Белое

Когда вы счастливы, вы видите все в белом свете.

Вы входите в белое здание. Поднимаетесь по белоснежной лестнице. Перед широкими дверями с надписью: «Палата 46» накидываете на плечи белый халат. И вот тут перед вами во всей остроте встает вопрос: если все вокруг — белое, значит ли это, что ваша жизнь сложилась удачно?

У Насти она складывалась удачно. Было время, когда она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Так счастлив бывает луч солнца на заре летнего дня. Или птица, вырастившая птенцов. Или сковородка, которую только что отмыли до блеска.

Счастье Насти было развернутым во времени, как любил шутить Артем, и в пространстве. Оно началось в маленьком скверике, где они впервые встретились, продолжилось в малогабаритной однушке и, наконец, шагнуло в будущее. Роль будущего согласился исполнить туго спеленутый розовощекий комок, который крепко проспал тот день, когда Настю, наконец, выписали из роддома.

Но счастье мимолетно. Счастье так устроено, что, к сожалению, не может подолгу сидеть на одном месте.

И в один из тусклых зимний дней оно внезапно поднялось с дивана, надело в прихожей пальто и шляпу и отправилось искать другие семьи, даже не сказав: «До свиданья».

…А вечером Настя узнала, что ее муж и сын попали в аварию.

* * *

Артем отделался незначительными ушибами, а вот сыну досталось. Завернувшись в больничный халат, Настя днями и ночами просиживала у его кроватки, гладила маленькие руки, казавшиеся ей прозрачными — до того они стали худыми и белыми. Она давилась слезами, повторяла, как заклинание: «Павлушенька, Павлечка, все будет хорошо, ты вылечишься, вот увидишь!» И чувствовала иногда, как безжизненные пальчики слабо сжимают ее мизинец — то ли просят помощи, то ли благодарят.

Ребенок успешно перенес две операции. Впереди был долгий и дорогостоящий реабилитационный период.

Деньги собирали, что называется, «всем миром» — по родственникам и знакомым, через банки и в соцсетях. Кредиты росли; надежды, как и финансы, таяли. Только возвращаясь домой, глядя на брошенные игрушки: машинки, осиротевшего слоника с лохматой рыжей шерстью, которого Павлик так любил таскать за хобот, Настя находила в себе силы двигаться дальше. Обзванивать знакомых. Просить, искать средства на лечение. И, наконец, находить.

С друзьями и более-менее состоявшимися в жизни одноклассниками получалось совсем отвратительно. Она трясла их беззастенчиво, как яблони осенью во время сбора урожая. Коллеги по работе все до единого знали о ее горе — в холле института и на каждом этаже висели объявления, которые Настя расклеила самолично, а учебная часть не рисковала снимать.

Но, что самое удивительное, объявления работали. Совершенно незнакомые люди звонили и предлагали помощь, что Настю бесконечно удивляло. Особо ценный конверт принес высокий плотный мужчина, чем-то похожий на пингвина и почему-то не пожелавший переводить деньги на карту.

С ним была девушка, такая миниатюрная, что, казалось, ее легко было переломить двумя пальцами. Мужчина-пингвин удостоверился, что Настя — та самая, с которой он договаривался о встрече, порылся в видавшем виды «дипломате» и, выудив оттуда узкий конверт, сунул его ей прямо в руки:

— Здесь немного. Возьмите. Мы немного сумели собрать.

Он был очень сдержан, солиден, и все звуки произносил солидно, отчего они казались круглыми, как любимые Павлушей воздушные шарики.

— Спасибо, — пробормотала Настя. Ей было откровенно страшно брать из этих солидных, ухоженных рук конверт. — Вы просто не представляете… Если можно, ваш телефон… Я верну…

Она краснела, запиналась, как школьница на экзамене. Спотыкалась о каждое слово и не верила ни собственному голосу, ни собственным словам.

— Не надо, что вы! — миниатюрная девушка замахала руками. — Не надо возвращать! Мы сами год назад были в такой же ситуации. Мы помогаем вам, потому что и нам в свое время помогли.

Когда Настя открыла конверт и сосчитала рыжие пятитысячные бумажки, у нее захватило дух. Их было ровно восемь. Восемь рыжих бумажек — сорок тысяч. И это называется: «собрали немного»?

Те самые сорок тысяч. Те, которые они с Артемом мучительно искали последние несколько дней. Занимать было больше не у кого, продавать — нечего. Вот-вот нужно платить за лекарства и реабилитацию, но…

Солидный мужчина позвонил вовремя. И нет, он вовсе не пингвин. Он — ангел. А может, еще выше — Сам Господь Бог.

* * *

Бог хотел, чтобы Павлик жил и поправлялся. Настя спрятала деньги в кошелек, стиснула в руках сумку, словно самое дорогое, самое последнее сокровище.

И Павлик поправится. Павлик непременно будет жить.

Она не шла по улице, а бежала. Мимо, грязные и растрепанные, проплывали деревья в коричневых лужах. С неба сыпала морось, оно зависло где-то там, в свей невесомости — все падало и падало на город. Бесконечно летело над головой, хмурилось. И никак не могло никуда упасть.

Народу на автобусной остановке было немного: все мокрые, встрепанные — воробьи после грозы. Настя проверила сумку: застежка надежно задвинута, локтем прощупывается кошелек через тонкую кожу. Машины шли одна за другой, словно бусины, нанизанные на бесконечную нитку дороги. Где-то там была пробка; где-то скопились автобусы, отчаянно сигналили, пытались вырулить. И лихие маршрутки тоже старались либо «подрезать» своих товарищей по несчастью, либо, нарушая все правила, по самой-самой обочине — обогнуть.

Настя нервничала. Народу на остановке становилось все больше.

Когда она наконец-то втиснулась в битком набитую маршрутку, пальцы основательно закоченели. Кое-как, извернувшись в немыслимом реверансе, она извлекла кошелек, а из него — карточку. Парень справа подозрительно глянул на рыжие пятитысячные купюры, но сразу же отвернулся, как только встретил ее взгляд. А может, и не смотрел он вовсе. Думал о чем-то своем, мечтал.

Снова извернувшись, теперь уже зажатая двумя солидными дамами, как тисками, Настя убрала кошелек, задвинула молнию. До конца она не закрывалась, но Настя по-прежнему чувствовала кошелек локтем, и ей было спокойно. Доехала без происшествий, только один раз ее довольно ощутимо пихнули чем-то острым в бок, и на выходе она поскользнулась на шатучей подножке так, что чуть не растянулась в придорожной луже.

— Девушка, осторожно! — донеслось из маршрутки. — Девушка…

Когда мы счастливы, мы видим все в белом свете. Но стоит нам пережить сильное потрясение — и нас тут же окутывает тьма.

Настя сунула руку в сумочку — проверить, на месте ли кошелек. На месте ли заветные деньги, хотя куда они могли деться? Ведь вот же, держала, что называется, у груди, следила, не спускала глаз…

Рука ее нащупала открытую молнию. Нырнула в темное чрево сумки. Но не обнаружила кошелька.

Нырнула снова, перерыла все, что могла, лихорадочно выхватывая то блокнот, то телефон, то помаду. Нет, все верно. Маршрутка удалялась, разбрызгивая лужи, увозила прочь находчивого вора.

Вора, который вытащил кошелек. Кошелек, который совсем недавно… И деньги. Павликовы деньги. Таким чудом…

Настя шла по тротуару, и мир вокруг нее терял и без того скудные краски. Вот медленно темнеет асфальт. Снег из грязного становится черным. Черный голубь на угольной крыше, черный город, мрак. Мрак спускается с неба, космос, вакуум… Сейчас все вокруг захватит вакуум, и она умрет, потому что ей совсем уже нечем дышать.

Черные люди смотрели на нее черными глазами. И она сама была черной. И кто-то черный отчаянно тянул ее за рукав.

— Девушка! Девушка!..

Она отшатнулась. Тень надвинулась, ночь приобрела человеческие очертания. Ночь схватила ее в свои лапы. Белозубо ухмыльнулась, укоризненно покачала головой:

— Ну что вы, девушка! Я за вами от самой остановки бегу. Возьмите, вы потеряли.

И, уже приходя в себя, уже не веря собственному счастью, Настя стиснула потными ладонями свой ненаглядный, распухший от чудом свалившихся денег кошелек.

Тень кивнула. И тут Настя увидела: молодой парень, студент. Курчавые волосы, карие глаза, удивительно темная и правда почти черная кожа. Кто он? Негр?

Парень что-то сказал, — вновь сверкнула белозубая улыбка, — развернулся и пошел обратно к остановке. Настя не двигалась, она просто смотрела, как постепенно, словно испугавшись этого темнокожего человека, от нее отступает чернота. Уходит, прячется, давая место солнцу. И солнце сияет, и белый снег оседает на крышах, закрывает асфальт, делая все новым и радостным. И даже негр — тот, кому белым быть совсем не суждено, — вернувший ее деньги в целости, идет среди белой метели.

И тоже сияет белизной.