Тук-тук

- Будьтыпроклят! Куда бы ты не пошёл, твари с той стороны всегда будут рядом! Твой смертный час близок! Ты… - дальше я не слушал. Захлопнул дверь кареты, постучал по крыше тростью, давая знак кучеру и, прижимая к груди драгоценный портфель, позволил себе расслабиться. Лицо смяла довольная улыбка. Я хорошо поработал. Теперь эти земли принадлежат компании, теперь у этой реки будут фабрики, а его домишко снесут.

Наверняка будет премия – мой предшественник два года бился с этим полоумным. Чай с ним пил, ходил с ним в долгие прогулки, несколько раз даже ночевал. Всё увещевал, просил продать землю, обещал тройную цену. Дурак, что сказать. А я пару дней покопался в местном архиве, сверился с земельным кодексом – и всё. Ни пенни за огромный участок, который принесёт сотни тысяч дохода. Ну, ни пенни, не считая премии, конечно. Куплю себе новый костюм…

А может, Уилморт его просто боялся? Старичок слыл колдуном. И на мою голову вот силы зла призвал. А всё равно – дурак. Если боялся этой развалины, то дважды дурак. Ну как можно верить в эти бредни в наш век, когда я, будучи в Лондоне, могу связаться с кем-нибудь в Петербурге, и пройдёт не больше трёх часов! А ещё десять лет назад на это нужны были недели, если не месяцы. Вот они – чары. Когда-нибудь телеграф будет в каждом доме, и между отправкой и получением будет проходить меньше двух минут…

- Милорд, - крикнул мне кучер, - там впереди гроза. Обождём, может? – я посмотрел в окно – мы как раз огибали таверну, чтобы затем въехать в лес. Действительно, над лесом с неба на землю падала громадная чёрная туча, а молнии били по земле. Ерунда. Сидеть неизвестно сколько в этой дыре, которую местные называют таверной, я не собирался.

- Не бойся. Поспеши – вдруг обгоним, - крикнул я в ответ. Не уверен, что он меня услышал, но какая разница?

Обогнать грозу не вышло – уже через пять минут потемнело, по крыше и стёклам били тяжёлые капли, из окна можно было увидеть только серую дрожащую пелену. Казалось, что она смыла деревья, остались только чёрные линии – будто чернильные потёки. Не полюбоваться лесом. Ну да ничего, умному человеку с самим собой не скучно.

Интересно, а сам старик верит, что он колдун? – задался я первым вопросом, который пришёл в голову. Наверное. Такие верят во что угодно. Что он там призвал? Тварей с той стороны? Оригинально. Не чёрт, не дьявол, не «чтоб ты провалился», а «твари с той стороны». Интересно, что он имел в виду? Что это за «та сторона»? Не ад, а та сторона… Никогда такого не слышал.

Ох как гремит… Не как удар бича, а как будто что-то рвётся, как будто рвётся небо. Зря я, наверное, спешу – бумаги можно было бы привезти и когда буря уляжется. Но уже поздно, трактир был на опушке. Теперь до города лес сплошной размытой стеной. Кучеру, наверное, страшно. Люд необразованный всегда заселял леса разными чудовищами, а бурю почитал то за гнев божий, то за вторжение в мир света сатаны, когда ему срочно нужно сделать что-то особенно тёмное. Всё от незнания, от ограниченности. А когда знаешь, что это просто электричество и вода, испарившаяся ранее, чего бояться? Снова небо рвётся… И до чего богата фантазия! Вурдалаки, оборотни, злобные духи. Откуда они брались в головах крестьян? Откуда одно и то же бралось в головах крестьян даже по ту сторону Английского Канала? Могли ли они всё придумать? Или всё-таки подсмотрели? Ну нет, где подсмотрели? Во снах - на оборотной стороне реальности.

Громыхнуло совсем уж близко, но теперь по-другому: как если бы это был рык. Такой оглушительный, пробирающий, заставляющий каждый мускул задрожать. Рык был похож на львиный, но всё-таки льву принадлежать не мог. Лев рычит не зло, он не зло сам по себе. Он убийца, но не изувер, он не жесток. А этот рык был злым. Злость была сутью зверя.

За пеленой что-то происходило. Там было движение. Нет, не от ветра – я бы узнал. Ветер не может заставлять деревья принимать такие чудовищные позы. Это не деревья… Нет, что же тогда? В мозг стучался единственный ответ, но его я не мог дать. Что это? Что это?

Бам! Что-то обрушилось на крышу, я даже видел как она прогнулась. Кажется, я тогда вскрикнул, но крик проглочен раскатом грома. Кучер, он же должен видеть что это, он же…

Дрожащей рукой я потянулся к задвижке на окошке в передней стенке и чуть-чуть отодвинул её. Мне в лицо брызнула холодная вода, я чуть отпрянул, быстро вытер её рукавом, чертыхнулся – умудрился оцарапать себе щёку пуговицей, - и, наконец, посмотрел вперёд. По блестящей ткани плаща кучера ручьями текла вода, вовнутрь залетала свежесть. Под тканью была сгорбленная спина – странно, он всегда сидит, будто кол проглотил. А потом я поднял взгляд выше. За поднятым воротником ничего не было. Он не мог закрывать голову, а значит… Головы нет. На крыше раздалось «тук-тук».

Я тут же захлопнул окошко, со сдавленным криком отпрянул к задней стенке – подальше от трупа и уставился на крышу.

Нет! Нет! Этого не может быть. Нет… Нет… Но ведь это тоже та сторона. Крыша – та её сторона. Он это хотел сказать? Да какая разница… Я видел, я своими глазами видел! Карета чудом не слетела с дороги, но это вопрос времени. Выпрыгнуть? Нет, там мне точно конец… Что же делать?

Тук-тук.

Снова… Оно шевелится, оно примеривается… Нет, может, оно не слышит меня? Не знает, что я здесь? Может такое быть?

Оно знает.

Теперь оно царапает, оно царапает крышу! Я слышал скрежет. Оно хочет пробраться сюда… Оно просто не знает о стёклах, оно просто не понимает. У него не может быть разума, это зло, само зло, которое рвётся по прямой ко мне.

Но за что? За что? Господи, почему? Почему ты позволяешь этому случиться со мной? Разве я не хожу в церковь? Разве я грешен? Эту статью действительно можно так трактовать, всё законно, я не сделал ничего дурного.

Тук-тук.

Хорошо! Пощади меня! Я сожгу этот портфель, никто никогда не узнает, я уволюсь, я больше никогда не вернусь к этому делу, я уйду в монастырь, никто больше никогда не услышит моё имя. Старик, что тебе толку от того, что я умру? Будь же умнее! Видишь? Я рву их, рву!

Я открыл портфель и принялся рвать дрожащими руками всё: бумаги, деньги, карту, платки – всё. Оно наверху двигалось. Я слышал. Но оно не собиралось меня оставить. Оно просто решило, что царапать слишком долго. Оно начало бить, бить так, что вся карета сотрясалась.

- Отче наш, еже…

А! Нет! Длинные чёрные когти, я вижу их, я вижу! Они скребут по стеклу справа, вода огибает их. Нет! Не стекло! Нет! Боже, спаси меня! Спасите!

Осколки со звоном упали на пол. Оно пробралось. Вот оно. Мне конец.

***

Кучер соскочил со скрипучих козел и вернул плащ на плечи. Вот же буря! Шляпу сдуло, пришлось голову плащом закрывать. А ветер-то какой: деревья справа все гнулись к земле так, что хлестали по лицу и даже крышу исцарапали. Царапины можно не заметить, но на неё перед тем грохнулся тяжеленный сухой сук. Чудо что не проломил, но, наверное, треснула. И выл так, словно человек кричал. Хозяин, конечно, сам виноват – куда спешил? За час всего до города добрались, и дождь как раз перестал. Хотя ему-то что? Спит, небось.

Кучер подошёл к левой двери и открыл её.

- Приехали, - сообщил он, но тут же отскочил назад – из кареты на брусчатку вывалилось бледное мёртвое тело. Стеклянные глаза с ужасом смотрели в очистившееся небо. Заглянувший в карету ветер разнёс по улице запах промокшей обивки, а вместе с ним клочки желтоватой бумаги.