Убивая прошлое
Феи уходили. На повозках, запряженных маленькими косматыми пони, на бабочках и стрекозах, на восточных ветрах и просто пешком, они стремились туда, где когда-то давно началось их странное путешествие на землю смертных. Мирный народ возвращался домой.
Хобы и лобы, пикси и гоблины, звери-буги и буги-няньки, великаны и духи, живущие в погребах: в полдень иль в полночь любой мог увидеть странную процессию, тянувшуюся до самого горизонта. Если бы знал, куда смотреть. Если бы захотел.
Жена сэра Эдвина-Безумца знала. Последние несколько ночей она провела в обзорной – большой светлой комнате над холлом, откуда были видны и башни здания, и окружающий его парк, и узкая, заросшая деревьями лощина, дорога из которой тянулась в ложбину между холмами. Это помещение было pièce de résistance[1]имения Лонгхоллоу, предметом, быть может, не меньшей гордости сэра Эдвина, чем красота его жены. Хозяйка Лонгхоллоу была и правда прекрасна: волосы цвета эбенового дерева, глаза лучистые, как листья земляники. Слуги и джентльмены-компаньоны говорили, что ночью она видит лучше, чем днем, и что если бы кто-то отважился посмотреть, как жена хозяина купается, мог бы увидеть ее змеиный хвост. Никто не знал, как на самом деле ее зовут, к ней обращались только «госпожа» и «хозяйка»: говорили, что если узнать ее истинное имя, то можно обрести власть над ней.
Говорили, однако, вполголоса, и только убедившись, что хозяйка не может их услышать. Сэр Эдвин и вовсе молчал – меньше всего на свете он хотел потерять жену.
Итак, домашние шептались – в последнее время даже больше обычного, – жена сэра Эдвина ночевала в обзорной комнате, Безумец две недели назад уехал на охоту во владения сэра Уилларби, а феи возвращались в Волшебную страну.
Лонгхоллоу за эти несколько дней изменилось, словно погрузившись в зачарованный сон. Шаги взрослых и детей, стук копыт звучали приглушенно, зато кошачьи шаги раздавались отчетливо. Засеребрился солнечный свет, став похожим на лунный, и в его лучах предметы в имении теряли резкость черт, из реальных вещей превращаясь в бледные, полустершиеся воспоминания.
Все утра жена сэра Эдвина проводила в саду. Мимо солнечных часов, мимо геральдических символов и скульптур формального сада она медленно, глядя прямо перед собой, шла к саду узловому. Здесь, заключенные в четыре стены из плюща и самшита, узоры ждали ее.
Жизнь в поместье текла своим утренним чередом. «Опять ушла в свой квадрат», - говорили джентльмены-компаньоны. «И почему он уехал, а они остались», - думала хозяйка. Сложные, запутанные, узловые, узоры в квадрате пели ей песни голосами тимьяна, иссопа и розмарина.
Возвращаясь назад, она иногда встречала в формальном саду своих детей, Триунейна и Ллифни – среди скульптур, или у фонтана, или на пороге летнего домика с бюстами двенадцати римских императоров. Тогда хозяйка будто просыпалась.
Обликом дети пошли в сэра Эдвина: сероглазые, с прямыми носами, с двумя макушками у каждого; головы, как маленькие стога сена. И только игры, их странные игры, и тягучая, певучая речь, красоту которой не мог испортить даже местный выговор, напоминали, что они и ее дети тоже.
Ни отдыха, ни сна и ни покоя,
Пока звон колокольный тут и там.
Беги к плоским камням, к равнине моря,
Беги к холмам. Беги к холмам. Беги к холмам.
Пела Ллифни. Пела и плела венки из зверобоя и вербены. Триунейн торжественно покрывал ими мраморные императорские головы. Или выводил узоры на воде. Или смотрел, как стрелка солнечных часов движется по кругу – сын Безумца мог долго оставаться неподвижным.
В такие дни хозяйка Лонгхоллоу забывала о ложбине меж холмов, о песнях трав, о звуке кошачьих шагов и том, кто она такая. Все оставшееся до вечера время они с детьми проводили среди фигур, созданных из переплетения сухих ветвей и растущих кустов: женщин, и мужчин, и сирен, и кентавров. Среди вишневых деревьев звучал детский смех и высокий, неземной голос жены сэра Эдвина, заставлявший листья шуметь без ветра, а птиц выводить незнакомые им самим замысловатые трели.
После ужина они втроем собирались в большой комнате. Стены в ней были покрыты гобеленами, обрезанными вдоль дверей и больших окон, на потолке – лепнина из гипса. Мать присаживалась в кресло, дети, стянув с лавок зеленые подушки, устраивались прямо на полу и слушали песни и сказки, отголоски которых слышались потом в пении Ллифни.
А ночью жена Безумца поднималась в обзорную, и там, устремив взгляд на ложбину между холмов, она видела, как из этого мира уходят феи. Ведьмы, и карги, и пикси, и брауни: в толпе мелькали Врайнек, и Черная Аннис, и Глайстиг, и Худое пальтишко. И когда ветры и крылья птиц доносили ее истинное имя, она забывала соломенные макушки и сказки у большого окна и кусала губы: «Отчего же он все не едет?».
Наконец, когда третья неделя отсутствия сэра Эдвина подходила к концу, в оперенье совы его жена прочитала: «сегодня».
Когда он приехал, ее не было.
Сэра Эдвина по прозвищу Безумец встречали его дети, джентльмены-партнеры, все сто двенадцать слуг, но жены, чей прекрасный лик он больше всего хотел увидеть, не было.
«Она ушла к квадрату еще ранним утром», - сказали ему. Сэр Эдвин ринулся в узловой сад. Жены не было.
Как путник, случайно попавший в круг фей, Безумец до позднего вечера метался по саду, а когда наступила ночь, стал мерить шагами дом. Он вернулся. Он хотел, чтобы жена встречала его, чтобы была здесь и сейчас.
Она вернулась под утро, на губах – безмятежная улыбка. И это так разозлило его.
Он крикнул: «Что, хорошо провела время со своим народом?».
И она исчезла.
Тогда сэр Эдвин вспомнил уговор, который закрыли от его внутреннего взора занавеси гнева.
Феи уходили. Банши и водяные духи, Даоин Ши и Кродх Мара, Благословенный Двор и Неблагословенный возвращались в Волшебную страну, уходили от смертных. От натурфилософии, от сэра Фрэнсиса Бэкона, от Джона Ди, Томаса Гарририота, Вильяма Гильберта, от всего Адамова семени, еще верившего в Мирный народ, но переставшего ему поклоняться.
Миколь уходила в числе последних. Уходила от геральдических украшений в садах, пропитанных тщеславием, от комнат с лепниной на потолках, от мужа-похитителя – домой, в страну вечного лета, где нет печали, а есть только зелень травы, и синева реки, и золото солнца. Она шла вместе со своими сестрами.
Они вышли к ложбине между холмов, сестры смеялись и перешучивались с Башмачками-из-Виттенгема. Миколь вспоминала перекошенное лицо безумца в тот момент, когда он отпустил ее. Башкмачки-из-Виттингема поравнялся с ней, и она рассеянно протянула руку к детской макушке.
Их маленькая группа подошла к холму. Солнце вот-вот должно было подняться. Сестры звонко хохотали, нежно лепетал младенец, ложные огни стерегли их путь, и какое-то слово поднималось из глубин Миколь, ускользало от ее мысли, смеялось, примостившись у темечка. Миколь хмурилась, стараясь понять все нараставшую тревогу, а ликующие крики и смех в кавалькаде фей становились громче, и где-то позади затянули песню:
…Беги к плоским камням, к равнине моря,
Беги к холмам. Беги к холмам. Беги к холмам.
На пороге Миколь застыла. Слово, сплетаясь в кольца каминного дыма, обволакивая запахами зверобоя и вербены, поднялось из какой-то неведомой ей дотоле части ее существа, заполонило ее всю и два ясных голоса хором произнесли в ее голове: «Мама».
И она не переступила порога.
Сэр Эдвин-Безумец после исхода фей прожил недолго. Слуга, прибывший к сэру Уилларби с известием о смерти, рассказал, что после пропажи жены бедный сэр окончательно оправдал свое прозвище: все последние дни он провел среди холмов, стоя на коленях и умоляя вернуть его красавицу-возлюбленную. Но никто из слуг не видел, к кому могли быть обращены его мольбы.
За детьми присматривала странная уродливая старуха, которую сэр Эдвин обнаружил на пороге своего дома в утро исчезновения хозяйки Лонгхоллоу. Она все свое время проводила с Триунейном и Ллифни в узловом саду или в большой комнате, украшенной гобеленами, рассказывая уже привычные для них легенды и сказки. Певучесть ее голоса, рисунок слов, складывающийся в причудливые узоры, подействовал, как заклинание: боль от потери родителей скоро прошла.
Дверь в обзорную заколотили.
Сэр Уилларби – он принял решение взять детей сэра Эдвина на воспитание – немного подумал и пригласил и старуху – в качестве няньки в дополнение к домашним учителям. И каждый раз, когда дети прибегали после занятий, в ответ на старушечьи сказки о коне, увозящем людей на дно озера, или прекрасной деве в тюленьей шкуре они делились новыми знаниями по логике, риторике, философии, а затем, став старше – геометрии, арифметике и астрономии. Ллифни писала стихи на французском и итальянском, Триунейн мечтал отправиться в Оксфорд, посвятить свою жизнь путешествиям и математике. Старуха кивала и грустно улыбалась.
Мир стоял на пороге нового времени, греясь в лучах Возрождения.
И холмы закрылись навеки.
фэнтези и реальность
большое и маленькое
туманное и четкое?!
Да еще к этому жанру отношусь предвзято. Я пас.
Мне никогда не лень объяснять, но дело в том, что единственный раз, когда я все разъяснила, единственный раз, когда я проявила неуважение к читателю, сомнение в его (ее) возможности все разгадать, любопытстве читателя-сотворца произведения — в тот раз я проиграла дуэль. И это был единственный раз, когда я изменила себе и позволила халтурно все разжевать для читателя, отнеслась к нему как к потребителю, а не к равному или превосходящему меня носителю идей. Больше я такого не допущу.
С феями, там вообще ничего понятного быть не может. Есть дошедшие до нас истории и «свидетельства» ухода фей, все датируются примерно одним временем. Почему? Сами мы не феи, можем только догадываться. Но ведь тем пленительнее, разве нет?)
Кто такой сэр Эдвардс? Человек или фей? Жена его фея, как я поняла. Эдвардс нарушил уговор. Какой? Жена обиделась и ушла, оставив детей.
И очень, очень долго уходят феи. Прям исход какой-то.
Ощущение, что этот рассказ — кусок более расширенного произведения.
Но язык хороший, это да. Написано в одном стиле
Обычно в легендах похищенные жены-феи красавицы, искусницы, прекрасные хозяйки, но не могут по-настоящему тепло полюбить своего мужа. И если вырвутся на свободу, легко упорхнут, забыв и дом, и детей, и мужа. Стоит лишь проговориться (уговор вроде не рассказывать никому о жене, или не рассказывать откуда она, или её шкурку/крылья спрятать).
А здесь в рассказе все же воспоминания о детях пересилили и фэйри вернулась в образе старухи. Я так полагаю.
Конечно, человек. Конечно, жена-фея. Уговор здесь был в том, чтобы сэр Эдвин никогда не упоминал об истинной природе жены и не попрекал ее этим. Рассказать об этом прямо было бы ужасно скучно, а догадаться можно, причем догадка после приложения усилий приносит большее удовлетворение Например, вот по этому:
Говорили, однако, вполголоса, и только убедившись, что хозяйка не может их услышать. Сэр Эдвин и вовсе молчал – меньше всего на свете он хотел потерять жену.
Ну и конечно, не появившись после прибытия мужа, Миколь явно его провоцировала на упрек)
Да, это так и есть. Большой исход фей, о котором говорят многие авторы тех времен.
Нет, это короткий законченный рассказ. Но кто знает, может, когда-нибудь я и создам это большое произведение по принципу «Вина из одуванчиков» :3
Да, про мужа и смысл превращения Вы все правильно поняли
Быть может, не совершенно, и странно звучит «закрыли от его внутреннего взора занавеси гнева», а в целом мне нравится.
Эта медленная певучесть между строк, шелест перечислений, флер тоски по уходящему. Пристрастно отношусь, люблю такое фэнтези, в таком псевдоисторическом духе, с тягучим ритмом.
Уговор у похищенных фей обычно в том, чтобы не раскрывать никому откуда жена родом. Здесь я подумала на то же.
Сюжет стройный, атмосфера дышит.
Отдать кому-то голос затрудняюсь.
Вижу, что про фей интересно: здесь уговор в том, чтобы вообще об этом не упоминать и не попрекать ее этим происхождением. За основу брала историю о Диком Элдрике, может, будет интересно :)
Версия номер раз. Квадрат — это искусство (Малевич). Узоры — вязь слов, литература. Безумец — тоже не человек, потому и ушёл вслед за женой.
Сэр Эдвин наказан за длительное отсутствие. Но меня, если честно, больше волнует судьба кота. Дети пристроены, муж послан, а мурлыкин-то как?
Версия номер два-с. Героиня — фантазёрка. Она умеет создавать выдуманные миры. Из одного, самого пленительного и волшебного, так и не смогла уйти. На границе Миколь было остановилась: «Дети!» — но потом нашла решение и таки эмигрировала. Вместо неё теперь бабка-подслушка, которая пересказывает людям чудесные истории фей.
Ну и терция. Рабочее название — «Каждая женщина». Привет Сове Сплюшке. Не случайно там упоминается её оперение.
Ааа, здесь ещё местами похоже фанфик по БС (или по НФ-19)
С днём Возрождения! Безумно люблю Вас, автор. Пишите, пишите и пишите…
Возвращайтесь в любом облике))
— за прекрасную речь (нет в ней никаких недочётов, это авторский стиль)
— за живописность
— за лёгкую иронию
а, главное, за удивительные миры.
Спасибо!
Читала в бумаге, с дивными иллюстрациями. Может, в электронке тоже есть на просторах интернета.
вымученнымремесленно выстроенным, не предсказуемым заранее. Пусть многое непонятно, но за хороший стиль я готов это простить. Хорошая легенда, замечательная атмосфера исхода. Я не вижу никаких серьёзных недостатков. Спасибо.PS: все эти формальные сады, джентельмены-компаньоны и прочее можно было бы убрать, ни к чему такое выделение детали, которая никак дальше не объясняется. Но можно и оставить, поскольку в фентези такие непонятные штуки отнюдь не редкость.
Детали — для погружения в мир, конечно) А раскрыть все эти понятия для себя современный пытливый читатель может и простым CTRL+C CTRL+V.
Голос.