Что им нужно?

Мой аппарат похож на огромную шариковую ручку. «УЧМ-Герто», так я его назвал. «УЧМ» – это «Устранитель Чёрной Магии». А «Герто» сложилось из моих имени и фамилии: Георгий Толков. Для краткости, мы в институте зовём моё детище просто УЧМ. Не все, правда, а только те, кто помнит о его существовании – УЧМ давно не работал на публике, а стоит он далеко от людских глаз, в небольшой комнатке, которую я переделал из кладовки в нашем с Танечкой кабинете. Эта комната таинственна, густо-лилова. Редкие лампочки дают очень скудный свет – я не люблю, когда ярко. В углу, отбрасывая мягкие блики, лежит бесформенная фигура, собранная из прозрачных кристаллов разных форм – фигура, которая однажды превратится в шар. Когда я захожу сюда, я чувствую себя почти богом, причём ещё до того, как нажимаю маленькую чёрную кнопку включения на большой железной «ноге» – подставке для, собственно, оборудования.

Ни к одному человеку на земле я никогда не испытывал таких чувств, какие испытываю к своему УЧМ. Нет, конечно, есть Таня… Но Таня – это совсем другое. Однажды я приглашу её на свидание, когда у меня будет время подумать, как к этому подступиться. Вот, собственно, всё, что я могу сказать по этому поводу.

УЧМ же – смысл моей жизни. То, с чем я соединён где-то свыше. Многие учёные – атеисты; я же верю, что кто-то там сидит, на небесах, кто-то, кто создал весь этот мир, продумал его до каждой мелочи. Кто-то, кто создал меня – для того, чтобы я потом создал УЧМ, и мы стали идеальным дополнением друг для друга.

Беда в том, что для работы с УЧМ у меня слишком мало времени.

В нашем Институте Изучения Чёрной Магии я числюсь вовсе не изобретателем, не разработчиком – а следователем. Наверное, в институте не должно быть такой профессии, но дело в том, что другого предприятия, занимающегося чёрной магией, в мире, насколько нам известно, нет. Вот мы и делаем всё подряд. Когда-то здесь работали только люди, изучавшие чёрную магию, но постепенно мы расширились. Нас не очень много, но здание большое.

Нужно же куда-то девать пострадавших.

***

Ангелина. Геля.

Так звали девушку, которую привели в наш с Танечкой кабинет дюжие молодцы из охраны. Я подозреваю, они вообще плохо понимают, что у нас происходит, но так как им дают достаточно денег за молчание – они молчат. И даже стараются не выказывать удивления. Если они вообще способны удивляться.

Впрочем, я не о том.

Итак, охранники привели потерпевшую и ушли. Ангелина выглядела типично для жертвы чёрной магии – и в то же время, что-то в её симптомах было новое. Что, впрочем, тоже было типичным.

Геля сидела в кресле для потерпевших – мягком, бесформенном, обитым гладким материалом нежно-сиреневого цвета. Должен сказать, что дизайном нашего кабинета занималась Танечка, а она любит пастельные оттенки и яркие пятна в интерьере и… ещё что-то любит.

Гладиолусы, например, я выяснял, на всякий случай. На будущее.

Геля сидела и молчала. Казалось, она что-то сосредоточенно рассматривает перед собой, но на самом деле, взгляд её был устремлён куда-то внутрь, к неведомым нам глубинам. Я, впрочем, сомневаюсь, что в голове женщины с короткими розовыми волосами могут таиться какие-то «глубины», однако же то, что Геля присутствовала где-то вне кабинета, можно было сказать точно. А я, будучи заслуженным сотрудником ИИЧМ, сказал бы ещё точнее: Геля была не в этом мире.

В какой именно мир отправляет сознание людей чёрная магия, наука пока не выяснила. Существуют гипотезы, что миров несколько.

Однако, как бы там ни было, мне всё равно необходимо сделать свою работу.

Мне надо расколдовать.

Потянуть за нужную ниточку. Найти первопричину. И сказать нужное слово. Всё.

Если ты волшебник, сделать это легко. Наверное. Но я-то не волшебник, вот в чём проблема. У нас в институте их вообще нет. А где есть – неизвестно.

***

– Отправим её на ассоциативное реагирование? – деловито осведомилась Танечка.

Вообще-то она всего лишь мой помощник, читай, секретарь, думать ей не положено. Однако она старается – возможно, потому что знает, как мне нравится смотреть на её сосредоточенное лицо. По крайней мере, я льщу себя надеждой, что причина именно в этом.

Ассоциативное реагирование (и кто из наших придумал это дикое словосочетание?) – древняя процедура. Набор картинок показывается потерпевшему, облепленному всевозможными датчиками, а потом по пульсу, по мозговой активности и прочим показателям мы выясняем, какие образы вызывают наиболее яркие ассоциации. Штука в том, чтобы определить, насколько эти ассоциации относятся, собственно, к делу. Иногда ассоциативное реагирование бывает полезным. Иногда – нет.

Нашему институту уже четырнадцать лет, однако, предмет изучения настолько смутный, неопределённый, что каждый раз приходится начинать с чистого листа. Многие гонят от себя подобные мысли, но я, будучи реалистом, могу, если потребуется, озвучить неутешительный итог: по истечении этих четырнадцати лет мы НИЧЕГО не знаем о чёрной магии.

Так и работаем.

Понадеявшись, что ассоциативное реагирование в данном случае что-то даст, я согласился с Таней и поручил ей контроль над процедурой.

А сам отправился в переговорную. Меня там ждала Света – Гелина подруга. Как мне подсказывал мой опыт – зарёванная. То есть, красная, опухшая, со стаканом воды в трясущейся руке – по мнению Альберты Викторовны, одного из старших (я бы даже сказал, старых) научных сотрудников ИИЧМ, стакан воды – первейшее средство при шоке. И при разных других обстоятельствах.

Забегая вперёд, скажу, что опыт оказался прав.

Я вошёл в переговорную под звон колоколов Троицкого собора. Из окон нашего института собора не видно, но он находится в соседнем квартале, поэтому я то и дело слышу, как звонят колокола. Не знаю, по какому расписанию, но лично мне кажется, что вообще бессистемно – ход стрелок по циферблату и смена времени суток тут как будто вообще ни при чём.

Но именно тогда звонарь решил поработать, и в том, что я впервые увидел Свету под звон колоколов, я углядел некий знак. По правде сказать, довольно зловещий, хотя сам не знаю, почему у меня возникло это ощущение.

Света выглядела куда скромнее своей подруги. По крайней мере, волосы у неё были не розовые, а каштановые. Кажется, вообще некрашеные. Ожидаемо багровое мокрое лицо было круглым, широкоскулым. Маленькие, но пухлые губы – про такие говорят "бантиком" – она зачем-то подкрасила тёмно-красной помадой, которая совершенно ей не шла.

Я, по привычке, уселся на краешек небольшого прямоугольного стола. При, собственно, переговорах им не пользовались – хватало специальных подставок на стульях, куда можно было положить ежедневник или, скажем, поставить чашку кофе, поэтому стол не выполнял никакой практической функции. А сидеть на нём, глядя сверху вниз на свидетеля, для создания определённого эффекта, было очень удобно. Тем более, это один из немногих для меня способов выглядеть внушительно – я выше среднего роста, но такой худой, что рост почти не спасает; я редко улыбаюсь, глаза у меня блёкло-серые, черты невыразительные, а волосы имеют тот неопределенный цвет, который мама называет цветом «воробьиного пуза» – очевидно, по аналогии с «вороным крылом». Ей это кажется забавным.

Впрочем, Света, несмотря на мои ухищрения, кажется, вообще едва обратила на меня внимание. Я для неё был чем-то вроде ещё одного стула или, скажем, тумбочки – внезапно прибавившаяся к обстановке деталь. Что поделать – род моей деятельности иной раз почти лишает меня лица, которое, как я говорил выше, и без того не особо заметное; подозреваю что-то подобное происходит с врачами и официантами.

– Здравствуйте, – сказал я. Надеюсь, прозвучало не очень обречённо – несомненная тягомотность грядущего разговора угнетала меня заранее. – Меня зовут Георгий Андреевич. Расскажите мне, как вы проводили время с вашей подругой до того, как всё случилось.

Господи, я не выношу плачущих женщин. Звуки рыданий для меня невыносимы, режут слух; я невольно сосредотачиваюсь на них, и потому суть разговора улавливаю не сразу, приходится переспрашивать. Я бы с удовольствием снабжал всех плакс бумагой и ручкой, а потом бы уходил куда-нибудь, однако инструкция предписывает беседовать.

– Итак, вы с Ангелиной сидели в кафе, – вычленил я из бессвязного потока слёз и слов.

– Ну да, – шмыгнула носом Света. К счастью, её истерика к этому моменту перешла в более спокойную стадию, хотя голос продолжал звучать противно-ноюще. – Мы так давно не виделись... И вот…

– Попробуйте точно вспомнить, что стояло на столе, что вы ели, что пили, какую посуду использовали.

Она так удивилась, что даже всхлипывать перестала. Ну да, откуда тебе, девочка, знать о так называемых "дырах", заколдованных предметах, которые отправляют сознание человека в другой мир? В кафе такие штуки встречаются довольно часто. Безобидная с виду ложка, штора, жвачка, прилипшая к полу... Даже кусок пирога может быть "дырой". Я не знаю, как у чёрных магов это получается, и чем они руководствуются при выборе предметов. Никто не знает. По правде говоря, за всё время существования ИИЧМ мы ни разу не видели чёрных магов, однако то, что они существуют, сомнения не вызывает. Этого нельзя не чувствовать, если постоянно имеешь дело с «дырами»: всякий раз, когда я берусь за дело, я так или иначе ощущаю присутствие таинственной организованной силы, которая, если и не пытается мешать, то, по крайней мере, внимательно следит за моими действиями. К тому же каждая «дыра» обязана своим происхождением именно человеку, это было доказано лет десять назад. Что им нужно? Почему они так поступают с людьми? Каким образом создают своё страшное оружие? То мне неведомо. Но мы, сотрудники института, не занимаемся охотой на ведьм. Мы просто стараемся помогать людям – вот и всё.

…Слушая сбивчивое описание Светы, я слегка опустил голову и прикрыл глаза, сосредотачиваясь на своих ощущениях. Интуиция – далеко не последняя составляющая успеха раскрытого дела. Я своей привык доверять, хотя, признаться, случались накладки.

Сейчас же моё шестое чувство, увы, вообще молчало. Возможно, я просто был не в духе. Из-за всего. Это ноющее существо на стуле, говорящее о "вкусненьком латте с сиропом и шоколадной крошкой", это безликое помещение, квадратное, как коробка, эта сухая холодная осень с её колючим солнцем, глядящая на меня в окно... Даже в ясный день город почти неощутимо, но неумолимо давит на наши головы – небо кажется слишком близким из-за монументальных зданий и высоких шпилей. Они его как будто цепляют и тянут вниз – ближе, ближе к тем, кто под ним живёт. Таким образом мы, вопреки географическому положению, как бы всегда находимся рядом с облаками – и это тяжело. Возможно, то, что именно в Питере появился первый – и пока единственный – институт по изучению чёрной магии, вовсе не случайно. Я бы не удивился, если бы оказалось, что и сама чёрная магия возникла именно здесь, на наших болотистых землях. «Быть Петербургу пусту!» – это мрачное пророчество, которое приписывается первой супруге Петра Великого, вполне может всё-таки однажды сбыться. Однажды, когда многочисленные «дыры» сожрут наши души, и мы добровольно погрузимся в трясину, которая вот уже три века тщетно пытается заглотить нас вместе с тоннами гранита… Пока – тщетно.

Всё-таки я слишком мрачен в последнее время. Непозволительно мрачен – и непозволительно отвлечён. Вот и сегодня тоже. А ведь дело обещает быть отнюдь не лёгким.

Надо бы вечерком поработать с кристаллами... Это обязательно поможет мне, настроит на правильный лад, успокоит, в конце концов. Но я так давно не видел вещь, которую можно было бы превратить в кристалл! Всё в последнее время оказывалось пустышкой... Понимаете ли, существуют предметы, обратные "дырам". Нет, не излечивающие, конечно – но несущие очень позитивный заряд. Я нахожу их и с помощью "УЧМ-Герто" превращаю в кристаллы, а потом собираю из этих кристаллов некую конструкцию (как я уже говорил, получается шар), которая в перспективе сможет делать много полезных вещей. Например, она будет расколдовывать людей одним прикосновением (или даже излучением, это выяснится в ходе дальнейших экспериментов). То есть не нужно будет подбирать слово к каждому конкретному случаю – которое, кстати, далеко не всегда удаётся подобрать, и люди остаются до конца жизни молчаливыми призраками, тенями самих себя. Это значительно упростит нашу работу – мою, в особенности...

Но не было таких вещей, не было уже несколько недель...

– Итак, вы посидели в кафе. Погуляли у библиотеки. Потом пошли на выставку... что за выставка?

– Выставка работ какого-то фотографа… – Света нахмурилась. – На площади Чернышевского... Ну, знаете, где гостиница "Россия", там рядом выставочный зал...

Я кивнул, хотя живу на севере и очень смутно представляю себе, где находится гостиница "Россия". А уж о выставочном зале тем более не знаю.

– Гелька художница, – объяснила Света, – любит искусство… Пыталась вдохновиться…

– Ясно. Потом?

– Потом мы по парку дошли до СКК, а оттуда – к Космонавтов, решили в кино сходить...

– На какой фильм?

– Первую "Матрицу" снова показывают. Слышали?

– Угу. Попкорн брали?

– Да. И бабл-ти. Виноградный... – подумав, она добавила: – В пластиковом стакане, с трубочкой.

Дурацкое дело, я же говорил. Столько мест, столько вещей. И "дыра" наверняка не одна. Как выяснить, что и где повлияло на Ангелину?

"Накрыло" её на обратном пути из кино. Шли по Бассейной, вдоль парка – и Геля вдруг остановилась. Потом села на тротуар и стала сидеть. Её тормошили, на неё кричали, ей вызывали «скорую». «Скорая» ничего не нашла, однако специальный человек оттуда позвонил нам, и Геля отправилась в Институт Секретных Разработок с диагнозом «психическая атака».

Ну, надо же нам как-то шифроваться.

Я забрал у Светы стакан, отпустил её и отправился к себе.

Следовало составить план работы.

***

Ассоциативное реагирование ничего не дало. Я даже не расстроился. Ещё в ходе разговора с Гелиной подругой я понял, что нас ждут сплошные тупики.

Далее, как водится, началась беготня.

Сначала кафе. Единственный на весь институт шофёр, студент Саша – Шурик – припарковался в каких-то дворах, нам с Таней пришлось оттуда довольно долго идти пешком.

В кафе я взял для Тани "вкусненький латте с сиропом" и с приятным чувством узнал, что она такое не любит. Но для пользы дела необходимо было выпить хотя бы чуть-чуть. Чем подробнее восстанавливаешь картину, тем больше шансов на то, что какая-нибудь мелочь наведёт тебя на нужную мысль.

Пока Таня ждала заказ, я прогуливался по помещению. Мебель из чёрного дерева, фиолетовый свет. Лампочки – россыпью, как звёзды, по потолку и стенам. Мне здесь нравилось – я ведь люблю полумрак. Я прошёлся вдоль барной стойки, поглазел на витрину, перебрал стопку меню. Навскидку, здесь не было ни одной "дыры". На всякий случай, я незаметно провёл над меню и витриной ладонью, к которой большим пальцем прижимал специальный датчик.

Нет, пусто.

Над стойкой висели бокалы; среди них я увидел тот, из которого пило так много счастливых людей, что он мерцал в этой мягкой полутьме, как ещё одна лампочка. Ещё одна звезда. Впрочем, это могло быть и иллюзией. Меня просто тянет на такие вещи. Ведь "светлые" предметы представляют для меня особый интерес.

– Скажите, можно мне взять тот бокал? Второй в крайнем правом ряду.

Девушка за стойкой, проверявшая на мониторе заказы, недоумённо посмотрела сначала на меня, потом на бокал.

– А... он чем-то отличается от других бокалов?

– Отличается. Пожалуйста, мне очень нужно.

Девушка пожала плечами, но бокал достала.

– Сколько он стоит?

– Простите, но мы не продаём бокалы, – в её голосе звучало почти искреннее сожаление.

А между тем, я уже знал, что потом в подсобке она будет рассказывать официантам о том, как сегодня к стойке подходил идиот и просил её продать второй бокал в крайнем правом ряду.

– А если бы я его разбил, сколько мне пришлось бы заплатить?

Я знал, что в меню некоторых ресторанов и кафе даже строчка такая есть: «бой посуды».

Девушка с великим терпением назвала мне сумму: семьсот рублей.

Я выложил на стойку тысячную купюру:

– Считайте, что я его разбил.

И вместе с бокалом пошёл в соседний зал, к столику, за которым накануне сидели Геля и Света, а сейчас за ним Танечка потягивала только что принесённый ей латте. Она уже, конечно, всё рядом обследовала – она вообще умеет быстро и хорошо работать, за то и ценю.

Впрочем, не только за то. Волосы же ещё. Например.

Увидев меня с бокалом, Танечка заинтересованно подняла брови.

– Это не то, – сказал я. – Это для моего УЧМ. Я думаю, из него должен выйти неплохой кристалл.

– Здорово. А по нашему делу есть что-нибудь?

«Здорово». Иногда мне кажется, что Танечка просто очень вежливая. Она, по правде сказать, не проявляет особого интереса к моей работе с УЧМ; более того, я полагаю, что по примеру некоторых наших сотрудников она считает разработку бесперспективной. Но так, как Таня мой помощник, да ещё и человек редкостной доброты, ей приходится делать вид, будто она меня всячески поддерживает. И даже радоваться, когда я нахожу то, что может стать кристаллом. Но должен сказать, что мнение моих коллег – даже Танечки – в данном случае никакого значения для меня не имеет. Я просто делаю то, что люблю делать. То, что у меня, вне всякого сомнения, получается. Это моё призвание, если хотите. Это не расследование, и даже результат тут, пожалуй, не играет особой роли. Главное – процесс.

И всё-таки её «здорово»... почти не фальшивое – почти...

Настроение у меня немного испортилось.

– Чисто, – сказал я. – «Дыра», по всей видимости, была не здесь.

***

В офис мы вернулись только к шести часам вечера.

Не могу сказать, что нам повезло. Выставочный зал оказался закрыт – технологический день, видите ли.

Парк мы отложили на потом – всё равно это был самый бесперспективный путь: «дыра» могла быть, скажем, пуговицей на плаще случайного прохожего: век будешь искать – не найдёшь. В кино добыли из большой урны в зале пластиковый стаканчик – нам повезло, мусор пока не вывозили. Стаканчик однозначно был «дырой», но он ли повлиял на Гелю, сказать было невозможно. По крайней мере, стоило ей его показать – и проследить, будет ли какая-то реакция. Удивительно всё-таки, что на одних людей определённая «дыра» влияет – а на других нет. Сколько мы в ИИЧМ не бились, выявить закономерность так и не смогли.

Геля спала в специальном боксе – организм, пусть и заколдованный, требовал отдыха.

Отпустив Танечку домой, я заперся в каморке с УЧМ и бокалом.

Когда человек оказывается в своей стихии, он ощущает гармонию. У меня часто так бывает. Когда я натягиваю защитные перчатки и надеваю специальные очки, чтобы уберечь глаза от нежелательного излучения, я уже играю свою уникальную, предназначенную только для меня роль. Я – шестерёнка в механизме мира. Я ощущаю невиданную, небывалую силу. Возможно, в этот самый момент я могу сворачивать горы – но не буду заниматься подобными глупостями, потому что сворачивание гор – не моя задача. Моя задача – недоделанный шар, лежащий в углу комнаты. Если есть в мире белая магия, то, я думаю, это она делает так, чтобы совершенно разные по форме кристаллы находили, в конце концов, своё место, и идеально, без зазоров, соединялись друг с другом. Я никогда не удивлялся этому: я чувствую, что всё происходит так, как должно. Даже если кристалл не подходит сразу, я не расстраиваюсь: я просто откладываю его, зная, что однажды и для него найдётся место. И со временем оно находится.

Однако, когда я положил бокал на подставку под излучатель УЧМ – «стержень», как я его называю, – и на стекло упали блики, волшебное чувство не пришло ко мне. Пустяк, конечно – если бы я работал только под настроение, я бы никогда не сделал свой «УЧМ»; но сам факт меня раздосадовал. Ещё больше раздосадовала причина: я не мог полностью погрузиться в создание кристалла, потому что мысли о текущем деле не желали уходить из моей головы. Меня угнетал объём предстоящей работы, а главное, изматывающая суета, которая – я уже знал откуда-то – ни к чему не приведёт. Меня угнетало осознание, что Света никогда больше не попьёт латте в компании своей подруги Ангелины, они не посмотрят вместе кино и не прогуляются по парку. В мире стало одной несправедливостью больше, и никто не знает, почему, отчего, и что с этим делать. Может быть, когда я соберу этот шар…

А может быть, и нет.

Меня это тревожит иногда. Сомнение иной раз вспыхивает, как кончик спички, зажжённой о бок коробка. Но так же быстро гаснет. Если всё так удачно складывается, если «светлые» вещи превращаются в кристаллы, а кристаллы собираются в шар, то это обязательно должно что-то значить. Не может не значить. Правда ведь?..

И всё же, даже когда у меня нет желания возиться с кристаллами, я не могу не отметить поэзии работы УЧМ: нажатие чёрной кнопки запускает идеально отлаженный механизм, машина пробуждается, как живое существо, оглашая каморку деловитым гудением. Выстреливает луч с голубоватым отливом – тонкая спица, пронзающая лежащий на подставке предмет. В данном случае, бокал. Процесс трансформации будто несёт в себе отголосок той непознаваемой силы, что создавала Вселенную: чист и прекрасен жидкий опаловый огонь, переплавляющий знакомый предмет в вещество, доселе не имеющее аналогов в мире. Я пытался это вещество исследовать, конечно, но даже сверхмощные лазеры не берут кристаллы, рождённые моим УЧМ.

Может, оно и к лучшему. Всё-таки это не расходный материал. И кто знает, смогу ли я доделать свой шар, если один из кристаллов будет пущен на опыты…

…Из бокала вышел совсем крошечный кристалл, и у меня окончательно испортилось настроение. Сколько лет пройдёт, прежде, чем моя работа, наконец, будет завершена?..

Нет, я, разумеется, верю, что после меня придут люди, которые доделают самое мощное оружие против чёрной магии. И мир станет лучше, и жить станет проще…

Но хотелось бы всё-таки самому дотянуть до этого счастливого момента.

***

В обед, переложив «текучку» на хрупки плечи Танечки, я отправился к выставочному залу. Смотреть – как я уже выяснил благодаря Интернету – выставку фотографий некоего Саввы Воронова.

Савва фотографировал города. В основном, чужие – хотя кое-где я видел и изображения с детства знакомых улиц. Он был из тех фотографов, которые воспевают не цвет, но форму. Что по мне, то её легко воспевать – особенно, если ты выбрал своим объектом архитектуру.

Возможно, снимки были хорошие – увы, тут я ничего не могу сказать. Я только понял, что их было много. Для двух небольших залов – чересчур.

Я уныло переходил от одной фотографии к другой, теребя в пальцах датчик. Бдительная смотрительница наблюдала за мной с подозрением, но датчик очень похож на пульт от автомобильной сигнализации, так что предъявить мне было нечего.

В моём сознании уже было угнездилась мысль, что я в очередном тупике, когда…

Я увидел её в конце второго зала. Единственная в нише чёрно-белая фотография в узкой рамке.

Дыра, как она есть: круглое небо над двором-колодцем. Один из самых любимых пейзажей питерских фотографов.

Но дыра – не только в этом смысле. Мне даже не нужно было включать датчик, чтобы ощутить, что от этого предмета веет чёрной магией. Я чуть было сам не провалился туда, в глубины серого неба.

Сердце радостно подскочило: я знаю, как зовут чёрного мага, я могу встретиться с ним! Впрочем, все сомнительные мероприятия потом… потом, когда я расколдую Гелю… Кто знает, как вести себя с этими чёрными магами, кто знает, что они могут? По правде сказать, я даже не понимаю, чем они руководствуются. Превращение предметов в «дыры» кажется мне бессмысленным вредительством. Геноцид во имя какой-то идеи?.. Что им нужно, в конце-то концов?! Ладно, возможно, у меня появится шанс спросить у Саввы Воронова лично, зачем он заколдовал фотографию и цинично повесил её на стенку там, где любой мог стать её жертвой. Сейчас нужно сосредоточиться на работе…

Мне необходимо было разрешение, конечно – я не мог изъять фотографию с выставки. К завтрашнему дню всё оформят – и я непременно вернусь сюда. Надеюсь, никто больше не пострадает за это время...

Эх, если бы я изготовил свой шар из кристаллов, можно было бы обезвредить эту штуку в два счёта, причём безо всяких разрешений!..

Но пока приходится полагаться на удачу...

Я был почти уверен, что на этот раз я на правильном пути. И что именно эта фотография послужила причиной плачевного состояния художницы Гели.

Быстрым шагом я пересёк оба зала и выскочил на улицу. Вызвонил Шурика – и тот приехал поразительно быстро, словно его притянул ко мне некий волшебный магнит. И меня тоже тянуло, как магнитом, к заветной цели – к разгадке.

Быстро-быстро к нашим бюрократам, то есть, юристам! И тогда я заполучу в своё распоряжение фотографию. И тогда можно будет подумать над словом, и тогда я расколдую Гелю… неужели, неужели это дело всё-таки не такое безнадёжное, как казалось поначалу, неужели у меня всё может получиться? В таком состоянии, в которое привела меня находка, я был готов поверить в счастливый исход. Я тогда ещё сказал себе: если мне всё удастся, будет повод пригласить Танечку на ужин. Дескать, отметим, Татьяна...

Только надо не забыть купить гладиолусы. Если их ещё где-то продают.

Хотя… зачем откладывать? Почему бы не пригласить её сегодня – безо всякого повода?

Однако вечером, пока я собирался с духом, Танечка отпросилась по каким-то делам и сбежала в неизведанном направлении.

Ну ничего. Вот раскроем мы дело – и тогда-то уж точно…

***

На следующий день Савва Воронов повесился.

Танечку, которую я с утра отправил вместе с разрешением на «Парк Победы», едва не забрали в полицию: изъятие фотографии в свете случившегося показалось стражам закона подозрительным. Но Таня умница, сумела со всем разобраться и даже заполучить «дыру» в свои руки. Правда, для этого пришлось звонить нашим спонсорам и покровителям – тем неведомым могучим людям в правительстве, которые заинтересованы в нашей работе, и благодаря которым мы как-то существуем.

Но вот, фотография у меня. «Дыра», созданная чёрным магом, почему-то ставшим самоубийцей… Или нет? Ведь может такое быть, что соратники Саввы Воронова узнали о том, что мне известно его имя, и устранили его – как единственную ниточку, ведущую их организацию к разоблачению?..

Фотография лежит в стеклянной коробке, обработанной специальным составом, созданным нашей Альбертой Викторовной. Эта замечательная женщина потратила на свою разработку около четырёх лет. Её папа-физик, мечтавший, что единственная дочь пойдёт по его стопам, вероятно, был бы доволен. Альберта Викторовна говорила, что очень разочаровала родителя, когда бросила институт и ушла в гадалки…

Все мы здесь неучи. Помимо изучения чёрной магии и некоего чутья, которое с натяжкой можно назвать «сверхъестественными способностями», нас странным образом объединяет то, что мы в какой-то момент своей жизни ловили некое озарение и оставляли студенческую скамью ради великих, как нам тогда казалось, целей.

Я, например, бросил юрфак, открыв в себе странный талант искать потерянные вещи. Тогда нужные предметы просто притягивали меня – я шёл к ним, будто по невидимой нити… Это потом уже я научился их видеть, отличать «тёмные» от «светлых»… Всякий дар нужно развивать. То, что дорога твоя, вовсе не значит, что ты по ней куда-то придёшь. Если не научишься ходить – смысла в этой дороге не будет никакого.

Моя привела меня к УЧМ.

Дорога Саввы Воронова привела его к крюку от люстры и одной неровной строчке: «В моей смерти прошу никого не…». Его ли это почерк? Уверен, подобным вопросом уже задавались соответствующие органы. Я не должен об этом думать.

Я должен смотреть на фотографию неба над двором-колодцем и искать нужное слово.

Я должен сообразить, как вытащить Ангелину.

***

В углу за шкафом стоит гитара. Я иногда беру её в руки.

Эту гитару я купил три года назад с намерением непременно научиться на ней играть. Я даже искал преподавателя в Интернете. Только вот так и не собрался.

Почти в каждом моём вечере – особенно, в последнее время – наступает момент, когда я вхожу в свою маленькую захламлённую комнату с древним ковром на стене, включаю настольную лампу, беру гитару и сажусь на кровать.

И сижу.

Бывало, я перебирал пальцами струны – легонько, чтобы ненароком ничего не испортить, не расстроить неведомые мне лады. Но теперь я даже этого не делаю – просто сижу.

Сегодняшний вечер был одним из многих. Я взял инструмент и долго сидел с ним на кровати. Плоская зелёная тарелка абажура была похожа на маленький НЛО. Вокруг меня лежал хлам, за мной висел ковёр. А я сидел и сидел.

Когда умру, схороните меня с гитарой.

Тише.

***

Подробности самоубийства мне стали известны очень быстро. Но попасть в комнату, где шагнул в вечность фотограф по имени Савва, удалось только через день.

Если он действительно это сделал, то почему? Есть ли у чёрных магов совесть, и существует ли вероятность, что причина в ней?..

Столько всего привязывало к жизни Савву Воронова. Оборванными нитками теперь торчат разные судьбы: его безутешной матери, его тёть и дядьёв, двоюродных и троюродных сестёр, собаки, которую на днях собирались перевезти в город с дачи, потому что наступают холода. Его друзей, его девушки, его поклонников. Столько жизней резко пошло под откос, потому что ты, фотограф Савва, создал «дыру», а потом…

Если не знать, что в этой комнате жил чёрный маг, нипочём не догадаешься. Я почти разочарован. Ну хоть бы какая-нибудь захудалая пентаграмма за шкафом! «Некрономикон» под подушкой!

Увы, всё до ужаса прозаично. Как крюк посреди потолка.

Стол, пуф, маленький ковёр на полу. Стеллаж с книгами и безделушками – подарки друзей и родственников, а также сувениры из разных стран. Савва любил путешествовать. Особенно он, по-видимому, предпочитал камни и холодные моря. На стенах – фотографии клифов Мохер, норвежской Кафедры Проповедника и каких-то безымянных валунов, атакуемых пенной волной; на спинке стула – небрежно брошенный свитер лопапейса, на столе, возле места, где стоял ноутбук, ныне изъятый полицией – открывашка с надписью “Made in Ireland”.

Твоя собственная жизнь, Савва Воронов, была, насколько я могу судить, вовсе не плоха.

Руководство института выторговало мне час. Целый час на то, чтобы комната повесившегося фотографа открыла мне свои тайны. Комната чёрного мага. Комната того, кто создал «дыру», поглотившую сознание Ангелины.

Час – это очень мало. Но мне не привыкать искать иголки в стогах сена.

Последняя запись из дневника Саввы Воронова:

Я скоро приду, моя дорогая С.

Мы вместе покорим скалы и будем петь. На самом верху. Там так холодно, что туда не долетают птицы. Только леопарды…

Возможно, я захочу сфотографировать леопарда.

А возможно, не захочу.

Тогда, наверное, это действительно будет конец…

***

– Это из Хэмингуэя, – сказала начитанная Танечка. – Про леопарда.

– Хм, Хэмингуэй…

Я мрачно пролистывал дневник от последней записи к первой, стараясь свыкнуться с мыслью, что мне придётся всё-таки начать с начала – и прочитать до самого конца. Тетрадь в девяносто шесть листов была исписана не до последней страницы – но на три четверти точно. Почему-то Савва не доверял тайны своей души электронике, то есть, ноутбуку… Впрочем, для меня оно и к лучшему, иначе мне бы вообще ничего не досталось. Была ещё, конечно, студия, однако что-то подсказывало мне, что там я тем более найду новый тупик.

– Ирония в том, Таня, что это – дневник чёрного мага. Можно сказать, ключ к его душе. А я всё равно недоволен. Что-то с этим магом не так – сделал гадость, и сразу в петлю?.. Может, вообще не он превратил свою фотографию в «дыру»?

– Может, он не нарочно? – рискнула предположить Таня.

– Не исключено. Но ведь и тогда должно было быть хотя бы что-то, что указывало бы на его принадлежность к этим таинственным ребятам…

– Вас можно назвать белым магом, – сказала Танечка. – Да почти всех здесь можно так назвать. Но ведь ничто не указывает на то, что вы связаны с институтом, где работают белые маги?

– Вы считаете себя белым магом? – заинтересовался я, откладывая тетрадь.

– Я? – моя помощница рассмеялась. – Нет, что вы, вовсе нет… У меня и способностей-то никаких… Но вы – это совсем другое дело!

Я усмехнулся.

– Вы чувствуете всё необычное, – заметил я. – Просто не работаете над этим. Не развиваете то, что вам дано… Помните, вы как-то раз даже подсказали мне нужное слово?

Моя помощница нахмурилась, вспоминая. Было, Танечка, было. Один раз – но в точку. Это очень много. Остальные сотрудники ИИЧМ – в большинстве своём, теоретики. У них есть некая, скажем так, «чуйка», но по сути, практической пользы от них – ноль. Даже от Альберты Викторовны, которая занимается изучением чёрной магии дольше всех.

– Это была случайность, – сказала, наконец, Таня.

Я пожал плечами:

– Это почти всегда случайность. Но чтобы эта случайность случилась, нужно перелопатить кучу материала и хорошенько поломать голову.

– Я не думаю, Георгий Андреевич… Не думаю, что такие способности, как у меня, можно назвать белой магией.

– Конечно, нельзя, – сказал я. – И мои нельзя. Белая магия должна быть такой же сильной, как и чёрная, разве нет? Закон равновесия. Действие – и противодействие. Понимаете?

– Не очень, – призналась Танечка. – Но… в общем, мне кажется, что не всё так просто.

Я вздохнул. Тут она чертовски права. Всё очень непросто. Я уверен, что если белые маги где-то и существуют, то только в тех местах, где не требуется волшебство. Они лежат на золотых пляжах, едят тропические фрукты. Им всего хватает. Их внутреннее находится в гармонии с внешним, им не нужно ничего менять. Потребность искать или создавать свет возникает только там, где темно. У нас эта потребность была – но не было сверхъестественных способностей. Только скромные таланты, которые пришлось развивать, потому что больше никто ими не обладал.

Но надо признаться, тот факт, что Танечка мнит меня волшебником, тешит моё самолюбие.

Только, думаю, зря она так не верит в саму себя – мне почему-то кажется, у неё есть потенциал.

***

Я потратил на дневник Саввы Воронова не один час. Это времяпровождение вышло ещё более бесполезным, чем если бы я неподвижно сидел в обнимку с гитарой.

Савва – простите за озвучивание очевидных фактов – был человеком творческим. Тонкая, хрупкая, депрессивная душа. Чёрная птица, под стать своей фамилии. Он часто обращался к некой С., которая, ясное дело, вряд ли когда-нибудь прочитала бы все эти излияния.

А вот мне приходилось.

…Дорогая С., самое дурацкое то, что я не могу понять причины. Я просто теряю себя – и это до странности обыденный процесс. Незаметный, безболезненный… Я понимаю, что я должен бояться, кричать, выть… но я не хочу. Даже не хочу, представляешь?..

В общем, страдал человек, сразу видно.

Часть следующего дня я потратил на изучение прошлого бедного фотографа. По моим данным, никакой С. в его жизни не было. Никаких безвременно погибших возлюбленных и даже домашних животных женского пола.

На секунду мне пришло в голову, что этой С. не было вообще. Что Савва обращался к человеку, которого не существует. К выдумке, к пустоте. А «С» – просто первая буква, о которой он подумал, потому что с неё начиналось его имя. Но это же глупость, в этом ведь нет никакой логики… Скорее всего, таинственная С. просто тоже чёрный маг, вот о ней и не найти никаких сведений.

Впрочем, в ходе чтения дневника, я не обнаружил ни одного подтверждения тому, что Савва Воронов имел какое-то отношение к чёрной магии. Однако же я отказывался поверить, что нахожусь в очередном тупике, что придётся искать нужную иголку в каком-то другом стоге сена, а значит, возвращаться на исходную точку…

К тому же интуиция подсказывала мне, что с этим Саввой Вороновым что-то не так, и ключ к сознанию Ангелины кроется в чём-то, связанном с его личностью, с его окружением, может быть… Только интуиция, к сожалению, в детали не вдавалась.

По вечерам меня немного приводила в чувство моя каморка, полная бликов и лиловых теней. Я мог даже не включать «УЧМ-Герто», а просто перебирать неприкаянные кристаллы, лежащие у бесформенной фигуры, которая однажды станет шаром… но постепенно и сам перестал понимать, зачем я это делаю. Никакого энтузиазма я не чувствовал. И вещи, которые можно было бы превратить в кристаллы, искал просто по наитию, просто потому, что так было надо… Искал – и не находил.

Савву Воронова похоронили. Ангелина продолжала жить в нашем боксе. Я говорил ей разные слова, относящиеся к фотографиям, зачем-то прочитал ей вслух «Снега Килиманджаро» от начала до конца. Бесцельно бродил по городу, почти непрерывно думая о слове, которое могло бы исцелить нашу потерпевшую, выискивал в завитках капителей и в геометрии решёток питерских садов отмычку к замку, поставленному любителем архитектуры Саввой Вороновым на Гелину душу. Изредка вспоминая о кристаллах, я изучал витрины магазинов и мусор на тротуарах. Я ходил и ходил, меряя шагами улицы и подставляя непокрытую голову под зарядившие октябрьские дожди. Танечка каждое утро сначала выдавала испуганное восклицание, потом укоризненно вздыхала – но так и не смогла добиться того, чтобы я брал с собой зонтик. Я со странным упорством отказывался таскать в руках этот нелепый предмет.

По вечерам я снова и снова открывал дневник Саввы, который, казалось, уже выучил наизусть.

На смену одной любви рано или поздно приходит другая. Но только если речь идёт о людях.

Сегодня я создал страшную фотографию. И теперь я понимаю совершенно чётко, что в нашем городе нет ангелов. Тот, который на Дворцовой, не считается, это всего лишь равнодушный металл. Вопреки расхожему мнению, он нас не хранит.

Ты бы видела это небо, дорогая С….

Когда я смотрю на эту фотографию, мне кажется, что во мне кричит моя пустота…

Внезапно, волею случая, я добыл замечательную детскую игрушку. Розовую мышь. Когда-то любимую, но не потерянную, а заменённую какой-то другой, более любимой игрушкой. Со стороны розовой мыши это было бы грустно – но для моего дела значение имел только человек. Ребёнок не испытывал отрицательных эмоций к игрушке, и она оставалась «светлой».

«Должен получиться неплохой кристалл», – подумал я отстранённо вечером одного особенно бесполезного дня, когда Танечка уже ушла домой, и я сидел в кабинете один, не спеша уединяться с «УЧМ-Герто». Я вертел в руках розовую мышь и слушал отзвуки колокольного перезвона – они проникали даже через закрытые окна…

Нужно было идти. Нужно было положить игрушку под излучатель, нажать чёрную кнопку…

Я вздохнул и отправился в каморку. Надел очки, натянул перчатки. Включил УЧМ. Поморщился – раньше я не замечал, что этот звук так похож на гудение бормашины в кабинете стоматолога.

Голубой луч проткнул мышку. Та трепыхнулась, как в предсмертной судороге, и начала переплавляться. Всё как всегда…

Дни идут за днями, кристалл соединяется с кристаллом. Ангелина лежит в одном из боксов нашего института, как и многие другие, к сознанию которых я не подобрал ключа… Я иногда возвращаюсь к старым делам. Однажды меня осенило во время похода в кино – я вернулся к человеку, дело которого за пару месяцев до того было признано безнадёжным и закрыто, и расколдовал его. Но Ангелине, я чувствовал, предстояло провести оставшиеся дни своей жизни вне нашего мира… Потому что я никогда, никогда не пойму…

Из розовой мышки получился странный кристалл. Довольно большой, размером с ладонь, но при этом какой-то мутный, сероватый. Я некоторое время рассматривал его, а потом, даже не попробовав присоединить к остальным, кинул возле недоделанного шара. Разберусь завтра. Или когда там.

Выключил свет, закрыл дверь. Шёл в полутьме по институту – один в большой пустой клетке, если не считать охранника и не спасённых мною людей, незримо присутствовавших за некоторыми закрытыми дверьми. Вышел на улицу, в густые октябрьские сумерки цвета дождевой тучи. Сел на непросохшую скамейку – и остался сидеть.

***

Рассветное солнце кое-как проталкивалось сквозь тяжёлые облака, сердито тыкало в них беспомощными бледными лучиками. Но облаков было больше, они были сильнее, и при взгляде на небо сразу становилось ясно, за кем в итоге останется поле боя.

По просыпавшемуся городу шла Таня, помощница Георгия Толкова. Она всегда приходила раньше остальных сотрудников ИИЧМ. Не потому что была ранней пташкой – а потому, что хотела приносить побольше пользы. Вот ввалится изобретатель-следователь в кабинет в одиннадцатом часу, как обычно – а у неё уже и кофе готов, и круассан из ближайшей булочной на блюдечке лежит, и столы-стеллажи блестят после влажной уборки…

Так она думала.

Так должно было случиться в тот день – как и во множество других дней.

Но вот Танечка остановилась, не дойдя нескольких метров до института. Пригляделась к человеку на скамейке. Быстро подошла, пригляделась снова. Потом бросила бумажный пакет из булочной рядом с ним и стремглав кинулась к двери.

***

Она вернулась минут пять спустя. Села на скамейку.

– Что же вы, Георгий Андреевич… – Таня покачала головой и отвернулась. – Впрочем, вы, наверное, ни при чём. Просто мир так устроен… По-дурацки как-то… – Она вздохнула. – Оставь надежду, значит…

Какое-то время они просто сидели, оба – молчаливые и неподвижные.

– Я ещё в детстве начала чувствовать вещи, на которых воздействовала чёрная магия. И примерно тогда же научилась создавать их сама… Не знаю как. Эту способность контролировать невозможно, как бы я ни старалась. Все мы старались… – Танечка снова посмотрела на Георгия Андреевича. – Мы ищем себе подобных. Помогаем друг другу быть. Я пыталась войти в контакт с Саввой Вороновым – помните, я отпрашивалась в тот день, когда вы нашли «дыру» – но он и без того сидел в депрессии. Понимание, что он совершил, пусть и не по своей воле, было последней каплей… Я должна была что-то заподозрить, но мне показалось, что всё в порядке… Его самоубийство на моей совести… Хотя, вероятно, наш с ним разговор лишь приблизил неизбежное…

Георгий Толков никак не реагировал на её рассказ. Возможно, даже не слышал его. По крайней мере, люди, которые после встречи с «дырами» попадали в иные миры, потом, возвращаясь, ничего не помнили. Хотя Танечкин руководитель однажды сказал ей, будто его не оставляет чувство, что жертвы врут – всё они помнят, только говорить по каким-то причинам не хотят.

– Когда мы, наша питерская община, узнали об «УЧМ-Герто», мы так обрадовались. Мы верили, что вы способны исцелить каждого из нас. Быть чёрным магом – страшно. Мы не знаем, что за сила сделала нас такими. Вообще исследования вашего института – это благородное, но бесполезное начинание. Изучать чёрную магию бессмысленно. Она страшна тем, что не имеет логики. По крайней мере, той, какую мог бы постичь человек. Она берётся из неизвестности и выбирает себе рабов, основываясь непонятно на чём. Вы при мне часто задавались вопросом, что нужно чёрным магам, что они со всего этого получают? Мы ничего не получаем. Мы не обладаем никакими сверхспособностями, которые могли бы использовать в повседневной жизни. Мы болеем и умираем, как и все люди. Но при этом создаём «дыры». А для чего – нам неведомо. Что нам нужно? Чтобы с нами не происходило всего этого. Чтобы не было жертв. Нам нужно спасение…

Слабые солнечные лучи померкли: тучи победили. На затылок Танечки упала первая холодная капля.

Девушка запрокинула голову. Её волосы красиво заструились по плечам, только некому было любоваться этим. Сознание Георгия Толкова было далеко, а редкие прохожие не обращали никакого внимания на сидевшую на скамейке парочку.

– Чёрная магия зародилась очень давно, – продолжала Таня, игнорируя начинавшийся дождь. – Её история насчитывает не один век. И за всё это время никому из наших не представилось шанса вырваться из плена или хотя бы что-то понять. И тут вдруг – УЧМ… Я устроилась сюда на работу, чтобы наблюдать за ним и помогать вам всем, чем смогу. Я старалась скрывать свой интерес – боялась, что вы перестанете мне доверять… Если бы у вас всё получилось, я бы, конечно, обратилась к вам за помощью. Возможно, вы бы не отказались… Мы так верили в вас! Единственный, кто мог находить нужные слова для тех, на кого воздействовали «дыры». Единственный, кто оказался способен изобрести этот чудо-механизм… Мы полагали, что вы – избранный силы, противоположной той, что избрала нас. По-вашему, я кривила душой, называя вас белым магом? Ничуть. Я действительно так думала… Все мы думали… А вы… – Она снова повернулась к нему и с горечью закончила: – Вы создали «дыру» и сами стали её пленником. Вы и в этом переплюнули всех. Подобного не случалось раньше никогда и ни с кем. Вы – уникальный человек… Только какой теперь в этом толк…

Таня меланхоличным жестом взяла со скамейки бумажный пакет с круассанами, достала один. Он всё ещё был тёплым, несмотря на зябкий день и холодную скамейку, на которой пролежал какое-то время.

– Круассан, – сказала Таня. – Кристалл. Лёд. Снег. Фиолетовый. Мир. Голод. Наверное. Дыра. Город.

Георгий Толков не отвечал, не двигался.

Таня вздохнула, оторвала кусочек круассана и положила его в рот. Жевала медленно, задумчиво, оглядываясь по сторонам.

Через сквер перед институтом спешила невысокая фигурка в бесформенном пальто. Альберта Викторовна заметила их издалека и, видимо, тем особым чутьём, которое отличало всех сотрудников ИИЧМ, почувствовала, что что-то случилось.

Танечка проглотила кусочек круассана и, покосившись на своего застывшего руководителя, спросила неуверенно:

– Вода, стакан?

Нет.

– Сонный? Смысл? Любовь? Завтрак?

Георгий Андреевич сидел, неотвратимо промокающий, безразличный, выпавший из мира – и лишь редкие движения век говорили о том, что он живой, что он ещё может вернуться.

Подбежала Альберта Викторовна, тяжело дыша, схватилась за сердце.

– Танечка, неужели это «дыра», да, «дыра»?..

Не обращая внимания на причитания старшей научной сотрудницы и на усиливавшийся дождь, Таня продолжала произносить слова. Продолжала искать.