Alisabet Argent

Художник Иванов

Художник Иванов
Работа №62

Иванов с грохотом запечатал вход в собственную квартиру перед удивленными носами представителей институтской комиссии. Комиссия услышала из-за двери звуки падающих предметов и отборные ругательства. Вокруг все клокотало и потрескивало, веяло большим скандалом и очень неприятными последствиями.

Один из членов комиссии робко приложил ухо к дверному косяку и нерешительно, словно извиняясь, проговорил:

- Дело не в службе, господин Иванов! Дело в концепции!

- К черту концепцию! – прогремел голос. Он ревел и бушевал, словно стартующий межгалактический корабль. – К черту службу! Всех к черту! Вон!

Он сыпал семиэтажным матом и стучал кулаками в стены.

Потрепанная психологически институтская комиссия солидно, насколько это можно было изобразить в ситуации полного провала, удалилась. На лицах уважаемых членов комиссии читались озадаченность, смятение и даже некоторая ненависть к этому безудержному наглецу, который сорвал все планы и к тому же, по некоторым подозрениям, был в дугу пьян.

Буквально через секунду подтянутый офицер, дежуривший на улице, и призванный обеспечить комфортную работу комиссии, стучал в дверь жилища художника. Он требовал немедленно допустить членов комиссии внутрь для проведения запланированных мероприятий по «диагностической персо-модуляции художника Иванова». Офицер угрожал немедленно арестовать смутьяна и препроводить его в клинику для медицинского освидетельствования, бил в дверь высокими шнурованными ботинками и кричал что-то еще – жуткое и апокалипсическое.

Иванов послал его матерно, даже не приблизившись к двери.

Не менее, чем через час, Институт прислал к двери художника Иванова следующего своего представителя – полнотелого, совершенно безволосого человечка с необычной фамилией Счемодайло. Человечек напоминал отполированный заварочный чайник, блистал лысиной при ярком искусственном освещении и скакал у двери бодро и бесстрашно. Он сжимал в пухлых руках модный чиновничий портфель с золотыми пряжками, что несомненно указывало о принадлежности его хозяина к высокому рангу государственных служащих.

Счемодайло коротким пальцем нажал кнопку информатора.

Иванов почти мгновенно распахнул дверь и рявкнул:

- Что???

Толстый институтский парламентер начал голосом пастора:

- Здравствуйте, господин Иванов… моя фамилия Счемодайло…

- Румын? – сурово спросил Иванов.

- Нет, что вы… – портфельный человечек смущенно опустил свои кругленькие безресничные глазки.

- Вон! – Дверь хлопнула настолько оглушительно, что Счемодайло получил легкую степень контузии обоих полушарий, а нежный белоснежный пепел мертвой известки осыпал его блестящую лысину. Счемодайло вынул носовой платок, навел глянец на лысине и, свернув жирные губы в трубочку, словно готовясь к нежному поцелую, промычал в замок:

- Я буду жаловаться Верховному!

Неожиданный выстрел пробил внушительную дыру в двери, буквально в нескольких дюймах от сверкающего купола головы чиновника, запахло отвратительной пластиковой гарью и дымом. Толстяк проворно отскочил, выронил свой великолепный портфель и, опасаясь получить огнестрельное ранение в свою нежную плоть, со всех пяток понесся вон.

Выскочив на улицу, он, отряхивая пиджак, заверещал поросячьим голосом:

- Отключите ему жилой модуль! Отключите ему жилой модуль! Я буду жаловаться Верховному! Это какой-то сумасшедший! Безумец! Безумец! Это черт знает, что такое! Он форменный идиот! Верховному! Верховному!

Иванов наблюдал за постыдным бегством чиновника из окна, поглаживая ствол автомата и прикуривая большую старомодную папиросу от обыкновенной спички, его растрепанная огненная шевелюра развевалась на волнах сквозняка.

Добросовестный и безучастный к человеческим страстям АДРМ-914* уже шпаклевал израненную дверь и неравномерно жужжал манипуляторами, ввинчивая новую замочную рамку вместо развороченной выстрелом.

Иванов докурил папиросу и вонзил острые худые пальцы в свои длинные нечесаные кудри, он скоблил ногтями кожу, трепал рыжие вихры волос и беспредельно негодовал. Он думал.

Институт начал полномасштабную акцию по «диагностической персо-модуляции» перспективного художника Иванова после декабрьской выставки, на которой супруга Первого Заместителя Верховного – Кристолина Александровна – упала в обморок в процессе лицезрения картины Иванова «Мертвое море сентиментализма». После того, как ее грузная туша поднялась с пола и наградила всю свою свиту подзатыльниками и неласковыми эпитетами, чиновники забегали, словно заряженные эретропоэтином. Форум молодых художников, где выставлялась крамольная картина, был вероломно и закрыт, всех участников, а равно и гостей из Академии Художеств разогнали, а «Мертвое море сентиментализма» под арестом препроводили в Департамент. Причем ничего необычного, по мнению многих критиков, а также экстраординарного и уж тем более, антисоциального в этой работе Иванов не показал.

Автор изобразил на картине обыкновенные лиловые цветы, весьма блеклые и незатейливые, с трудом напоминавшие тюльпаны и растущие из обглоданного временем человеческого черепа. Окружали череп трупы навозных мух, в пустых, проеденных плесенью глазницах, копошились желтые черви, и все это было окружено отрезанными и размещенными по всему полотну в беспорядочной организации человеческими органами.

Все это красочное великолепие Иванов поместил на сухом песке высохшего русла какого-то водоема, в перспективе горизонта просматривались черные зловонные трубы, чадящие ядовитыми выбросами, небо казалось грязным и подавляющим. Естественно, торжествовали пышущая алостью кровь, мерзость и нигилизм. В добавление стоит сказать, что картина была исполнена в традиционной технике с использованием весьма скромной палитры.

Позже состоялся Совет по РОРу, который разобрал в деталях все компоненты живописного шедевра Иванова и отметил, что все произведение буквально брызжет ядом и ненавистью к современному миру и ни в коем случае не соответствует гениальной концепции Великого Учения РОРа. В итоге Совет постановил запретить творческую деятельность Иванова, уничтожить все его произведения и назначить художнику трехмесячную терапию сознания, или диагностическую персо-модуляцию на дому, и Институт Общества с завидным упорством, свойственному лишь морским черепахам, командировал к нему своих мозгоправов.

Иванов начал отбиваться…

В Департаменте полиции творилось что-то невероятное и фантастичное – там наводили порядок. Старшие офицеры драили кокарды и соревновались в блеске ботинок, чиновники суетились над грудами документов, словно муравьи перед зимним периодом, мелкие постовые и инспектора давно разбежались по своим точкам, а комиссар хладнокровно отглаживал ладонью лацкан пиджака, в котором красовался знак «За 20-летие безупречной службы Обществу».

Все ждали Верховного.

Счемодайло в великолепном костюме сидел за столом комиссара и, некультурно чавкая, поглощал печенюшки, обжигая свои пухлые губы огненным кофе.

- Вот помяните мое слово, уважаемый Конрад Кристобальдович, – говорил толстяк, обращаясь к комиссару. – Верховный камня на камне не оставит от вас и вашего подразделения! Это ж надо было такое допустить!

Комиссар, по-девичьи оценивая в зеркало собственную грузную и могучую фигуру, распевно отвечал:

- Ну что вы, дорогой мой, вы напрасно изображаете драму. Наш Верховный – большая умница и не станет из-за какого-то паршивого студента допускать потрясения в своем главном надзорном органе. Ну, покипятится, это бывает, а потом успокоится… К тому же этот ваш пресловутый Иванов не сегодня-завтра тоже утихомирится…

Счемодайло подавился куском:

- Утихомирится??? Да вы в своем уме, господин комиссар? – чиновник вскочил и сделал несколько нетерпеливых шажков по кабинету. Казалось, что его подсоединили к автомату для производства попкорна – он весь трещал и дергался.

Комиссар продолжал поражать невозмутимостью:

- Бесспорно утихомирится… Его модуль отключен, выставлено оцепление, посты, машины… И к тому же у него скоро кончатся патроны…

- Конрад Кристобальдович! – по-гусиному шипя и выплевывая непрожеванные фрагменты печенья неистовствовал Счемодайло, – О чем вы говорите! Я тридцать лет служу Обществу! Трид-цать! И лишь в первый раз столкнулся с проблемой, которую вынужден решать Верховный лично! Вы, разумеется, понимаете меня?

- А как же вас не понять, голубчик, я понимаю… Оооочень хорошо понимаю…

Внутренний взрыв потряс округлое тело чиновника, и его стопроцентно кегельбанная, блестящая голова окрасилась цветами заката. Он взвизгнул:

- Как вы можете так спокойно рассуждать об этом!!!

- А что такое? – комиссар слегка повернул свою большую лошадиную голову к собеседнику. – Я уже распорядился… Много всяческих распоряжений отдал.

Счемодайло вновь подпрыгнул:

- И оставьте вы в покое зеркало!!! Вы напоминаете мне девочку, которую пригласили на День Рождения к классной руководительнице!!! Есть, вероятно, дела и поважнее, чем любоваться собственным задом!!!

Конрад Кристобальдович безмятежно и раскованно убрал зеркало в стену, пододвинул свое гигантское полицейское тело к чиновнику и улыбнулся:

- Счемодайло, ты чего суетишься? Верховный запланировал свой визит к нам еще неделю назад – он мне лично звонил. А твой чокнутый Иванов начал отстреливаться только позавчера. Понял?

Толстяк вспыхнул всеми оттенками пурпурного спектра, надулся еще больше и, негодующе расплескивая междометия, молниеносно вылетел из кабинета.

- Пошел к черту, крыса штабная… если что газа у нас много… – любовно пролепетал комиссар и принялся мирно звонить подчиненным, проверяя их готовность к встрече высокого гостя.

Кортеж Верховного подполз к Департаменту словно большая, серебряно-никелированная змея, украшенная флагами и вымпелами. Кортеж растекся по кварталу. Огромный лимузин, пофыркивая, остановился напротив парадного крыльца, и услужливые полицейские халдеи дружной сворой кинулись навстречу обожаемому начальнику. Первым спешил комиссар, комично семеня и пригибая шею в порыве раболепия. Открыв дверь автомобиля Верховного, комиссар зычным, трубным голосом гаркнул во всю мощь своих легких:

- Смирнаааааа!!!

В этот момент замерло все. Толпа чиновников, свита штабных, гражданские зеваки, нечаянно оказавшиеся вблизи торжественного момента, и снайперы на крышах обеспечивающие безопасность значительной персоны Верховного. Даже пролетавшие мимо голуби в страхе изменили направление полета и свернули в другую сторону, они боялись, что охрана примет их за роботов-шпионов.

Верховный вывалился из салона и облокотился на руку какого-то услужливого офицера, который засветился от счастья.

Большой полицейский начальник вытянулся в безупречную шелковую нить и отдал рапорт, Верховный зевнул и сказал:

- Конрад, ты отведи меня… Луиза, Элеонора, не балуйтесь.

Из машины уже показались некрасивые девочки-подростки – наследницы и любимые чада Верховного. Они глазели на разряженных в пух и прах офицеров, и одна из них методично и профессионально ковырялась в носу.

Бряцая медалями, орденами, эполетами и всевозможными шпорами высокий гость исчез в массивных дверях Департамента, снайперы на крышах облегченно закурили.

Войдя в комиссарский кабинет, Верховный без смущения плюхнулся в кресло, и начал грызть оставшиеся после Счемодайло печенюшки. Покорное полицейское общество, среди которых находился и хозяин лакомства, замерли по стойке «смирно», ожидая пока властелин насытится. Господствовала продолжительная тишина, было слышно, как работал кондиционер автомобиля, припаркованного в соседнем квартале, все трепетало пред величием власти, дрожало, в воздухе ощущался острый запах важности ситуации.

Верховный вкусно хрустел печеньем и тупо смотрел в пол. Он был утомлен и равнодушен, на ленивом крупном лице отражались эмоции, переживаемые сытой морской коровой, заплывшей в заросли ламинарии.

Вдруг в кабинет шумно ввалились Луиза с Элеонорой, за ними причитая и кудахтая семенили многочисленные няньки и фрейлины, и это событие словно пробудило Верховного. Он нехотя погрозил детям и, презрительно отпихнув от себя тарелку с покалеченным печеньем, сказал:

- Хорошо тут у вас…

Эти глупые звуки произвели на комиссара такое волшебное воздействие, какое вероятно производит оглашение помилования на человека, склонившего голову на плаху. Свита зашевелилась, понимая, что Верховный в положительном настроении. Конрад Кристобальдович выдохнул и чуть отпустил живот – тот незамедлительно врезался в тугой ремень и снова подтянулся к диафрагме, принося тем самым невероятные волевые страдания своему хозяину. Комиссар самым сладким голосом, на какой только был способен его стальной голосовой аппарат, пролепетал:

- Мы так рады видеть вас, дорогой Верховный Правитель… мы так рады…

Слова погибли в пустоте и невнимании со стороны величественной персоны.

Верховный беззастенчиво засунул свой августейший палец в не менее августейший рот, извлек оттуда непоглощенный обломок печенья и принялся разглядывать его. Оценив размер предмета и очевидно постановив, что он еще значителен и достаточно полезен для использования, Верховный поместил пищу на свои нижние зубы и спокойно придавил верхними. Разжевав, он без лишних ритуалов вытер палец о собственный лучезарно сверкающий бриллиантами мундир и вопросительно посмотрел на комиссара. Тот встрепенулся и подобострастно осведомился:

- Как супруга, господин верховный правитель? Не посетила нас в этот раз что-то…

- Ааа… – сказал Верховный и смачно зевнул.

Прошло еще около трех минут, все завороженно ждали. Наконец, венценосная особа вымолвила:

- Ну, а у вас как делишки?

Комиссар сделал четкий шаг вперед, вывалившись таким образом из плотной шеренги чиновничьих животов и плеч, и с хорошей дикцией отчеканил:

- На вверенном мне участке все без происшествий! За прошлый год три преступления, все арестованы и осуждены! – О мятежном Иванове Конрад Кристобальдович не произнес ни звука, правильно сообразив, что не стоит беспокоить мелкими неприятностями Его Величество и рисковать торжествующей милостью.

Комиссар вернулся в строй. Вновь повисла тишина.

Затем Верховный произвел величественный жест рукой в сторону окна, недвусмысленно намекая всем присутствующим, что высочайшая государственная инспекция Департамента Полиции на этом закончена.

Верховный медленно поднялся, свистнул своих отпрысков и, сопровождаемый верными рабами, покинул Департамент.

Устраиваясь в лимузине, он чуть-чуть повертел пальцем в воздухе, обращаясь к комиссару:

- Конрад… что там с этим?..

Полицейский мгновенно понял, о чем идет речь, и молниеносно отреагировал:

- Блокирован! С минуту на минуту возьмем! Все под контролем!

Тяжелое тонированное стекло поднялось и кортеж, сверкая, моргая, ревя и визжа сиренами пополз к выезду с улицы.

Всеобщее оцепенение расслабляюще растворилось в облегченном выдохе толпы, снайпера убрались с крыш, какие-то начальники в начищенных ботинках разгоняли оставшихся зевак.

Конрад Кристобальдович любовным взглядом проводил машину боготворимого правителя, повернулся к стоящему неподалеку Счемодайло и задорно показал ему язык.

Сержанты Козопятов и Габидулин вторые сутки несли службу в засаде у входа ивановской квартиры. Они забаррикадировались на лестничной площадке, используя все, что было под рукой – перила, какие-то доски, мусорные бачки и прочий хлам.

Дверь квартиры была сшиблена атаками с петель, простенки испещрены пулевыми ранами, и темный дверной проем зиял на фоне серых стен, как ворота в преисподнюю. Лишь наивный и безмозглый АДРМ-914 тщетно пытался отремонтировать повреждения и жужжал сервоприводами, копаясь в останках расстрелянной двери.

Иванов не сдавался и не просил пощады, а полицейское начальство, по-видимому, не придавало большой важности его персоне и постановило взять хулигана измором. К тому же, в современном обществе серьезных преступлений не совершалось и опытных оперативных сотрудников в полиции не имелось. Но в строю были отважные и храбрые ребята – такие, как сержанты Козопятов и Габидулин.

Козопятов оперся щекой на цевье автомата и уныло наблюдал пространство, а его коллега безмятежно расшнуровал ботинок и очищал собственный носок от налипшей грязи.

- Когда он там с голоду помрет, а? – многозначительно спросил Козопятов, кивая в сторону злополучной квартиры.

Габидулин, увлеченным процессом, не услышал сослуживца и только после толчка в бок локтем включился в беседу:

- А черт его знает… вроде все ему вырубили уже – и воду, и электричество, и кондиционирование…

- Упорный он, чертенок… – Козопятов моргнул красными от недосыпания глазами и широко с клацаньем зевнул. В это время сержант Габидулин закончил гигиеническую процедуру и туго зашнуровывал обувь.

- Слышь, Серега, – сказал Габидулин, – шугани его, а?

- Можно – согласился товарищ и выбрал подходящую стреляную гильзу из груды использованных боеприпасов, в изрядном количестве находящихся тут же, на оборудованной огневой позиции.

Он через плечо швырнул гильзу в пасть дверного проема и, прислушиваясь, как та звякает по бетонному полу, тоскливо вздохнул.

Гильза укатилась в неизвестном направлении и затихла, Козопятов крикнул:

- Эй, ты, умалишенный! Ты долго еще будешь над людьми издеваться?

- Точно-точно – поддержал брата-солдата Габидулин – домой уже охота…

Из опальной жилплощади послышались какие-то шорохи, АДРМ-914 подметал пол и по своему обыкновению плевал на людей. Раздался голос Иванова:

- Это вы издеваетесь, фашисты!

Сержанты переглянулись, услышав незнакомое слово, и Козопятов продолжил переговоры с противником:

- Мы приказ выполняем, а вот из-за тебя, гаденыша, нам ни покоя, ни отдыха! Газом же шибанем, сразу скопытишься!

Довольный собственным остроумием, бравый сержант получил одобрительный кивок от сослуживца, и оба напрягли барабанные перепонки, готовясь к контратаке.

Ответная эскапада Иванова не заставила себя ждать:

- Не шибанете! Тут дом дешевый – вентиляция плохая, всех потравите и сами отравитесь!!!

- Дурак! – вел переговоры Козопятов – у нас маски имеются антигазовые! Мы точно не окочуримся!

А Габидулин зловещим шепотом прокомментировал:

- Если только с голоду не сдохнем…

Иванов ответил:

- У меня тоже есть маска! И патронов хватит!

Эта стратегическая информация заставила обоих военных изобразить на своих суровых сержантских лицах гримасу недоумения, но поколебать боевой настрой в рядах бравой полиции противнику точно не удалось.

Козопятов продолжил процесс психологического воздействия на преступника:

- А ты с какого перепуга начал по людям палить, придурок?

- Я не придурок! – бодро откликнулся Иванов, – Я художник!

Полицейские сержанты растянули свои прокопченные рожи в довольных улыбках, а Козопятов высунул полголовы из укрытия и весело хохотнул:

- Художник! А ты бабу сможешь нарисовать, чтоб как настоящая была?

Иванов хранил дипломатическое молчание.

Козопятов, решив вывести из психологического равновесия противника, продолжил провокацию:

- Придурок! Ты меня слышишь?

- Сами вы придурки! Подонки! – злобно выкрикнул художник.

- Чего-о-о? – не выдержали нервы у Габидулина, и он ввязался в перепалку. – Я тебе покажу, кто тут подонок! Я вот тебя сейчас гранатометом жахну, ты там костей не соберешь!

Угроза применения легкого артиллерийского оружия подействовала, и ответной реплики от Иванова не последовало.

Сержанты наслаждались тишиной и разглядывали пятна на потолке. Вскоре это занятие им наскучило, и Козопятов вновь вступил в контакт с противоборствующей стороной:

- Эй, художник! А что ты такого нарисовал, что мы тут должны из-за тебя свои задницы напрягать?

В квартире послышался едва приметный шум передвижения мебели и металлический уборщик вынес на площадку очередной пакет с хламом.

Иванов безмолвствовал.

- Эй, художник! – настаивал на общении Козопятов – я с тобой разговариваю или что?

Из темноты раздалось обиженное:

- Мне не о чем с вами разговаривать! Вы меня не понимаете!

Тогда Козопятов, у которого от общения с культурным человеком установилось хорошее настроение, решил внести некоторое разнообразие в свое скучное военное существование:

- Не хочешь общаться, давай постреляем? – и оба сержанта радостно оскалились.

- Я художник! – не унимался Иванов. – Я имею право видеть мир по-своему, а не так, как видят его большинство!

Сержанты снова захихикали и переглянулись, Габидулин при этом покрутил пальцем у виска.

Сколько бы еще продолжалась эта милая беседа, знать никому не ведомо, но прервал ее командир особого полицейского подразделения лейтенант Жимолокин.

Он подполз к позиции сержантов с пистолетом в руке и по-деловому сухо спросил:

- Как обстановка?

Габидулин (он был старше Козопятова по сроку службы) ответил:

- Ругается… а когда жрать притащат, господин лейтенант?

Лейтенант принюхался по-волчьи к воздуху и, сузив глаза до состояния особой секретности, сказал:

- Жрать вечером… Гранатометом не пробовали?

Габидулин и его собрат по оружию разочарованно выдохнули, а лейтенант вопросительно посмотрел на подчиненных, словно напоминая, что командир задал вопрос и неплохо бы ответить.

Чуткий на всяческие наказания и изменения настроения Козопятов отрапортовал:

- Тут стены все пластмассовые, гранатометом пожжем все к такой-то матери… а вы сами сказали – живым брать…

- Ладно, понял – удовлетворился Жимолокин и уполз в зону безопасности, на улицу.

Сержанты ослабили ремни тяжелых шлемов, извлекли из потайных карманов бронежилетов сигареты и грустно задымили. Оружие мирно покоилось в ногах.

Они сидели, прислонившись к пластиковой стене, укрытые от обстрела всяким хламом и несли свою суровую тяжелую службу, когда вдруг со стороны вражеской квартиры раздался звук.

Сержанты синхронно выплюнули окурки и схватили автоматы.

- Глянь, Серый, че там? – строго придерживаясь субординации, приказал Габидулин Козопятову, как старший младшему по выслуге лет.

Козопятов аккуратно соблюдая приемы тактического боя, выглянул из-за угла и увидел самое мирное создание, которое только изобрело цивилизованное человечество за тысячелетия своей нелегкой эволюции, – к позиции, мирно шурша резиновыми гусеницами, приближался АДРМ-914. В манипуляторе у робота был зажат какой-то сверток.

Робот тихо выдвинулся из дверного проема, преодолел несколько метров, разделяющие бойцов от Иванова, и замер перед самым носом Козопятова, протянув манипулятор.

- Мина! – зашипел Габидулин и почему-то достал гранату.

- Тише, балбес, – успокоил коллегу Козопятов. – Это бумага обыкновенная.

Сержант Козопятов принял у робота послание и тот, развернувшись, как миниатюрный быстроходный танк, поехал обратно в свою злосчастную квартиру.

Козопятов начал разворачивать сверток:

- Ого, какие буфера! – восторженно произнес он и прихохотнул – дает художник!

Габидулин вырвал из рук сослуживца послание и лихорадочно расстелил его на полу. Увиденное заставило мужественные и закаленные в суровых боях сердца сержантов биться учащенно и глубоко.

С большого листа ватмана формата А-2 на бойцов глядела и соблазнительно улыбалась шикарная обнаженная блондинка.

Иванов не спал уже третью ночь подряд, напряжение нервов и психики было колоссальным, он похудел еще сильнее и стал напоминать злую швабру с красным оперением. Художник с героическим терпением мужественно и отважно противостоял обстоятельствам.

Опасаясь неожиданных атак с улицы, он завалил шкафом и придавил диваном единственное окно своей квартиры-студии, законопатив оставшиеся щели и дыры своей одеждой и мелкими вещами. АДРМ-914 при этом помогал, как мог, насколько позволяли ему технические возможности манипуляторов и оперативная память главного процессора. Окно было замуровано весьма добротно, и Иванов официально поблагодарил материнскую плату робота, стряхнув с нее пыль.

Вместо вывороченной двери пришлось организовывать противотанковую оборону из ненужных уже книг и мебели – Иванов спроектировал линию технических сооружений, а АДРМ-914 послушно воплотил задуманное. Лишь изредка, покорный заводским установкам, несчастный робот норовил все растащить, воспринимая укрепления как беспорядок, но бесстрашный художник исправил эти пацифистские порывы, выдернув из блока управления АДРМ-914 интеллектуальную плату и оставив роботу возможность выполнения лишь простейших задач.

Когда с доступностью в квартиру было покончено, Иванов подсчитал скупые активы собственного сопротивления могучей государственной системе. Все жизнеобеспечивающие функции в его жилище были заблокированы, продуктов – всевозможных консервов и концентратов – оставалось еще на неделю, по заведенной отшельнической привычке оставался еще изрядный запас воды, но это не прибавляло оптимизма. К тому же вынужденная бессонница существенно подорвала функциональное здоровье – ощущалась слабость всех членов, заторможенная реакция на раздражители, и, в добавление ко всему, Иванов стал хуже видеть, что мешало прицеливаться.

Квартира напоминала собой карьер по добыче угля открытым способом – страшный беспорядок царил на полу, пустые упаковки от концентратов складировались непосредственно там, где их бросил хозяин жилища. Иванов решил не обращать внимания на грязь и пыль, и, в конце концов, аскетизм его жилища приобрел некий диогеновский пофигизм с легким налетом абстракционизма. Холсты и прочие материалы для живописи валялись под ногами и умирали под воздействием равнодушия мастера.

Иванов разделил оставшиеся папиросы и распределил их строго по временным интервалам – одна папироса на каждые два часа для поддержания боевого духа. Заряда нано-ионных батарей АДРМ-914 хватило бы еще на полгода, поэтому за своего молчаливого металлического друга Иванов был спокоен. Но в голову естественно забирались разнообразные негативные мысли подрывного содержания, катастрофически не хватало живого общения и вдохновения.

Иванов пробовал набросать что-то на бумаге в карандаше, но после некоторых попыток отбрасывал альбом и прислушивался к обстановке – ничего не менялось. На лестнице по-прежнему дежурили его палачи – двое, в общем-то, неплохих парней, которых собственная глупость затащила служить в полицию. Иногда Иванов переговаривался с ними и узнавал новости.

Иванов сверился с графиком употребления табака и закурил. Он сидел на полу, сжимая автомат, и пытался абстрагироваться от обстановки, вспоминая полотна великих итальянцев.

Вдруг из-под завалов рухляди в дверном проеме вылезла крупная и упитанная темно-серая крыса и прямым маршрутом направилась к ногам художника. Иванов безучастно уставился на животное, в данный момент экзистенции его ничего не могло удивить.

- Привет, Иванов… – электронным голосом сказала крыса.

- Привет… – ответил измотанный живописец.

Крыса деловито обошла сидящего Иванова и понюхала его оружие.

- АК-774, с ионным ускорителем? – с интонацией знатока спросила крыса.

- Ага… – ответил Иванов и глубоко затянулся папиросой.

- Знаем-знаем… – продолжала шипеть странная крыса. – Может работать как автоматом, так и пулеметом… Убойная штуковина…

Иванов щелчком отправил окурок в ближайшую стену и принялся разглядывать собеседника. Крыса была очень даже красивой, с нее получился бы неплохой анималистический портрет.

- А где взял? – не унималась та.

- Купил… – вяло проговорил художник.

- Давно? – разнюхивала шпионка.

- Давно… – Иванову было безразлично все на свете, он хотел спать.

Крыса прекратила изучать оружие, очевидно выяснив все необходимое, и подползла ближе к Иванову.

- Дурак ты, Иванов, – назидательно выговорила крыса, – там мать твою ищут, сейчас ее доставят, и ты сразу сдашься…

- Не сдамся – Иванов и не думал сдаваться. – Ради искусства можно и умереть…

- Точно дурак… – крыса не поняла человеческих принципов – кому от этого хорошо будет?

Иванов разозлился:

- А кому хорошо будет оттого, что я перестану писать?

Крыса попыталась его немного успокоить:

- А зачем ты вообще начал? Кому это нужно? Денег ты на своем малевании не заработаешь, престижа никакого – баловство одно… Пусти комиссию, Иванов, а? – крыса начинала игру.

- Не пущу! – упорствовал художник и правил крысиной игры категорически не признавал. – Я не хочу быть ни лифтером, ни таксистом! А они – он указал стволом автомата в сторону улицы – только этого и хотят!

Иванову показалось, что крыса горестно вздохнула, но это только показалось. На самом деле она прошипела что-то невоспринимаемое, видимо потеряла свою радиоволну и пыталась быстро настроиться.

А несчастный художник продолжал размышлять вслух, не обращая внимания на технические неполадки своей мохнатой собеседницы:

- Искусство не ищет наград или престижа! Люди с особым взглядом, с особым восприятием имеют право на существование! Почему все должны быть одинаковыми? Почему всем должно нравиться одно и то же? Вот, объясните мне? – Иванов пощелкал средним пальцем по спинке кибернетической крысы.

Крыса безмолвствовала и продолжала едва заметно шипеть – она записывала.

- Я художник, я выбрал эту непростую стезю в детстве, с тех самых пор, когда мама бросала мне в кроватку карандаши, что б я не орал. – Вдохновенно продолжал свой душераздирающий монолог Иванов. – Я учился технике рисования у многих мастеров, в конце концов, поступил в художественное училище. Или вы хотите сказать, что мое призвание – классика? А мне не нравится копировать корифеев! Не хочу рисовать по утвержденным государством шаблонам! Я хочу создавать что-то свое! Мне хочется, чтобы люди знакомились с моим миром, находили в нем что-то для себя… И исполнить это я могу лишь на языке прекрасного! Что может быть прекраснее живописи?

Крыса многозначительно молчала, показывая свое интеллектуальное превосходство над бедным художником.

Прошло несколько минут, Иванов с крысой молчали и думали каждый о своем: Иванов – о том, как бы поскорее выбраться из этой заварушки и поспать, крыса – о том, что при штурме Иванов запросто может застрелиться и не даться властям живым.

Крыса шевельнула серой лапкой и повернула свою искусственную мордочку к художнику:

- Иванов, а почему другие не строят из себя никого и спокойно живут и работают в концепции РОРа, а только ты, единственный и неповторимый, устроил бунт?

Художник устало закрыл глаза, ему хотелось на берег прозрачной горной реки, в заросли пышных ив, на изумрудный коврик мягкой травы, рисовать горные пейзажи и отдохнуть от урбанистического убожества мегаполиса. Ему хотелось упасть в стог душистого сена и проспать в нем до обеда, наполниться силами и энергией природы и создать что-то необыкновенное, пронзающее сознание, гениальное и неповторимое. Но вместо этого он сидел на грязном полу и разговаривал с крысой.

- Ваш мир – это стандарты и правила – говорил Иванов. – А я не терплю стандартов. Я постиг технику и технологию, я знаю школы и традиции, но я готов к созданию своего. Понимаете, своего! То, чего я сам хочу, и как я лично вижу. Мне нравится видеть небо не голубым, а светло-синим, я читаю в облаках послания и вырисовываю морщинами на лице пустыни эмоции мира. И я хочу поделиться всем этим с другими людьми… Мир удивителен и бесконечен, зачем загонять его в границы? И птица летит куда пожелает, неужели вы заставите птицу лететь по команде?

На эту славную речь крыса ответила прагматично:

- Мы уже изменили с помощью ультразвука некоторые маршруты миграции пернатых, чтобы они не портили посевы.

Иванов сплюнул:

- Черт знает что…

Оба снова замолчали. Крыса первая продолжила политически-разъяснительную беседу:

- Концепция РОРа создавалась на протяжении многих лет ведущими учеными человечества и подразумевает единственной целью – комфортное существование всех людей планеты.

Иванов нехотя принял эстафету:

- Подразумевает! – передразнил он крысу, – а я не подразумеваю, а делаю! Я создаю красоту и искусство…

- Ваши произведения не соответствуют концепции РОР и не могут участвовать в построении комфортного существования человечества.

- Да пошли вы! – не сдержался Иванов. – Я сам знаю, что для меня комфортно, а что нет! Почему вы решили навязывать мне ваше мнение и ваши идеалы?

Крыса с механическим упорством назидательно пищала:

- Потому что Рационально-Общественный Реализм – единственно верное учение на планете Земля, и служение его доктрине способно создать комфортное существование всему человечеству. Любое противоборство теориям и правилам РОРа преследуется наукой как потенциальная угроза человечеству. В этом случае над непокорным индивидом проводится персо-модуляция личности.

Иванов посмотрел на крысу горьким, полным сожаления и невозвратности взглядом и, нарушая всякий график, прикурил папиросу. Сияние глаз художника отражалось в металлическом отблеске автомата, прозрачная пленка на зрачках алмазно серебрилась – это слезы, простые человеческие слезы, и ни одной крысе этого не понять. Иванов смотрел на крысу взглядом уверенного борца с несправедливостью, возможно, кому-то покажется, что это был взгляд безумца, бегущего навстречу танковой дивизии с ножом, но, сколько в нем силы! Сколько отваги и неустрашимости! Когда человек верит в то, что он делает, ему покоряется вселенная!

И нисколько не колеблясь, энергичным, решительным ударом приклада Иванов превратил крысу в мохнатую лепешку. Осколки микросхем разлетелись по полу.

В ту же секунду буквально со всех сторон послышался многократно усиленный электричеством и без того омерзительный голос господина Счемодайло:

- Гражданин Иванов, вы полностью блокированы и окружены! Сопротивление бесполезно! Предлагаем вам бросить оружие и выйти с поднятыми руками! В противном случае мы начинаем штурм! У вас есть десять минут на размышление!

Голос лился с неба, из щелей наспех сооруженной обороны, гулко отливался от пола и потолка, трещал по углам небольшой квартиры-студии, проникал отовсюду…

Иванов хитро улыбался…

Закусив тлеющий окурок папиросы зубами, и зажмурив правый глаз от дыма, он аккуратно заряжал в магазин новую партию патронов…

_________________________________

* АДРМ-914 – Автоматический Домашний Робот Модернизированный, модель 914.

0
21:15
946
12:41
Очень понравилось. Остросюжетно. Конфликт человека против общества. Прочитал уже больше 70 рассказов — только в 15 группе есть что-то похожее, но там чистый киберпанк пополам с постапокалиптикой.
Есть классический роман про «психокоррекцию» — а тут мы смотрим наш российские его вариант и отнюдь не заимствование.

Хороший читаемый текст, не без ошибок. Есть интрига, динамика.
Успехов в выходе из группы!
22:19
+1
Очень понравилось. Языком реально наслаждалась. Хотя там есть к чему попридираться, но мелкие ляпсусы не портят общего прекрасного впечатления. Вот собственно художника Иванова бы побольше в сюжете…
04:29
13:06
+1
Даже не знаю. Если это писалось как некая сатира или ироничная тематическая зарисовка, то еще ладно. Правда, юмор, по большей части, тут построен по типу создания глумливых карикатур на отрицательных персонажей. Веселья от этого так себе, но тогда рассказ хоть как-то идет.
Но у меня есть подозрение, что автор имел намерение подавать эту историю «на серьезных щщах». Если так, то тут просто хоть «святых выноси», выходит сплошной фэйспалм. Попытка перенести в будущее СССР, бульдозерную выставку, парт.номенклатуру, цензуру и карательную «вялотекущую шизофрению» вышли откровенным фарсом. То есть, вот автор, вы поймите, что если читатель смог уловить ваши отсылки ко всем этим вещам, то такому читателю будет до коликов в животе уморительно видеть как в этом вашем тоталитарном государстве два участковых берут измором в пенопластовом доме(!) принципиального Художника (с большой буквы!) с автоматом, в то время как он им рисует голых баб, а под окнами ездит кортеж с Генеральным Секретарем Верховным Лидером, который жрет печеньки. Я даже не хочу начинать объяснять, почему все это нелепо.
Я думаю, что тут слегка поправив повествование можно сделать неплохую юмористичную пародию. К этому сильно располагают почти поголовно карикатурные персонажи и отсутствие логики почти везде.
P.S. В настоящем тоталитарном государстве после первых же выстрелов из квартиры был бы эвакуирован весь дом, на место приехал отряд СОБРа, с горе-стрелком даже разговаривать бы никто не стал (заложников нет — вот и ладно), квартиру бы отштурмовали в течение получаса, а кортеж верховного владыки никогда бы не появился в районе угрозы (автомат у человека) пусть бы посещение было запланировано хоть десять лет назад. Кстати говоря, никакой Верховный Владыка никогда не ездит на осмотры заштатных отделений и тем более с детьми. Все эти упреки очевидно не нужно воспринимать всерьез, если рассказ действительно задумывался сатирическим. Тогда все ок и даже хорошо.
03:04
Это настолько прекрасно, как если бы классики вроде Чехова принялись писать антиутопию. Аплодирую стоя. Разбор даю краткий.

1. Персонажи
Узрите! Я вижу их. У них есть характеры, у них есть история, чувства, эмоции. Они — личности! Причем не только главный герой, а все герои. Даже второстепенные. В плане персонажей вы меня просто на все 100% удовлетворили.

2. Идея и сюжет
Идея социальная и очень жизненная для любого горящего сердцем творческого человека. Для антиутопии (а это все же антиутопия) идея стандартная — противостояние обществу. Это не хорошо и не плохо. это просто чуть ли не единственный стержень для антиутопии в принципе. С сюжетом немного все же косяк. Жаль что не закончили хоть чем-то! Если там есть все же продолжение — я обязана это прочесть. В остальном не так уж и сильно портит общую картину такой открытый финал. Большая часть произведения сосредоточена на демонстрации персонажей и раскрытие мира, и это небольшой минус. В ущерб законченности нам демонстрируется глава всего этого безобразия. Но каждая сцена настолько классная, что я готова простить такую разрозненность сюжета. Но это только я. Прочим может не понравиться.

3. Язык
А вот тут у меня опять нет слов. Круто. И эта стилизация под классику, эта особая атмосфера. Очень вкусно. Так же много хороших словесных завитушек, при всем при этом читается очень легко и понятно. Все, что вы могли сказать, вы сказали. Смешивали описания с повествованием, рассуждали, диалоги опять же шикарные (особенно спор Счемодайло с Конрадом и разговоры Высочайшего). Больше сказать нечего.

Вывод — эх, вот бы целостность подтянуть, или в книженцию это превратить, я бы почитала бы и на полочку поставила бы. Очень доставили критику. Творите еще. Мне нравится то, что вы делаете. Всех благ.
19:02
+1
Набег продолжается, хм? Я свой комментарий построю так: сначала несколько замечаний по тексту с цитатками, потом в общем и целом, потом по поводу того, что выше написали комментаторы, идет? И да, я ни в коем случае не придираюсь! Я лишь даю советы, и меня можно послушать, а можно послать, и я за это на Вас не обижусь :)

Он сыпал семиэтажным матом и стучал кулаками в стены.

В какой-то степени это даже красиво, но давайте будем честны: кулаками стучал точно не голос.

стучал в дверь жилища художника

Здесь слово «жилище» можно, в общем-то, опустить. Смысла оно не привносит никакого, а вот предложение нагружает.

Даже пролетавшие мимо голуби в страхе изменили направление полета и свернули в другую сторону, они боялись, что охрана примет их за роботов-шпионов.

Ошшень сознательные, мозговитые голуби… Может, лучше добавить «словно»? :)

Эти глупые звуки

Слова?

Сцена визита Верховного познавательна с точки зрения понимания устройства мира, но, как мне кажется, совершенно бессмысленна для сюжета, на языке так и вертелись слова «И что?». То, что Иванов расценивается как мелкая неприятность, можно было сказать в одном предложении, если смысл сцены был именно в этом.

Иванов смотрел на крысу взглядом уверенного борца с несправедливостью, возможно, кому-то покажется, что это был взгляд безумца, бегущего навстречу танковой дивизии с ножом, но, сколько в нем силы! Сколько отваги и неустрашимости! Когда человек верит в то, что он делает, ему покоряется вселенная!

Авторский стиль как-то совершенно внезапно меняется…

Теперь в целом: будь это первая глава романа или повести, было бы просто чудесно, но для короткого рассказа не хватает целостности и завершенности. И дело не в открытом финале, я сама страшно люблю открытые финалы, более того — у меня у самой все финалы всегда открытые. Вот такой я их поклонник :)

А дело вот в чем: самым напряженным моментом в рассказе является разговор с крысой, а выходом из ситуации, смысловой разрядкой — уничтожение крысы. И все было бы замечательно, если бы так разрешался основной конфликт произведения, но конфликт-то этот становится явно виден только при появлении крысы, то есть ближе к концу рассказа! А знаете, какой это конфликт? Внутренний. А рассказ у Вас начинается с внешнего, внешний конфликт развивается примерно две трети рассказа и вдруг с приходом крысы ставится на паузу — начинается конфликт внутренний, он нам очень доступно, популярно преподносится, даже разжевывается, потом вроде как находит свое разрешение. Хорошо, отлично, поехали дальше, внешний-то конфликт, как мы помним, на паузе! И вдруг конец. Продолжение следует. Конфликт не разрешается, и точно так же не получает разрядки внутреннее напряжение читателя. Не надо так. Бредбэри бы Вас поругал (хотя откуда я могу знать, что бы там сделал Бредбэри...).

Дальнейшие мои впечатления перекликаются с другими комментариями, так что давайте я с ними буду соглашаться или нет.

А соглашусь я с P.V.Blanos, и соглашусь абсолютно: мир в рассказе очень странный, его грани не гармонируют друг с другом, поэтому и фигурой он вышел несколько кособокой. И стиль повествования, и некоторые подробности (вроде институтских комиссий, выставок, комиссаров, последствий реакции супруги Верховного и так далее) натолкнули на мысль, что это спроецированный на будущее коммунистический режим со многими советскими характеристиками. И вдруг внезапно августейшая особа, фрейлины, невероятная раздутость конфликта с художника (действительно, то, что описал P.V.Blanos, в подобном мире произошло бы с гораздо большей степенью вероятности).

Теперь по поводу слов Сары: персонажи отличные, кроме, как ни странно, самого художника! Тут все получилось как в классицизме, когда персонажи явно делятся на положительных и отрицательных: отрицательные персонажи выходят очень живыми, положительные — скучными и совершенно искусственными. В их уста вкладывается мораль, и они торжественно и совершенно не по-человечески произносят пафосные и правильные речи. Но здесь же, кажется, не классицизм. Здесь же, кажется, сатира. В сатире серьезно не относятся даже к персонажам, проповедующим общечеловеческие истины.

И я бы не сказала, что это «стилизация под классику»… Хотя если под классикой иметь в виду, скажем, Стругацких, то да, то конечно, это будет вполне в стиле той же «Сказки о Тройке».

В общем, в целом, подводя итог, я бы сказала, что рассказ нужно несколько подредактировать, получше структурировать, кусочки собрать в целое и хотя бы как-то поконкретнее указать, как разрешится внешний конфликт, и все будет отлично, и можно будет стоя поаплодировать.

Пока аплодирую сидя.
И, конечно, это все просто мое мнение.
Загрузка...
Ольга Силаева

Достойные внимания