Дом из стекла

Я вообще-то человек ленивый, и люблю поспать днём. Вся моя жизнь происходит исключительно ночью. Но это так, дела не касается. А вот утро – достойно внимания. Спать днём, а жить ночью, для меня естественный ход вещей. Когда ведёшь такой образ жизни, утро превращается в сладостное исключение. В пышный, торжественный праздник! Утро – я себе устраиваю лишь в особых случаях.

Мой дом расположен на окраине мегаполиса, стоит на холме, и просвечивается со всех сторон, но… об этом после. Обычно, моё утро зажигается ближе к вечеру. Я встаю, подхожу к огромному окну, и через смеженные веки наблюдаю мир. Множество неразличимых чёрных точек, далеко-далеко копошится где-то там, внизу.

Сквозь закрытые глаза, я вижу собственное тело, распростёртое на кровати. Нет, я не умер. Так бывает каждый раз, когда просыпаюсь вечером.

Одеяло начинает менять форму и потихоньку вспучивается мелкими волнами.

Время от времени.

Штор нет, значит, буду говорить: «сквозь несуществующие шторы, в размеженные веки бросается, мгновенно исчезающая темнота.

Первый бросок мокрой пустоты из-за окна покрыл тебя всего.

Сброшена первая кожа расцветающей юности небес. От осевшей новой кожи веет удивительным, неповторимым холодом. Эта кожа ледяная. Мне передаётсяжизнь морозного воздуха.

Холодный чёрный бросок. И вмиг сам космос становится твоим одеялом Его края густые, мрачные, как закоулки в огромном городе. Это первая кожа вечернего неба.

Она быстро тает, оставляя на теле первую росу. Это самая первая роса во всём подлунном мире. Остальная природа только дрожит под инеем, в то время как ты становишься первым, кто войдет в святую купель.

Первый бросок наиболее долгий. Он тянется целую вечность. Если измерять количество времени, отведённого для первой росы по часам на стене, то получится около 8 секунд. Многовато, честно говоря, для вечности. Все последующие слои неба живут ровно одно мгновение – не дольше. Ты – мёртв. Ты вещь. И на тебе происходит жизнь, как на столе, или на кровати, или на поверхности Земли. Ты чувствуешь интенсивную жизнь длиною в одно мгновение на себе. Кажется, что за окном кто-то, также интенсивно как ты проживает на теле кожи неба, совершая движения вспять. Сыплются белые гроздья винограда загубленных жизней на твою взмокшую от неба постель. На грани рассвета, когда тончайшая линия отделяет ночь от окончательного безумия, следует гряда совершенных мгновений.

Сиреневое облачко спархивает на грудь и светится точно новогодние фонарики, за ним прыгает голубое (оно медлительно и слегка чванливо). Весь спектр синего цвета в порядке убледнения покрывает одну неподвижную сволочь своим неземным благолепием. Появляется солнце…. Тело встаёт с лежанки, кутает вокруг себя белый махровый халат и отправляется прочь….

Бесконечная нега и лень разливаются по телу, сидящему в кресле. Оно развивается прямо здесь на глазах…. Ширится и растёт полулежащее тело.… Развивается, раздаётся, полнится вширь и вглубь, вкривь и вкось… стаей домики… далеко, не тут счастье робкое…. Подле, в стеклянной прозрачной чашке тёмный-тёмный чай. Голова неподвижна.… Первые уколы, с ослиной упорностью каждое утро восходящего солнца, ничего не могут поделать с лицом. Лицо гордо выглядит носом кверху. Время от времени.

Кресло, в котором развалилось тело, сделано из чёрного матового стекла. На кресло настелено шерстяное одеяло с узорами. Одесную неотвратимо развивающегося, стеклянный столик, на котором стоит (также сделанная из стекла) пепельница. Пепельница чиста. Видно, ещё со вечера подготовлена. В неё укладывается первая спичка. Белые клубы дыма, словно тугие молочные овцы, заволакивают уют просторной комнаты, где всё из стекла, и, упорядочиваясь в стройную, покорную струйку, растворяются в ограниченной стенами бесконечности. И уносится волшебство дыма, растворяется, оседает, клубится, исчезает и вновь появляется. Тело развивается. Развивается до победного вздоха, вплоть до последней раскоряки разворованных старостью губ. Несметное количество прожилок и морщин совершают свой погребальный забег. Но пока ещё слишком поздно, слишком поздно говорить об этом…. Слишком поздно…. Сейчас позднее, чем ты думаешь.

Первый окурок окончательно взламывает, вновь обретённую вечером, и пока ещё лишь надщербленную утром спичкой девственность. Тонкие розовые пальцы, страждущие полнейшего покоя, мнут его, пока тот не испустит последний дымок. Он одиноко погребён на гладком дне, и сотни взглядов будут беспокоить его, пока не укроется под грудой своих соплеменников….

Лейся, лейся

Гордо, гордо

Во всю ширь своих,

Днесь приспущенных нравов,

Приобретённых навыков.

Требуют простора

Чтоб добиться благого блага

Благ Цивилизации

Ползут стехи по сценам-стенам, по всему телу…. Тихо-тихо, словно матери потерявшей своего младенца, вязкие тугие, растягиваются в длинные овальные лужи, пересыхают, и остаются отрядом мелких крупиц соли на гладкой поверхности щёк.

Сквозь окна дома из стекла, мало помалу разрастается день, и вот ещё чуть-чуть и уже можно сказать, что теперь окончательно свершилось солнце. Его бессмысленный порок, давать жизнь всему что вокруг, ещё долго-долго будет смущать существа которые живут в мокрых расселинах скал, в тёмных закутках и всю свою жизнь могут провести в ожидании… Лучи, вперемешку с выстроенным в струйку дымом, уходят понуро в отверстие под потолком…. Я взгляд проникаю окно, ведь этот так просто… Розовый восход. Синее небо, сдобренное нежными, белыми барашками-облачками заливает розовая краска. Утренняя прохлада, которую можно пощупать взглядом, не может проникнуть сквозь окна. Ей запрещено. Она не имеет права. И без неё взгляд насыщен войною утренней росы. Стехи по стеклу вспархивают прозрачными птицами и, оставляя, нетронутыми стеклянные двери тешат взор уже по ту сторону… Растворяющиеся в розовой стихии крылья улетают навстречу солнцу. Никто и ничто не смеет затмить его. В который раз оно начинает своё бесконечное, топкое утро. Беспрекословно и волшебно, неумолимо и обаятельно, только сейчас и навсегда. В такие моменты невидно Земли. – Существует лишь беспредельная даль и отсутствие всякой надежды. Это поглощает, манит и влечёт, заточенные в прозрачные стены глаза, и им остаётся померкнуть и отцвести…. И зелёно-желтый, яркий день со всем его бесстыдством и суетой вольётся в глазницы родниковым потоком жизни.

Веки устало обволакивают глазные яблоки, махровый халат нараспашку… обмякает тело на своём стеклянном троне. Пора и пройтись по покоям. Время двигаться дальше.

Подымаюсь по прозрачному твёрдому полу, порой поскальзываясь на гладкой поверхности. Сейчас не модно стелить ковров. Бесконечные ступеньки ведут то вверх, то вниз, то вверх то вниз, то вверх то вниз, вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз, вверх, вниз…. Разбегаются ветвистыми тропинками во всех направлениях. Их не догнать! Пересекаются, летят, сверкают солнечными глазками, убивают кристально-чистым холодом, вызывающе вздрагивают, позвякивают, даже если идёшь без обуви… обрыв! А мне ведь надо на ту сторону!! Перепрыгиваю через ступеньку, несусь за убегающей лестницей….

…Ванная, душ, раковины, табуретка, полки – всё из стекла. Прозрачный, как и остальное, кран несёт жидкую прозрачь воды.

Интересно наблюдать…. Упругая струя вырывается из ниоткуда в продолговатую трубку, и уже через секунду мощный водопад наполняет неглубокий котлован ванны. Нагибаюсь над водой, и весь дом просматривается, вплоть до первого этажа. Я сегодня думал, отчего все люди такие маленькие, низкие, суетливые чёрные точечки. Передвигаются как-то неестественно, словно муравьи, или стрекозы? Нет, вероятно, как летающие муравьи, которые не хотят взлететь, но упорно ползут в муравейник, и огромные крылья мешают им заползти в жилища созданий чуждого им вида. Мой обзор волен и широк. Мне не надо выходить на балкон, или, упаси Бог, спускаться вниз. Я наблюдаю жизнь сквозь стеклянные стены, и из каждого уголка своего приюта смею надеяться, лицезрею всю ту жизнь – надоевшую, приторную, и такую обязательно невыносимо навязанную. Мой дом стоит на холме. Посему не смею утруждать себя тем, что бы смешаться с толпой, выбирать укромные наблюдательные пункты, и исследовать прочие укромные места. Я не могу сказать точно сколько в моём доме комнат, этажей и лестниц. Каждый новый день я по ному исследую своё жилище, так собственно они и проходят один за другим эти дни – дни в поисках собственного места в этом доме, дни о том, чтобы хоть как-то сосчитать количество полотенец в ванной, лестниц между этажами, и количество комнат. Может к счастью, а может и нет. За много-много лет мне так и не удалось прийти хоть к какому-то призрачному единству в своих вычислениях..

О, чудотворная иллюзия!! Например, захочу добраться до третьего этажа с первого или из домашнего кинотеатра в кухню…. Погляжу сквозь стены, намечу маршрут и начинаю продвигаться. Думаете, так ориентируюсь у себя дома, что экскурсии с закрытыми глазами вам буду водить?! А?!! Нет, это не так. Вы ошибаетесь, господа. Я иду к намеченной цели, а она как начнёт убегать! Прочь от меня!!! То приближается, то отдаляется, то совсем, вроде, близко, совсем близко, за соседней дверью – только ручку осталось дёрнуть…. То ли глаза мои, то ли цели, то ли вообще ВЕСЬ дом исковерканы …. А может и весь этот бестолковый путь, который топчу изо дня в день!!! Удивительно, как это ещё удаётся спать в одном месте (в смысле, у себя в спальне)! – Две чудотворные иллюзии!!

Стоя в ванной, через прозрачную воду и всё прочее прозрачное (дно ванны, пол, потолок второго этажа и т. д.) увидал ещё одну ванную комнату. Вода также безумно светла и прозрачна…. Вода течёт, а всё остальное прозрачное – нет. Хотя…. Ведь только сейчас свирепел по поводу существования здесь! А разве это непостоянство вещей не такое же течение-бегство? Только в своём собственном русле! Значит, ничего подобного! Решено! Не стоит, а бегает от меня как струя в дыру! Весь мир от меня бежит! Я смею лишь только ориентироваться на движение отличное от прозрачности всего прочего существования, и больше ни на что! Всё застыло в умышленных позах и только ждёт, чтобы я затерялся в комнате несуществующих зеркал, только и ждут того чтобы, погнавшись за одним напоролся на непролазную стеклянную стену и наблюдал, как шевелят тонкими пальцами изящные танцовщицы за толстой, стеклянной стеной!!! Может поэтому и движутся вещи постоянно из-за того, что не имеют выхода? Куда им деться из себя, или от себя?! От себя не убежишь!! А я являюсь заложником сложившейся ситуации. Совершив омовение, от мира, где нет полуночных облаков, вытираюсь полотенцем. Да. Банально, но факт – «вытираюсь полотенцем». Оно у меня красивое. На нём изображены разные витиеватые фигурки. Цветочки оранжевые, нули, крестики и ангел. Ангел с уставшими глазами, и опавшими крыльями. С печальным видом и облачённый в сиреневые одежды. С маленькими ножками в сапожках и седыми волосами. Униженный и оскоплённый. Если не знать что это ангел, его запросто можно принять за кусочек льда. Маленький кусочек льда…. У меня вообще, всё красивое….

Чуть ли не БЕЗ ужаса замечаю что, соприкасаясь, ни тело, ни полотенце не издают этот отвратительный звук – звук ножа по стеклу.

(На досуге думал о самоотречении. Неужели люди и вправду такие, как кажутся из окна, из ванных комнат, спальных комнат, холодильников?... Вот я живу в доме из стекла, а вы всё мельтешите. Я отверг себя, отделил стеклянными стенами вас от себя, и постигаю любовь. В прелестной, бесподобной пытке пребываю весь день, или что там происходит за окном, мечусь в поисках нужных целей, намечаю комнаты; извлекаю пользу из вечерней поры, рисую птиц во сне, дым выстраиваю «по струйке смирно» и провожаю его в последний путь; наблюдаю, как стехи рождаются на стенах и ползут в задумчивые, невидимые норы, или просто улетают навстречу поганому, всё в сукровице, солнцу; проклинаю смирение, бьюсь о стёкла, словно сердце в клеточке…. Ищу-рыщу, хощу – разыщу! И разрастусь небольшими холмами по полу и по потолку. Зелёный мох будет укрывать мои гладкие камни, указывая путнику, где север. А вы, получается, ничтожные и пологие, мыкаетесь бесконечно в нужде или роскоши, удовлетворяете свои маленькие потребности? Сучите лапками о землю и вроде бы оно всё ненаказуемо?! А я Великий отшельник. Да? Зрею вас из… но только, как точки?!! Выходит вы все на одно лицо, коли никого нельзя разглядеть…? сплошные чёрные точки. Что машина, что верблюд из зоопарка, что под лестницей кто-то притаился, всё едино. Нет!!! Я сам себя благословил! Безо всяких предысторий. Факт, и всё. Как в книжке. Родился сегодня один прозрачный и пошёл всех обожествлять. Добровольная пытка ради суеты, мельтешения, однообразия, совести, обмана? Так получается? И всё-таки добровольно, заметьте! Так кто не прав? Кто достоин, быть побитым каменьями? Где чёрное, где белое? Вы не унижаете мою добродетель своей, пусть и пустой жизнью. А может просто я глупец, что положил живот свой ради неверующих, не радеющих, неразумных…. Вроде бы и неизвестно никому о том, что существует такой распорядитель благочестия и приказчик неистовых, нетленных благ по кустам…

По-моему выходит какая-то ахинея. По-моему я просто – идиот. Надумал, выпил чай и маюсь. А как же всё-таки на самом деле? А? Как? А вот я сейчас покажу как!

«В первый и последний раз Он выступил открыто разъяснить миру свою позицию»).

Со страхом приоткрываю дверь и выглядываю. Вроде бы всё тихо. Может оттянуть миг? Ибо настоящая сладость не в результате, а в пути – это все знают. Очень зыбкая грань. Чуток помедлить и… 1,2,3,4,5….28 ступенька. Каждая ступенька своеобразная, каждую чувствую. Одна не договаривает, другая причитает, третья грозиться выжечь клеймо на лбу, четвёртая просто, неловко молчит.

Меня несёт вниз, потом вперёд, сворачивает в сторону, и напоследок кубарем лечу вниз. Подымаюсь и бегу…. Подо мной бежит…. Сейчас налево в гостиную, дальше дверь и… опять не туда. Маленькие столики, искусно сложенные тумбочки, сервант, хрустальный сервиз. Подлая, неизвестно где, взявшаяся лестница отбрасывает меня к началу пути. Она незаметно подставилась мне под ноги, и направила стопы вспять. Взгляд беспомощно рыщет, за что же зацепиться? Бегу, бегу и всё на месте, ни на сантиметр не продвинулся. Это ещё один фокус взбунтовавшегося окружения. Безразлично, надо бежать. Пусть без направления, но главное – не останавливаться. Остановишься – занесёт так, что никогда не сможешь выбраться, никуда не попадёшь.

Ну, наконец-то, нашёл выход. Другого лабиринта естество угрожающе замерло. Но только до того как сделаю первый шаг.

Здесь нет лабиринтов, а только чётко спроектированная сеть комнат.

Наверх, в спальню… Нет не сюда, тут стенка… Шаг, шаг, шаг, ещё один, ступаю и… бросаюсь всем весом в первый подвернувшийся дверной проём. О, удача! Неужели это моя родная спальня?! Так и есть, ошибки быть не может – это она.

Ошибка быть может, это что-то неведомо как, оказавшееся в моём доме. Никогда прежде в этом месте не бывал. Спальня располагается, если смотреть отсюда прямо у меня над головой. Череда чуланчиков. И кто их так разбросал? Строители, архитекторы, математики и вся эта шушера – чёртовы бездари! Это же чуланы, а не чулки! Как ими можно разбрасываться?!!

Каморка, в бок, теперь в проём между какими-то двумя стенками, образующими коридор. Серьёзное испытание – взмыть на второй этаж. Однако оказывается я уже давно там. Надо мной третий этаж, вот только спасительная спальня исчезла из виду. Следовало бы остановиться, осмотреться, разведать обстановку. А нельзя!!! Нет времени и сил. Да и опасно это, как я уже говорил. Где же оно? Нашёл. Опять, опять вверх. Бессильное шатание ( но только на скорости) по второму этажу… Где же настоящий подъём на третий этаж? Как будто лестницы убежали… «Они же непостоянны», скажете вы… А кто ВЫ, собственно такие чтобы что-то говорить? Не только мне, но и вообще?

Без сил валюсь на подоконник, который удачно подвернулся в тяжкую годину. Вот оно – временное убежище.

Тело всё взмокло. Никакого намёка на прохладу. Так ведь, день жёлто-зелёный наступил. Солнце в зените. Время от времени. Весь дом, как раскалённая доменная печь. Ногам не устоять на земле, то есть на полу. А мне теперь всё равно, и так, и так взлетать вверх…. Но…. Что это? Неужели это ОНА?

Измождённый, абсолютно нагой человек то ли стоит, то ли нет перед распахнутой дверью. Перед ним комната. Оттуда приятно веет прохладой. Пышный букет оранжевых цветов превращает прохладу в свежесть, а духоту в ароматный, пьянящий воздух. Под потолком висит роскошная люстра на сто свечей, вся мебель изыскана, но неприхотлива. Шкафчик с шахматами, шашками, нардами и другими настольными играми. Бильярдный стол с фиолетовым сукном, у стенки стоит два кия. Шары ограничены треугольником. Откуда всё это? Вторая комната, которую вижу впервые. С другой стороны, две чудотворных иллюзии – две неизвестных комнаты.

На стене портреты? Это уже чересчур!! Здесь неведомо, что есть поклонение, тут его всего лишь сочиняют и дают названия.

Отдельного восхищения требуют лошадки. На их крохотных стеклянных спинках нарисованы очаровательные детишки. Из стекла не только лошадки, но и стол шкафчики и всё остальное. Всё кроме цветов.

Пол обжигает пятки, подоконник – руки. Кажется будто тело это такой огромный чан, в который налили крови прямо так, не признавая не жил, ни вен, ничего остального. Уже потянуло горелой кожей. Тело бросается в спасительный оазис, словно бес в душу. Мои ноги, успевшие прикипеть подошвами к полу, остаются по голень у окна, и испускают чёрный дымок. Остаются, будто дешёвые воспоминания, и как прекрасное наглядное пособие для всех тех, кто не…. Пахнет, несмотря на аромат цветов, не очень приятно. Культи ног с поджарой корочкой крови по инерции стукнули несколько шагов по полу комнаты-оазиса и беспомощно опрокинули своего господина навзничь, будучи уже не в состоянии выдерживать весь его вес. «Чтобы не пропускать запах сюда, нужно закрыть дверь». Это была первая мысль, появившаяся в голове совершенно иного, изменённого, необычайного, нового….

В трёх локтях от него лежит исполинских размеров кувалда. На пороге помещения сидит Агасфер. С мольбою о прощении в глазах, он берёт в руки кувалду и протягивает Ему. «На, возьми». Последние силы собирает Он. Все мышцы натянуты до предела. Скулы дрожат от неравной борьбы рук со всем остальным телом. От этих усилий, культи, которые теперь у него были вместо ног, вроде бы окончательно затянувшиеся корочкой – треснули. Две тоненькие дорожки проложили отворённые раны….

Стоя на коленях, он принимает подарок. Непомерная тяжесть прибивает немощные руки к земле. Бледный, на коленях…. Изувеченные ноги источают вязкий, красный поток…. Пот ручьями сочится из каждой его клетки…. Побелевшие губы что-то неистово шепчут….

Вдруг, словно молния осветила сцену, происходящую в стеклянной комнате. Стоящий на коленях и источающий последнюю кровь, как бы, в один момент преобразил безжизненное тело, багровый цвет ярости заполыхал путеводным кустом на лике его…. Доселе непослушные пряди, сбившихся, волос взмыли за спину, обнажив всему Миру лицо неуёмной ненависти и борьбы. «Да будет так!», как гром среди ясного неба разнеслось по всем далям и весям. Жилистые руки взялись мёртвой хваткой за железный молот.

Первый удар обрушился на стеклянный пол. Пол выдержал, зато громадная люстра на сто свечей, слегка вздрогнув покачнулась и полетела камнем вниз, пробивая всё и не щадя ничего на своём пути. Отверстие, через которое можно было заглянуть с третьего на первый этаж, замерло ровно на одну секунду. По прошествии нескольких колов времени, блистающие прямые углы дома из стекла ушли вовнутрь. Строение рушилось, создавая вокруг грохот и лязг. Разбитое на сто двенадцать никому не нужных кусочков стеклянное сердце (которое хранилось в шкатулке) смешалось со всем остальным. Его уже было не отличить от прочего. Одна большая груда стекла возвышалась на холме, излучая слабый изумрудный свет. Солнце по-прежнему посылало прямые безжалостные лучи на бесформенную, однообразную массу битого стекла, слегка отсвечивавшую зелёным цветом.

Таким образом, продолжал существовать жёлто-зелёный день, хотя груда стекла с зеленоватым оттенком стала потихоньку расползаться. А значит, и солнцу недолго осталось светить. Похороненным под мириадами осколков оказалось не только утраченное стеклянное сердце. В тот самый последний в мире жёлто-зелёный день, прекратили своё существование альфа и омега, начало и конец… Прошлое и будущее слились в неразрывном экстазе. Последний пророк, со времён первого, свидетель начала, и живой символ продолжения, воссоединился с прошлым, замкнул порочный круг две тысячи-летнего прелюбодеяния.