Ноябрьский переполох

Напоминаем читателям: в этом рассказе, согласно правилам конкурса, что-то спрятано. Что это - философская идея, отсылки к литературным произведениям классиков, загадка, шифр - доподлинно неизвестно. Но оно тут есть, и вы можете попытаться это скрытое найти.

Свои разгадки помечайте словом РАЗГАДКА, иначе они не будут считаться. Авторы самых оригинальных (и самых правильных!) трактовок будут награждены.

В ночь накануне когда-то святого для каждого советского человека праздника – «Дня великой Октябрьской революции» Дмитрию не спалось. Ворочаясь на жестком лапнике, бывшем ранее искусственными елками, укрытом плащ-палаткой, он думал о том, что завтра наступит столетняя годовщина великого события, а у него еще ничего толком не готово для того, чтобы «из искры разгорелось пламя». Не было ни надежной трехнакатной землянки в глухом лесу, ни обильных схронов с пузатыми мешками круп и ящиками сыто поблескивающей густым слоем солидола говяжьей тушенки. Не было ни партии, ни партийной программы. Не было развернутой агентурной сети, если не считать полусумасшедшую любительницу исторических реконструкций, подписывающуюся в своих донесениях агент Левкой. Даже баррикад, на которые можно было бы встать и сражаться с гидрой мирового капитализма до самой смерти, и то не было. Заветную буденовку, оставшуюся от бабушки, и ту украли какие-то сволочи. Дмитрий, не взирая на свою пугающую внешность верзилы-ваххабита и любовь к арабским и чеченским песням, в душе был очень добрым и отзывчивым человеком, но теперь ему очень хотелось революции. Между нами говоря, в любви к арабским песням он очень боялся признаваться, на людях издавая лишь чеченские.

Терпеть этот революционный зуд в голове больше не представлялось возможным. Да и импровизированное ложе, размещенное в построенном по доподлинным Ленинским чертежам шалаше, тоже вносило свою лепту в невозможность уснуть, чувствительно покалывая пластиковыми иголками «маде ин Чайна». Вскочив и заходив по шалашу, что из-за немалого роста пришлось делать вприсядку, пламенный революционер задумался о том, как же отпраздновать знаменательную дату. Можно было написать революционные листовки и расклеить по городу, но Диме были еще памятны репрессии полицейскими дубинками, последовавшие после того, как он был замечен наклеивающим на стенд «Их разыскивает полиция» свое раскрашенное маркерами фото. Да и писчей бумаги было не так уж много.

Можно было написать гневное письмо президенту США с требованием прекратить угнетение американских рабочих, и снять с России подлые санкции, но ввиду отсутствия телевизора он не знал, кто же победил на выборах: Хиллари Клинтон или Дональд Трамп. Конечно, можно было писать обезличено, но Дмитрий был культурным и воспитанным человеком, поэтому в письме Хиллари наверняка отсутствовало бы большинство идиоматических оборотов, которыми он непременно украсил бы послание Трампу.

Почесавшись угольником, который, учась в техникуме, экспроприировал у мастера, Дмитрий достал из продуктового ящика буханку хлеба, с залитым во внутрь на место выковырянного мякиша молоком и, задумчиво откусывая и прихлебывая из нее, приступил к Ленинскому завтраку. Со стены шалаша за ним внимательно наблюдали портреты Иосифа Виссарионовича Сталина и Леонида Ильича Брежнева. Судя по виду, Леониду Ильичу тоже очень хотелось молока, а Иосиф Виссарионович к плотским радостям своего пламенного последователя был совершенно равнодушен, но пытливо смотрел ему в глаза, ожидая как Дмитрий докажет верность идеалам мировой революции.

Дмитрий попал под гипнотическое воздействие этого взгляда и на некоторое время забыл об окружающем мире, озаренный видением грядущего пожара мировой революции.

– Спасти Родину, спасти Родину… – в полузабытьи шептал он.

В себя он пришел от того, что вдруг тревожно ёкнула селезенка, а камуфляжные штаны стали влажными от пролившегося на них молока. Дмитрий вскочил, сорвал с себя штаны и, на ходу проглотив оставшийся хлеб, выскочил из шалаша. В шалаше он жил не только по зову сердца, подражая Вождю мирового пролетариата, но и потому, что отписал свою квартиру дальним родственникам, а те поступили с ним как лиса. Впрочем, от рождения впитав спартанские идеалы и стоицизм первых революционеров, он не роптал и даже находил какое-то удовольствие в житье на лоне природы. Правда, близилась зима, и было неизвестно, как отнесется местный Морозко к вторгшемуся в его владения революционеру. Да и генерал Мороз мог на старости лет перепутать и принять Диму за вторгшегося захватчика. К тому же, лыж у Дмитрия не было, и добираться до стоящего на лесной полянке шалаша от платформы электрички было затруднительно. Это была еще одна веская причина, по которой необходимо было устроить революцию, чтобы завладеть «дворцами» буржуев и перезимовать там.

Размахивая штанами чтобы ускорить их высыхание, Дмитрий как косматый черный метеор метался по поляне, давя упавшие листья, покрытые пушистой изморозью. В голове вспыхивали горячечные лозунги, которыми он немедленно оглашал насторожившийся лесной воздух.

– Землю крестьянам! Фабрики рабочим! Плотины бобрам! – разносились над лесом звонкие крики.

– Мир норам – война берлогам! Даешь каждому зайцу по морковке! И зайцы целы и волки сыты! Желуди-кабанам! – продолжал бушевать он, пиная берцем сорок восьмого размера столетний дуб.

– Вы, как отверженные народом… – указав перстом на выскочившего на поляну зайца, начал Дима свою агитацию.

– Не всем народом, прошу заметить! – сварливо отозвался заяц.

– Прочих можно в расчет не брать…

– Не, не, не, – закивал заяц, – я на это не пойду. И вообще, мне на чай давно пора, – развернувшись, он серой молнией шмыгнул в куст терновника.

– Вот с виду заяц как заяц, а со спины форменная крыса, – вслед ему сказал пламенный революционер и вновь начал метаться по поляне.

Поздняя осенняя заря всходила над промерзшим лесом, будя тех, кого еще не разбудили вопли Дмитрия и клекот примкнувших к нему тетеревов и глухарей. К полудню седьмого ноября отряд воодушевившихся зайцев изгнал из леса контрреволюционных лис, а бобры-правоцентристы осадили берлогу спящего медведя, установив над ней красное знамя. На следующий день барсуки-пролетарии раскулачили запасливых белок и ежей. Кабаны, прозванные буржуями, вели себя по-свински и примкнуть к восставшим наотрез отказались, за что были объявлены «матерой контрой». Дмитрий, забывший о «ленинском завтраке», гонялся за ними с дубиной, мечтая отведать свежего мяса. Клесты долбили дроздов, усмотрев в цвете их яиц намек на аристократизм. Мудрые вороны громко крича реяли над превратившемся в бедлам лесом, взяв на себя роль «буревестников революции», под шумок таща все, что плохо лежит и немедленно сбывая это перекупщикам-сорокам, объявившим себя социальными работниками.

Озверевший зайцы поймали и замучили несчастного грибника, не ко времени пошедшего в лес за опятами. Волки предпочитали соблюдать нейтралитет и чтобы не вмешиваться в это безумие ушли на север. Тетерева строчили доносы на глухарей, глухари глухо огрызались. Дятлы объявили елки «врагами народа». Лес погрузился в пучину безумия под лиловые сумерки. Синяя сойка внимательно наблюдала за безобразиями…

К пятнице, десятому ноября 2017 года Дмитрия наконец-то отпустило… Глядя на портрет Сталина с выклеванными глазами, валяющийся на остатках разгромленного шалаша, он в недоумении чесал голову. Потом поднял взгляд и недоуменно обозрел остатки леса. «Ё моё, что ж я сделал то?» – билась в голове единственная мысль, и было холодно босым ногам. И только далеко на севере тоскливо выли обездомевшие волки.