Чужое стихотворение
(-3 балла за превышение объема)
Перед сном телефон светится входящим сообщением от Коршуна о том, что стих принят в печать. Поэтому я засыпаю с улыбкой. Завтра Лера узнает, что я сдержал обещание и сделал наше задание.
Среди ночи раздается оглушительный треск, от которого я подскакиваю на кровати. Из распахнутой двери моей комнаты торчит топор, а двое бородатых великанов в холщовых одеждах, похожих на лесорубов, идут ко мне.
- Вы кто такие? – ору я. – Сейчас проснется мой отец и…
- Ханс, не оставляй топор на месте выполнения задания. Иначе Надзор опять потребует объяснительную, - с досадой напоминает лысый верзила второму ночному гостю.
Похоже, Ханса нисколько не задевает замечание коллеги. Он протягивает огромную волосатую руку за инвентарем, не сводя с меня убийственного взгляда. Дверь жалобно скрипит, отдавая топор. От страха волосы встают дыбом, а сердце сильно колотится. Я уверен, что они пришли убить меня.
- Людвиг, обходи его с другой стороны, - велит Ханс и замахивается топором возле моей кровати.
С воплем я скатываюсь на пол и краем глаза замечаю быстрое движение Людвига сбоку от меня. Я дергаюсь к стене, но острое лезвие все равно догоняет меня. К моим ногам шлепает моя правая рука.
- Моя рука! Мама! Папа! За что?
Волны боли накрывают меня и заставляют скорчится. Почему родители не просыпаются от шума? Неужели их уже убили? От этой мысли на глаза наворачиваются слезы.
- Никто не проснется и не поможет тебе. Сегодня ты выдал чужое стихотворение за свое, - любезно объясняет Людвиг. – Это серьезное преступление карается казнью.
Верзилы возвышаются надо мной, преисполненные торжеством правосудия. Особенно горят глаза Ханса. Не иначе лучший работник их безумной конторы. От рези в плече я не понимаю смысла слов Людвига, а бездумно пялюсь на отрубленную конечность. Ирония в том, что до этого момента я ненавидел свою правую руку за кривые пальцы, которые, как я был уверен, испугают любую девушку, тем более такую чувствительную, как Лера. Я даже издаю нервный смешок, переходящий в болезненный вой. Наверное, дровосеки думают, что с моей головой проблемы, раз я нахожу смешной эту ситуацию.
Так бы я оплакивал свою руку, как Людвиг будничным тоном произнес:
- Ханс, доставай мешок. Потом поедем к его подруге Валерии.
- Лера? Стих? Стойте! – выныриваю я из болота грусти, и лезвия дровосеков останавливаются возле моей шеи.
- Что вы сказали про чужое стихотворение?!
- Ты украл чужое стихотворение, - рявкает Ханс.
- Мы ничего не крали! – меня колотит крупная дрожь от страха за Леру, к которой наведаются это убийцы. – Мы сочинили свое стихотворение и отдали в школьную газету.
Людвиг молча вытаскивает из кармана школьную газету, которую напечатали этим вечером. С первой полосы смотрят моя угловатая физиономия и ангельское лицо Леры. Под фотографией следуют строки чужого стихотворения.
- Это стих Блока, - шепчу я. – Возможно, в редакции произошла ошибка.
- Хватит слушать его болтовню, Людвиг, - сдвигает брови Ханс.
- Вы не верите мне? Но это правда!
В глазах Людвига плещется сомнение, которое дарит мне надежду.
- Пусть малец обратится к создателю, Ханс.
По лицу Ханса видно, как ему не нравится эта идея. Ханс пробегает глазами стих в газете и вздыхает, отчего шторы взлетают к потолку, а на часах появляется трещина. Затем великан смотрит на топор, и кровь стынет в моих жилах. Вдруг трудолюбивый работник покромсает меня, решив не оттягивать удовольствие обращением к создателю.
- Если дежурит эта жеманная обезьяна, то я не поеду к памятнику, - наконец сухо говорит Ханс.
У меня вырывается вздох облегчения. Лесорубы поворачиваются к зеркалу на стене, тычут в него газетой и призывают дежурного. Тем временем я собираюсь действовать.
Надо проскользнуть за их спинами и убежать в спальню родителей. Обливаясь потом и сдерживая стоны, я оттягиваю обрезанный край футболки. Горящее плечо похоже на срез колбасы. Странно, что соврем нет крови. Неожиданно с кровати доносится шорох и всхлип. Я приподнимаюсь с пола, и у меня отваливает челюсть от удивления. Под одеялом я вижу свое тело, беспокойно потирающее левой рукой плечо, где все еще есть правая рука. Мокрый лоб, скорченное лицо и слезы говорят о том, что тело чувствует мою боль.
- Что это значит? Это все сон, да?
- Это не сон. Мы в другом измерении. Если не вернешься в свое тело до рассвета, то умрешь, - не оборачиваясь отвечает Людвиг.
У меня перехватывает дыхание. Слабость заставляет привалиться к стене и наблюдать, как между отражениями лесорубов в зеркале появляется силуэт, который перешагивает через рамку и оказывается в комнате.
- Дон-Жуан, мы ведем мальчишку к создателю, - Людвиг убирает в ножны на спине топор.
- Дорогие дровосеки, вам известно, что я с превеликим наслаждением отправлюсь в путь! А душка Ханс с нами едет? – растягивает в улыбке напомаженные губы Дон-Жуан.
Я не могу оторвать взгляд от петуха, зажатого у него под мышкой. Птица моргает, а затем издает пронзительный крик.
- Нет, я не поеду, - цедит сквозь зубы Ханс и покидает комнату. Очевидно, что у него неприязнь к этому персонажу.
Вслед за Людвигом и Дон-Жуаном я плетусь на улицу, оставляя в квартире свое замученное болью тело. У подъезда Людвиг открывает дверь ближайшей машины и садится за руль под капризные укоры Дон-Жуана об отсутствии вкуса в выборе транспорта. Обольститель устраивается рядом с дровосеком, поэтому я остаюсь в одиночестве на заднем сидении. Машина трогается с места. Я оборачиваюсь и вижу, что ее реальная оболочка, как и мое тело, остается на месте. Петух орет всю дорогу, и несколько раз содержимое его желудка оказывается на нарядном костюме Дон-Жуана. Горестные вздохи хозяина птицы прекращаются лишь у дома Леры.
Не успеваю я ступить на асфальт, как из кустов прыгает чудовище в розовом платье. Его голова разделена на две половины крепко сидящим в черепе топором, а на месте носа торчит кривое топорище. Следом появляет довльный Ханс.
- Л-лера? – заикаюсь я.
- Антон! Что ты наделал?! – гундосит она.
Я потрясенно смотрю, как при каждом движении головы, у нее бешенно вращаются глаза. В руке Леры зажата газета школы. Людвиг высовывается из окна и спрашивает Ханса:
- Мы же должны были отвезти их к создателю. Зачем ты всадил девчонке топор?
- Она признала, что стихотворение из газеты написано ею и юнцом, - скалится Ханс.
- Это не наш стих, Лера, - стону я. – Это же Блок!
- Откуда мне было знать? Ты же сказал, что сделаешь за нас задание и сочинишь стих. Я думала, что в газете напечатан твой стих.
- Хи-хи, - смеется Дон-Жуан, надушенным платком вытирая рюши на блузе. – Душка Ханс, ты поторопился! Хорошо, что голова осталась на плечах девчонки. Иначе она бы уже никогда не проснулась.
Лера садится в машину рядом со мной. Она рыдает и отворачивается от меня. При каждом маневре машины на дороге, топорище задевает переднее сидение.
У памятника Людвиг велит нам выходить. Сидящие на скамейке подростки не видят нас. Людвиг обращается к памятнику. Блок наклоняет голову, внимательно выслушивает дровосека и велит найти доказательства нашей невиновности, если такие существуют. А также он обещает прислать в помощь других персонажей. Когда слово дается мне, я нервно пожимаю плечами и тут же морщусь от боли:
- Я отдал листок со стихотворением Коршунову, он заместитель редактора школьной газеты Кати Волковой.
- Это точно Катька ошиблась и пустила в печать другое стихотворение, - от злости Лера перестает реветь.
- Ждите здесь, - памятник снова замирает.
Ждать приходится больше часа. Лера игнорирует меня, видимо, виня во всем меня. Думаю, что если мы останемся живы, Лера никогда не станет моей девушкой. На газоне Дон-жуан выгуливает петуха, который проявляет симпатию к голубям. Людвиг долго смотрит на проезжающие мимо машины, а затем объявляет:
- Едут.
Перед нами останавливается машина, из которой выходят Катя Волкова, Дима Коршунов, Ханс и донна Анна, чей катастрофически маленький пеньюар стягивает ее пышную фигуру.
- Людвиг, выслушай мальчика, - хлопает рестницами донна Анна.
Мальчик, про которого она говорит, это Коршун. Он беседует с великаном и сверлит меня пронзительным взглядом, от которого у меня появляется плохое предчувствие. Катя подходит ближе. Она как всегда спокойна.
- Этот номер газеты готовил Дима. Поэтому Ханс не стал слушать меня, - рассказывает она.
- А ты почему целая? – визжит Лера. – Из моей головы торчит топор, хотя я ни в чем не виновата!
Катя встает на цыпочки, заглядывает в открытый череп Леры и задумчиво говорит:
- А я думала, что у тебя их нет, Лера.
- Чего у меня нет? – не понимает она.
Их прерывает Ханс.
- Антон, Коршунов сказал, что ты передал ему стихотворение Блока, выдав за свое. Но Дима не узнал подмены.
Я сжимаю единственный кулак. Хочется выбить правду из хитрого лица Коршуна.
- Ты обманул всех нас, Антон, - приходит в бешенство Лера.
- Антон не мог так поступить, - встает на мою защиту Катя.
И почему я никогда не обращал внимания на красивые зеленые глаза Кати. Людвиг и Ханс одновременно шагают ко мне, но храбрая Катя преграждает им путь и под визг Леры вытаскивает из ее головы топор.
- Не двигайтесь, а то сами без рук останетесь, - угрожает она, а затем говорит мне: - Садись за руль.
Я хватаю пребывающую в болевом шоке Леру и тащу к припаркованной машине, чей салон забросан петушиными перьями. Не хватало, чтобы Ханс использовал Леру как заложницу, чтобы мы не посмели уехать. Я укладываю Леру на заднее сидение, а сам сажусь впереди. Рядом плюхается Катя. Я кладу левую руку на руль, а Катя шепчет:
- Я помогу тебе. Я знаю адрес Димы, надо найти твой стих. Поехали.
Я не утруждаю себя объездом препятствий, поэтому машина, словно призрак, едет сквозь другие машины и дома. Затем мы тащим Леру по лестнице к квартире Коршуна, чья входная дверь сама распахивается перед нами. Тогда я жалею, что мы оставили топор в машине, потому что на меня обрушивается орудие Ханса. Левая рука покидает мое покалеченное тело и скачет по ступеням вниз, словно не желая видеть мою скорую смерть. Лера падает на пол и замирает. Катя проскакивает мимо дровосека. Но Ханс смотрит только на меня и свирепо раздувает ноздри. Великан взмахивает топором, но я отскакиваю. Ханс снова и снова нападает, и мы кружимся на площадке перед квартирой. За дверью падает мебель и предметы. Похоже, Катя оставит настоящий погром после себя.
- Нашла! – слышу я, когда лезвие входит в мою спину.
Я падаю на колени и громко кричу из последних сил:
- Катя, прижми листок со стихотворением к зеркалу и позови персонажей. Пусть они скажут все сами!
Я проваливаюсь в темноту под шаги моих персонажей, выходящих из зеркала.
Я прихожу в себя под крик петуха, который загадил мою комнату. Вонь помета и духов Дон-Жуана бьет в нос. Обольститель сообщает, что Коршун останется в коме в наказание за ложь.
К выпускному выходит газета с моим стихотворением. Лера извиняется за свое недоверие. Я протягиваю ей руку с кривыми пальцами для рукопожатия, и по ее лицу проходит рябь отвращения. Я мимолетно отмечаю, что еле заметное вращение ее глаз еще сохраняется. Когда я подхожу к Кате, которая ждет меня в зеленом платье, и веду ее танцевать, то высказываю не дающую покоя идею:
- Катя, давай вытащим Коршуна?
И моя Катя бесстрашно кивает. А я и не сомневался в ней.
И так как большую часть не понял, ничего больше сказать не могу.) Разве что нужна вычитка (опечатки, все дела).
Спасибо за рассказ! Если автор хотел сделать его забавным, то получилось.)
Блок. Поэт. На картинке к дуэли он же. Мне этот ход в дуэлях — использовать тему как имя или фамилию, никогда не нравился. Замени Блока на Есенина и рассказ не потеряет ничего.
Сам рассказ тоже не очень понравился. Слишком бойкий, что ли. Рассказ бойкий, а герой, какой-то, желейный.
Это было задорно
небольшой стилистический огрех проскочил, но это мелочь.
Идея и исполнение более чем недурны, Блок в тему.
Не могло не порадовать присутствие Антона.
ГОЛОС сюда однозначно. Я за продуманность и завершенность истории.
з.ы. Ну нет, не соглашусь, что рассказ имеет отношение к сюрреализму. Он, конечно, с одной стороны бредов, но с другой — проводит четкую идею. Да и парадоксальности образов нет.
Автору плюс и ГОЛОС.
Не виноватая я.
Жаль что лайкнуть можно только раз.
Плюс.
Походил, подумал. Все-таки здесь отстаиваются традиционные ценности и заповеди. И воздается без долгих отлагательств. Импонирует. И мораль, и юношеская бесшабашность, и умение идти до конца, и дружба, и любовь (говорил?). А посему:
ГОЛОС.
Вообще порадовал автор. Но тут тот случай, когда жанр абсолютно не мой. Потому оценить объективно не могу
Слишком много действия и слишком мало литературы. Классический случай, когда «размахивание руками» у рассказчика есть, а слога нет.
ЗЫ: Резковато сказал, насчёт слога. Кое-что есть, и чувствуется определенный стиль, но… Успехов вам, автор.