​Смерть артиста

Тьма пахла ладаном, благовониями и сатаной. Потом, у тьмы появился голос. Голос принадлежал жрице оккультизма и был неприятный.

— Что тебе?, — спросил мрак и стал приобретать форму.

— Я, я... — замямлил Ефимов...

— Хочешь узнать, правильный ли ты выбрал путь?! — спросил тёмной силуэт, выпустив дымное облачко. Ефимов кивнул и подкрепил кивок хриплым да. Судорожно вдохнул, закашлялся, словно неопытный курильщик, глаза заслезились. «Ядрёное, что-то курит»- подумал он и, в этот момент, особо остро осознал, что пришёл зря и стал задом искать выход из сложившегося положения.

— Стой!- Ефимов замер, как степной тушкан, почувствовал как по спине побежали мурашки и, зачем-то, повторил — Стою.

Завтра, на вечернем представлении скажи: Ашаракш-а-шгард-хом-шангр! Теперь иди!

Ефимов развернулся, нащупал дверь, долго не мог найти дверную ручку, а, когда нашёл, ни как не мог повернуть её в нужном направлении. Ручка поддалась, Ефимов вывалился в кишку темного коридора, увидел в конце него спасительный свет и побежал к нему...

Вечером в театре был аншлаг, давали Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Ефимов облачённый в костюм и загримированный, мысленно настраиваясь на спектакль, стоял за кулисами слушая дыхание зала.

-Как вчера к колдунье сходил? — спросил зловещим шёпотом Топоров.

-Тьфу, дурак! Чтоб я вас идиотов ещё послушал... — Ответил Ефимов.

-Чё сказала? — не унимался Топоров.

-Сказала, что ты кровлю будешь класть, да сорвёшься, сломаешь два ребра и руку...

-Вот тьфу на тебя самого! После спектакля поговорим, хорошо?

-Хорошо, хорошо — и Ефимов замахал на него, словно отгоняя слишком назойливую муху. Топоров ответил ему артикуляционной гимнастикой и скрылся во мраке кулис, унеся за собой буквенный шлейф: бдгипт-бдгопт-бдгапт...

Эти разминочные буквенные сочетания напомнили Ефимову ту фразу которая рекомендовала сказать ворожея: Ашаракш-а-шгард-хом-шангр!

Вот ведь, учишь-учишь текст и все равно не откладывается, а это один раз услышал — сразу в мозг врезалось. Прозвенел третий звонок, и Ефимов метнулся «заряжаться» в оркестровую яму.

— Решено!.. не хочу жить... Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру. Но не так умру, как всякая лошадь умирает, — взял, да так, как дурак, по закону природы и умер. Нет, — а умру наперекор и закону и природе; умру себе в сласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!..

Ефимов говорил текст, а в голове крутилось: Ашаракш-а-шгард-хом-шангр! Ашаракш-а-шгард-хом-шангр! Ашаракш-а-шгард-хом-шангр!!!

Что такое смерть? Конец страданиям; ну и моим страданиям конец!.. Что такое смерть? Конец всех счетов! И я кончил свои счета, сольдировал долги, квит с покровителями, свободен от друзей!..

«Нет, так играть не возможно! Скажу, будь она неладна эта фраза».

-Ашаракш-а-шгард-хом-шангр!

И... ни чего не произошло... Ефимов продолжил играть. Сразу стало легче. Он уже стал забывать про весь этот оккультный бред, как на очередной фразе Костик световик, зачем-то сделал полную вырубку или как говорят в театре ЗТМ. Потом у Ефимова заложило уши, да так крепко, что когда отпустило он услышал плеск воды и почувствовал на своём лице какую-то ткань. Рука потянулась к лицу чтобы её снять, но кто-то ударил его по руке и зычный голос прокомментировал: — Ещё раз повязку тронешь, получишь веслом!

«Может мы сегодня „Му-му“ играем или коллеги шутят»... пронеслось в голове у озадаченного Ефимова. «Точно! Это актерский розыгрыш. Сначала колдунья, потом напомнили, а сейчас стебут. Я сразу понял, аншлаг это не спроста». Хорошо, подыграю. Лодка ударилась о каменистый берег.

-Вылезай!, сказал голос усиленный эхом. Не снимая повязки, Ефимов пополз по влажной каменистой поверхности.

-Сними повязку!- пророкотало откуда-то свыше. Ефимов выполнил то, что сказал рокочущий глас. Сняв повязку, он осмотрелся. Пещера с подземной рекой, серые скалы словно оплывший воск. Лодка позади Ефимова плавно покачивалась вместе с человеком с веслом одетым в чёрный балахон, скрывавшего своё лицо в тени капюшона. А на кучерявой возвышенности, прямо перед Ефимовым, стояло нечто. Нечто, не то чтоб светилось, скорее, оно было подсвечено, и при этом рассмотреть его было не возможно. Ефимов силился, рассмотреть фигуру, но та, как нарочно, не желала фокусироваться. Фигура зарокотала: — Желай!

Ефимов примерно ждал такого поворота, да и тема спектакля навивала... И по этому он громко, поставленным голосом, сказал:

-Хочу посмотреть, что будет когда меня не станет! И встал в эффектную, по его мнению позу. «Как я вас! — думал Ефимов, меня компьютерными эффектами и стильной декорацией не проймёшь!»

-Исполняю!!! Задребезжало так что отдалось в печенках. Мир качнулся поплыл, в теле у актера Ефимова образовалась, какая-то вязкость, а затем легкость, снова все померкло, уши заложило и его поволокло куда-то вверх, а потом в сторону...

Ефимов открыл глаза, точнее глаз у него не было, как, собственно, рук и ног. Он был бестелесным облачком, парящим над рампой. На сцене был он сам собственной персоной, произносил монолог Тарелкина.

— Умру! Но не так умру, как всякая лошадь умирает, — взял, да так, как дурак, по закону природы и умер. Нет, — а умру наперекор и закону и природе; умру себе в сласть и удовольствие...

После этих слов повалился на бок и умер... Смех в зале, затем пауза которая переросла мхатовскую, потом робкие аплодисменты, замешательство, удивленные голоса зрителей. Занавес закрыли и спустя несколько минут актер Топоров вышел к публике и объявил, что продолжения спектакля не будет потому, что скончался артист и после этих слов заплакал... Затем облачко, которое теперь было Ефимовым, переместилось в зрительское фойе, но зритель уходил молча, безэмоционально. В надежде услышать что-то о своей актерской незаменимости, Облачко-Ефимов переместилось в гримерки. Потеряева рыдала. У Ефимова потеплело внутри его облачной сущности. Но через минуту он понял, что она так убивается потому, что рассталась со своим парнем... Просочившись в свою гримерку, Ефимов увидел там Топорова Маланьина и Керна.

— Я вообще не понимаю зачем спектакль отменили, сказал Маланьин, играют же «Сильву» без Сильвы!..

— Жалко, Славика.... но эту роль я сыграл бы лучше! Сказал Керн глядя на своё отражение в зеркале. Да и умер как-то не убедительно- и Керн вышел из гримерки.

Согласен, нужно было в финале! Так зрелищней- сказал Маланьин, поковырял ногтем в зубах, сплюнул и вышел из гримёрки, оставив Топорова наедине с призраком. Топоров посидел молча, потом одел наушники и последовал за остальными, оставив призрачную сущность Ефимова наедине с самим собой. Городское кладбище в лучах весеннего солнца казалось уютным и тихим. Траурная процессия, идущая за гробом некогда ведущего артиста омского драматического театра, состояла из нескольких близких человек, работников погребальной службы и собаки с грязным брюхом, которая виляя хвостом увязалась за людьми. Вот собственно и все, ни громких речей про осиротевшее искусство, ни о незаменимости, ни о гениальности и безграничности таланта, ничего... Кладбищенская тишина и радостный лай собаки.

Тьма, ладан, благовония и голос.

— Хочешь узнать правильный ли ты выбрал путь?! И тёмный силуэт выпустил из своей утробы дымное облачко Ефимова.

Другой Ефимов, тот что был из крови и плоти вдохнул свою же парящую сущность закашлялся и прослезившись стал искать выход.

— Стой! Ефимов замер как степной тушкан, чувствуя как по спине побежали мурашки.

Скажи: Ашаракш-а-шгард-хом-шангр!

Ефимов послушно повторил.

Ещё раз!

Ашаракш-а-шгард...

Громче!!! Ефимов проорал последнюю часть фразы.

Теперь иди! Сказала Ефимову тьма.

Он развернулся, нащупал дверь, долго не мог найти дверную ручку, а когда нашёл ни как не мог повернуть её в нужном направлении. Ручка поддалась, он вывалился в кишку темного коридора увидел в конце него спасительный свет и побежал к нему...

На другой день актер Ефимов забрал всю трудовую книжку из театра и, уже вечером, устроился на завод...