Кто там

Она пришла, когда долгая, долгая ночь еще только начиналась. Закутанная в невиданные меха и шкуры, с огромным свертком за спиной, висящем на палке из ствола черной ели, с оленьим черепом на лице, она ступила на землю Общины сразу после заката. Сняла с плеча свой скарб и сказала:

- Я путешествую… одна. Иду на Север.

Никто ни о чем ее не спрашивал – это было не принято. Стояли, сощурив черные глаза, темные волосы выбиваются из-под меха. Решали, что делать. Идти на север было нельзя, нельзя совсем: прошедшим коротким днем вскипела вода ледяного озера, и пар гулял среди хвойных дерев непроходимого леса. Путь был закрыт. Нужно было ждать, пока гладь воды опять затянет льдом.

Странницу поселили у Еваннэ, внучки Хозяйки Общего Дома. Совсем еще юная, Еваннэ – «сирота» – жила одна, и в доме ее хватило места и для пришедшей, и для принесенного ею огромного свертка.

Она не назвала своего имени, и Община прозвала ее Хааднэ, «пурга-женщина», потому что следом за ней ветробоги принесли холодные звезды, колко бьющие в лицо, и буря долго еще не утихала. Скоро, скоро ляжет лед на озерные воды. Нескоро только можно будет ступить на него.

Еваннэ, молодая, смешливая, только на глазах у старших почитала традиции. Оказавшись с Хааднэ наедине, она принялась спрашивать, спрашивать, спрашивать. «Откуда ты пришла? Что там, на севере? Почему ты не покажешь мне своего лица?».

Хааднэ сидела, сгорбившись, на устланном шкурами полу, и молчала, и не отняла оленьего черепа от лица. Устав за долгие ночи от тишины в доме, Еваннэ принялась рассказывать сама, и звонкому голосу ее, прильнув к отверстию для дыма, внимали снаружи ветробоги.

Они узнали, что Еваннэ – «нэ-ирхе», Дева-танцовщица, возносящая в Общем Доме славу духам и богам. Еваннэ было уже двадцать восемь ночей, и скоро, скоро, став слишком взрослой, она не сможет больше танцевать во славу предков в Общем Доме и станет женой.

- И хорошо, - говорила Еваннэ. – Ведь танцевать я не слишком люблю, а кроме этого ничего не умею. Когда я стану слишком взрослой, меня научат разделывать рыбу, и готовить, и шить, и выделывать шкуры, и покрывать их узорами, и даже, может быть, гадать на раскаленных камнях.

Говоря, она расхаживала по дому, кружась и слегка пританцовывая, и легкие, изящные движения тела ее и кистей рук рождали на стенах из шкур причудливые тени. Олений череп, конечно, не мог ничего выражать, но в глубине пустых глазниц горели чужие глаза, и цепкий взгляд хватал и утаскивал в черные недра памяти каждый жест молодой танцовщицы.

- Умеешь ты писать? – голос этот был низкий, хриплый, колючий. И голос высокий, музыкальный и нежный ответил:

- Нет, не умею.

- Читать?

- Не умею.

- Знаешь сказки? – звонкий смех был ответом.

- Конечно, знаю.

Еваннэ уселась на пол, по другую сторону от огня, и заговорила быстро-быстро:

- Знаю про солнце и звезды, про Деву Молодую Луну, про ветробогов и солнцебогов, про Великодушных, про Спасителя-Агне, и…

- Эээ, разве это сказки, - голос стал скрипучим, и Еваннэ уловила в нем сожаление.

- А что же?

Из-под мехов высунулась невиданная рукавица – каждый палец отдельно – держащая тонкую шкуру, всю в узорах. Хааднэ расстелила ее на полу, провела рукой – почти нежно. Сказала:

- Слушай.

***

И Еваннэ слушала.

Про волчьи сны, про Еловое эхо, про бога-зверя иркуима, про Хозяйку Зимы и ее черных слуг, про Большую Белую Птицу, которая забирает замерзших детей и плачет кровавыми слезами об их короткой холодной жизни. Тянулась длинная, длинная ночь, Община жила, приходил жених Еваннэ, Савтя, и приносил пищу, а Еваннэ слушала, слушала, слушала и смотрела на узоры на тонкой шкуре.

- А вода в озере вскипела оттого, что упал туда Огненный Змей, и озеро забурлило. Змей светел, как день, оттого его днем и не видно.

- Что ты говоришь? Бабушка Хадако рассказывала мне в детстве, что Огненных Змеев нет. Еще когда она была совсем маленькой, старцы говорили, что ни одного давно никто не видел – так давно, что, может, их и не было никогда.

- Больше ее слушай, - скрипел голос.

- Как не слушать. Она Хозяйка.

Каждый раз, как Еваннэ упоминала Хозяйку Общего Дома, Хааднэ будто сердилась.

- Какая она Хозяйка. Вот, написано: «Огненный Змей рождается в холоде и просыпается от пламенного дыхания матери».

- Написано? Здесь?

Узоры шли друг за другом, на шкуре не было свободного места. Хааднэ тяжело вздохнула, и в доме повеяло холодом.

- Я научу.

***

Лед на озере был непрозрачен, некрепок. Молодые волки выли в непроходимом лесу, меж хижин шныряли ветробоги, Хозяйка Дома гадала на раскаленных камнях и видела беду. Еваннэ училась выводить на тонкой шкуре узоры, каждый из которых что-то значил.

- Вот этот означает «слуга Хозяйки Зимы». Пиши.

- Что писать?

- Напиши, что тела их не знают очертаний и, как вода, заполняют любой сосуд. Напиши, что они черны, что сердца их холодны, что они никого не любят и слушают только Хозяйку Зимы и что хотят они только одного.

- Чего?

- Вечного холода.

Когда в Общине наступало время сна и никто не ходил по чужим домам, Хааднэ разворачивала свой огромный сверток, подносила к огню, и свет становился тягучим и теплым.

- Это что? - спросила Еваннэ, в первый раз его развернув. Хааднэ вскрикнула – как черная птица – и с порога бросилась к ней.

- Прочь!

Но дева уже увидела.

Там, в коконе из волшебного светлого камня, кольцом свернулся маленький Огненный Змей.

Вновь развернув усеянную узорами шкуру, Хааднэ ткнула пальцем в рукавице и сказала:

- Читай.

Но прочесть тогда Еваннэ почти ничего не сумела. И своим холодным, хриплым голосом Хааднэ сказала:

- «Если же мать не разбудит Огненного Змея и прежде умрет, спасти его может только Мировой огонь». А самый краткий путь к Мировому огню начинается у чертогов Хозяйки Зимы.

- Так вот зачем ты идешь на север!

- Тише! Тише…

***

- Это, видно, последний на свете Огненный Змей, - доверительно сказала Еваннэ своему жениху, Савте. Хааднэ была в Общем Доме и говорила с Хозяйкой.

Савтя оглядывал хижину.

- Что, все не снимает своего оленьего черепа?

- Посмотри. Как не понимаешь? Ведь тут же Огненный Змей.

Савтя прищурился.

- Как будто цветной кусок льда. Ничего в нем нет.

- Он светлый, не темный, он светлый. Гляди же!

- Не тает от огня. Странно. Лед, но другого цвета. Немного как огонь. И не тает.

- Смотри, вот он, свернулся в кольцо! Только никому не говори! Если слуги Зимы найдут его, украдут его, они отнесут его своей Хозяйке, и она убьет его своим ледяным дыханием. Помнишь, я тебе про них говорила?

- Ничего нет. А если кинуть в огонь – растает?

- Стой! Слышишь, Хааднэ идет. Сядь к огню, - и торопливо закутала колыбель Змея.

- Послушай, когда она будет спать, ты… сними этот череп и посмотри, какая она из себя. Не хочешь разве узнать, какая?

- Тише! Тише.

Она откинула полог и встала на входе, высокая, в странных мехах, в руке палка из черной ели, на лице – череп оленя, два могучих рога упираются в крышу из шкур. Савтя встал торопливо, попрощался поклоном и ушел. Хааднэ уселась на полу, повела черепом из стороны в сторону.

- Любишь его?

Еваннэ вздохнула.

- Нет, не люблю.

***

Лед на озере становился все толще и крепче, и не сегодня-завтра по нему уже можно было бы перейти. Еваннэ поглядывала на сверток и думала: «А если, и правда, бросить его в огонь? Не растает? Огненный Змей не пошевелится? Не пробудится?».

Хааднэ усаживалась за ее спиной и говорила:

- Не на меня, на шкуры смотри.

А на шкурах танцевали тени зайцев, и волков, и рыб, и Еваннэ хлопала в ладоши.

Перед сном она вытягивалась на полу у огня, под шкурами, почти раздетая, и просила:

- Про Огненного Змея расскажи.

И Хааднэ рассказывала. Еваннэ засыпала, а проснувшись, видела перед собой пустые провалы оленьих глазниц. Иногда ей казалось, что она видит взгляд горящих глаз за мгновение до того, как тот потухнет. Спала ли Хааднэ?

И любопытство, жгучее любопытство поднималось в ней, такое же, как у Савти.

Как она выглядит?

Однажды, когда Хааднэ скрипучим голосом напевала одну из песен Большой Белой Птицы, Еваннэ только притворилась, что спит. Хорошо притворилась.

Песня закончилась, и Хааднэ умолкла. Еваннэ вдруг ощутила холод – как он ползет по ее лицу, перетекает на плечи, руки, на все скрытое шкурами тело. Затем холод исчез; Хааднэ тяжело поворачивалась, укладывалась на пол. Лицо Еваннэ согревалось от огня и, когда стало совсем жарко, она открыла глаза.

Хааднэ спала, отвернувшись. Еваннэ выскользнула из-под шкур и, дрожа, босыми ногами обошла огонь, обошла Хааднэ и застыла над ней, глядя на оленьи рога.

Было страшно.

Отвернувшись, Еваннэ прошла к свертку и осторожно развернула. Погладила нежно, набираясь решимости. Маленький Огненный Змей, свернувшись кольцами, слабо светился в недрах теплого льда. «Эй!» - мысленно. - «Эй!».

Конечно, не слышит.

Отойдя от него, Еваннэ присела на корточки перед оленьим черепом. Любопытство, горячее, как огненная вода, побежало по жилам. Зажмурившись, она отбросила череп в сторону и тут же быстро открыла глаза.

Сначала ничего не поняла. А поняв, закричала.

Кричала, кричала, кричала, и слезы лились по щекам, но было время сна, и никто не услышал, кроме существа, скрывавшегося под черепом.

***

Когда странница уходила на север, проводить ее собралась вся Община, кроме Хозяйки, никогда не покидавшей Общего Дома, и юной Еваннэ.

- Мы с нею уже простились, - проскрипела Хааднэ, и голос ее звучал странно.

Тяжело подняв палку с огромным свертком, она ступила на лед и отправилась дальше на север.

Савтя беспокоился и, когда все разошлись, направился к дому Еваннэ. Из отверстия в крыше валил черный дым, и юноша бросился к плотно задернутому пологу.

Внутри все черно, будто в копоти. Слезящимися глазами Савтя увидел в углу гору шкур, под которыми было… что-то. Задыхаясь и кашляя, он сдернул шкуры и увидел.

Умирающее, обожженное, черное. Горящие глаза взглянули на него, и, прежде чем очертания расплылись, он все понял, набросил шкуры и выбежал наружу.

Слуга Зимы. Несшая Огненного Змея своей Хозяйке.

***

В странных мехах и шкурах было тепло, и каждый шаг почему-то давался все легче. С оленьим черепом на лице Еваннэ брела на север, нигде не останавливаясь надолго.

Последний Огненный Змей в ожидании Мирового огня свернулся кольцом за ее спиной.