Эскапизм

Для многих людей, существующих ныне, жизнь - непереносимая боль, а для кого-то смертная скука, поэтому склонность к уходу в мир фантазий и иллюзий - обычное дело. Почти обычное дело, так как не каждый богат созидательной способностью, которая могла аккуратно намастить морок красивого и лживого мироздания, чтобы спрятаться, как за ширмой, от гнетущей действительности. Кто-то сможет выдумать небольшие миры, а другой - вселенные, совсем иной человек просто выдумает себе друга, чтобы было хоть кому-то рассказать, от чего больно, и ещё нашептать терпкие секреты, но найдутся и те, кто не смог ни того, ни другого. Таковые просто мечтают о чем-то светлом и бесформенном, но сами не знают о чем именно. Просто что-то, что более живое и светлое, чем то, что есть в их реальности. Так или иначе, но все мы бежим от того, что нас окружает, быть может, не столь часто и не так глубоко, а всё ж сбегаем, как заправские диссиденты от жестоких репрессий. Если подумать, то и правда бежим от расправы, а расправляются с нами избитостью, серостью и бесконечным циклом повторений одних и тех же действий. А так хочется убежать к пони Фердинанду и прокатиться к тому мосту, где сидит тролль Донаван. Не любишь троллей? Будет тебе! Через минут пятнадцать привыкаешь к запаху, а так они мировые ребята, если молчат.

А каков твой мир, куда ты убегаешь, чтобы облегчить муки бытия? Что ты там делаешь? Возможно, у тебя есть там друзья или же любовь всей жизни? Или ты просто убегаешь туда, чтобы излить слёзы?

Я обычно там плачу. За себя и за других. Проронишь слёзы и ты за нас всех, хотя а на кой мы тебе? Здравый эгоизм, не так ли? Здравый ли?

Примем на веру, что все мы изредка бежим в свои «убежища» по разным причинам и с разной целью. Ты же веришь мне? Вот лично я нет, не очень верю себе. Верить себе - последнее дело. Доверяешь себе? Никогда не поворачивайся к самому себе спиной, а то так и останешься с самим собой наедине, а это жутко. Начнёшь припоминать все «почему», а после все «зачем» и потом дойдешь до этих самых, которые не свершились и отягощают душу сим. Как бишь их? А, точно! Возможности! Упущенные возможности, как можно забыть про них? А вот так, забыв их, становится легче, создается иллюзия, что нет горьких сожалений, когда думаешь, что стоило сделать, но не сделал. Ха-ха.

Но что это мы только о нас с тобой? Или только обо мне? Возможно, исключительно о тебе?

Зачем мы тут? Ради сказки о маленьком человечке, что несчастен был и надеялся сыскать счастье в других мирах или благополучно издохнуть там.

***

Где наибольшая концентрация серого цвета? В городах. Сколько бывает оттенков серого? Достаточно, чтобы заполонить ими пустоту и посредственность жизни. Темно-серый асфальт, серое небо с проблеском золотистого локона, что хочет развеять уныние, но ему запрещает бытие, светло-серые здания и паскудно-серые лица, которые являют собой маски, что носят люди. Или не люди вовсе, а самих людей можно назвать оными? Влажно-серые стены с огрызками того, что когда-то являло собой обои и бледно-серые занавески в квартире, где никто не живёт, и зиждятся там лишь пылинки былого.

Никто не живёт - это слишком громко. Некто значительный для этого мира не тлеет в этой квартире, а всего лишь две бледные тени, что в угаре погрязли, и с ними девочка хрупкая, которая злой судьбой с ними повязана.

Тени - это пара созданий, потерявших облик свой, быть может, если бы они даже пожелали, то не смогли вернуть себе суть человеческую. Они забыли, что есмь человек. А ты помнишь? Мрачными узниками слоняются тени в серой темнице и день ото дня теряют свои крупицы, неосознанно стремясь к самоуничтожению. Когда-то любили друг друга и дитя своё, но невдомёк им это, так как память угасла, как тухнет свет углей от костра в ночи. Разве можно забыть любовь к кому-то, быть может, её просто никогда и не было? Возможно, создали иллюзию и внушили сами себе, что искренне верят в неё, но долго врать себя не выходит, и пробуждаются демоны, которых величают так: ненависть, гнев, уныние, отчаяние. Четыре всадника безутешного бытия, что даруют людям нескончаемую боль, а от боли полагается что-то, что облегчит оную. И тут приходит на помощь зелье, забирающее боль взамен на рассудок.

Сначала стало легче, чуть-чуть погодя поблекли, утратив часть себя, а после вовсе стали серыми тенями, которые скользят по стенам, неся терзания. Зелье давно не помогает, но инертная привычка принуждает вбирать его в себя вновь и вновь. Стремлений нет, мечты тоже и даже банальных желаний. Это просто ёмкости, которые доверху переполнены, и при каждом движений они расплескивают своё содержимое, орошая разъедающим тленом все вокруг.

Когда-то, когда у них были очертания, а не ели заметный лик, родилась дочь. Назвали Ниной. Росла девочка хрупкой и нескладной, склонной к грёзам и диковинным фантазиям, которые особенно любили приходить к ней по ночам. Личико простое, но приятное, а глаза большие, фиалкового цвета. Нина отрешенная, застрявшая где-то среди облаков. Маленькая, светленькая и так похожая на хрустальную статуэтку, что славно искрится на свету, но с мрачным отсутствующим видом.

Дни шли неспешно, но неумолимо. Тени, если не мучили Нину, то валялись где-то в забытье или скользили по серым стенам, ища иных жертв. Нина же утопала в омуте грёз или убегала куда-нибудь, если иссекало терпение сносить нападки мучителей.

Так и шло время, до поры.

***

Ночи бывают очень страшными, если твой собственный дом является клеткой, но уж явно даже не золотой. Они бывают и пронзительно одинокими, когда заперт в бетонной коробке, которая так и сквозит безразличием к блеклой жизни, а оттого, что те, кто должен был защищать и оберегать, предались угару, позабыв даже самих себя, становилось не просто одиноко, а смиренно пусто. Душа начинала пустеть, а сердце цепенело от холода, который знаком лишь тем, кто никогда не был ни любим, ни понят другими. К этому, конечно, привыкаешь, да-да, привыкаешь, так как человек может смириться со всем на этом свете, но боль от этого не уходит, а просто становится частью жизни. Как привычны лучи солнца, так и привычны страдания. А что до тебя? Примирение с болью уже случилось?

Хрустальная девочка страшилась прихода тьмы, так как к ней по пришествию ночи заваливались тени, породившие её, нарушая мечтательный покой. Иногда они приходили вместе, но чаше всего лишь одна из них. Одурманенная и злая. Ночь меняла и искажала сильнее, чем зелье, поэтому тень являлась в образе гротескной массы, которая была черна, как бездна. Набухшая от ярости, она разрасталась тёмными венами по стенам, потолку, полу. Впившись в них, как вековыми корнями, в самые недра, тень выпускала нити, что стремились к Нине. Обхватив целиком, впивались в саму душу и разум. Лишали воли, наводя морок жутких видений, что глубинной болью теней порождены. То ли это желание, чтобы кто-то разделил это с ними, то ли извращенное проявление любви. А ты как думаешь? Если не удавалось вырваться, то это могло продолжаться достаточно долго - до утра. Морок, что наводили на хрустальную девочку, мог быть совершенно разным, но всегда до боли правдивым и оттого наиболее ужасным. Ослабев, утратив волю, Нина не могла дать хоть какой-то отпор, и сила жизни утекала от нитей к тёмным венам, чтобы насытить тень. Многого это не давало оной, но позволяло почувствовать вкус жизни, которого когда-то лишилась. Какой-то странный самообман, идущий от иллюзий приобретения движения, а значит жизни, так как сама суть жизни - это движение. Терпкое тепло, что стремительно несется по нитям и венам, поглощаемая эссенция жизни. Это распаляет нутро, которое промозгло от долгого застоя. И внутри загорается огонёк. Очень слабый. И колыхание его неуверенное, как движение новорожденного, что только народился и почувствовал этот мир, который сразу же клеймит меткой неизбежности. Ради этого приходили тени, чтобы вытянуть и почувствовать себя вновь живыми. Это пиршество придавало им более четкие очертания, и можно было разглядеть в них что-то очень отдаленно напоминающие человеческое существо, но лишь отдаленно. Только не хватало им лица в эти минуты. Что-то начинало зарождаться внутри, и появлялся целостный облик, но вот лицо нельзя заполучить таким образом. Жестоким воровством его не заполучить. Никогда. Таким пожиранием ближнего своего даруется лишь иллюзия, а она ненадёжна. Совсем ненадежна. И держатся лишь на протяжении ночи, так как лишь она им благоволит, а поутру сонм обмана развеивается, оставив на память о себе дурное послевкусие. Пустота же внутри расширяется, уничтожая оставшиеся живые островки, аппетит же от ночи к ночи усиливается.

Почему Нину за всё это время не поглотили полностью? А зачем забивать коровку на мясо, если она может долго давать молоко? Если уж забивать, то в самом крайнем случае, не так ли?

Быть может, они руководствовались чем-то другим? Сентиментальностью, возможно? Как думаешь, а у них осталось внутри нечто подобное?

Именно так и проходили ночи, а кончались они с приходом первых лучей солнца. Они, подобно лучезарным кавалериям, что соединились в клин, рассекали оковы ночи и острым копьём проходились по теням. Как только острие касалось мрачных мучителей, то раздавался громкий вопль, который могли услышать жители всех измерений. Истошный, жуткий, то ли болью наполненный, то ли негодованием за то, что посмели прервать пиршество! В нём ещё читались какие-то нотки, которые тонкие и ели-ели приметные, а ещё наивнейшим образом нелепые. На самом конце вопль обращался в неразборчивые всхлипывания, где и читались эти нотки.

Так и шли ночи. Именно так. Жуткое поедание заживо, что не причиняло уже страданий Нине. Даже дискомфорта. Привычно. Неизбежно. Нудно. И всё повторится вновь и вновь. Рабское принятие неизбежности, которую нельзя изменить или хотя бы отсрочить. И тем более убежать. Остается лишь ждать, когда венценосная конница воинствующего божества света соизволит намекнуть тьме, что пора оставить владение для другого. В след за тьмой уходят и тени, уносимые потоком темного океана. Барахтаются, кряхтят, как кальмары в банке, желая дотянуться, но океан уводит за собой. Ночь сменяется днём, даруя передышку. И надежду. Робкую такую и совсем жалкую, что будет шанс убежать куда-то, если получится набраться сил до заката.

***

Странные это ощущения, когда бессильно валяешься на полу, не имея шанса, ни пошевелиться, ни подняться. Тело просто заявляет свой категорический отказ подчиняться, так как весь ресурс окончательно исчерпан, то есть украден алчущими созданиями. Разум же обращается в агнца, который с тупой покорностью вынес истязание и теперь безучастно созерцает мир, пока тело вспоминает, что ещё живо. Некоторым людям тоже не помешало бы припомнить сей факт.

Обычно на то, чтобы восстановить силы, уходило много времени, настолько много, что уже наступала ночь, и близилось начало пира теней. Только в этот раз не потребовалось столь много. Словно что-то извне даровало силы, что теплой и упрямой волной расходились по телу. Нина оживилась и рассеянно осмотрела привычную серость квартиры-темницы. В палитру всех оттенков серости затесалось что-то иное и живое. Гость. Пока Нина приходила в себя, кто-то проник сюда и прошмыгнул мимо теней-мучителей.

Гость оказался пернатым. Птица размером раза в два больше беркута и отдаленно напоминающая ворону. Оперение цвета пепла, а глаза, как из оникса, глубокие, внимательные и пугающие. И была их три. Два на тех местах, где им и подобает быть, а третий на лбу, он смотрелся неестественно и жил словно отдельно от своих собратьев, словно сутью и смыслом его было хаотичное движение.

Еще не успев до конца подняться, Нина замерла, стоя на корточках. Новый гость в неизменных днях её изрядно удивил и ещё больше заинтересовал. Она с неподдельными интересом рассматривала птицу, хлопая глазами. Гость отвечал тем же, и совершенно также беспардонно на неё пялился, но от этого было жутко, то есть жуть наводила та глубина, что была в глазах птицы. Бездна.

Эту нелепую игру в гляделки прервал гость. Шаткой походкой подвыпившего фельдмаршала он подошел к стене. Пернатый гость расправил крылья и из оных к стене потянулись нити. Они были совершенно чёрные и очень контрастировали с собственным окрасом птицы. Своими кончиками они начали царапать что-то на стене, оставляя склизкий след, как от чернил. Спустя несколько секунд на стене была начертана фраза: «Помоги мне вернуться домой, Человек».

-Но как?- вопросила Нина, всё это время стоявшая на карачках, нелепо раскрыв рот от удивления.

Наверное, стоило бы больше задаться другими вопросами, к примеру, о происхождение этого существа, но нашу Нину это не слишком интересовало.

Создание начертало все теми же манипуляциями на стене следующее: «Ты должна пойти со мной. Не бойся меня, ибо я просто хочу домой. И ещё я награжу тебя за это свободой от теней»

-Хорошо, если тебе и вправду нужна помощь, то я помогу тебя. Помогать ведь хорошо, правда?- неуверенным тоном пробормотала девочка, не меняя всё той же нелепой позы.

«Помогать правильно»,- было начертано на стене,- «…но не всем и не всегда. И даровать свою помощь мне - опасно, ибо я пришелец из другого мира. Я не желал бы обременять юную жизнь, но по-настоящему живых в округе больше нет».

-По-настоящему? - недоумевала Нина.

Пришелец кивнул.

-Значит, я жива?- с какой-то робкой надеждой спросила она.

Щупальца снова заскользили по стенам, создавая ответ ей: «Живее, чем серость. Живее, чем тени, создавшие тебе и поедающие тебя. Живее, чем то, что говорит с тобой»

-Ты не живой, но почему?- спросила Нина.

Щупальца дёрнулись, будто от удара током, став тоньше волоска, они втянулись обратно. Гость сложил крылья, и казалось, что он поник, а третий глаз вовсе закрылся.

Пришелец побрёл прочь и на мгновение остановился, чтобы посмотреть на Нину. Пристальным взглядом он призывал идти следом.

Подскочив, а потом, споткнувшись, пошатнувшись и наконец, упав, после встав, она похромала за Птицей.

***

Покинуть обиталище оказалось не столь сложно. Тени яро желали не дать Нине выпорхнуть из клетки, ибо животинка должна быть всё время при них. Рванувшись диким волками, скользя по стенам, они были готовы снова вытянуть все соки, но внезапно остановились, будто уперлись в невидимую стену, которая внезапно встала на их пути. Достаточно было лишь одного взгляда гостя, чтобы они утратили свой пыл. Чуть ли не скуля, они попятились в самые дальние углы, затаив злобу. Что-то гаркнув себе под клюв, Птиц устремился наружу, а Нина хромала рядом.

Город, если это гротескное месиво можно назвать городом, был чем-то промежуточным между ульем и муравейником, который хорошенько спрессовали, а потом вывернули наизнанку. И вся эта лепота была сдобрена всеми оттенками серого, аж тошно. Тут явно постарался маляр-фетишист, который до жгучей боли неравнодушен к этому цвету. Единственное, что яро выбивалось из общей гаммы, так это небо, походившее на жуткий цветовой оксюморон. Цвет ржавого металла переплетался с вкраплениями тлетворного желтого, который свойственен покойникам не первой свежести. Солнце багровое, как зияющая рана. И это небо никогда не знавало облаков. По улицам понуро и устало плелись фантомы, что лишь силуэтом и ели приметными деталями походили на людей, но оными не были, если только единожды когда-то, когда этот город жил под другим солнцем. Прозрачны были они и нематериальны. Следуя какой-то изможденной привычке, повторяли то, что было ранее до них и будет после. Инертный цикл, который не закончится, говоря точнее, мы не сможем увидеть его окончания. Не суждено, увы. А хотелось бы?

Дороги похотливым змеями сплелись в узел сладострастия и не желали даже предпринимать попытки стать прямыми, как подобает всем дорогам.

Трехглазый неловко ковылял по ним, и было очень приметно, что это давалось ему с трудом. Его походка, которая походила порой и на пьяного фельдмаршала ,и на матроса в отгуле, явно оказывала ему медвежью услугу. Спотыкался он везде и даже там, где это в принцип невозможно. Порой его лапки вовсе отказывали, выказывая свой категоричный отказ продолжать движение. Шмяк. Снова упал. Кажется, что тело ему неродное, и за всё время путешествия он не предпринял ни одной попытки взлететь, даже крылья ни разу не расправил. Просто неуверенно клацал когтистыми лапками по дороге. Шмяк. Падение. И ещё одно. И на бис. Пора вести счет, не так ли?

Через некоторое время трехглазый тоже хромал. Нина на правую ногу, а он на обе. И как подобает в таких ситуациях, они заблудились. Очень неожиданно, правда? Так или иначе, но девочка слепо следовала за птицей, лишь изредка пялясь по сторонам, а злополучный проводник вовсе не разбирал дорогу. Немудрено, учитывая, сколько раз он страстно прижимался к земле. Наверное, она нашептывает мерзкие тайны, которые ежедневно узнает. Так или иначе, но незадачливых спутников принесла нелегкая на самую окраину, где из подручного мусора какой-то юродивый смастерил что-то отдаленно напоминающее лавочку. Вывески не было, и товар на прилавке отсутствовал. Подойдя, Нина приметила сидящего на прилавке кота, который носил маску из мрамора. Маска изображала самодовольную физиономию с нарисованными гуашью усами. Лучше присмотревшись к «коту», Нина заметила, что он тряпичный и сшит из разных лоскутов. Заплатки заменяли ему пятна от окраски. Сказать определенно какого он цвета - сложно, наверно, будет легче сказать, какого цвета в нем не было. Серого уж точно нет. Хвост же явно был пришит от какой-то мягкой игрушки, у которой, видимо, был насильственно отнят.

При приближений девочки тряпко-кот оживился, если под «оживился» можно понимать судорожные движения, которые походят на предсмертную агонию. Двигался он странно, судорожно и словно болезненно. Казалось, что каждый раз, когда кот нарушал статичность, его карал невидимый кнут, и отдавалось это конвульсией по всему тряпичному телу.

-Здравствуйте, почтенная Дева,- елейным голосом приветствовал тряпко-кот, такой подошел бы священнику, который во зле погряз, а не этой пародии на кота.

-Привет,- робко ответила Нина, помахав притом рукой,- а откуда ты здесь?

-Хо-хо, девушка, я тут целую вечность, и почти владыка этого клочка зем…- кот не договорил конец фразы, так как заметил второго гостя и подскочил, узнав его.

Рванувшись, он желал удрать, но с громким шелестом раскрылись крылья, и мириады нитей устремились за тряпко-котом, сковав его тело темными цепями.

-Пощадите, Многоликий! – взмолилось тряпичное создание.

Нити сильнее сжались, расплющив тело несчастного. Натужный скрип ткани аккомпанировал причитаниям и мольбам о пощаде кота. Маска слетела, оголив пустоту. «Морды» у тряпки не было: ни глаз-пуговок, ни шитой улыбки - пустое место. Создавая его, кто-то изрядно поскупился. Нити встрепенулись. Резко подкинув, выпустили кота, и тот сделал долгий кульбит, приблизившись к земле, нити ловкими змеями схватили его за передние и задние лапы, потянув в разные стороны, что есть силы.

-Прошу вас не делайте этого!- вопил котяра.- Вы не представляете насколько сложно тут сыскать новое тело! Что же вы серчаете-то?! Подумаешь, умыкнул это зеркало!

Хрясь. Болтовня котофея прекратилась, вытесненная смачным звуком разрывающейся ткани. Действительность заполнили белые и мягкие внутренности, располовиненный лежал без чувств, от одной половинки к другой стелилась дорожка синтепона. Когда тёмные нити Многоликого наконец-таки приумножили количество котов в этом мире до двух (хоть и не совсем целых), то из нутра жертвы пернатой инквизиции выпало зеркало. Круглое, незамысловатое и совершенно скучное, а единственной причудой его была паутина трещин. Казнённый всё ещё продолжал негромко причитать и аляповато дрыгать уже не едиными конечностями. Нина стояла ошалелой куклой, прикрыв ладонями часть лица. Многоликий начал терять форму, расплываясь аморфной темной массой, став чем-то совсем бесформенным, размером с человека. Нитей стало больше, из темного нутра вышли щупальца, изломленные отростки, и самой причудливой формы конечности. Нечто, недавно бывшее птицей, притянуло поврежденное зеркало к себе, и из утробы создания появились глаза, которые заполонили собой всё телесное месиво, словно тысяча надувных мячиков поднялась со дна болота по команде. Глаза были разных размеров, и зрачки были самых необычных оттенков и сочетаний. Двигались они хаотично, будто каждый жил своей жизнью, и из соображений мнимого эгоизма даже не помышляли о какой-то синхронности. Изучив тысячами глаз поверхность зеркала, масса резким мановением нитей рванулась к Нине с такой огромной скоростью, что нельзя было уследить. Она только охнуть успела, а уже окутана тёмными цепями, которые хоть и бережно, но сильно связали её. Пытаясь что-то возразить, раскрывает рот, но сказать ничего не может. Голос исчез, а за ним начали таять силы, воля, надежда. Её иссушали вновь. Многоликий подобен теням и тоже способен поглощать жизнь. Достаточно её ослабив, гротескная масса поднесла зеркальце к её лицу. Перевернув зеркало горизонтально, Многоликий приблизил один из отростков, который был как жало. Резким и ловким движением на лицо обмякшей Нины была нанесена резанная и идеально ровная рана, которая окропила эссенцией жизни зеркало.

Капли попали в самый центр паутины трещин. От самого центра пошли волны багрового сияния, которое размягчало материю и придавало ему целостную форму вновь. Почувствовав теплоту жизни, зеркало запело почти нежным девичьим голосом, намурлыкивая какой-то беспечный мотив. Над зеркалом зародился фиолетовый огонёк, который двигался в такт волнам и мотиву, становясь всё больше. Метаморфозы с зеркалом завершились залихватским гоготом, исходящим от зеркала. Огонёк стал огромной сферой, которая раскрылась, разрывая действительность огромной раной. Виднелись осколки и обрывки невиданных миров.

-Верни меня обратно!- хором голосов выкрикнул мучитель, выпуская Нину из оков.

Тело девочки упало мертвым грузом, а гость из другого мира был втянут в зеркало. Неизвестно, вернулся ли он туда, куда так желал, но большего его здесь не было, а напоминанием о произошедшем были лишь блуждающие фиолетовые огоньки, которые с каждым мигом рассеивались. Ещё само зеркало и ошмётки кота, который откуда-то уже достал набор для шитья и начал усердно пытаться присобачить себя к себе же. Получалось так себе.

Нина же пала в бездну беспамятства.

***

Много ли у тебя несбывшихся чаяний? Возможно, мечтаний, безвинно убиенных, не успевших родиться ещё в душе? Наверное, они породили множество монстров, которые злобным зверем засели где-то на самом дальнем рубеже сознания, не так ли? Или ещё можешь надеяться, верить и мечтать? Я разучился, но это даже благо. По крайне мере, в этом городе, которому не дали имя и забыли нанести на карту, а, собственно, зачем? Пускай себе тлеет где-то в неизвестных далях, правда? Ведь так просто закрыть лицо ладонями и не видеть что-то, и отрицать, что когда-то видел. Очень просто, но существовать от этого не перестанет это «что-то», а когда-то категорично заявит, встав перед самым носом, что оно «есть». Здесь и сейчас. И убежать не позволит, а потребует признания.

Только его не будет. Не в этом мире.

Монстры, рождённые скорбью по несбывшимся мечтам, очень чутки, и аромат крови по-настоящему живого создания они учуят даже за сотни верст. Оголодали, озлобились и соскучились. Фантомы, родившие их, не могут им дать тепла надежды, ибо их родители - полупрозрачное отчаяние, поэтому они вечно терзают кости тех, кто раньше был жив и искрился надеждой. Даже в смерти кости сохраняли присутствие оного, и монстры грелись возле него, как у слабенького костерка, вспоминая вкус.

Пара капель и одна небольшая царапина - этого достаточно, чтобы даже с самых далеких окраин и тёмных углов начали собираться охочие до живого. Неудержимым потоком они ринулись к манящему аромату крови живой души.

Тысячи силуэтов, которые отдаленно напоминали гончих, но только изломанных и мерцающих. От них отдавало алым оттенком, напоминающим свежепролитую кровь. Добрались они быстро, и мига не прошло.

Кот, увлеченный процессом придачи себе телесной целостности при помощи кривой иглы и фиолетовых ниток, осознал лишь опосля, что беда ужа пришла. Излишняя увлеченность вредна, особенно для котов.

Мир изменился стремительно. Словно на скетч начинающего художника случайно разлили краску, щедро сдобрив черно-белый рисунок красным цветом, который заполонил собой все пространство. Художник, вероятно, рассерженный неловкостью, начал хлестать рисунок кистью, то ли в истерике, то в исступлении из-за загубленного труда. Из мазни вышел вихрь, грязно-багровый, рваный и неоднородный, а в центре этого вихря девочка без чувств и кот, мчащийся к зеркалу, и за ним его синтипоновые кишки. Вихрь кружился, приобретая немыслимую скорость. Клацанье клыков, оголодавшие ворчания, вопли жажды. Так хочется кусочек живого! Но сдерживала незримая мощь, которая осталась после Многоликого. Неуловимый след, оставшийся от существа с мощью многократно большей, чем у вихря монстров, рожденных скорбью. Он оглушал могуществом и служил стеной, которая не позволяла впиться и разорвать сразу же, но воля оголодавших сильнее, и это не сдержит их вечно.

-Забери её отсюда!- провопил кот, лишенный морды, обращаясь к зеркалу.

В ответ ему послышался лишь капризный смешок.

-Нет времени на беспечные капризы! - выпалил плохо сшитый кот, стукнув по поверхности зеркала.- Забери её отсюда, отправь в другой мир к Библиотекарю, или я вытащу твою праздную душонку из зазеркалья и брошу им на корм!

Обиженно фыркнув, как маленькая капризная принцесса, зеркало обнажило рану действительности вновь, распевая какую-то беспечную мелодию. Из зияющей пропасти, служащей дверью в новый мир, потянулись паучьи лапы, которые нежными движениями затянули Нину вовнутрь. Дзынь. Со звенящим звуком, словно кто-то легонько стукнул по краю бокала для шампанского, зеркальце распалось в серебряную пыль, а вуаль между мирами снова стала целой. Только фиолетовые огоньки тоскливо блуждали в воздухе.

Котяра остался один, а мощь былого присутствия могучего создания уже не оберегала эгидой место действа.

-Мне снова искать новое тело, да?- с томительным вздохом изрёк несчастный, который будет неминуемо сожран.

Вихрь обратился в раскатистое море, багровым валом упавшее на мягкую игрушку. Забавно, но судьбе подумалось, что располовинить его недостаточно, а на его долю ещё должно быть свежевание и поедание вкупе. Наверное, хорошо, что он мягкая игрушка, иначе зрелище могло быть более животрепещущим. Разорвали его быстро. Клац - и всё на этом. Довольны ли плотоядные черти? Нет. Начали поедать друг друга, чтобы хоть как-то умерить голод. Каннибализм не слишком сократил популяцию этих чудовищ, ибо фантомы своими треволнениями наплодят ещё. Пока гудела бойня, откуда-то из центра, где предполагаемо находились синтипоновые останки котика, поднялся ввысь светлячок и полетел в ту сторону, где восходит солнце. Он ещё долго причитал о своей старости и о том, как сложно нынче сыскать себе телесную оболочку в это мире.

***

Путешествие в иные миры в сознательном состояний не слишком приятное мероприятие, уж совсем. Оказаться на сутки в центрифуге включенной бетономешалки - и то не столь болезненно по сравнению с расщеплением на атомы и отправкой с огромной скоростью куда-то. Всё познается в сравнении, но бетономешалка от этого не становится более лучшим вариантом. Интригующим? Возможно.

Знать бы еще, где находится это самое «куда-то». Или, вероятно, стоит вопросить, в какой вселенной находится наше «куда-то»? Явно, что не в известной нам.

Побудка оказалось не из самых легких, ибо казалось, что во время путешествия где-то что-то перепуталось. С виду, разумеется, не скажешь, но по ощущениям нашей многострадальной Нины пару кусочков не хватало, а кое-какие были лишними. Только вот дилемма была не в плоти, а в чем-то незримом и непонятном. Возможно, раболепское чувство неизбежности дней исчезло? Тогда что пришло взамен ему?

Увлекательное валяние на полу с чудной рефлексией о потерянном и приобретенном было прервано непонятным звуком. Нина, лежавшая звездочкой, наконец, разлепила глаза и лениво поднялась, сомнамбулы и то расторопнее будут. Тьма. Просто тьма вокруг. Не видно ни зги. Просто мир, который позабыл, или не знал вовсе, что есть свет.

Немного постояв в режиме ожидания, Нина сделал пару шагов во мрак. Хочешь - не хочешь, но двигаться надо, а то можно корни пустить и прослыть первым человеческим деревом, которое проросло в бездне.

Она пыталась шагать на звук, который украдкой отвлек от попытки понять изменения, произошедшие в ней, то есть, в предполагаемую сторону, откуда тот единожды донесся. Тишина была очень гнетущей. Вам доводилось слышать такую? Настолько тихо, что даже сердце отказывается толком работать, будто боясь нарушить покой места. Кстати, сердце Нины более не билось. Покойница, стало быть? Возможно, что именно так или для существования в этом мире не требовалось рабочего сердца? Жаль, что она не приметила этого в себе.

Мерно шагая во тьму неизвестности, она думала о том, что тёмное море сего места иное. Не пугающее? Да, именно так она и предположила. Не страшное, как на незыблемой родине, а умиротворенное, если сметь употребить такую формулировку.

Шлёп-шмяк-хлобысь. Только нашей славной подруге пристало умудриться одновременно врезаться, споткнуться, и, падая, совершить нелепый кульбит, норовя за что-то ухватиться. Если уж и надеяться что-то ухватить, то только пустоту, а она крайне ненадёжная материя, увы.

Так или же иначе встречено было препятствие, которое могло быть стеной, но разве они бывают пушистыми?

Нечто, в которое врезались, издало ворчаще-щёлкающий звук, выказывая своё неудовольствие ситуацией.

Перепугано подскочив, Нина взвизгнула что-то нечленораздельное, норовя бежать, но вот только не слишком ясно куда.

Прозвучал какой-то булькающий недовольством звук, и на высоте чуть выше нашей незадачливой миссис Я-вовсе-не-спотыкаюсь-на-каждом-шагу взвились всполохи света и искр. За одно мановение они собрались в рунический символ, который воссиял неудержимым солнцем. Прошла волна света, озаряя всё пространство вокруг.

Иногда из-за удивления глаза могут стать больше, чем сама голова, по крайне мере Нина это явно продемонстрировала. И да, пожалуйста, не забывайте перешагивать через челюсть, которую тут невольно обронили. Может ей напомнить, что стоило бы подобрать упавшее, м?

Тарантул. Колоссальных размеров тарантул. Или что-то схожее с ним. Кто-то из присутствующих разбирается в пауках? Нет? Жаль.

Бёлесая шерсть очень сильно контрастировала с множеством глаз цвета черного оникса. Самая ближайшая лапка к Нине была больше её самой в три порядка.

Настрой переменился быстро. Из мимолетного испуга в удивление, которое сменилось умиротворенным состоянием, почти апатичным. Присутствие паукообразного атланта было самым неестественным образом успокаивающим - отцовское убаюкивание, но без колыбельной. Не хотелось бежать, кричать, а хотелось просто замереть. Повинуясь неудержимому желанию, девочка уселась в кресло, которое материализовалось позади неё из златых искр. Взор затуманился, но она приметила, что пространство стало похожим на кабинет с бесконечными книжными стеллажами.

Гигант поднял лапищу ввысь, и из оной взвились всполохи света, приобретая форму сферы. Из сферы же отделились отростки, которые начали высекать искры, становившиеся рунами, а после символами и иероглифами. Бёлесый паук подбирал систему символов, которая внятна сознанию девы. Всё показанное было незнакомо ей. Паук недовольно клацнул зубами, выражая досаду. Не смог он найти знакомые для них обоих символы.

Гулкий оглушающий звук. Нарушение целостности. В одном разуме двое и этом очень дискомфортно.

- Прошу простить, что пришлось, аки варвар, проникнуть в ваш храм разума, но, к сожалению, меня настиг конфуз в плане поиска языка, поэтому соизвольте чуть-чуть потерпеть моё нахальное присутствие в вашей голове,- прозвучал глас, который напоминал собственный внутренний голос, им обычно звучат наши мысли.

Странное это дело - слышать чей-то голос в своей голове помимо своего собственного. Прям какая-то карманная шизофрения.

Присутствие постороннего в сознании ощущалось подобно навязчивому жжению забытой, но очень важной мысли - неприятно, но не столь смертельно. Хотя, кто знает, может по мановению вторженца это может статься и чем-то, если не смертельным, то явно изощренным. Ментальную щекотку, не желаете ли?

-Ничего, наверное,- нерешительно промямлила вслух Нина.

-Ох, правда простите за эту неловкость,- каждая реплика отдавала некой гулкостью, будто оказался внутри колокола, по которому бьют кувалдой извне,- столь жаль, что приходится нарушать приватность вашего сознания.

Тарантул с какой-то рассеянной беспокойностью зашевелил лапками.

-Пожалуйста, перестаньте извиняться,- нежным тоном пролепетала дева,- лучше объясните, где и кто вы.

-Да, конечно, простите,- голос осекся, вспомнив, что буквально мгновение назад его просили не извиняться более,- в общем, если говорить без излишних затей, то вы, дорогая авантюристка, попали в мою небольшую библиотеку.

-Библиотеку?

-Именно,- паук исполнил мановение лапкой, обводя пространство вокруг себя.

Это был лабиринт, который состоял из книжных полок, стремящихся в бесконечную даль. Жуткий сон невежд и подростков.

-А как я сюда попала?- дрогнув, молвила она, изменение, которое можно лицезреть, то бишь утрата памяти.

-Знать бы,- солгал белёсый подлец.

Библиотека чужих воспоминаний и чаяний. Тут не оформляется читательский билет, а взымается пошлина на входе. Отдай прошлое, знание, чувства, надежды и мечты, а в компенсацию у тебя останется ноющая боль по сворованному, которую не будешь знать, как унять.

- Хочешь вернуться домой, дорогая авантюристка?- это прозвучало настолько ехидно, что, если бы стены могли мироточить, то из них излилась чистая эссенция ехидства, но только в масляной форме.

Ударом бича отразилось это в сознании Нины, напоминая что-то болезненное из прошлого, присутствующий в разуме библиотекарь подметил эти подвижки. Паук погрузился в самые глубины разума, выдирая всё, что только мог. Не оставил ничего. Жаден, очень жаден, паскудник. Это было самое любимое занятие - проконтролировать взыскание пошлины и добрать, если же хоть что-то осталось.

-Конечно, хочу домой,- потухшей куклой проронила Нина.

Удовлетворенно клацнув жвалами, паук вздел несколько конечностей вверх, высекая руны из искр.

Портал оказался незатейливым. Дверь, самая простая дверь. Извращенно преломив свет, искры материализовали её на расстоянии вытянутой руки от девы.

-Проваливай, безынтересное отрепье! – оглушающий рёв заполнил собой пространство.- Слишком мало я получил с тебя.

Кукла, бывшая некогда живой девой, повиновалась. И пошла, но совершенно не к порталу, а беспорядочно бродила. Мракобес взял слишком многое, включая и способность видеть мир.

Библиотекарь высвободил разум Нины от своего присутствия, подхватив лапищами, швырнул в зияющую пропасть двери, распахнувшейся навстречу.

Шумно хлопнув, дверь затворилась, а после исчезла, рассыпавшись мириадой искр.

Мрачным саваном пала тьма, погрузив мир в мнимое спокойствие и бездействие. И скрывшись во мраке, как подлый вор, белёсый тарантул рассматривал свою новую добычу, медленно помещая её на страницы новой книги. Невзрачное пополнение в коллекцию, но хоть что-то новое за долгую вечность.

Пустое существо пытается наполнить себя как может. А ты заполняешь пустоты в себе?

***

Отнять можно многое, если не всё. Живое существо может стерпеть самое жуткое терзание, выпавшее на несчастливую долю, только вот, а что станется, если некому более терпеть?

Шмякс. Каким-то неловким чудом Нина свалилась из воздуха на пол, который походил на полированный мрамор. Неприятно, наверное, падать с высоты пары метров, но ей уже боль была немного невдомек.

Кровавая клякса лениво расплывалась под Ниной на идеальном мраморе - падение не было успешным. Тело повреждено, разум похищен, а время мчится. Наверное, хорошо, что ни боль, ни сожаление теперь не томят ее. Апатичная кукла распрощается с остатками жизни без слёз. Или же нет?

-Жива, но пуста,- констатировал голос старика, которому явно было пора издохнуть на радость внуков.

-Жива? Жива! - восклицало беспокойное дитя.

А третий голос принадлежал деве молодой, но суровой и властной, которая не говорила, а стальным гласом скандировала: «Жива, но опустошена и подает надежды, да только через мгновение будет мертва»

-Жалкое зрелище,- жестко ввернула девчонка.

-Жалкое то жалкое, но другого зрелища нам не предвидится,- рассуждал старик вслух, задыхаясь на каждом слове,- надо брать это, а не ждать вечную вечность живую душу, которую случайно занесет сюда.

После долгого молчания трое грянули единым гласом: « Да будешь ты нам заменой!»

Решение принято. Триумвират дождался, когда случайность приведет живую душу к их порогу, но рассчитывали они на что-то менее потасканное в иных мирах. Даренному жертвенному агнцу в глаза не смотрят. Единственное, что подмывает спросить, а было ли всё это случайностью? Из цепочки случайностей появляется вязь закономерностей, но если их во всем искать, то можно шизофреником стать. Каким-то мнимым шизофреником, совсем-совсем мнимым шизофреником, который вовсе не похож на кого-то из нас двоих, правда?

Саван. Мрачный и томный, зияющие дырки давно умерших звезд лукаво мерцают в непостижимой дали. Пустота желает наполнения, а космическая вечность, отгородившаяся стеной мнимого равнодушия, требует видеть рождение нового. Сердце вселенной замерло на мгновенье, ожидая, что долгожданный великий разродится в эти просторы. Притяжение жестоким диктатором указывало всему сущему слиться в единую точку, сжав мироздание и все бесчисленные миры в малую сферу, что в ладошке твоей поместится, но только с виду. Сфера разорвалась потоком могучей энергией, как плотина, которая не выдержала напора изнутри, возвращая всё в истинные границы. Резкий импульс пронесся, как удар бича по спине угнетенного, обращая вселенную в хаос, что желает приумножить беспорядочное движение и выделяемую энергию, доводя её до бесконечно далекого максимума. Неизвестно, насколько долго длились переменны, но явно дольше, чем жизнь сотен человеческих поколений. Хаос длился почтенную…вечность?

Мироздание вернулось в состояние равновесия, кажется. А вернулось ли? Эхом ещё доносились эманации рождения чего-то, а с дальних границ космоса, которые алчно расширялись, доносились стенания того, что родилось в этой мешанине.

Дитятко уродилось почтенных размеров – галактика целая. Создание было в позе эмбриона, а пуповина уходила куда-то к центру вселенной причудливой вязью комет. Тело было исхудалым и подобно космическому небу - всё в мнимом свете звезд, который отражался в черном ониксе «кожи» существа. Гротескной формы голова, напоминающая творение резчика - изврата, была насажена на тоненькую шею, которая чуть ли не прогибалась под весом головушки. Венчали чело причудливые рога, что назад загнуты и пурпурным сиянием отдают, а на острие каждого, как на спицах, крутятся ярко-голубого оттенка светила, обдавая пространство вспышками голубоокого пламени. Единственное око, которое горизонтальной линией рассекало голову, было плотно закрыто. Космический левиафан спал, а во сне ему чудились страшные вещи, что отдавались во вселенной его звучными стенаниями. Сон скоро прервется.

По мановению неведомой, но очень лукавой силы, зародилась в галактике дремлющего новорожденного планета. Простой булыжник. Жизнь отсутствует, надежду тоже привезти позабыли, а перспективы потерялись по дороге, если в бесконечной пустоте космоса бывают «дороги». Прошел один «отрезок» времени, который можно считать за «вечность», а потом второй и за ним третий. Пожалуйста, отсчитай нужное количество этих «отрезков», чтобы вообразить понятие «долго», но в космических масштабах. Спустя это необъятное, для сознания количество времени планетка решила, что пора расцвести. Степенно обратилась в океанический мир, а затем в островной эдем. Простейшие организмы, а потом полноценные звери странных форм и размеров. Венцом творения стало - разумное существо, что трудиться научилось, а ещё, конечно же, филигранно убивать себе подобных.

По мере развития новой планеты прекращались стенания левиафана, когда они вовсе утихли, очнулся от оков сна оный, обдав мироздание теплой и ленной волной силы. Рассекая своими руками парсеки, тесня пространство и время, левиафан, вложил в свои когтистые ладони планету. В нежных дланях теперь покоился тщедушный мирок. Око вселенского атланта раскрылось, устремив невидящий взор на планету, источающую робкое сияние. Единственное око вселенского левиафана было фиолетового цвета и словно покрыто тонкой пленкой.

Беззвучно и сконцентрировано плыли к центру мироздания они. Существо познавало глубину покоя через созерцание.

Живущие на планете стремительно развивались, становясь отдаленно похожими на кого-то известных нам с тобой. И по самым лучшим традициям рука об руку с прогрессом шло обоюдное истребление друг друга из-за мнимых причин. Всякий раз, когда должен был прийти крах, являло себя чудо, что было созвучно утробному ворчанию левиафана и яркой вспышке света, исторгнутого из ока. Зарождение, развитие, прогресс, склоки, братоубийство, а потом преддверье конца. Конца, который отказывался ставить финальную точку во всем. В ярком сияние всё начиналось заново и будет впредь, пока не сыщется путь прогресса через созидание, а не деструкцию. Новый уроборос прикусил себя за хвост, но только где оный хвост?

Око вспыхнул вновь - новый виток, который начался сызнова.

Спустя…вечность? Вспышка.

И ещё раз.

Тысяча повторений.

Теперь сотня тысяч.

Миллион?

Со счета сбились?

Сложно представить образ мысли левиафана, оберегающего планетку, но нужно ли? Дорасти бы сначала.

Только вот любопытно кое-что. Как думаешь, а она теперь счастлива?

***

Захолустный санаторий, который томится где-то на границе отчуждения, вдали от яростного мегаполиса. Далеко-далеко, если не знать пути, то можно никогда не сыскать это странное место, решившее спрятаться средь сосновых деревьев и завораживающей тишины. Обитают тут те, кто своим состоянием отличаются от общепризнанных людских патологий, а вместе с ними и их надзиратели, которые белыми приведениями витают и угнетают дежурными лицами-масками, улыбающимся почти приветливо, но жутко дежурно, а ещё снисходительно. Утренние лучи веселой кавалькадой разрубали остатки тьмы, предвещая исполнение типичных процедур и моциона.

Гулким шагом по бледно-серому коридору шел коренастый санитар. Нрав весёлый, но сам изрядно глупый и беспечный. Светловолосый и голубоглазый, если ещё лицом красив был бы, то, крайне возможно, мог быть популярным средь дев, но нет. Дары природы не всегда щедры, увы. Напевая легкомысленный мотив, нес он поднос с кушаньем и лекарствами в нумера. Завернул направо, а потом вверх по лестнице и налево, в крайнюю дверь.

-Здравствуйте, Нина Васильевна!- жизнерадостно грянул парень и даже искреннее, ибо среди персонала он был, чуть ли неединственный, кто почти не притворялся.

На приветствие ответа не последовало.

Комната была простой, просторной и очень чистой, а ещё унитарного интерьера, как и остальная полсотни оных. Унитарно-белого интерьера, что даже белые розы, служившей украшением, подчеркивали какую-то стерильность. Операционная, а не место, где обитает человек. Жительница сидела в инвалидной коляске и апатично смотрела в окно.

Вздох. Повторение каждодневных действий. Покормил, погулял, дал лекарств, вернул обратно в палату, как с питомцем, но только лишенным воли. Была она изрядно молода, но никто не знал её возраста, и как давно она здесь. По крайне мере, младший персонал точно не знал, но насчет руководства тоже не было уверенности. Словно она была здесь с самого основания, ещё с тех пор, когда закладывали только фундамент. Начальники сменялись часто, и они передавали друг другу эстафету тайны вместе с ключом от архива, где были единственные упоминания о ней, да и то странно-мерзкого содержания, которые давали понять, что в незнание есть долька счастья.

По возращении в палату коренастый дурачок немного прибрался там, хоть в этом не было особой нужды, полил розы, стоящие в вазе, и с чувством удовлетворения от исполненной работы собирался уходить, как случилось незаурядное.

-Сегодня канун перерождения,- беспристрастным тоном напророчила Нина.

Обомлев от чуда, санитар хотел что-то ответить, но опомнившись, побежал за лечащими врачами, чтобы доложиться. Остаток дня вокруг неё мельтешили седобородые и мрачные врачи в мятых халатах. Задавали один и те же вопросы ей, а потом пареньку. Кивали изредка. Что-то писали и много спорили. За долгие годы первое слово, прям праздник целый. Только было незамечено пациенткой это оживление вокруг неё, ибо она сосредоточенно смотрела через окно на солнце.

На чистом небе ярко светило фиолетовое солнце.