​Лебединая сталь

Было это в одном сказочном городе, чей небесный хранитель носит при поясе ключи от рая. Жили там мальчик и девочка, а когда выросли они и стали юношей и девушкой, то встретились да и полюбили друг друга. А ещё те девушка и юноша любили волшебную музыку, такую, что рождается в зрячих сердцах перебором струн и барабанным боем.

Они были молоды и прекрасны, как была прекрасна и молода их музыка, и их город с живыми каменными львами. Юноша, как истинный рыцарь, сопровождал свою даму в её прогулках. Обыкновенно он ждал её у подножия башни, то есть у ступеней парадной, но в тот день она попросила его зайти прямо к ней, потому как негоже держать человека на улице, если можно пригласить под крышу. Юноша поднялся и ждал девушку, скромно усевшись на полу прихожей.

— Да ты заходи, — девушка появилась из ванной, вытирая полотенцем свои золотые волосы. Она провела возлюбленного в зал и вновь упорхнула. В ожидании юноша оглядывал прежде не виденную комнату, и вскоре осталась только одна вещь, на которую он смотрел в немом очаровании. Это была дивной красоты картина ростом чуть ли не с него самого. На ней белые лебеди летели над белым замком в зелёных горах, и было их семь, не больше, не меньше. Шестеро из них были ширококрылы и среброгруды, а один изящен и юн. Юноша смотрел, смотрел и не мог оторваться — чудилось ему, что в картине живёт какая-то своя сказка, от всей душой вложенная в неё мастеровитым художником.

— Что это за полотно? — спросил он, когда девушка легко вбежала в комнату уже совсем одетая, разве только хрустальных башмачков не хватало.

— Семейная реликвия, — она тоже замерла, глядя на много раз виденную уже картину. — Прабабушка в блокаду все украшения отдала за хлеб и сгущёнку, все свои шелка и платья, а это берегла и нам хранить завещала. Говорила, что бы ни случилось, дом продайте, а картину сохраните, другой такой не найдёте. И правда, она вроде старая очень, чуть ли не средневековая. И красивая...

Девушка надела свои летучие башмачки — белые кеды, юноша подал ей руку. Они вышли на улицы старого города, юные и счастливые, и отправились в одно из средоточий его волшебства. Называлось оно и рокочуще, и певуче — Рок-клуб. В тот день там колдовал над гитарой волшебник Виктор, которого ещё часто называли Цой. Песни его были то призывом к бою, то беззаботным весельем, то сказкой о былом, о древнем, о настоящем.

Тени спят,

В горле комом теснится крик —

Но настала пора,

И тут уж кричи — не кричи.

Лишь потом

Кто-то долго не сможет забыть

Как, шатаясь, бойцы

О траву вытирали мечи...

Множество огней зажигалось под эту песню, колышущихся, зыбких, горячих — будто проступали в темноте сердца слушающих его.

...Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь

Стоит того, чтобы ждать.

На выходе было шумно: люди пели охрипшими голосами, здоровались, спорили, курили. Юноша с девушкой неторопливо шли к выходу, когда их окликнул голос откуда-то снизу:

— Ай, герла клёвая, не подкуришь ли табачком хиппана старого?

У просителя были яркие-яркие, как летнее небо, глаза, и белые-белые, как зимний иней, волосы, а улыбка его лучилась теплом, будто весеннее солнышко. Улыбнулась девушка ему в ответ и отдала початую пачку, сколько там сигарет ещё оставалось, да непростых — со Стрельцом на картинке, дорогих, дарёных. Не жаль хорошую вещь хорошему человеку.

— Дед Белый меня зовут, — представился старый хиппи, неведомо как сюда попавший. Притулился у стенки, скромно так, незаметно. Никто его, кажется, и не замечал, а если и замечал, так в упор не видел. — Спасибо, чувиха, уважила так уважила! Не злострёмное скинула, кайфовое отдала! А тебе —века долгого, и будет долгим он, пока лебеди над головушкой твоей летят...

Ни юноша, ни девушка уже не слушали бормотание старика — так, клич птичий в вышине... Разделили на дорогу горькую ароматную «Приму», (в кармане завалялась, не рассыпалась), да и пошли, кедами легко земли касаясь. Ночь опустилась на город, укрыла улицы его, проспекты и переулки, заткала небо частыми звёздами. Разошлись над водой мосты, зевнули каменные львы, устраиваясь поудобней, поворотился медный Всадник — всё ли ладно вокруг, о чём нынче город дремлет-нашёптывает? Ночь — время сказочное, невозвратное, да вот только и сказка временами недоброй бывает...

Вот и нашла в ту ночь нечисть храброго юношу и смелую девушку. Зашли по пути домой влюблённые во двор, на лавочку присесть, ногам уставшим отдых дать — как вдруг — откуда ни возьмись — закружили вокруг них свой злой хоровод не то шакалы, не то черти какие. Огляделся юноша, и понимает: не выйдет здесь боя. Даже неравного. Совсем отбиться не получится. Один против дюжины, пусть мелких, да бесов, не выстоит нипочём. Прикрыл он собой девушку, и только и думает о том, как бы ей половчее дать убежать. Сразу, скопом ли все эти бросятся, или сначала один бить пойдёт, разговоры прелестные разговаривать? Глаза-то у бесенят этих до того злые, не звериные даже — оловянные, нелюдские совсем, будто шарик раскрашенный торчит меж век, а души внутри и нету. Страшно парню, а девушке и того страшнее: он-то хоть драться будет, а ей что, о пощаде молить? И решила она так: дотянется если — так хоть зубами вцепится. И показалось ей, что крикнул кто-то, может, птица над крышами... И музыка, музыка волшебная, прекрасная, чистая, будто отклик их доброго старого города, послышалась обоим то ли издалека, то ли изнутри.

Зазвякала, разворачиваясь, цепь в умелой и злой руке. Зажмурилась девушка, ожидая свиста, ударов, крика, а цепь всё звенела о мостовую, звенела так долго, что устала девушка бояться и разомкнула веки.

Звенел металл, торжественно и мелодично: то выходили один за другим из соседней арки рыцари, числом семеро, и у каждого был в руке полуторный меч, а на груди отчётливо виден был зелёный с белым герб. Заворчали, зафыркали, заволновались чертенята оловянноглазые, нюхом почуяли силу, что во сто крат их сильнее.

— О, гля, ряженые, — жеребцом заржал главный ихний злыдень. — Все заборы на Ваське разобрали!

Рыцари переглянулись, будто пытаясь понять не совсем знакомую им, новую речь.

— Пятьсот лет назад мы защищали принцессу от дракона. Сорок лет тому на руках выносили её потомка из горящей деревни. И посмотрите, что творится сейчас! — вздохнул один, с серебряной бородой. — Стыдно о таких добрую сталь марать! Не извольте беспокоиться, Ваше Высочество.

Разом вложили рыцари мечи в ножны, разом отцепили их с украшенных узорчатыми бляхами поясов. Шагнули вперёд — звякнули шпоры, опустились вдетые в ножны клинки. Дико завизжали мелкие злобные твари, закружились, только теперь не добычу загоняли они, а жизнь свою тусклую сохранить пытались. Рыцари разили метко, да не насмерть — но куда там перепуганным чертенятам сообразить! А когда последний из оловянноглазых спокойненько да мирно на земле свернулся, преклонил седобородый рыцарь колено, не заботясь о том, что белый плащ его в пыли городской замарается, и проговорил:

— Орден Лебедя исполняет свою клятву хранить Ваш род, пока вы храните наш замок. С позволения Вашего Высочества, мы возвращаемся домой.

...Опять никого нет. И мультики нельзя. Папа сказал утром, интернет кончился, а как он может кончиться, он же не мармелад, и не «киндер-сюрприз». Картинка только красивая на стене висит, мама верно говорит, она интереснее всех мультиков.

Девочка умела считать. Замок на картинке был один, а лебедей над ним семь, а мама придёт только в полвосьмого, а бабушка спать прилегла, ей бы ещё полчасика...

Было скучно, хотелось поиграть. Интереснее всего играть было в комнате, где у мамы были всякие яркие краски и разные стеклянные штуки. Девочка очень любила трогать блюда, и бокалы, и вазы, которые мама раскрашивала во все цвета радуги, а ещё в золото и серебро, под старину. Когда она отдавала вещь, то всегда покупала девочке мандарины, или шоколадку, или новое платье, а иногда отдавала много вещей, и тогда они, вместе с папой пересчитав семейные деньги, ехали на море. Море было ласковое и синее. Синей была и ваза, приглянувшаяся девочке. Мама говорила, что её скоро заберут, а ваза была ну чудо какая красивая, и очень хотелось побыть с ней подольше.

«Я немножко поиграю и отдам», — подумала девочка и ухватилась за вазу. Но ваза была большая, почти с девочку, а ещё тяжёлая и скользкая, потому что стеклянная. Выскользнула из рук и раскололась на несколько больших кусков.

Испугалась девочка, заплакала и убежала к себе. Мама очень огорчится, когда придёт. Будет ругаться, ну да это можно потерпеть, а когда мама заплачет, так лучше бы она ругалась! Вазу ведь скоро отдавать, новую мама сделать не успеет, и так начала ещё в позапрошлые выходные. Говорила, надо для бабушки заработать, бабушке лечиться надо, старенькая уже, не то здоровье...

Девочке показалось, что кто-то идёт, а потом бормочет. Бабушка проснулась? Эх, попадёт и от бабушки, подумала она и тихонько вышла из комнаты.

Над осколками вазы сидел настоящий рыцарь: в блестящей броне, в белом плаще и с длинным мечом на поясе. Шлем стоял рядом, и девочка ясно могла видеть юное лицо рыцаря. Увидев девочку, он смущённо улыбнулся и приложил палец к губам. Мол, не бойся, сейчас сделаем...

Проснувшаяся от грохота, шума и возни бабушка тихонько улыбалась. На старинной картине летели над белым замком в зелёных горах белые лебеди, ширококрылые и среброгрудые, числом шесть.