Трудней всего

Приглушённый свет в подсобке скрадывал углы. От этого Карин съёживалась, словно старательно пыталась укрыться от тёмного пространства. За дверью, в комнате для посетителей, горел свет, потому там должно быть легче. Должно.

Карин сидела на краю стола, уперев остроносые лакированные туфли в сиденье жёсткого стула; длинное чёрное платье с высоким разрезом свисало с бёдер раздражающей тряпкой. Ей всегда были больше по нраву брюки – очень удобно и красиво, но сегодня без платья никак. Хотелось курить, чем-то занять руки и мысли. Не сейчас. Только скрипка, только это выступление. Ещё несколько минут, и можно выходить.

Скрипнула дверь, впуская в подсобку полосу яркого света. Карин глубоко вдохнула и ощутила лёгкость, как если бы вслед за светом в комнату ворвался поток свежего воздуха. Пора. Она потянулась за скрипкой и смычком, когда в проёме показалось довольное ухмыляющееся лицо Илая.

Он тоже оделся под стать случаю и теперь вместо уличной шпаны скорее напоминал дворецкого или метрдотеля. Выглядел он при этом примерно так же, как Карин ощущала себя в платье. Непривычно.

Скрипка наощупь казалась чужой. Проклятые перчатки. Кружево крадёт ощущения и подменяет их на нечто потустороннее, неправильное.

– Готова, моя драгоценная? – протянул Илай и сладко прищурился.

Карин с ужасом поняла, что он неотрывно смотрит на её руки, и поспешно скрестила их за спиной. Уж пусть лучше на что-то другое смотрит, так проще. Он усмехнулся и отворил дверь настежь.

– Надеюсь, я не пожалею о том, что позволил тебе выступать здесь. Ка-рин.

Она спустилась со стола и, балансируя на непривычно высоких каблуках, подошла к проёму и встала слева, с наслаждением купаясь в ярком свете.

– Не пожалеете. И-лай.

– Блёкло, – небрежно бросил он ни с того ни с сего.

– Что?

– Макияж. Особенно губы. – Он вытащил из кармана блестящего атласного жилета тюбик. – Если позволишь...

– Я пришла сюда играть. – Карин пренебрежительно отшатнулась от помады цвета запёкшейся крови.

Илай хмыкнул и первым устремился в гостевую комнату.

Отец Карин говорил, что труднее всего соблюдать дистанцию между работой и личными отношениями. Иногда он ненавидел тех, с кем ему приходилось иметь дело, до такой степени, что хотел убить. Теперь дочь его понимала.

– Будет лучше, если вы сразу уйдёте, – бросает она вслед уходящему Илаю.

Он развернулся и долгим задумчивым взглядом буравил её торчащие из-за спины локти. Потом довольно прищурился.

– Не надо так переживать за меня. Я действительно хочу увидеть твою игру.

Что ж, в конце концов, хуже ей от этого не станет.

В гостевой свет путался в клубах дыма; пахло сыром, дорогим вином и сладкими, разомлевшими от сока фруктами. Нервно. Хотелось курить, руки, до сих пор спрятанные за спиной, нервно сжали инструмент.

***

– Куришь?

Тёмный переулок. Так мало света. Неприятное ощущение – и от места, и от человека.

Снисходительно улыбающийся парень в тёмно-серых джинсах, чёрной, выцветшей футболке и потрёпанных жизнью кедах, никак не тянул на правую руку одной из самых опасных группировок города. Карин молча достала из протянутого портсигара сигарету и поспешно закурила. Нервы ни к черту.

– Я всё устроил. Сможешь выступить завтра.

– Хорошо.

Илай хмыкнул и тоже закурил. Несколько секунд напряжение между ними пряталось в дыму, а потом нахлынуло новой волной.

– Не подведи меня, золотце.

– Это не в моих интересах.

Илай хмыкнул и, на мгновение задумавшись, приподнял ладонь.

– Можно вашу ручку, мисс?

Карин вздрогнула, резко отвернулась и не глядя протянула левую руку. Вот бы ничего не чувствовать. Тошнит от того, как он касается переломанных, неправильно сросшихся суставов.

– Интересно будет посмотреть на тебя в деле.

– Лучше не стоит, – возразила Карин и, высвободив руку, покинула место встречи.

***

Илай уселся за стол между двумя мужчинами и тут же включился в неторопливый тихий разговор. Улыбался, бросая в сторону скрипачки заинтересованные взгляды, его примеру следовали остальные. Карин ни разу в жизни их не видела, не знала имён, но это её не заботило. Только одно выступление, большего и не требуется.

Человек по левую руку от Илая кивнул ей и лениво бросил: «Приступай».

Карин глубоко вдохнула, пристроила скрипку и начала с классики. Мелодия лилась тихо и нежно.

Учитель музыки после инцидента говорил, что труднее всего по окончании долгого перерыва взять инструмент в руки. Карин молча кивала, думая, что гораздо труднее не взять.

Она осторожно двигалась вслед за смычком. Не могла до конца расслабиться, мешали высоченные каблуки и высоченный разрез на платье. Мысли об Илае, который теперь неотрывно смотрел на её руки, вообще доводили до белого каления.

– Скукота. Когда ты уже начнёшь раздеваться?

Карин прикрыла глаза.

Старший брат говорил, труднее всего улыбаться, находясь в кругу ублюдков. Ей было совсем не трудно, и потому она беззаботно приподняла уголки губ.

От стола доносились обрывки разговоров. О полицейском, который слишком много знал, и о его сыне-адвокате, который оказался слишком принципиальным. Смех, будничные обсуждения смерти лишних людей.

Мама говорила, трудней всего найти своё, особое звучание в блюзе. Блюз – сосед смерти, мистический, глубокий и бесконечный. Дочь соглашалась. Это и вправду оказалось трудно и смертельно опасно. Но возможно.

Карин доиграла и оторвала смычок от струн. Она подняла из глубин сознания то особое звучание, которое запрятала с тех пор, как обнаружила.

Вдох, и она запела:

– О, мама говорит, трудней всего работать в поле...

Карин услышала, как в общем гомоне отодвинулся стул. Правильно, пусть уходит. Она приоткрыла глаза, убедилась, что за Илаем плотно закрылась дверь, и извлекла из струны первый особый звук. Темнота, спрятавшаяся в дальних углах комнаты, пришла в движение. Никто не обратил внимания, только человек, который разрешил ей играть, недовольно откинулся на спинку стула.

– Новой кожей тебе станут пыль и солёный пот…

Скрюченный палец скользнул по грифу, смычок разбудил второй особый звук. Темнота пустила корни, взрезая свет, потянулась к людям за столом.

– Да заткнись уже, – раздражённо рявкнул тот, что предлагал Карин раздеться. – Откуда Илай её вообще откопал... Эй, Илай!

– Зной иссушит тело, суховей заменит волю…

Карин извлекла третий особый звук. Тёмные корни пустили широкие побеги, моментально прораставшие сквозь плоть. Тьма поглощала движения, стремления, мысли, заполняя собой человеческие сосуды.

Карин сделала глубокий, медленный вдох. Осталась последняя строка, последний звук.

***

– Это вы – Илай?

Карин недоверчиво оглядывала парня за игровым автоматом.

– Допустим, – он быстрым движением стряхнул пепел с сигареты прямо на пол и вернул руку на кнопки. – Слушаю тебя.

– Я хочу убить убийц моего отца и брата.

Парень недоумённо нахмурился и скрестил руки на груди. Потом перевёл взгляд на Карин.

– Ты похожа на хорошего человека. Хорошим людям трудно убивать.

– Я смогу. Я… я уже убивала.

Илай удивлённо вскинул брови.

– Да? Значит, я ошибся. Ну тогда почему бы и нет? Только доведи дело до конца.

***

– Я же говорил, что будет трудно, – раздался из-за закрытой двери громкий голос Илая.

– Ещё минуту, – злясь и на себя, и на него, огрызнулась Карин.

Это ведь так легко... Только одна строка, только один звук. Пустые глаза темноты невидяще уставились на неё из человеческих сосудов.

Скрипнула дверь. Карин бессильно опустила руки, выронив смычок.

– Пожалуй, так даже лучше, – медленно проговорил Илай. – Посокрушаюсь пару месяцев над внезапно впавшим в кому боссом, а потом гуманно отключу его от аппаратов жизнеобеспечения.

Он улыбнулся, подошёл к столу, оттолкнул живого мертвеца с пустыми глазами, уселся на край и подхватил бокал.

– Идём, отпразднуем вместе.

Она покачала головой.

– Мне пора.

– У тебя чудесные руки, Карин. И ты сама чудесная. Может, встретимся как-нибудь, сходим послушать музыку?

– Я не хочу тебя видеть. Никогда больше.

Он покачал головой и мгновенно опустошил бокал.

– Не зарекайся, моя драгоценная. Я могу снова оказаться тебе полезен. Или мне понадобятся твои чудесные руки.

– Скорее, второе. – Карин подняла смычок и поспешила покинуть комнату.

– Ты знаешь, где меня искать.

Илай говорил, труднее всего сделать последний шаг. Карин думала, что гораздо труднее сделать так, чтобы этот шаг на самом деле оказался последним.