Чертополоховый цветок

Узкие полоски света протиснулись сквозь щели ставней, резко обозначились в полумраке комнаты. В них заиграли, затанцевали пылинки. Всеволод неподвижно лежал на смятой постели и неотрывно наблюдал за их кружением. Смутные мысли его, истерзанные очередной бессонницей, двигались также хаотично, вот только не были столь же легки.

Сбитые простыни больно врезались в тело, шея затекла на подушке.

Да и подушка ли это? Жалкий, сырой комок, улитый слезами, где смутные думы, обмазанные дегтем разочарований, как на потеху, вывалялись в пуху. Они нелепы и смешны, и он смешон. Смешон и жалок!

Воспаленные глаза устали наблюдать за летающей суетой, появилась резь. Он крепко зажмурился, часто заморгал, освобождаясь от остатков слез. Перед мысленным взором всплыла недавняя картина.

Она, в белоснежном, кружевном пеньюаре, тонкая, словно веточка в облаке цвета, прижимается лбом к стеклу окна и уверенным движением остригает светлые локоны. Шелковое золото только что ласкало подставленное им лицо, шею, плечи, опьяняя ароматом жасминовой воды. Теперь это ненужный сор у ее ног. Остриженные вихры небрежно торчат во все стороны. Она смеется, а он плачет.

Нет! Это не может так продолжаться! Он сам должен положить всему конец!

— Андрон! — крикнул он камердинера. На зычной «о» голос «дал петуха». Всеволод прочистил горло: — Милейший, подай платье и вели-ка сварить кофий.

Но на зов никто не пришел.

***

Все утро понедельника Юлия, сотрудница дома-музея поэта Всеволода Стародубцева, под чутким руководством администрации инспектировала фонд. Понедельники она не любила. Директор дома-музея, Ада Львовна, пользуясь отсутствием посетителей, получала Юлю в свое полное распоряжение. В эти моменты в ней просыпался дух наставничества. Все отведенное время она посвящала передаче своего богатого опыта в области музейного дела молодому поколению в Юлином лице. Хоть она и не видела в подчиненной особых перспектив для карьерного роста, ход времени никто не отменял. Правда директор была вполне ещё молода, даже хороша собой и вовсе не выглядела на свои годы, (хоть к делу это отношения и не имело, но все-таки приятно). Но особое ощущение быстротечности времени — отличительная черта хорошего хранителя. Проще говоря, пенсия «нагрянет, когда ее совсем не ждёшь», а доверить заботу об усадьбе первому встречному кандидату искусствоведения, ну, нет уж! Преемника она воспитает сама, чего бы ей это не стоило..

— Кофейная пара «Цветки чертополоха» из семейной коллекции, — в Юлином голоске звенели бодрые нотки.

Ада Львовна, втянула голову в острые плечи, кончиком пальца помассировала точку между собольими бровками, чуть выше точеной горбинки носа.

— Извините, — сглотнула Юля, продолжила уже тише. — Розенбургский фарфор. 1900 год. Автор, предположительно, Хельмут Кох. Приобретена на Всемирной Выставке в Париже. Ада Львовна, этот тот самый «яичный» фарфор?

Директор согласно кивнула гладко зачесанной головой, будто сама была фарфоровым болванчиком из семейной коллекции. Отложив в сторону «амбарную книгу», начала лекцию:

— Юленька, обратите внимание, смесь глин, во-первых, дает тот необходимый оттенок слоновой кости, а во-вторых, позволяет добиться летящих линий, утонченных, изогнутых и, в то же время, угловатых форм. Как раз то, что нужно ар-нуво. Мастер стремился передать…

Но Юля совсем не вникала! Держа причудливую чашечку на вытянутой руке, она завертелась в центре гостиной. Ей хотелось поймать луч света, чтобы увидеть тот самый особый эффект, которым славился Розенбургский фарфор — тончайшие стенки позволяли разглядеть внешний узор, даже с внутренней, не расписанной поверхности.

Ада Львовна прыжком охотящейся пантеры оказалась рядом с воспитанницей. Мягким, но уверенным движением, перехватила экспонат, словно это был не предмет, а хрупкая бабочка редкой породы, оставшаяся на планете в единственном экземпляре. Юле был послан испепеляющий взгляд. Чашечка, перестав подвергаться риску, вернулась на место, в сервант красного дерева, к своей паре — блюдцу в форме угловатого листа чертополоха. Ада хотела уже прикрыть створки, но остановилась и поправила положение экспонатов, совместив линии узора. Теперь цветок плавно продолжался в росписи блюдца. Дверцы сомкнулись. Юле на миг представилось, что чашечка — это юная инокиня, насильно затворенная в стенах монастыря.

— Ада Львовна, а вы как думаете, ее когда-нибудь использовали по назначению?

— Конечно. Пара была в обращении. Всеволод Евграфьевич был человек иного строя мыслей. Мир вещей не имел для него значения, он не осознавал их ценности.

— А вам самой никогда не хотелось кофе из нее попить?

Юле был послан очередной убийственный взгляд.

— Этих вещей касались пальцы гения… его уста… На мой взгляд, это кощунство!

— Адочка Львовночка, — взмолилась девушка, — я же в шутку!

Хоть ее и не удостоили ответом, Юля не теряла надежды исправить положение.

— Говорят, если попить из чужой чашки, можно узнать мысли того, кто пил из нее последним.

— Мракобесие!

— А вдруг, нет! У Всеволода Евграфьевича столько незаконченных стихов!

— О, да…

…Твой дар изыскан и прекрасен,

Но разве я представить мог,

Сколь будет для меня опасен…

Недосказанность повисла в воздухе неразрешенным диссонансом, и обе женщины, прислушавшись к томительной тишине, шумно вздохнули.

***

В доме царила томительная тишина. Никого не было ни в гостиной, ни в столовой. Не гремели посудой на кухне, не гомонили в людской, не бранились в дворницкой.

«Быть может праздник сегодня? Вот и ушли все в церковь, на молебен, а потом на гуляния пойдут... Андрон мне что-то говорил про это… Точно, говорил. Но я вовсе не помню, что! Не до того мне было, совершенно не того! Но… А как же кофий? Я не могу без кофия! К тому же такой решительный шаг предстоит… Что же?! Ах, ты Господи! Да вот же! В кофейнике на столе. Все готово! Остыл только, наверное? Ай! Ну вот, палец ожог! Какой же я все-таки…»

Темный поток наполнил изысканную чашечку. На разогретых горячим напитком фарфоровых стенках, цветки чертополоха, казалось, проступили ярче, заиграли оттенками. Мельчайшие лепесточки, филигранно вырисованные умелой рукой, словно ожили, затрепетали. Стебли потянулись вверх, шипы заострились. Превозмогая боль жжения, Всеволод подушечкой пальца провёл по выпуклым контурам росписи.

«Они прекрасны! Они восхищают и беспощадно ранят! Позволяют любоваться и карают за это! Они вонзают свои шипы, даже будучи нарисованными. О! Она знала, что подарить ему на прощание! Жестокая! Беспощадная! И прекрасная! И это все, что ему осталось». Даже не притронувшись к напитку, он поставил чашечку на подоконник и пошел в кабинет за морфием…

***

Ада Львовна твердо решила закончить дела до перерыва на обед, чтобы принимать пищу со спокойной совестью. Тут она поняла, что совершенно закрутилась с этой легкомысленной девчонкой и оставила «амбарную книгу» в гостиной. Проходя мимо окна, она почувствовала недоброе. Что-то зацепило ее взгляд, нечто странное было на подоконнике, совершенно невозможное. Ада Львовна на ходу обернулась и чуть не упала, налетев на ограждения.

На подоконнике стояла та самая фарфоровая чашечка из коллекции семейного фарфора! Манящий кофейный аромат наполнял пространство гостиной.

— Юля!!!

Спустя несколько секунд девушка стояла перед разгневанной начальницей. Глядя в направлении, куда указывал начальственный перст, глазастенькая Юля стала похожа на иобескураженного лемура. Ада Львовна уже набрала полные легкие воздуха, но выдохнуть так и не успела. Юля, поняв в этой ситуации что-то своё, прытью влюбленного в хозяйку спаниеля, кинулась с объятиями:

— Ада Львовна! Так вы все-таки решились?! Какая ж вы! Пейте, скорее! А вдруг и правда случится… «Сколь будет для меня опасен…» Пейте! Я за печеньками!

— За печеньками?! — побагровела начальница. — Немедленно уберите это!

Ничего не понимающая Юля кинулась к подоконнику.

— Стойте!

Окрик заставил девушку не только замереть на месте, но даже слегка присесть.

— Не прикасайтесь!

Ада Львовна решительно направилась к окну сама, обходя Юлю стороной, будто та представляла опасность для человечества. Подхватив с подоконника чашку, бережно, словно раненную птицу, она устремилась спасать бесценный экспонат.

***

— Андрон! Голубчик! Ты куда чашку с кофием убрал?

«Эх, старый он у меня! А проворный какой! Вон, уже управился. И помыл, и в буфет поставил, и сам куда-то запропастился.»

— Андрон!

Немного подождав, Всеволод принялся сам варить себе кофий. Мысли его были далеко, примерно в районе Монмартра. И пока они возвращались в родное Озерцево, кофий успел сделать подлость и благополучно «убежал», залив плиту. Гадкий запах гари, не имеющий ничего общего с благородным кофейным ароматом, погнал Всеволода на террасу. Там, на свежем воздухе, он принялся вкушать то, что успел отвоевать у кофейника и придаваться раздумьям.

Вкус у кофия был не тот, вероятно, это и привело к мысли о самоубийстве. Идея Всеволоду понравилась. Он прикинул, что морфия, вполне хватит, чтобы свести с жизнью счеты. Умереть во сне — это прекрасно. Ей это, конечно, понравится. Она улыбнется сквозь слезы, запрокинет голову, зальется смехом, «Как мило!» — прошепчет. В Сен-Пьер-де Монмартр она поставит свечку за упокой, а потом отправится прогуляться по кладбищу Кальвэр. Там самые роскошные заросли чертополоха. Раня пальцы о шипы, не издав ни звука, сломит цветок и…

…Твой дар изыскан и прекрасен….

Всеволод безутешно разрыдался и сочинил свою первую в жизни поэтическую строчку.

***

На террасе, в потоках свежего воздуха, Ада Львовна обрела душевный покой. Размышляя о молодом поколении, она сменила гнев на милость, решила ограничиться вынесением замечания сроком на месяц. Это дисциплинирует, безусловно. Поступок Юли объяснила себе инфантильностью и ребячеством. Это ж надо додуматься! И что за вера в мистицизм? То ли место это так действует на не окрепший ум. Всеволод Евграфович и сам был мистически настроен — все эти спиритические сеансы, гадания, этот язык цветов… А все она — это женщина-вамп, бездушная француженка, вертихвостка… Разбила сердце!

Ада Львовна поняла, что снова разнервничалась. Волосы собранные на затылке в тугой пучок нещадно тянули голову. Она вынула шпильки встряхнула густой каштановой копной.

***

Всеволод одним глотком выпил остывший кофе, вздрогнул от отвращения, перевернул чашечку над блюдцем. Подождав немного, пока гуща оставит узор для толкования, он мысленно задал вопрос о грядущем и воззрился на кофейный рисунок. Его взору предстал расцветший на дне и стенках цветок чертополоха. Всеволод обреченно вздохнул. Вдруг капля кофейной гущи пришла в движение, скользнула по поверхности, меняя контуры рисунка. Цветок превратился в изысканный и утонченный, полный чарующего очарования женский профиль, в обрамлении свободно падающих, струящихся прядей. Дыхание перехватило от восхищения. Всеволод кинулся в комнаты за бумагой и тушью, чтобы сделать набросок, в спешке запнулся о порог, выпустил чашку из рук. Раздался звон.

***

Ада Львовна вздрогнула, как от удара. Она сразу поняла, что произошло. Медленно, слишком медленно для живого человека, она повернулась ко входу в дом и, с трудом переставляя не слушающиеся ноги, вошла в гостиную. Юля застыла на пороге, зажав ладошками крик ужаса, пытающийся вырваться наружу.

Посреди комнаты валялись осколки.

Встретившись взглядом с Адой, Юля усилием воли отняла ладони от лица и прошептала:

— Это не я!

— Заявление! — так же шепотом отозвалась Ада Львовна, опустилась на колени перед погибшей реликвией и медленно, по одному стала собирать осколки в батистовый платочек. Пальцы ранились об острые сколы, Ада не издавала ни звука.

Юля не могла пошевелиться, она деже не могла оторвать взгляда от женщины, сидящей посреди комнаты на коленях, в позе плакальщицы, с распущенными волосами и скорбью во взоре.

Вдруг девушка вздрогнула и бросилась из комнаты прочь.

Спустя час, дверь в кабинет директора тихонько приоткрылась.

— Ада Львовна, можно?

Ада, не отрываясь от реставрации, кивнула гладко зачесанной головой и уверенным жестом посадила на место последний фрагмент. Цветок чертополоха на стенках чашечки обрел свою целостность.

— Вот, заявление.

Ада приняла листок, пробежалась по нему рассеянным взглядом и разорвала на четыре части.

— Завтра экскурсия, постарайтесь на этот раз без опозданий!

Следующие полчаса Ада Львовна выслушивала чушь о призраке поэта, появляющегося в усадьбе в только раз в году, в день написания первого стиха. Утирая потоки слез с девичьего лица батистовым платочком, согласно кивала, повторяя, как заговор: «Всякое бывает!» и «Такое случается!» Мыслями же она была далеко. Порядком успокоившись, Юлия положила на стол начальнице старую тетрадь в сафьяновом переплете. Ада сразу узнала дневник поэта, каждую строчку из которого, помнила наизусть.

— Сейчас… — Юля торопливо, но очень бережно перелистывала страницы в поисках нужной. — Вот.

В углу, наискосок, размашистым почерком были начертаны следующие строки:

Судьбы разбилась чаша,

Но сердце…

На веки сердце ваше…

Центр страницы занимал рисунок тушью — женский профиль, изысканный и утонченный, в обрамлении струящихся волос.

— Ада Львовна, ведь это вы!

— Не говори глупости, Юля! — от такой наивности Ада сама не заметила, как впервые перешла «на ты».

— Точно вам говорю! Тогда, в гостиной… я как увидела вас… просто мороз по коже! Да что же вы! Ну распустите волосы!

Ада, уставшая от потрясений дня, уже не могла сопротивляться девичьему напору, она только морщилась и махала руками.

— Ну, пожалуйста, очень вас прошу! Ну что вам стоит?!

Не дожидаясь согласия, осмелевшая Юлия сама начала вынимать шпильки, поддерживающие прическу. Волосы посыпались вниз, покрывая острые плечи, преображая Аду из железной леди в диву с портрета из дневника.

— Ада Львовна… вы…

Ада небрежно встряхнула головой откидывая пряди назад:

— Юленька, будьте так добры, сделайте мне кофе, что-то я устала за день.

Юля со всех ног кинулась исполнять просьбу.

Ада осторожно взяла склеенную чашечку. Клей схватился. Стыки были заметны, но аккуратны. Затаив дыхание, она поднесла пустую чашку к губам.

—…Твой дар изыскан и прекрасен, —

зазвучал совсем рядом приятный баритон.

— Но разве я представить мог,

Сколь будет для меня опасен…

Голос стих, во след ему Ада прошептала одними губами:

— Чертополоховый цветок.