Шаман

Дед редко поминал то время. Отшучивался: «О войне или никак, или никак». А тут не знаю, что на него нашло. Может, почуял близость той, от которой не откупиться. И во внуке нашёл исповедника.

Рассказывал медленно, словно с трудом выуживал из тёмного пруда памяти воспоминания:

«Как-то вызвали меня в офицерский блиндаж. Командир указал на карту, разложенную на столе: «Здесь фрицы окопались». Смотрю – никого не вижу, только квадраты, червяки, стрелки. Он продолжил: «Неделю стоим. А приказ дан – немедленно взять высоту и форсированным маршем идти дальше».

Гляжу на него, зенками хлопаю, мол, «а я-то при чём, завсегда в тылу обитаю?» Он будто услышал, вскинулся, сверкнул глазами. «Будь моя воля, – говорит, – всю вашу братию перестрелял бы самолично. Толку от вас никакого. Нагнали кого ни попадя – колдунов, шаманов. Даже волколаки есть. Превратили Красную армию в балаган, Кунсткамеру!..»

Тут понял, что сболтнул лишнее, взял себя в руки и спокойно, но с угрозой закончил: «В общем, так! Завтра наступаем. А на улице видал, что творится? Позарез нужна сухая погода. Чтоб пушки и солдаты в грязи не вязли. Ты полковой шаман? Стало быть, служи. Комиссар добро дал. К утру не распогодится, пеняй на себя. Пули остановишь, как к стенке поставят?..»

Вышел я ни жив ни мёртв. А снаружи кромешный ад. Небо стонет – тучи его обручем стянули, молнии разрывают на части. Ветер меня к земле пригибает, хохочет.

Пришёл к себе и заплакал. Шаман из меня никудышный: вызвался, только чтоб винтовку не всучили, убивать и умирать не заставили. А у фашистов колдун сильный – хватило моих силёнок понять. Это он погоду заговорил.

Пожалел себя... А потом всё, что мог, сделал. И до утра молился – духам родовым. Даже православные молитвы вспомнил – солдаты в окопах их шептали.

Как стало светать, вылез из землянки. Смотрю и глазам не верю. На небе ни облачка – утренние звёзды догорают. Никогда в жизни – ни до, ни после – таким счастливым не был. Командир, когда мимо проходил, даже по плечу похлопал.

Атака в тот день удалась. Само солнце было за нас – фрицам глаза слепило. Взяли холм, опрокинули вражеские батареи и пошли дальше, к нашей общей Победе».

Дед надолго замолчал, задумчиво перекатывал чай по стенкам пиалы.

– А как колдуна победил? Неужели заклинание помогло? – не выдержал я.

Лицо старика почернело. Глаза скрылись под опущенными бровями. Он нехотя ответил:

– Не знал я заклинаний. А жить хотел... В ту ночь непогода и помогла. Сам не знаю, как пробрался в чужой лагерь, какой бог сохранил. Нашёл логово колдуна. Повезло мне, что он в беспамятстве насылал беды на солдат наших. Потому и меня не учуял. Подкрался я сзади... как вор, выхватил нож, ну и... Первый и последний раз руки кровью человека испачкал. До последней минуты на этом свете хрип его буду помнить...

Наступила тишина. Дед пожевал губами, повздыхал и вышел из комнаты. В тот день больше он со мной не говорил, избегал даже в глаза глядеть. Лишь на прощание сжал моё плечо – крепко, до боли.

Три дня спустя деда не стало.