Только чернила и золочёное перо

Он двигался медленно и бесшумно в длинном тёмном коридоре, по обеим сторонам которого, слева и справа, тускло мерцали прямоугольники одинаковых дверей. Звуки отсутствовали напрочь, равно как и эмоции. В ватной тишине мысли ворочались медленно и неуклюже. Он прислушивался к себе, но не было ничего, кроме ощущения только что пережитого криза — этого облегчения после пика болезни, когда лихорадка отступает. Вялая расслабленность и тягучее безразличие — вот, пожалуй, и всё, что он чувствовал. И приглушённое желание — нет, скорее необходимость — двигаться по этому коридору.

Из-за двери слева послышался неясный шум, который заставил его остановиться и каким-то непонятным образом догадаться, что ему — сюда. Он толкнул дверь от себя — она поддалась с легкостью — и шагнул внутрь.

Комната представляла собой довольно просторный кабинет. На правой стене за плотными шторами угадывалось небольшое окно. Вдоль стен, от пола и до самого потолка, возвышались стеллажи, уставленные ровными аккуратными рядами архивных папок и книг с тиснёнными кожаными корешками без названий. Среди них виднелись фолианты внушительных размеров. Освещение не было ярким: приглушённый свет как бы струился, равномерно заполняя собою всё пространство, и мерцал мягкими медовыми оттенками, причём предметы не отбрасывали теней.

В центре комнаты возвышался массивный терракотовый стол с обитой зелёным сукном столешницей, за которым, лицом к вошедшему расположился хозяин кабинета:

— Ну что же вы, голубчик, проходите, — его бархатистый голос прозвучал тихо, но убедительно. В белом медицинском халате, этот уже не молодой и изрядно полысевший человек, глядя поверх очков в тонкой золотой оправе и не улыбаясь, рукою указывал на стул напротив, по эту сторону стола, прямо перед собой:

— Смелее, молодой человек, присаживайтесь.

Громоздкий стул с высокой спинкой оказался удобен. Посетитель сел и, особо не пытаясь вспомнить или понять, что всё это значит и для чего он здесь, вдруг ощутил, как сильно устал.

— С вами всё в порядке? — не отрывая взгляда от гостя, поинтересовался хозяин кабинета.

— Да… наверное.

Врач — так он для себя назвал этого человека — между тем открыл один из журналов и начал в нём что-то записывать чернильной ручкой с золочёным пером.

— Ваша направляшка? — врач протянул руку. — У вас в кармане.

Посетитель проследил взглядом в направлении жеста и вдруг обнаружил, что одет в светло-голубую больничную робу, один из нагрудных карманов которой слегка оттопырен. Достав из него сложенный вчетверо лист грубой жёлтой бумаги, он передал его врачу. Аккуратно развернув его, тот продолжил писать.

Неспешная размеренность событий почему-то не удивляла, но одновременно с этим, посетитель чувствовал, что в происходящем есть что-то странное.

— Задайте ваш вопрос, — врач ни на секунду не отвлёкся от работы.

— Вопрос?

— Да, что вы хотите спросить? — врач кольнул взглядом поверх очков.

Вот что было странно: вопросы отсутствовали, равно как и ответы на них.

— Что со мной, доктор?

Врач перестал писать и отложил ручку в сторону:

— Этот вопрос, милейший, настолько обширен и на него так трудно ответить, что я бы попросил уточнить, что именно вас интересует, — он сцепил пальцы в замок и внимательно вгляделся в посетителя.

— Я не вполне понимаю, что со мной происходит…

— Ну… вы, очевидно, живы. Находитесь у меня в кабинете и чувствуете себя… — он сверился с записями. — В порядке… наверно.

— Это да.

— Так, а в чём вопрос?

Посетитель знал, что вопрос где-то есть и что надо лишь найти ниточку, потянув за которую, он его обнаружит:

— Ну, я шёл по длинному тёмному коридору…

— Все там ходят, милейший. А тёмный… Хм. Вам, возможно, просто показалось.

— А, тогда, откуда я шёл?

— Ну, я полагаю, вы шли из его начала.

— А как долго?

— Видите ли, молодой человек, понятие времени — относительно, ведь так? — его голос стал чуть мягче. — Об этом ещё старик Эйнштейн говаривал, это ведь всем известно.

Ниточка оборвалась, так ни на йоту и не приблизив к вопросу. Врач вновь занялся работой, не обращая на него никакого внимания.

Посетитель хотел растереть виски руками или надавать себе по щекам, чтобы хоть как-то встряхнуться, но посчитал, что это будет выглядеть странно, и не стал.

— Доктор, я чувствую себя уставшим, почему?

Врач вновь отложил ручку:

— Это не удивительно, мой друг. Переутомление — одна из серьёзных проблем современности. Вам просто нужно больше отдыхать.

Сложно было не согласиться: всё верно, всё логично. На какое-то мгновение ему показалось, что вопрос промелькнул перед его внутренним взором. И мгновения этого оказалось достаточно, чтобы ухватиться за него:

— Доктор, — чуть оживившись, произнёс он, — Я совершенно не понимаю: кто я?

Начавший было вновь писать врач отложил ручку в сторону и сосредоточенно посмотрел на посетителя:

— Вы уверены? — в его голосе появились металлические нотки.

— Да. Совершенно ничего о себе не знаю.

Доктор подался вперед и поправил очки, пристально наблюдая за своим гостем:

— Что ж, голубчик, — после некоторой паузы задумчиво произнес он. — И это не удивительно. Давайте так: я постараюсь вам помочь, но… Вы ведь понимаете, что современная наука, — он развёл руки в стороны, — Тут бессильна. Это извечный философский вопрос, и постоянный поиск ответа на него пока что ни к чему так и не привёл. Трудный, тернистый и извилистый путь. И тут уж вы сами можете это понять или… — он взял ручку и вновь стал записывать.

«Или нет…» — вопросы и мысли угасли и он стал бессмысленно разглядывать корешки книг на полках:

— А что это за книги, доктор?

— Да так, документация. Реестры, каталоги — для работы. — врач закончит писать и, мельком взглянув на результат и закрыв журнал, спокойно, но так же без улыбки, сказал:

— Что же, милейший, не всё так ужасно. Жить вы будете, а это, согласитесь, само по себе уже неплохая новость. — он подождал реакции, но её не последовало. Тогда он продолжил:

— Поэтому сейчас я вас провожу.

Доктор поднялся из-за стола и подошёл к занавешенному окну:

— Прошу, — он отдёрнул штору.

С трудом поднявшись и подойдя вплотную к небольшому проёму смотрового окна, посетитель увидел просторную больничную палату родильного отделения. Одна из будущих рожениц в сером махровом халате стояла возле тумбочки и чистила апельсин. Беспрепятственно струившиеся из большого больничного окна мягкие весенние лучи бережно и с какой-то трепетной чистотой как бы обволакивали её округлую фигуру так, что было совершенно невозможно оторвать от неё взгляд.

— Ну ступайте, молодой человек. — и с этими словами врач, повернув ручку, открыл окно, а другой рукой подтолкнул посетителя вперёд… И тот, покачнувшись, стал втягиваться внутрь.

.

— Ой! — женщина, чуть нагнувшись, обхватила живот руками, а выпавший апельсин запрыгал и покатился по полу. — Кажись началось…

— Мариванна! У Машки началось! — заголосила дебелая деваха на соседней койке.

Прибежала пожилая медсестра, деловито и по-хозяйски распоряжаясь на ходу. Она приобняла роженицу и повела за собой:

— Пойдём, Маруся, пойдём.

— Мариванна, он меня ударил. — Маруся, аккуратно ступая, придерживала живот. — Сильно ударил. Так бывает?

— Бывает, милая, бывает. Пора ему, значит, уже, вот и дерётся. Эх. Новый человек идёт в мир…

Вдруг лицо роженицы исказила гримаса боли:

— Тётя Маша, а почему мне так плохо? Будто случилось какое-то горе? Будто умер кто… Я зареву сейчас.

— А пореви, если хочется, пореви. Себя не сдерживай. Я так-то и не припомню, чтобы кто смеялся, когда рожал. Реви, Машенька…

.

— Как вы это делаете, господин профессор? Так просто? — молодой стажёр в белом халате курил, неумело держа сигарету. — Вы же им совершенно ничего не сообщаете.

— Не сообщаю. — очки в тонкой золотой оправе чуть блеснули в полумраке курилки.

— А забавно, они считают нас докторами, — стажёр неумело затянулся и сразу выдохнул.

— Да. Для них любой, кто в белом халате — доктор. Ну, нам-то проще. Пусть так и думают.

— Профессор, а скажите, инструкция гласит, что они не должны ничего знать. Но нигде нет четкого указания — как устанавливать стопроцентность амнезии?

А вот так. Смотрите в глаза, мой юный друг. Там не должно быть жизни. Разряд понижает энергию до нуля. Потом — коридор. Потом — рассеивающая информация… А глаза никогда не врут.

— А были случаи, когда кто-то… не до конца обнулился?

— Были. Случаи тяжёлые. Вся планета после них на ушах стояла. Но вам такие не попадутся. Помните одно: тень должна быть настоящей тенью.

— Настоящей… А что будет, если… необнулённый прорвётся туда? — он показал сигаретой куда-то в пространство.

Профессор поправил очки и заговорил отрывисто и жёстко:

— Даже не думайте об этом, стажёр! Тогда система даст трещину, а вскоре и вовсе рухнет! В каждом из них содержится гигантский потенциал. И пока они тени — они безопасны. Для нас. И для всей системы! Ни в коем случае нельзя позволить!.. Так! Хватит курить, дел невпроворот. Да, и кстати, последнюю историю — мне на стол! Я хочу убедиться, что программа написана верно! Я надеюсь, вы не догадались использовать шариковую ручку?

— Н-нет, — голос стажёра окрасился испугом в ответ на сокрушающую сталь тембра начальника. — Только чернила и золочёное перо, господин профессор.