Художник Иванов
Иванов с грохотом запечатал вход в собственную квартиру перед удивленными носами представителей институтской комиссии. Комиссия услышала из-за двери звуки падающих предметов и отборные ругательства. Вокруг все клокотало и потрескивало, веяло большим скандалом и очень неприятными последствиями.
Один из членов комиссии робко приложил ухо к дверному косяку и нерешительно, словно извиняясь, проговорил:
- Дело не в службе, господин Иванов! Дело в концепции!
- К черту концепцию! – прогремел голос. Он ревел и бушевал, словно стартующий межгалактический корабль. – К черту службу! Всех к черту! Вон!
Он сыпал семиэтажным матом и стучал кулаками в стены.
Потрепанная психологически институтская комиссия солидно, насколько это можно было изобразить в ситуации полного провала, удалилась. На лицах уважаемых членов комиссии читались озадаченность, смятение и даже некоторая ненависть к этому безудержному наглецу, который сорвал все планы и к тому же, по некоторым подозрениям, был в дугу пьян.
Буквально через секунду подтянутый офицер, дежуривший на улице, и призванный обеспечить комфортную работу комиссии, стучал в дверь жилища художника. Он требовал немедленно допустить членов комиссии внутрь для проведения запланированных мероприятий по «диагностической персо-модуляции художника Иванова». Офицер угрожал немедленно арестовать смутьяна и препроводить его в клинику для медицинского освидетельствования, бил в дверь высокими шнурованными ботинками и кричал что-то еще – жуткое и апокалипсическое.
Иванов послал его матерно, даже не приблизившись к двери.
Не менее, чем через час, Институт прислал к двери художника Иванова следующего своего представителя – полнотелого, совершенно безволосого человечка с необычной фамилией Счемодайло. Человечек напоминал отполированный заварочный чайник, блистал лысиной при ярком искусственном освещении и скакал у двери бодро и бесстрашно. Он сжимал в пухлых руках модный чиновничий портфель с золотыми пряжками, что несомненно указывало о принадлежности его хозяина к высокому рангу государственных служащих.
Счемодайло коротким пальцем нажал кнопку информатора.
Иванов почти мгновенно распахнул дверь и рявкнул:
- Что???
Толстый институтский парламентер начал голосом пастора:
- Здравствуйте, господин Иванов… моя фамилия Счемодайло…
- Румын? – сурово спросил Иванов.
- Нет, что вы… – портфельный человечек смущенно опустил свои кругленькие безресничные глазки.
- Вон! – Дверь хлопнула настолько оглушительно, что Счемодайло получил легкую степень контузии обоих полушарий, а нежный белоснежный пепел мертвой известки осыпал его блестящую лысину. Счемодайло вынул носовой платок, навел глянец на лысине и, свернув жирные губы в трубочку, словно готовясь к нежному поцелую, промычал в замок:
- Я буду жаловаться Верховному!
Неожиданный выстрел пробил внушительную дыру в двери, буквально в нескольких дюймах от сверкающего купола головы чиновника, запахло отвратительной пластиковой гарью и дымом. Толстяк проворно отскочил, выронил свой великолепный портфель и, опасаясь получить огнестрельное ранение в свою нежную плоть, со всех пяток понесся вон.
Выскочив на улицу, он, отряхивая пиджак, заверещал поросячьим голосом:
- Отключите ему жилой модуль! Отключите ему жилой модуль! Я буду жаловаться Верховному! Это какой-то сумасшедший! Безумец! Безумец! Это черт знает, что такое! Он форменный идиот! Верховному! Верховному!
Иванов наблюдал за постыдным бегством чиновника из окна, поглаживая ствол автомата и прикуривая большую старомодную папиросу от обыкновенной спички, его растрепанная огненная шевелюра развевалась на волнах сквозняка.
Добросовестный и безучастный к человеческим страстям АДРМ-914* уже шпаклевал израненную дверь и неравномерно жужжал манипуляторами, ввинчивая новую замочную рамку вместо развороченной выстрелом.
Иванов докурил папиросу и вонзил острые худые пальцы в свои длинные нечесаные кудри, он скоблил ногтями кожу, трепал рыжие вихры волос и беспредельно негодовал. Он думал.
Институт начал полномасштабную акцию по «диагностической персо-модуляции» перспективного художника Иванова после декабрьской выставки, на которой супруга Первого Заместителя Верховного – Кристолина Александровна – упала в обморок в процессе лицезрения картины Иванова «Мертвое море сентиментализма». После того, как ее грузная туша поднялась с пола и наградила всю свою свиту подзатыльниками и неласковыми эпитетами, чиновники забегали, словно заряженные эретропоэтином. Форум молодых художников, где выставлялась крамольная картина, был вероломно и закрыт, всех участников, а равно и гостей из Академии Художеств разогнали, а «Мертвое море сентиментализма» под арестом препроводили в Департамент. Причем ничего необычного, по мнению многих критиков, а также экстраординарного и уж тем более, антисоциального в этой работе Иванов не показал.
Автор изобразил на картине обыкновенные лиловые цветы, весьма блеклые и незатейливые, с трудом напоминавшие тюльпаны и растущие из обглоданного временем человеческого черепа. Окружали череп трупы навозных мух, в пустых, проеденных плесенью глазницах, копошились желтые черви, и все это было окружено отрезанными и размещенными по всему полотну в беспорядочной организации человеческими органами.
Все это красочное великолепие Иванов поместил на сухом песке высохшего русла какого-то водоема, в перспективе горизонта просматривались черные зловонные трубы, чадящие ядовитыми выбросами, небо казалось грязным и подавляющим. Естественно, торжествовали пышущая алостью кровь, мерзость и нигилизм. В добавление стоит сказать, что картина была исполнена в традиционной технике с использованием весьма скромной палитры.
Позже состоялся Совет по РОРу, который разобрал в деталях все компоненты живописного шедевра Иванова и отметил, что все произведение буквально брызжет ядом и ненавистью к современному миру и ни в коем случае не соответствует гениальной концепции Великого Учения РОРа. В итоге Совет постановил запретить творческую деятельность Иванова, уничтожить все его произведения и назначить художнику трехмесячную терапию сознания, или диагностическую персо-модуляцию на дому, и Институт Общества с завидным упорством, свойственному лишь морским черепахам, командировал к нему своих мозгоправов.
Иванов начал отбиваться…
В Департаменте полиции творилось что-то невероятное и фантастичное – там наводили порядок. Старшие офицеры драили кокарды и соревновались в блеске ботинок, чиновники суетились над грудами документов, словно муравьи перед зимним периодом, мелкие постовые и инспектора давно разбежались по своим точкам, а комиссар хладнокровно отглаживал ладонью лацкан пиджака, в котором красовался знак «За 20-летие безупречной службы Обществу».
Все ждали Верховного.
Счемодайло в великолепном костюме сидел за столом комиссара и, некультурно чавкая, поглощал печенюшки, обжигая свои пухлые губы огненным кофе.
- Вот помяните мое слово, уважаемый Конрад Кристобальдович, – говорил толстяк, обращаясь к комиссару. – Верховный камня на камне не оставит от вас и вашего подразделения! Это ж надо было такое допустить!
Комиссар, по-девичьи оценивая в зеркало собственную грузную и могучую фигуру, распевно отвечал:
- Ну что вы, дорогой мой, вы напрасно изображаете драму. Наш Верховный – большая умница и не станет из-за какого-то паршивого студента допускать потрясения в своем главном надзорном органе. Ну, покипятится, это бывает, а потом успокоится… К тому же этот ваш пресловутый Иванов не сегодня-завтра тоже утихомирится…
Счемодайло подавился куском:
- Утихомирится??? Да вы в своем уме, господин комиссар? – чиновник вскочил и сделал несколько нетерпеливых шажков по кабинету. Казалось, что его подсоединили к автомату для производства попкорна – он весь трещал и дергался.
Комиссар продолжал поражать невозмутимостью:
- Бесспорно утихомирится… Его модуль отключен, выставлено оцепление, посты, машины… И к тому же у него скоро кончатся патроны…
- Конрад Кристобальдович! – по-гусиному шипя и выплевывая непрожеванные фрагменты печенья неистовствовал Счемодайло, – О чем вы говорите! Я тридцать лет служу Обществу! Трид-цать! И лишь в первый раз столкнулся с проблемой, которую вынужден решать Верховный лично! Вы, разумеется, понимаете меня?
- А как же вас не понять, голубчик, я понимаю… Оооочень хорошо понимаю…
Внутренний взрыв потряс округлое тело чиновника, и его стопроцентно кегельбанная, блестящая голова окрасилась цветами заката. Он взвизгнул:
- Как вы можете так спокойно рассуждать об этом!!!
- А что такое? – комиссар слегка повернул свою большую лошадиную голову к собеседнику. – Я уже распорядился… Много всяческих распоряжений отдал.
Счемодайло вновь подпрыгнул:
- И оставьте вы в покое зеркало!!! Вы напоминаете мне девочку, которую пригласили на День Рождения к классной руководительнице!!! Есть, вероятно, дела и поважнее, чем любоваться собственным задом!!!
Конрад Кристобальдович безмятежно и раскованно убрал зеркало в стену, пододвинул свое гигантское полицейское тело к чиновнику и улыбнулся:
- Счемодайло, ты чего суетишься? Верховный запланировал свой визит к нам еще неделю назад – он мне лично звонил. А твой чокнутый Иванов начал отстреливаться только позавчера. Понял?
Толстяк вспыхнул всеми оттенками пурпурного спектра, надулся еще больше и, негодующе расплескивая междометия, молниеносно вылетел из кабинета.
- Пошел к черту, крыса штабная… если что газа у нас много… – любовно пролепетал комиссар и принялся мирно звонить подчиненным, проверяя их готовность к встрече высокого гостя.
Кортеж Верховного подполз к Департаменту словно большая, серебряно-никелированная змея, украшенная флагами и вымпелами. Кортеж растекся по кварталу. Огромный лимузин, пофыркивая, остановился напротив парадного крыльца, и услужливые полицейские халдеи дружной сворой кинулись навстречу обожаемому начальнику. Первым спешил комиссар, комично семеня и пригибая шею в порыве раболепия. Открыв дверь автомобиля Верховного, комиссар зычным, трубным голосом гаркнул во всю мощь своих легких:
- Смирнаааааа!!!
В этот момент замерло все. Толпа чиновников, свита штабных, гражданские зеваки, нечаянно оказавшиеся вблизи торжественного момента, и снайперы на крышах обеспечивающие безопасность значительной персоны Верховного. Даже пролетавшие мимо голуби в страхе изменили направление полета и свернули в другую сторону, они боялись, что охрана примет их за роботов-шпионов.
Верховный вывалился из салона и облокотился на руку какого-то услужливого офицера, который засветился от счастья.
Большой полицейский начальник вытянулся в безупречную шелковую нить и отдал рапорт, Верховный зевнул и сказал:
- Конрад, ты отведи меня… Луиза, Элеонора, не балуйтесь.
Из машины уже показались некрасивые девочки-подростки – наследницы и любимые чада Верховного. Они глазели на разряженных в пух и прах офицеров, и одна из них методично и профессионально ковырялась в носу.
Бряцая медалями, орденами, эполетами и всевозможными шпорами высокий гость исчез в массивных дверях Департамента, снайперы на крышах облегченно закурили.
Войдя в комиссарский кабинет, Верховный без смущения плюхнулся в кресло, и начал грызть оставшиеся после Счемодайло печенюшки. Покорное полицейское общество, среди которых находился и хозяин лакомства, замерли по стойке «смирно», ожидая пока властелин насытится. Господствовала продолжительная тишина, было слышно, как работал кондиционер автомобиля, припаркованного в соседнем квартале, все трепетало пред величием власти, дрожало, в воздухе ощущался острый запах важности ситуации.
Верховный вкусно хрустел печеньем и тупо смотрел в пол. Он был утомлен и равнодушен, на ленивом крупном лице отражались эмоции, переживаемые сытой морской коровой, заплывшей в заросли ламинарии.
Вдруг в кабинет шумно ввалились Луиза с Элеонорой, за ними причитая и кудахтая семенили многочисленные няньки и фрейлины, и это событие словно пробудило Верховного. Он нехотя погрозил детям и, презрительно отпихнув от себя тарелку с покалеченным печеньем, сказал:
- Хорошо тут у вас…
Эти глупые звуки произвели на комиссара такое волшебное воздействие, какое вероятно производит оглашение помилования на человека, склонившего голову на плаху. Свита зашевелилась, понимая, что Верховный в положительном настроении. Конрад Кристобальдович выдохнул и чуть отпустил живот – тот незамедлительно врезался в тугой ремень и снова подтянулся к диафрагме, принося тем самым невероятные волевые страдания своему хозяину. Комиссар самым сладким голосом, на какой только был способен его стальной голосовой аппарат, пролепетал:
- Мы так рады видеть вас, дорогой Верховный Правитель… мы так рады…
Слова погибли в пустоте и невнимании со стороны величественной персоны.
Верховный беззастенчиво засунул свой августейший палец в не менее августейший рот, извлек оттуда непоглощенный обломок печенья и принялся разглядывать его. Оценив размер предмета и очевидно постановив, что он еще значителен и достаточно полезен для использования, Верховный поместил пищу на свои нижние зубы и спокойно придавил верхними. Разжевав, он без лишних ритуалов вытер палец о собственный лучезарно сверкающий бриллиантами мундир и вопросительно посмотрел на комиссара. Тот встрепенулся и подобострастно осведомился:
- Как супруга, господин верховный правитель? Не посетила нас в этот раз что-то…
- Ааа… – сказал Верховный и смачно зевнул.
Прошло еще около трех минут, все завороженно ждали. Наконец, венценосная особа вымолвила:
- Ну, а у вас как делишки?
Комиссар сделал четкий шаг вперед, вывалившись таким образом из плотной шеренги чиновничьих животов и плеч, и с хорошей дикцией отчеканил:
- На вверенном мне участке все без происшествий! За прошлый год три преступления, все арестованы и осуждены! – О мятежном Иванове Конрад Кристобальдович не произнес ни звука, правильно сообразив, что не стоит беспокоить мелкими неприятностями Его Величество и рисковать торжествующей милостью.
Комиссар вернулся в строй. Вновь повисла тишина.
Затем Верховный произвел величественный жест рукой в сторону окна, недвусмысленно намекая всем присутствующим, что высочайшая государственная инспекция Департамента Полиции на этом закончена.
Верховный медленно поднялся, свистнул своих отпрысков и, сопровождаемый верными рабами, покинул Департамент.
Устраиваясь в лимузине, он чуть-чуть повертел пальцем в воздухе, обращаясь к комиссару:
- Конрад… что там с этим?..
Полицейский мгновенно понял, о чем идет речь, и молниеносно отреагировал:
- Блокирован! С минуту на минуту возьмем! Все под контролем!
Тяжелое тонированное стекло поднялось и кортеж, сверкая, моргая, ревя и визжа сиренами пополз к выезду с улицы.
Всеобщее оцепенение расслабляюще растворилось в облегченном выдохе толпы, снайпера убрались с крыш, какие-то начальники в начищенных ботинках разгоняли оставшихся зевак.
Конрад Кристобальдович любовным взглядом проводил машину боготворимого правителя, повернулся к стоящему неподалеку Счемодайло и задорно показал ему язык.
Сержанты Козопятов и Габидулин вторые сутки несли службу в засаде у входа ивановской квартиры. Они забаррикадировались на лестничной площадке, используя все, что было под рукой – перила, какие-то доски, мусорные бачки и прочий хлам.
Дверь квартиры была сшиблена атаками с петель, простенки испещрены пулевыми ранами, и темный дверной проем зиял на фоне серых стен, как ворота в преисподнюю. Лишь наивный и безмозглый АДРМ-914 тщетно пытался отремонтировать повреждения и жужжал сервоприводами, копаясь в останках расстрелянной двери.
Иванов не сдавался и не просил пощады, а полицейское начальство, по-видимому, не придавало большой важности его персоне и постановило взять хулигана измором. К тому же, в современном обществе серьезных преступлений не совершалось и опытных оперативных сотрудников в полиции не имелось. Но в строю были отважные и храбрые ребята – такие, как сержанты Козопятов и Габидулин.
Козопятов оперся щекой на цевье автомата и уныло наблюдал пространство, а его коллега безмятежно расшнуровал ботинок и очищал собственный носок от налипшей грязи.
- Когда он там с голоду помрет, а? – многозначительно спросил Козопятов, кивая в сторону злополучной квартиры.
Габидулин, увлеченным процессом, не услышал сослуживца и только после толчка в бок локтем включился в беседу:
- А черт его знает… вроде все ему вырубили уже – и воду, и электричество, и кондиционирование…
- Упорный он, чертенок… – Козопятов моргнул красными от недосыпания глазами и широко с клацаньем зевнул. В это время сержант Габидулин закончил гигиеническую процедуру и туго зашнуровывал обувь.
- Слышь, Серега, – сказал Габидулин, – шугани его, а?
- Можно – согласился товарищ и выбрал подходящую стреляную гильзу из груды использованных боеприпасов, в изрядном количестве находящихся тут же, на оборудованной огневой позиции.
Он через плечо швырнул гильзу в пасть дверного проема и, прислушиваясь, как та звякает по бетонному полу, тоскливо вздохнул.
Гильза укатилась в неизвестном направлении и затихла, Козопятов крикнул:
- Эй, ты, умалишенный! Ты долго еще будешь над людьми издеваться?
- Точно-точно – поддержал брата-солдата Габидулин – домой уже охота…
Из опальной жилплощади послышались какие-то шорохи, АДРМ-914 подметал пол и по своему обыкновению плевал на людей. Раздался голос Иванова:
- Это вы издеваетесь, фашисты!
Сержанты переглянулись, услышав незнакомое слово, и Козопятов продолжил переговоры с противником:
- Мы приказ выполняем, а вот из-за тебя, гаденыша, нам ни покоя, ни отдыха! Газом же шибанем, сразу скопытишься!
Довольный собственным остроумием, бравый сержант получил одобрительный кивок от сослуживца, и оба напрягли барабанные перепонки, готовясь к контратаке.
Ответная эскапада Иванова не заставила себя ждать:
- Не шибанете! Тут дом дешевый – вентиляция плохая, всех потравите и сами отравитесь!!!
- Дурак! – вел переговоры Козопятов – у нас маски имеются антигазовые! Мы точно не окочуримся!
А Габидулин зловещим шепотом прокомментировал:
- Если только с голоду не сдохнем…
Иванов ответил:
- У меня тоже есть маска! И патронов хватит!
Эта стратегическая информация заставила обоих военных изобразить на своих суровых сержантских лицах гримасу недоумения, но поколебать боевой настрой в рядах бравой полиции противнику точно не удалось.
Козопятов продолжил процесс психологического воздействия на преступника:
- А ты с какого перепуга начал по людям палить, придурок?
- Я не придурок! – бодро откликнулся Иванов, – Я художник!
Полицейские сержанты растянули свои прокопченные рожи в довольных улыбках, а Козопятов высунул полголовы из укрытия и весело хохотнул:
- Художник! А ты бабу сможешь нарисовать, чтоб как настоящая была?
Иванов хранил дипломатическое молчание.
Козопятов, решив вывести из психологического равновесия противника, продолжил провокацию:
- Придурок! Ты меня слышишь?
- Сами вы придурки! Подонки! – злобно выкрикнул художник.
- Чего-о-о? – не выдержали нервы у Габидулина, и он ввязался в перепалку. – Я тебе покажу, кто тут подонок! Я вот тебя сейчас гранатометом жахну, ты там костей не соберешь!
Угроза применения легкого артиллерийского оружия подействовала, и ответной реплики от Иванова не последовало.
Сержанты наслаждались тишиной и разглядывали пятна на потолке. Вскоре это занятие им наскучило, и Козопятов вновь вступил в контакт с противоборствующей стороной:
- Эй, художник! А что ты такого нарисовал, что мы тут должны из-за тебя свои задницы напрягать?
В квартире послышался едва приметный шум передвижения мебели и металлический уборщик вынес на площадку очередной пакет с хламом.
Иванов безмолвствовал.
- Эй, художник! – настаивал на общении Козопятов – я с тобой разговариваю или что?
Из темноты раздалось обиженное:
- Мне не о чем с вами разговаривать! Вы меня не понимаете!
Тогда Козопятов, у которого от общения с культурным человеком установилось хорошее настроение, решил внести некоторое разнообразие в свое скучное военное существование:
- Не хочешь общаться, давай постреляем? – и оба сержанта радостно оскалились.
- Я художник! – не унимался Иванов. – Я имею право видеть мир по-своему, а не так, как видят его большинство!
Сержанты снова захихикали и переглянулись, Габидулин при этом покрутил пальцем у виска.
Сколько бы еще продолжалась эта милая беседа, знать никому не ведомо, но прервал ее командир особого полицейского подразделения лейтенант Жимолокин.
Он подполз к позиции сержантов с пистолетом в руке и по-деловому сухо спросил:
- Как обстановка?
Габидулин (он был старше Козопятова по сроку службы) ответил:
- Ругается… а когда жрать притащат, господин лейтенант?
Лейтенант принюхался по-волчьи к воздуху и, сузив глаза до состояния особой секретности, сказал:
- Жрать вечером… Гранатометом не пробовали?
Габидулин и его собрат по оружию разочарованно выдохнули, а лейтенант вопросительно посмотрел на подчиненных, словно напоминая, что командир задал вопрос и неплохо бы ответить.
Чуткий на всяческие наказания и изменения настроения Козопятов отрапортовал:
- Тут стены все пластмассовые, гранатометом пожжем все к такой-то матери… а вы сами сказали – живым брать…
- Ладно, понял – удовлетворился Жимолокин и уполз в зону безопасности, на улицу.
Сержанты ослабили ремни тяжелых шлемов, извлекли из потайных карманов бронежилетов сигареты и грустно задымили. Оружие мирно покоилось в ногах.
Они сидели, прислонившись к пластиковой стене, укрытые от обстрела всяким хламом и несли свою суровую тяжелую службу, когда вдруг со стороны вражеской квартиры раздался звук.
Сержанты синхронно выплюнули окурки и схватили автоматы.
- Глянь, Серый, че там? – строго придерживаясь субординации, приказал Габидулин Козопятову, как старший младшему по выслуге лет.
Козопятов аккуратно соблюдая приемы тактического боя, выглянул из-за угла и увидел самое мирное создание, которое только изобрело цивилизованное человечество за тысячелетия своей нелегкой эволюции, – к позиции, мирно шурша резиновыми гусеницами, приближался АДРМ-914. В манипуляторе у робота был зажат какой-то сверток.
Робот тихо выдвинулся из дверного проема, преодолел несколько метров, разделяющие бойцов от Иванова, и замер перед самым носом Козопятова, протянув манипулятор.
- Мина! – зашипел Габидулин и почему-то достал гранату.
- Тише, балбес, – успокоил коллегу Козопятов. – Это бумага обыкновенная.
Сержант Козопятов принял у робота послание и тот, развернувшись, как миниатюрный быстроходный танк, поехал обратно в свою злосчастную квартиру.
Козопятов начал разворачивать сверток:
- Ого, какие буфера! – восторженно произнес он и прихохотнул – дает художник!
Габидулин вырвал из рук сослуживца послание и лихорадочно расстелил его на полу. Увиденное заставило мужественные и закаленные в суровых боях сердца сержантов биться учащенно и глубоко.
С большого листа ватмана формата А-2 на бойцов глядела и соблазнительно улыбалась шикарная обнаженная блондинка.
Иванов не спал уже третью ночь подряд, напряжение нервов и психики было колоссальным, он похудел еще сильнее и стал напоминать злую швабру с красным оперением. Художник с героическим терпением мужественно и отважно противостоял обстоятельствам.
Опасаясь неожиданных атак с улицы, он завалил шкафом и придавил диваном единственное окно своей квартиры-студии, законопатив оставшиеся щели и дыры своей одеждой и мелкими вещами. АДРМ-914 при этом помогал, как мог, насколько позволяли ему технические возможности манипуляторов и оперативная память главного процессора. Окно было замуровано весьма добротно, и Иванов официально поблагодарил материнскую плату робота, стряхнув с нее пыль.
Вместо вывороченной двери пришлось организовывать противотанковую оборону из ненужных уже книг и мебели – Иванов спроектировал линию технических сооружений, а АДРМ-914 послушно воплотил задуманное. Лишь изредка, покорный заводским установкам, несчастный робот норовил все растащить, воспринимая укрепления как беспорядок, но бесстрашный художник исправил эти пацифистские порывы, выдернув из блока управления АДРМ-914 интеллектуальную плату и оставив роботу возможность выполнения лишь простейших задач.
Когда с доступностью в квартиру было покончено, Иванов подсчитал скупые активы собственного сопротивления могучей государственной системе. Все жизнеобеспечивающие функции в его жилище были заблокированы, продуктов – всевозможных консервов и концентратов – оставалось еще на неделю, по заведенной отшельнической привычке оставался еще изрядный запас воды, но это не прибавляло оптимизма. К тому же вынужденная бессонница существенно подорвала функциональное здоровье – ощущалась слабость всех членов, заторможенная реакция на раздражители, и, в добавление ко всему, Иванов стал хуже видеть, что мешало прицеливаться.
Квартира напоминала собой карьер по добыче угля открытым способом – страшный беспорядок царил на полу, пустые упаковки от концентратов складировались непосредственно там, где их бросил хозяин жилища. Иванов решил не обращать внимания на грязь и пыль, и, в конце концов, аскетизм его жилища приобрел некий диогеновский пофигизм с легким налетом абстракционизма. Холсты и прочие материалы для живописи валялись под ногами и умирали под воздействием равнодушия мастера.
Иванов разделил оставшиеся папиросы и распределил их строго по временным интервалам – одна папироса на каждые два часа для поддержания боевого духа. Заряда нано-ионных батарей АДРМ-914 хватило бы еще на полгода, поэтому за своего молчаливого металлического друга Иванов был спокоен. Но в голову естественно забирались разнообразные негативные мысли подрывного содержания, катастрофически не хватало живого общения и вдохновения.
Иванов пробовал набросать что-то на бумаге в карандаше, но после некоторых попыток отбрасывал альбом и прислушивался к обстановке – ничего не менялось. На лестнице по-прежнему дежурили его палачи – двое, в общем-то, неплохих парней, которых собственная глупость затащила служить в полицию. Иногда Иванов переговаривался с ними и узнавал новости.
Иванов сверился с графиком употребления табака и закурил. Он сидел на полу, сжимая автомат, и пытался абстрагироваться от обстановки, вспоминая полотна великих итальянцев.
Вдруг из-под завалов рухляди в дверном проеме вылезла крупная и упитанная темно-серая крыса и прямым маршрутом направилась к ногам художника. Иванов безучастно уставился на животное, в данный момент экзистенции его ничего не могло удивить.
- Привет, Иванов… – электронным голосом сказала крыса.
- Привет… – ответил измотанный живописец.
Крыса деловито обошла сидящего Иванова и понюхала его оружие.
- АК-774, с ионным ускорителем? – с интонацией знатока спросила крыса.
- Ага… – ответил Иванов и глубоко затянулся папиросой.
- Знаем-знаем… – продолжала шипеть странная крыса. – Может работать как автоматом, так и пулеметом… Убойная штуковина…
Иванов щелчком отправил окурок в ближайшую стену и принялся разглядывать собеседника. Крыса была очень даже красивой, с нее получился бы неплохой анималистический портрет.
- А где взял? – не унималась та.
- Купил… – вяло проговорил художник.
- Давно? – разнюхивала шпионка.
- Давно… – Иванову было безразлично все на свете, он хотел спать.
Крыса прекратила изучать оружие, очевидно выяснив все необходимое, и подползла ближе к Иванову.
- Дурак ты, Иванов, – назидательно выговорила крыса, – там мать твою ищут, сейчас ее доставят, и ты сразу сдашься…
- Не сдамся – Иванов и не думал сдаваться. – Ради искусства можно и умереть…
- Точно дурак… – крыса не поняла человеческих принципов – кому от этого хорошо будет?
Иванов разозлился:
- А кому хорошо будет оттого, что я перестану писать?
Крыса попыталась его немного успокоить:
- А зачем ты вообще начал? Кому это нужно? Денег ты на своем малевании не заработаешь, престижа никакого – баловство одно… Пусти комиссию, Иванов, а? – крыса начинала игру.
- Не пущу! – упорствовал художник и правил крысиной игры категорически не признавал. – Я не хочу быть ни лифтером, ни таксистом! А они – он указал стволом автомата в сторону улицы – только этого и хотят!
Иванову показалось, что крыса горестно вздохнула, но это только показалось. На самом деле она прошипела что-то невоспринимаемое, видимо потеряла свою радиоволну и пыталась быстро настроиться.
А несчастный художник продолжал размышлять вслух, не обращая внимания на технические неполадки своей мохнатой собеседницы:
- Искусство не ищет наград или престижа! Люди с особым взглядом, с особым восприятием имеют право на существование! Почему все должны быть одинаковыми? Почему всем должно нравиться одно и то же? Вот, объясните мне? – Иванов пощелкал средним пальцем по спинке кибернетической крысы.
Крыса безмолвствовала и продолжала едва заметно шипеть – она записывала.
- Я художник, я выбрал эту непростую стезю в детстве, с тех самых пор, когда мама бросала мне в кроватку карандаши, что б я не орал. – Вдохновенно продолжал свой душераздирающий монолог Иванов. – Я учился технике рисования у многих мастеров, в конце концов, поступил в художественное училище. Или вы хотите сказать, что мое призвание – классика? А мне не нравится копировать корифеев! Не хочу рисовать по утвержденным государством шаблонам! Я хочу создавать что-то свое! Мне хочется, чтобы люди знакомились с моим миром, находили в нем что-то для себя… И исполнить это я могу лишь на языке прекрасного! Что может быть прекраснее живописи?
Крыса многозначительно молчала, показывая свое интеллектуальное превосходство над бедным художником.
Прошло несколько минут, Иванов с крысой молчали и думали каждый о своем: Иванов – о том, как бы поскорее выбраться из этой заварушки и поспать, крыса – о том, что при штурме Иванов запросто может застрелиться и не даться властям живым.
Крыса шевельнула серой лапкой и повернула свою искусственную мордочку к художнику:
- Иванов, а почему другие не строят из себя никого и спокойно живут и работают в концепции РОРа, а только ты, единственный и неповторимый, устроил бунт?
Художник устало закрыл глаза, ему хотелось на берег прозрачной горной реки, в заросли пышных ив, на изумрудный коврик мягкой травы, рисовать горные пейзажи и отдохнуть от урбанистического убожества мегаполиса. Ему хотелось упасть в стог душистого сена и проспать в нем до обеда, наполниться силами и энергией природы и создать что-то необыкновенное, пронзающее сознание, гениальное и неповторимое. Но вместо этого он сидел на грязном полу и разговаривал с крысой.
- Ваш мир – это стандарты и правила – говорил Иванов. – А я не терплю стандартов. Я постиг технику и технологию, я знаю школы и традиции, но я готов к созданию своего. Понимаете, своего! То, чего я сам хочу, и как я лично вижу. Мне нравится видеть небо не голубым, а светло-синим, я читаю в облаках послания и вырисовываю морщинами на лице пустыни эмоции мира. И я хочу поделиться всем этим с другими людьми… Мир удивителен и бесконечен, зачем загонять его в границы? И птица летит куда пожелает, неужели вы заставите птицу лететь по команде?
На эту славную речь крыса ответила прагматично:
- Мы уже изменили с помощью ультразвука некоторые маршруты миграции пернатых, чтобы они не портили посевы.
Иванов сплюнул:
- Черт знает что…
Оба снова замолчали. Крыса первая продолжила политически-разъяснительную беседу:
- Концепция РОРа создавалась на протяжении многих лет ведущими учеными человечества и подразумевает единственной целью – комфортное существование всех людей планеты.
Иванов нехотя принял эстафету:
- Подразумевает! – передразнил он крысу, – а я не подразумеваю, а делаю! Я создаю красоту и искусство…
- Ваши произведения не соответствуют концепции РОР и не могут участвовать в построении комфортного существования человечества.
- Да пошли вы! – не сдержался Иванов. – Я сам знаю, что для меня комфортно, а что нет! Почему вы решили навязывать мне ваше мнение и ваши идеалы?
Крыса с механическим упорством назидательно пищала:
- Потому что Рационально-Общественный Реализм – единственно верное учение на планете Земля, и служение его доктрине способно создать комфортное существование всему человечеству. Любое противоборство теориям и правилам РОРа преследуется наукой как потенциальная угроза человечеству. В этом случае над непокорным индивидом проводится персо-модуляция личности.
Иванов посмотрел на крысу горьким, полным сожаления и невозвратности взглядом и, нарушая всякий график, прикурил папиросу. Сияние глаз художника отражалось в металлическом отблеске автомата, прозрачная пленка на зрачках алмазно серебрилась – это слезы, простые человеческие слезы, и ни одной крысе этого не понять. Иванов смотрел на крысу взглядом уверенного борца с несправедливостью, возможно, кому-то покажется, что это был взгляд безумца, бегущего навстречу танковой дивизии с ножом, но, сколько в нем силы! Сколько отваги и неустрашимости! Когда человек верит в то, что он делает, ему покоряется вселенная!
И нисколько не колеблясь, энергичным, решительным ударом приклада Иванов превратил крысу в мохнатую лепешку. Осколки микросхем разлетелись по полу.
В ту же секунду буквально со всех сторон послышался многократно усиленный электричеством и без того омерзительный голос господина Счемодайло:
- Гражданин Иванов, вы полностью блокированы и окружены! Сопротивление бесполезно! Предлагаем вам бросить оружие и выйти с поднятыми руками! В противном случае мы начинаем штурм! У вас есть десять минут на размышление!
Голос лился с неба, из щелей наспех сооруженной обороны, гулко отливался от пола и потолка, трещал по углам небольшой квартиры-студии, проникал отовсюду…
Иванов хитро улыбался…
Закусив тлеющий окурок папиросы зубами, и зажмурив правый глаз от дыма, он аккуратно заряжал в магазин новую партию патронов…
_________________________________
* АДРМ-914 – Автоматический Домашний Робот Модернизированный, модель 914.
Есть классический роман про «психокоррекцию» — а тут мы смотрим наш российские его вариант и отнюдь не заимствование.
Хороший читаемый текст, не без ошибок. Есть интрига, динамика.
Успехов в выходе из группы!
Но у меня есть подозрение, что автор имел намерение подавать эту историю «на серьезных щщах». Если так, то тут просто хоть «святых выноси», выходит сплошной фэйспалм. Попытка перенести в будущее СССР, бульдозерную выставку, парт.номенклатуру, цензуру и карательную «вялотекущую шизофрению» вышли откровенным фарсом. То есть, вот автор, вы поймите, что если читатель смог уловить ваши отсылки ко всем этим вещам, то такому читателю будет до коликов в животе уморительно видеть как в этом вашем тоталитарном государстве два участковых берут измором в пенопластовом доме(!) принципиального Художника (с большой буквы!) с автоматом, в то время как он им рисует голых баб, а под окнами ездит кортеж с
Генеральным СекретаремВерховным Лидером, который жрет печеньки. Я даже не хочу начинать объяснять, почему все это нелепо.Я думаю, что тут слегка поправив повествование можно сделать неплохую юмористичную пародию. К этому сильно располагают почти поголовно карикатурные персонажи и отсутствие логики почти везде.
P.S. В настоящем тоталитарном государстве после первых же выстрелов из квартиры был бы эвакуирован весь дом, на место приехал отряд СОБРа, с горе-стрелком даже разговаривать бы никто не стал (заложников нет — вот и ладно), квартиру бы отштурмовали в течение получаса, а кортеж верховного владыки никогда бы не появился в районе угрозы (автомат у человека) пусть бы посещение было запланировано хоть десять лет назад. Кстати говоря, никакой Верховный Владыка никогда не ездит на осмотры заштатных отделений и тем более с детьми. Все эти упреки очевидно не нужно воспринимать всерьез, если рассказ действительно задумывался сатирическим. Тогда все ок и даже хорошо.
1. Персонажи
Узрите! Я вижу их. У них есть характеры, у них есть история, чувства, эмоции. Они — личности! Причем не только главный герой, а все герои. Даже второстепенные. В плане персонажей вы меня просто на все 100% удовлетворили.
2. Идея и сюжет
Идея социальная и очень жизненная для любого горящего сердцем творческого человека. Для антиутопии (а это все же антиутопия) идея стандартная — противостояние обществу. Это не хорошо и не плохо. это просто чуть ли не единственный стержень для антиутопии в принципе. С сюжетом немного все же косяк. Жаль что не закончили хоть чем-то! Если там есть все же продолжение — я обязана это прочесть. В остальном не так уж и сильно портит общую картину такой открытый финал. Большая часть произведения сосредоточена на демонстрации персонажей и раскрытие мира, и это небольшой минус. В ущерб законченности нам демонстрируется глава всего этого безобразия. Но каждая сцена настолько классная, что я готова простить такую разрозненность сюжета. Но это только я. Прочим может не понравиться.
3. Язык
А вот тут у меня опять нет слов. Круто. И эта стилизация под классику, эта особая атмосфера. Очень вкусно. Так же много хороших словесных завитушек, при всем при этом читается очень легко и понятно. Все, что вы могли сказать, вы сказали. Смешивали описания с повествованием, рассуждали, диалоги опять же шикарные (особенно спор Счемодайло с Конрадом и разговоры Высочайшего). Больше сказать нечего.
Вывод — эх, вот бы целостность подтянуть, или в книженцию это превратить, я бы почитала бы и на полочку поставила бы. Очень доставили критику. Творите еще. Мне нравится то, что вы делаете. Всех благ.
Он сыпал семиэтажным матом и стучал кулаками в стены.
В какой-то степени это даже красиво, но давайте будем честны: кулаками стучал точно не голос.
стучал в дверь жилища художника
Здесь слово «жилище» можно, в общем-то, опустить. Смысла оно не привносит никакого, а вот предложение нагружает.
Даже пролетавшие мимо голуби в страхе изменили направление полета и свернули в другую сторону, они боялись, что охрана примет их за роботов-шпионов.
Ошшень сознательные, мозговитые голуби… Может, лучше добавить «словно»? :)
Эти глупые звуки
Слова?
Сцена визита Верховного познавательна с точки зрения понимания устройства мира, но, как мне кажется, совершенно бессмысленна для сюжета, на языке так и вертелись слова «И что?». То, что Иванов расценивается как мелкая неприятность, можно было сказать в одном предложении, если смысл сцены был именно в этом.
Иванов смотрел на крысу взглядом уверенного борца с несправедливостью, возможно, кому-то покажется, что это был взгляд безумца, бегущего навстречу танковой дивизии с ножом, но, сколько в нем силы! Сколько отваги и неустрашимости! Когда человек верит в то, что он делает, ему покоряется вселенная!
Авторский стиль как-то совершенно внезапно меняется…
Теперь в целом: будь это первая глава романа или повести, было бы просто чудесно, но для короткого рассказа не хватает целостности и завершенности. И дело не в открытом финале, я сама страшно люблю открытые финалы, более того — у меня у самой все финалы всегда открытые. Вот такой я их поклонник :)
А дело вот в чем: самым напряженным моментом в рассказе является разговор с крысой, а выходом из ситуации, смысловой разрядкой — уничтожение крысы. И все было бы замечательно, если бы так разрешался основной конфликт произведения, но конфликт-то этот становится явно виден только при появлении крысы, то есть ближе к концу рассказа! А знаете, какой это конфликт? Внутренний. А рассказ у Вас начинается с внешнего, внешний конфликт развивается примерно две трети рассказа и вдруг с приходом крысы ставится на паузу — начинается конфликт внутренний, он нам очень доступно, популярно преподносится, даже разжевывается, потом вроде как находит свое разрешение. Хорошо, отлично, поехали дальше, внешний-то конфликт, как мы помним, на паузе! И вдруг конец. Продолжение следует. Конфликт не разрешается, и точно так же не получает разрядки внутреннее напряжение читателя. Не надо так. Бредбэри бы Вас поругал (хотя откуда я могу знать, что бы там сделал Бредбэри...).
Дальнейшие мои впечатления перекликаются с другими комментариями, так что давайте я с ними буду соглашаться или нет.
А соглашусь я с P.V.Blanos, и соглашусь абсолютно: мир в рассказе очень странный, его грани не гармонируют друг с другом, поэтому и фигурой он вышел несколько кособокой. И стиль повествования, и некоторые подробности (вроде институтских комиссий, выставок, комиссаров, последствий реакции супруги Верховного и так далее) натолкнули на мысль, что это спроецированный на будущее коммунистический режим со многими советскими характеристиками. И вдруг внезапно августейшая особа, фрейлины, невероятная раздутость конфликта с художника (действительно, то, что описал P.V.Blanos, в подобном мире произошло бы с гораздо большей степенью вероятности).
Теперь по поводу слов Сары: персонажи отличные, кроме, как ни странно, самого художника! Тут все получилось как в классицизме, когда персонажи явно делятся на положительных и отрицательных: отрицательные персонажи выходят очень живыми, положительные — скучными и совершенно искусственными. В их уста вкладывается мораль, и они торжественно и совершенно не по-человечески произносят пафосные и правильные речи. Но здесь же, кажется, не классицизм. Здесь же, кажется, сатира. В сатире серьезно не относятся даже к персонажам, проповедующим общечеловеческие истины.
И я бы не сказала, что это «стилизация под классику»… Хотя если под классикой иметь в виду, скажем, Стругацких, то да, то конечно, это будет вполне в стиле той же «Сказки о Тройке».
В общем, в целом, подводя итог, я бы сказала, что рассказ нужно несколько подредактировать, получше структурировать, кусочки собрать в целое и хотя бы как-то поконкретнее указать, как разрешится внешний конфликт, и все будет отлично, и можно будет стоя поаплодировать.
Пока аплодирую сидя.
И, конечно, это все просто мое мнение.