Мастерица

1

Берт Фланаган верил, что порядочный человек к сорока годам обязан выработать если не жизненную философию, так хотя бы два-три железных правила, без которых привычный уклад полетит в пропасть. Разменяв пятый десяток, городской лекарь знал о себе достаточно, чтобы счастливо распланировать остаток отведённого ему века. Во-первых, он никогда не женится: романтические фанаберии не для него, а от брака одни растраты и хлопоты. Во-вторых, от мистики, равно как и от рискованных авантюр, достойному зрелому мужчине стоит держаться подальше. В-третьих, всегда нужно думать о репутации: если бы какой-то чудак вздумал найти самого достойного из всех зрелых мужчин городка Реббит-Ридж, то его непременно отправили бы к Берту Фланагану.

Кроме трёх непреложных истин была и четвёртая, с которой соглашались даже растяпы приятели, только благодатью небес дожившие до сорока без единого правила. В-четвёртых, лучшее начало утра – сытный завтрак и пересчет заработанных накануне денег.

Именно это правило претворял в жизнь Берт Фланаган, когда в дверь постучали.

- Открывать, мастер Фланаган? – спросила Анна, единственная служанка лекаря.

Берт поморщился, пожал плечами, помотал головой, как ярмарочная игрушка, которой управляет неумелый кукловод. Аптека открывалась на четверть часа позже, а поджаренное Анной мясо казалось как никогда сочным и вкусным, но терять заработок ради крылышка цыплёнка тоже не хотелось. Велев служанке впустить гостя, лекарь набил рот жареной птицей и хлебом. Ещё не прожевав завтрак, он вытер губы, стряхнул крошки с колен и торопливо сбежал по крутым ступенькам на первый этаж, где помещалась его скромная аптека.

- И кого принесло в такой рань? – пробурчал мастер Фланаган под нос, а вслух сказал. – Доброго утречка! Что беспокоит?..

Лекарь запнулся на полуслове. Одна рука беспомощно вцепилась в край деревянного прилавка, вторая сама собой потянулась поправлять воротник старенького коричневого сюртука. С Бертом творилось что-то странное и прежде незнакомое: сердце заколотилось, словно у закоренелого курильщика опия, кровь прилила к лицу.

На пороге аптеки стояла девушка, прекрасная, как мир в день его сотворения. Посетительница зябко повела крутыми плечами, закрывая за собой дверь, и небрежно сдула со лба кучерявый тёмный локон. Смуглая кожа зарумянилась на ветру, в карих глазах плясали красноватые отблески, какие бывают у южанок. Правоты ради скажем, что такими глазами щедрая природа одаривает всякую страстную женщину, но страстных женщин Берт Фланаган видел, увы, немного и только издалека.

- Что ж вы так рано? – проворчала Анна. – Аптека открывается в девять.

- Простите, я ещё слишком мало знаю о городе, - красавица виновато улыбнулась. Конечно, голос оказался под стать – негромкий, глубокий и мелодичный, подобный журчанию ручья в горах. – Так сложно сверяться с часами! В деревне мы вставали с петухами, а ложились, когда на лугу стрекотали цикады…

- Нездешняя? – голос служанки смягчился. Лекарь вспомнил, что Анна и сама родом с хутора.

- Десятый день в городе.

Посетительница подошла к прилавку. Её чудесные глаза с любопытством оглядели Берта Фланагана от головы до живота: его мягкие рыжеватые волосы, вислые бакенбарды, потёртый сюртук и беспокойные маленькие руки. Оглядели бы и нелепые клетчатые брюки, мятые на коленках, и даже старомодные остроносые штиблеты, но, к счастью, прилавок скрывал лекаря ниже живота.

- Че-чего пожелаете? – наконец проблеял Берт.

- О, сущие пустяки. Добрая женщина, у которой я работаю, захворала простудой. Будь я дома, мигом достала бы высушенные с лета травки, но в городе я такая бесполезная, - девушка рассмеялась. – Дайте мне снадобье, чудесный врачеватель!

«Вот странная! – подумал лекарь. – Но какая красивая…»

Нарочно долго гремя склянками, он добыл с полок настойку облепихи. Горлышко запотевшей баночки было замотано чистой тряпицей, от снадобья терпко пахло летом. Когда Берт протянул склянку покупательнице, их руки случайно соприкоснулись. Лекарь почувствовал, как румянец со щёк перебирается на шею.

- Сколько? – искристые глаза вновь с любопытством изучали Фланагана. Ну конечно, только слепой не заметил бы, как переменилось лицо аптекаря.

- Что?

- Сколько стоит ваше снадобье? – вежливо повторила покупательница.

Берт хотел сказать, что отдаст его даром такой милой девушке, но Анна опередила его.

- Пять медяков, - важно сказала служанка, зачем-то завысив на грош цену лекарства.

- Как дёшево! – восхитилась посетительница. – Вы, должно быть, не городской лекарь, а добрый знахарь из сказок, если почти задаром отдаёте настойки.

Прижимистый, всегда гордившийся своей скупостью Берт крякнул, неловко потирая взмокшую шею. Похвала прелестной незнакомки пробудила в нём не радость, а удушливую робость.

Ещё раз поблагодарив хозяина аптеки, красавица подняла бараний воротник шубки, спасая нежные щёки от колючего ветра, и вышла на улицу. Порыв метели скрыл её гибкий юный стан от глаз лекаря. Ругаясь под нос, Анна крепко затворила дверь, но и тогда Берт Фланаган продолжал смотреть на ровные доски из морёного дуба, словно видя сквозь них зарумянившееся лицо милой посетительницы.

Содрогнувшись от страха, лекарь на подгибающихся ногах вышел из-за прилавка и рухнул в кресло. Он понял, что пропал, безнадёжно и навсегда. Он влюбился.

2

Её звали Ирис – как лиловый осенний цветок. Уже две недели она жила в доме полной весёлой вдовы, здешней портнихи и торговки нарядами. Подшивала кружева платьев, выбирала ленты к шляпкам, ткала прозрачные шелка. Портниха не могла нарадоваться на трудолюбивую улыбчивую работницу, но, рассказывая о ней, непременно добавляла, понизив голос: «Только чудаковатая она. Ну как дитя!»

Для хозяйки Ирис и покупала снадобье. В праздничный день портниха промочила ноги и в сырых башмаках простояла всю проповедь в церкви, а на следующее утро слегла с горячей головой и саднящим горлом. Анна, по требованию Берта узнавшая всё возможное о прекрасной покупательнице, ещё долго сетовала на холодную и влажную зиму и дрянные башмаки, по вине которых честная женщина должна лежать хворой, но лекарь уже не слушал. Встревоженный, в смятенных чувствах, он думал о смуглой женщине с цветочным именем, и в груди разливалась сладкая, тянущая тоска.

О, как тяжко проходили дни! Словно розовощёкий студент, мастер Фланаган впервые томился муками любви. Но чувства не горячили сердце, как это бывает с молодыми людьми. Его переспелая влюбленность, будто закисший нектар, отравляла кровь, заставляя беднягу лекаря то и дело тревожно взъерошивать мягкие волосы и подкручивать вислые бакенбарды. Зрелый человек, влюбившийся в девчонку, - он был смешон сам себе!

Музыкальные часы на стене пробили восемь вечера. Горестно вздохнув, Берт задвинул все засовы на двери аптеки, потушил масляную лампаду на прилавке и поднялся на верхний этаж. Кажется, портнихе стало лучше: сегодня Ирис впервые за четыре дня не приходила.

- А у старой Марты сын пропал, - как бы невзначай сказала Анна, поднимая голову от недомытой склянки. – Фред, солдат, помните его?

Маленькие тёмные глазки служанки хитро поблёскивали. Она любила, чтобы её расспрашивали, поэтому, узнав секрет, напускала важный вид. Но разве влюбленному старику (так называл себя всего-то сорокалетний Фланаган) есть дело до городских сплетен? Фыркнув, лекарь махнул рукой.

- Вздор. Загулял подлец, и не подумает, что мать с ног сбилась, ищет.

- Э, нет, мастер Фланаган. Ежели бы только у Марты сын пропал, была бы ваша правда, но её Фред не первый! На той неделе двое исчезли, да вот десятый день как Фреда нету. Должно, нечистая сила их увела.

- Тьфу на тебя, дура! – рассердился лекарь. – К ночи и о нечисти!

Анна оскорбилась, насупилась и за весь вечер не сказала более ни слова.

В этот день Берт рано лёг, но так и не смог заснуть. То скалился в окошко бледный месяц, то скреблась в углу мышь. Жёсткий тюфяк колол поясницу, поэтому лекарь долго возился, сбивая холодные простыни и скрипя постелью. Постелью, слишком большой для одинокого мужчины.

«Женюсь, - решил вдруг мастер Фланаган. – Ещё до лета посватаюсь к ней».

Повернувшись на бок, он блаженно улыбнулся, представив, что чернявая Ирис лежит рядом. Но тревожная мысль не давала покоя сухому сердцу, не привыкшему к подобным терзаниям.

«А если она не пойдёт за меня?»

Вскочив с кровати, Берт кинулся к зеркалу. Пыльное стекло без прикрас отразило по-лошадиному вытянутое лицо, маленькие глазки и растрёпанные рыжеватые космы, увенчанные нелепым ночным колпаком. Фланаган пощипал мочку уха, обнажил в улыбке квадратные зубы и с тоскливым вздохом скривился. Нет, он не был уродом, и сошёл бы за солидного жениха, если бы кошелёк был потолще, а возраст – поменьше. Но в сравнении с Ирис он выглядел, как скрипучая телега купца рядом с новеньким экипажем кронпринца.

Лекарь больше не мог терпеть муку беспокойного сердца. С остервенением стащив колпак с уже седеющих волос, Берт смял его и швырнул на кровать. Он торопливо оделся, натянул на ноги узкие коричневые башмаки и поднял ворот потрёпанного пальто. На лестнице отвага изменила аптекарю: он спускался по крутым ступенькам на цыпочках, застывая от каждого скрипа старых половиц, чтобы только не разбудить Анну, дремавшую в каморке на первом этаже. Берт готов был стерпеть самый злой, жестокий отказ от прелестной девушки, завладевшей его снами и грёзами, но только не насмешки собственной служанки.

За дверью дома властвовали ночь и вьюга. В неверном зеленоватом свете фонарей родная Голубиная улочка, знакомая до последней выбоины, показалась лекарю чуждым, искаженным лабиринтом из лихорадочных снов человека, больного тифом. Ощерились зубцы чугунных изгородей, безлиственный платан плаксиво заскрипел, протягивая к путнику узловатые кривые ветви.

«Я сам посадил это дерево», - вспомнил Берт, успокаивая заколотившееся сердце.

По дороге стелилась позёмка. Налетевший порыв ветра едва не сорвал с лекаря шляпу. Озираясь на соседские дома, ставшие вдруг незнакомыми, Фланаган, спотыкаясь, побрёл наугад. Ноги сами несли его меж заледенелых канав и чужих недружелюбных жилищ, где ему не было и не могло быть приюта. Месяц, как пьяный баламут, мотался по небу и маячил то над куполом скромной кирхи, то меж остроконечных шпилей городской ратуши.

Берт сам не понял, как набрёл на дом портнихи, но, завидев ласковый жёлтый свет в оконце, мужчина нутром почувствовал, что шёл сюда всю свою бестолковую жизнь. Клумбы цветов дремали под белыми сверкающими шапками. Облепленная снегом громадина дома оставалась тёмной, только на первом этаже сквозь неплотно прикрытые ставни пробивался огонёк свечи. Лекарь подошёл ближе, не замечая, что по колено увязает в сугробах.

Ирис сидела на лавке, склонившись над шитьём. Красивую голову дважды обвивала смоляная коса, из-под закатанных рукавов домашнего платья виднелись острые локти. Не помня себя от нахлынувшей нежности, Берт шагнул вперед, руками раздвигая колючие заросли шиповника.

Сухая ветка хрустнула под каблуком. Чуткая, как лесная птица, девушка тут же обернулась, взгляд тёмных глаз замер на лице Фланагана. Тот отшатнулся, смущенный и напуганный. Щекотливое положение пробудило глубоко запрятанный инстинкт героя-любовника: Берт пригнулся, ныряя в колючий куст дикой розы, и затаился, как вор. Почтенное пальто не выдержало приключение: подмышкой лопнул шов, а на шипах остались клочки бежевой ткани. Вдобавок, словно на лекаря мало свалилось бед, ледяной снег забился под воротник и в ботинки.

Где-то над головой с треском закрылись ставни. Не разбирая дороги, Фланаган рванул прочь, спотыкаясь и чуть не падая, пока на углу дома его не настигла одышка. Что с ним творится? Подглядывал за женщиной, как школяр!

Позади заскрипела, отворяясь, дверь. Лекарь застыл на месте, ни жив и ни мёртв, не смея даже обернуться.

- Что же вы бежите, добрый знахарь? – раздался сквозь вой ветра насмешливый голос девушки. – Или я напугала вас?

Наконец, Берт решился посмотреть назад. Ирис стояла на крыльце дома портнихи, зябко кутая плечи в старомодную шаль, расшитую сказочными птицами. Красавица улыбалась лекарю алыми чувственными губами, как будто не он только что подло выслеживал её в окне.

- Простите, - выдавил Фланаган, подходя к девушке. – Я, должно быть, оскорбил вас.

- В самом деле? Чем же?

Ирис с лукавой усмешкой склонила голову набок и вдруг коснулась ладони Берта своей рукой. Пальцы были холодны, но тёмные глаза пылали, как угольки.

- Вы совсем закоченели, - сказала она с укоризной. – Пойдёмте в дом. Я как раз собиралась пить чай.

- Но я чужой человек… Ваша хозяйка не будет против?

- О, бедняжка спит. Болезнь измучила её.

Ирис потянула лекаря за руку, увлекая в душный тёмный коридор. Дверь с громким хлопком сама закрылась за ними. Берт топтался на месте и моргал, привыкая к сумраку. Пахло пылью, луком и старыми досками. Сквозь полог темноты едва проступали очертания лестницы с резными перилами и старинного трюмо. Зеркало не отражало ни единого блика света. Но лекарь видел искристые глаза желанной девушки, слышал её дыхание, чувствовал её руку в своей, и мир растворялся, оплывал, как грошовая свеча из плохого воска.

«Нет, это неправильно, - оборвал он собственные мысли. – Чушь, вздор, так не бывает на свете. Девочка просто шутит, её позабавило влюблённое чучело».

Почувствовав перемену во взгляде мужчины, Ирис вздохнула.

- Ждите меня в комнате, отогрейтесь и успокойтесь, - сказала она. – Я принесу с кухни чай с мелиссой. Я всегда рада гостям.

Неловко кивнув, Берт шагнул в комнатушку, где до ночи трудилась прелестная швея. На проволочном каркасе для платьев красовался еще не законченный наряд. Взглянув на него, мастер Фланаган пугливо отшатнулся: в полумраке он принял белое подвенечное платье за похоронный саван. С низкого косого потолка свисало кружево паутины. Некрашеные стены, скамья грубой работы, огарок свечи в блюдце на подоконнике – как всё это чуждо юной красавице!

«Я буду наряжать жену в шелка и кружева», - рассеянно пообещал лекарь.

Отряхнув снег с плеч, он присел на самый краешек лавки, чтобы не потревожить брошенное Ирис шитье. Стащив с головы вымокшую шляпу с мятыми полями, он попытался пристроить ее на стол, где покоились её уродливые сёстры из фетра, отданные на починку, но неловким движением потревожил высящийся рядом курган безликих заготовок. Тот немедленно рассыпался. Наводя порядок, оробевший лекарь увидел среди картонных болванок небрежно свернутое полотно пестрой ткани. Это был старинный тяжёлый гобелен, который, очевидно, отдали в починку: узор стёрся и потускнел, клочьями топорщилась бахрома, но там, где успела пройти игла Ирис, блестели золотистые нити. Не удержавшись, Берт развернул пыльную ткань, ладонью разгладив складки.

Глазам предстала странная картина. Запертые по краям золотой тесьмой, на гобелене теснились вышитые человечки, каждый не больше мизинца ростом. Улыбались одинаковые лица со стежками-глазками. С особым тщанием мастер выполнил одежду – на ком-то был мундир, на ком-то – лохмотья, а еще разноцветные камзолы, куртки, рубахи… Одни человечки выцвели, вылиняли от времени, другие, казалось, были вышиты вчера. И все мужчины, ни одной женщины, как будто кто-то взял за труд изобразить пехотную роту.

Берт недоверчиво ткнул пальцем в одну из фигурок, и бессознательный страх окатил его холодом, как водой из ушата. Причёски человечков, их кудри и непокорные вихры, рыжие, чёрные, белокурые, - все были вышиты настоящими волосами. Лекарь брезгливо отдёрнул руку. Господь, кому нужен такой жуткий гобелен?!

За дверью комнатушки раздались лёгкие шаги. Фланаган хотел было свернуть и отложить шитье, но тут его взгляд упал на человечка, законченного совсем недавно. Серыми нитками была старательно выполнена солдатская шинель, а голову венчали медные кудри – кудри пропавшего Фреда! Но ещё страшнее лекарю показалась соседняя фигурка. У неё пока не было волос, но мастер Фланаган без труда узнал свой нелепый сюртук.

- А вот и я, мой знахарь, - раздался сладкий, как мёд, голос Ирис.

Она несла в загорелых руках поднос с чашками, а Берт мог думать только о том, как холодны показались её пальцы. У лекаря задрожала нижняя губа.

От накрытого на двоих сервиза поднимался белый пар, в каморке витал аромат полевых трав. Заметив развёрнутый гобелен, девушка переменилась в лице. Она с грохотом поставила поднос на круглый столик со швейными принадлежностями. Пузатый чайник клюнул носиком, кипяток выплеснулся на горку лент, красная иголочная подушка прыгнула на пол, рассыпались булавки. Неслышно застонав, Берт попятился.

- Вот что вы наделали! – рассердилась Ирис, собирая с пола булавки и не замечая, что в кровь ранит ими руки. – Пришли гостем, а теперь вынюхиваете?

- Н-н-нет…

- Чтобы вы знали – они все были счастливы! – швея выпрямилась и шагнула к Фланагану, вдруг её голос вновь стал певучим и сладким. – И вы будете счастливы. Только забудьте обо всём. Отдайтесь сердцу. Вы так долго заставляли его молчать, оно исстрадалось по теплу.

В тёмных глазах девушки больше не плясали огоньки, её очи стали бархатно-тёмными, непроницаемыми, как небо в буран. Берт зажмурился от страха, чувствуя на щеке тёплое дыхание. Холодные руки обняли его за шею и взъерошили редкие волосы на затылке. Через миг он услышал над ухом щелчок ножниц.

- Нет! – не своим голос вскричал лекарь, поймав лезвия в кулак.

Зашипев, как мартовская кошка, Ирис выпустила дужки ножниц. Красивое лицо вытянулось и исказилось, приподнялась, обнажая острые белые зубки, верхняя губа. Девушка как будто стала выше, на истончившейся шее проступили жилы. Берт зашептал молитву. Онемевшие губы не слушались, ноги подгибались.

Ирис кинулась на него разъяренной тигрицей. В тот же миг лекарь метнулся к столу и рассёк гобелен зажатыми в кулаке ножницами. Лезвия увязли, как в густой смоле, раздался шорох и ропот, как будто зашептал каждый уголок в каморке швеи. Затрепетало пламя свечи. Тени потоком тёмной воды хлынули со стен и потолка, заливая пол, просачиваясь в трещинки меж досками и подбираясь к носкам туфель аптекаря. Швея с воплем повисла у него на спине. Её ногти, острые и прочные, как когти ночной совы, сквозь пальто и сюртук впивались в кожу, а холод кривой иголкой подбирался к сердцу.

Мастер Фланаган позабыл молитвы. Отчаянно кромсая вышивку тупыми ножницами, он шептал не священные тексты, а бабкины наговоры от злых сил. Запахло плесенью и сырой землёй. В последний раз щёлкнули ножницы, и гнилые нити рассыпались в прах, а за спиной хлопнули ставни.

«Спасибо», - долетел из окна многоголосый вой ветра.

Берт почувствовал, как тает, становясь бесплотной, рука Ирис на его плече.

3

Анна проспала зарю – впервые за много лет. Смущенная такой оплошностью, служанка поторопилась заплести косу, даже не расчесав жидкие светлые волосы, кое-как завязала передник и вышла на лестницу в одних чулках, держа в руках мягкие туфли, чтобы шагами не разбудить лекаря. Из-под расписанных цветами и ягодами ставен пробивались лучи восходящего солнца, полоски света заливали половицы. От двери тянуло прохладой, и Анна зябко поежилась, поджимая пальцы ног.

Посетителей, к счастью, пока не было. Облегченно вздохнув, служанка на цыпочках пошла на кухню, чтобы на скорую руку приготовить завтрак.

На пороге она невольно ахнула, стиснув край передника в мозолистых руках. Ей почудилось, что за столом, сгорбившись, сидит вор, но через миг она узнала мятое пальто лекаря и рыжеватые волосы на затылке.

- Так вы уж встали? И зря! Ничего еще не готово! – заговорила Анна, уперев кулаки в крутые бока. Оправдания заспавшейся служанки слушать всё равно не станут, поэтому она решила начать спор первой. Глядишь, робкий лекарь и сам смутится.

Фланаган обернулся к ней и устало вздохнул. За ночь вытянутое лицо осунулось, как будто бедняга неделю пролежал в болезненном бреду, да и в бакенбардах, кажется, еще вечером не было седины.

- Не спалось, - бросил он коротко. – Да я и не голоден. Лучше приготовь мыльной воды, хочу побриться.

- Как прикажете.

Фыркнув, Анна только пожала плечами. Что-то в лекаре переменилось за ночь, и, уж верно, переменилось не к лучшему, а всё-таки зануде аптекарю это шло. Заострились скулы, но ушла одутловатость лица, да и запавшие глаза блестели умно и живо впервые за много лет. Служанка с любопытством косилась на хозяина, пока готовила тёплую воду и искала мыло. Вот только почему он в плаще? Куда ходил в такую рань?

Звякнул колокольчик над дверью. Оставив мыльную воду на столе, Анна суетливо промокнула руки о фартук и кинулась в аптеку встречать первых покупателей.

На пороге стояла старая Марта, наспех закутанная в пуховый платок. Женщина совсем запыхалась, но морщинистое коричневое лицо лучилось радостью. Видно, она собиралась второпях: заплатанная лисья шубка была застегнута только на верхние крючки, из-под неё виднелся клетчатый подол домашнего платья. Марта обняла служанку аптекаря, как родную, хотя они никогда не ладили, и выдохнула:

- Фред вернулся! Живёхонький! Только не помнит целую неделю – как отрезало. Вылечите это?

- Боюсь, нет, потеря памяти в его случае не лечится, - Фланаган проворно спустился по лестнице и встал за прилавок. – Да и всё ли стоит вспоминать? Сварите ему бульон и дайте поспать.

- Но как же?.. – старуха захлопала глазами. – Даже не выслушаете меня?

Берт поморщился, как будто у него свело зубы.

- Что ж, рассказывайте. Слушать – мой долг, - протянув Анне свёрток, он добавил. – А это отнеси ко мне. Прикупил вот на ярмарке, над кроватью повешу. Да осторожнее будь, вещь в своем роде бесценная…

Служанка, покорно вздохнув и всем видом изобразив, насколько ей в тягость поручение, приняла из рук лекаря тщательно свёрнутый отрез бархатной ткани и поплелась наверх. Сгубившее не одну кошку любопытство взяло своё: пока Фланаган занимался посетительницей, Анна развернула ткань, но только пожала плечами. Обыкновенная безвкусная вышивка, такие сотнями продают на базарах и в швейных ателье. И чем она приглянулась лекарю?

Кисточки бахромы на углах блестели золочёными и посеребренными нитями, но с простым орнаментом фона справилась бы любая деревенская девочка, отпраздновавшая двенадцатую весну. Вышитая в полный рост черноволосая красавица показалась Анне смутно знакомой, но служанка не смогла вспомнить, откуда. Только одно поражало воображение. Босоногая девушка по щиколотку утопала в искусно выполненных цветах, лиловых с жёлтыми крапинками. Казалось, сквозь полотно лепестки дышат жизнью и, если склонить голову, можно почувствовать дурманящий аромат. То были ирисы – любимые дети ранней осени.

В тот миг, когда старая Марта толкнула дверь в аптеку, в своем доме на пуховой постели открыла глаза портниха. Ненавистная грудная болезнь не мучила её в это утро, однако в голове стоял сладковатый туман, как всегда бывает после тяжёлого бреда. Доходило до смешного: женщина, как ни силилась, не могла вспомнить, кого наняла на работу. В мастерской ждали своего часа прелестные платья и широкополые шляпы, украшенные бусинами, лентами и перьями, но кому портниха заплатила за прилежный труд?

А люди позабыли, кому отдали в починку головные уборы. Не вспомнила, у кого заказывала платье, и юная белокурая невеста капитана стражи. Впрочем, вряд ли хоть одна девушка, готовясь идти к алтарю, заметит усердную работницу, сшившую подвенечный наряд.

Об Ирис забыли, как будто черноокая красавица никогда не появлялась на улочках Реббит-Ридж. Ещё неделю-другую сплетницы, привирая и украшая подробностями, повторяли историю о том, как трое юношей один за другим исчезли и так же внезапно вернулись, а потом тихий городок потрясала новая весть. Берт Фланаган, известный скряга и убежденный холостяк, продал любимую аптеку, переехал в деревню и скоро женился на робкой голубоглазой вдове.

Говорят, в их доме, над каминной полкой, до сих пор висит прелестная вышивка, и даже самые отважные слуги не решаются снять её, чтобы почистить, а кошек мясом не заманить в эти покои. Но кто же поверит слухам? А правду, если в сплетнях её наберется хоть на грамм, знает лишь мастер Фланаган, бывший лекарь, который когда-то презирал любовь и боялся призраков.