Тридцать седьмой номер

Глеб шагал к Яузе по пустынной дороге, желтоватой в лучах редких фонарей. В ночном воздухе висел густой аромат черёмухи, тренькали входящие в силу соловьи. Этот район был из тихих, карающая участь пока его миновала. Но народ всё равно сидел тихо по углам, не высовывался.

А Глеб искал ту опасность, от которой прятались по ночам граждане.

***

Десять лет назад они с братом "провернули это дельце".

По молодости работали вагоновожатыми в Русаковском депо. Все знали братьев Грымовых; знали, как весело они умеют отдыхать (разумеется, в свободное от работы время). Старший, Глеб, невысокий и крепкий, он вроде как посерьёзнее. А Борька, длинный и тонкий, вечно насмешничал. Носил таксистскую фуражку с шашечками.

Диспетчер депо, старый хрыч Федотыч растрепал им как-то после распития бутылька байку. Достал из пыльных закромов памяти.

Борьке легенда запала в душу.

Долго докапывался он до Глеба. Тот отмахивался. Но брат взял его нудной осадой и постоянной долбёжкой. Глебу уже проще стало согласиться, чем непрерывно отнекиваться.

А потом и сам он заразился Борькиным энтузиазмом, билась и в нём жилка авантюризма. Провернуть дельце - бесценно.

Они подъехали к Лефортовскому мосту в полвторого ночи на двух трамваях, оба - тридцать седьмой номер. С противоположных сторон подъехали, но по одному пути - Борька сумел на смычке переехать в другую колею, и прогромыхал до моста "по встречке". Сейчас сидел за "штурвалом", лыбился, довольный, в своей дурацкой фуражке.

Легенда гласила, что если соединить морда к морде два вагона ровно в час тридцать семь (или час двадцать один – если двадцать первый маршрут; какой номер, столько и минут) на Лефортовском мосту так, чтобы сцепка оказалась ровно посередине (там и отметка есть), то быть чуду. Подробности не уточнялись. Федотыч бубнил что-то про "ночного трамвайщика" – братья лишь плечами пожимали, переглядываясь. Для них интерес сам по себе - трамики сцепить на мосту в срок. Провернуть дельце. Отдыхали они так.

Вагоны осторожно сблизились, стукнулись буферами. Глеб выскочил из кабины, чтобы защёлкнуть сцепку. Борька сверкал улыбкой и показывал большой палец.

Глеб соединил и сел обратно в кабину.

Когда время подошло к роковой отметке, в памяти Глебовой всплыли слова Федотыча про срединную отметку. Опять вылезать.

- Ты куда? – Высунулся из окна Борис.

- Середина же нужна! – ответил Глеб, сидя на корточках, изучая рельсы.

- Вот чёрт! – вспомнил и Борис.

- Нашёл! – радостно заорал Глеб, обнаружив отметку недалеко от их сцепки. – Давай, у меня там отпущено всё, подвинь, а я посигналю.

И он посигналил. Часы показывали час тридцать семь, когда маневрируя вагонами, Борис подвинул сцепку на середину. Раздался хлопок, Глеб зажмурился, закрывая руками голову. Одинокая искра, затухая, упала на рельсы. Больше от вагонов ничего не осталось.

***

Глеба из депо вскоре попёрли за пьянку. Хотя пропажу двух трамваев странным образом никто не заметил. Да и Грымова Бориса просто вычеркнули, не удивляясь.

Глеб ходил потерянный, не мог никак закрепиться на пошатнувшейся вдруг земле. Искал, бился в истериках, куда только не обращался. Запил. Но спустя время в безуспешных поисках зачерствел и охладел. Потух, как та искра. И опускаться перестал, зажил, как все.

А потом донесся до Глеба нехороший слух.

"Ночной трамвайщик", набирая обороты, быстро стал пугалом для столичных жителей. О вагоновожатом в фуражке с шашечками снимали невнятные репортажи, писали заглавные статьи, говорили без умолку в офисах, на кухнях, в подъездах и в кабинетах.

А когда ещё только крупицы отщеплялись от непонятной страшилки то там, то здесь, Глеба словно молнией разило каждый раз. Он вцеплялся клещом, бежал на край города, потрошил невольного свидетеля, пытался ухватить за фантомный хвост ускользающий тридцать седьмой номер.

Город постепенно погружался в пучину страха. Непосредственные свидетели множились, испорченный телефон закручивал вихрь туже и туже, массовая истерия пухла на глазах.

То там, то здесь, после очередного появления "трамвайщика", оставались резаные следы на асфальте, замороженные стрелки на путях, раскуроченная только что положенная плитка, заблокированные на обочинах и газонах неправильно припаркованные машины. Падали новостройки; являлись с повинной проворовавшиеся служители внутренних и внешних дел; офисный планктон поголовно увольняли за откаты; убирались прочь нечистоплотные продавцы; схлопывались подряд банки; уносились восвояси понаехавшие.

Глеб сунулся на мост повторить фокус – ан, нет, давно заасфальтировали пути, никаких проводов и трамваев. Тогда он устроил охоту. Но, как ни старался, не получалось словить своего громыхающего братца, попасть под его карающие колёса, зацепиться за искрящий пантограф.

Разглядывал он как-то раз кривулину следа на асфальте от острого трамвайного колеса, и витиеватая мысль свернула на водную гладь.

В балабольстве Федотыча фигурировал ещё и катер, который нет-нет, да и покачивается на водах под мостом, когда "Ночной трамвайщик" объезжает владения.

***

Капитан был тёртый калач, байкам не верил, а твёрдой валюте - да. Они зашли под мост, заглушили мотор, стали ждать в потёмках.

- Фонарь может погасить? – спросил Глеб.

- Не положено. И так навигацию нарушаем, - проворчал капитан, но красный фонарь на корме приглушил.

А Глеб просто так попросил, мешал ему почему-то фонарь.

Звон и грохот обрушились мгновенно, без предупреждений, словно упали из другого пространства на мост.

Глеб с капитаном присели, озираясь. Капитан прошёлся матерком и заховался в рубку.

- Борька… - несмело предположил Глеб.

- Ну! – С перил моста свесилась голова в фуражке. – И какого рожна ты тут забыл?

Всё такой же, тонкий и с насмешкой. Только огонь в глазах потерял весёлый задор, злобой подёрнувшись. А Глеб, чувствуя опустошающее облегчение, бормотал: "Борька, брат…" и ничего такого во взгляде брата сразу не усмотрел.

***

Это потом, когда Брат посадил его в вагон, отбуксировав трамваем катер (трамвай выгрызал две полосы на дороге, кораблик медленно плёлся по воде, а капитан в ужасе прилип к штурвалу) на место, капитану дав по шапке за коррупционные действия, Глеб начал понимать новую действительность.

- Меня-то по началу на стажировку, типа, отправили. В тридцать седьмой, ага... – рассказывал Борис, двигая рычагами и трамваем. – Потом обратно сунули – рули сам, сказали. Тут силу ощутив, душа ринулась с катушек. Ооо… Непаханая земля, Глебушка, люди погрязли в себялюбии…

Глеб слушал молча, потихоньку наполняясь тем ужасом, коим давно пропитались остальные жители. Слова брата выскабливали остатки радости от встречи. А Борис рулил, налетая вихрем на любую неправду, выкорчёвывая людские грехи, карая трамвайным самосудом всякую человеческую кривобокость. Простой ли гражданин лихих дел натворил или птица высокого и властного полёта, Борису было всё равно. Он кромсал московскую жизнь согласно своему разумению.

- Ты ведь людям жизни калечишь, - решился, наконец, на возражение Глеб.

Борис, пошатнувшись на стрелке, поглядел на брата искоса.

- Выправляю. На истинный путь ставлю, - сказал он. – Вот ты чего так долго меня словить не мог? Потому что жил более-менее, как надо телегу свою толкал, - он вдруг неприятно, каркающе рассмеялся. – Про катер это ты смешно придумал. Федотыча вспомнил? Ага. Но не поэтому я прикатил. Нарушение просто получилось - катер гонять по ночам, да ещё без габаритного огня.

- Ты что… из-за такой ерунды по головам ездишь?! – опешил Глеб.

- Из мелочей жизнь и состоит… И уж прямо съездил! Ну, прибухнёт капитан со страху. Подумаешь. Зато вкривь правил не поплывёт больше. - Борис крутил рычаги в своей страшной езде. – Смотри, не унимаются гады! – поглядел он наверх, на высоченные башни Москва-сити. – Не хватает на всё одного меня… подрежу несколько этажей, они другой небоскрёбыш надстроят. Черти!

Оба вагона, взвизгнув колёсами, взмыли в воздух. Глеб ахнул, схватился за поручни. Трамвай, сделав полукруг, отсёк токоприёмником от здания верхний кусок. Со скрежетом и воем посыпались бетон и стёкла, арматура и перекрытия.

- Перестань! Там же люди! – закричал Глеб, болтаясь между поручней.

- Ничего… умнее будут, - ухмыльнулся Борис.

Когда приземлились, и Борис погнал свой карательный экспресс дальше по неотложным делам, Глеб с чумными глазами полез на брата.

- Глебушка, даже и не думай - меня пулей не возьмёшь, а ты с голыми руками, - не глядя на брата, покачал головой Борис. Глеб почувствовал мертвецкую тяжесть во всём теле и осел на поручнях. – Я ведь хотел тебя возле дома высадить. А теперь, думаю, давай-ка со мной, кондуктором, а? – покивал сам себе Борис. – Кстати, это ты, Глебушка, виноват, - вдруг нахмурился он.

Трамвай скрипнул на повороте.

- Я? – просипел Глеб, словно прикованный к поручню рядом с кабиной.

Брат кивнул.

- Я же сорок пятый номер предлагал взять, а ты – "тридцать седьмые ближе к воротам стоят"…