодней травы, и по песку – ко льду, а дальше – серые воды и серое небо. Слоеный берег, точно торт, испеченный ко Дню Рождения.

Я стояла, укрытая соснами, и представляла, как по серой воде корабли уходят к горизонту. Из вот этих деревьев дед Прохора создавал свои модели и называл их кораблями прошлого. Но, если имя возвращено, новый ли это корабль или все тот же? Сумел пройти, достиг побережья, остался лежать. Отлично себя показал.

Неловкое покашливание, тяжелые шаги. Прохор подошел и встал рядом. Удивительно. Была уверена, что больше его не увижу.

Река называется Сепыч, и почему-то это казалось забавным. Река, столетние дома, ржавые заводы, спрятанный среди сосен монастырь. А больше здесь ничего не было.

- Ведь ничего?

- Кхм. Видела военное кладбище?

Кладбища я не видела.

***

Снег, и грязь, и голые ветви деревьев – Прохор вел меня. Зачем он продолжает быть рядом, какие мысли, надежды роятся в его голове, я не понимала. Да мне, честно говоря, и дела не было.

- Вот.

Вот. Десятка три неправильных четырехугольников со звездами, а дальше, насколько хватало глаз, среди деревьев мелькали кресты.

- Пойду проведаю деда, - Прохор оставил меня и пошел по дорожке, протоптанной наполовину в снегу, наполовину в грязи. Глядя на его большую спину и слегка сутулые плечи, я вдруг почувствовала что-то, сама еще не понимая, что именно.

Начинало темнеть. Деревья стояли, голые и черные, и между ними, в снегу, правильными рядами – четырехугольники. Вспомнилась выставка: зал без освещения, и на полу во тьме – прозрачные многоугольники, теплички с огоньками внутри и маленькими, пристроившимися на корточках у огня фигурами людей-птиц, то ли майя, то ли ацтеков. Зеркала, бесконечная ночь, и стройными рядами – теплички, и в них по двое, по трое людей, и часто – по одному. Одному, наверное, страшнее всего плыть через эту ночь, ночь до наступления.

Вспомнила свои четыре стены, и учеников, и то, как уехала, и женщину в вагоне, и то, что если в игре, которую мы называли «города», кто-то назовет один с тобой ответ, то это плохо, и нужно стараться всегда выдавать что-то уникальное и новое. Вспомнила, что домик, который я сняла, собираются переделать под баню, что в маленьких поселках все еще есть жвачки по рублю и дома со старинными обоями, и что люди посвящают себя разному, например, кораблям или учебе на архитектора, и что может такое случиться, что ты перестаешь читать книжки про Гарри Поттера, если дарить их тебе больше некому.

Слева от меня на двух сосновых столбиках покоилась деревянная табличка с планом и списком имен. Я стояла, дрожа, одной ногой в грязи, другой – в снегу, и пыталась разобрать имена и даты, и угадывала истории.

Сели на рифы, сумели пройти, разбились, достигли мирных вод, принимали участие в нападении, остались лежать, отлично себя показали. Отправились в долгое плавание.

Послышались тяжелые шаги.

- Дочитала? – спросил Прохор. – Или только до середины?

И мне вдруг захотелось взять его за руку.