Подёнки

Подёнки (лат. Ephemeroptera — от др.-греч. efimeros — длящийся не более дня, однодневный, мимолетный и pteron — крыло) древний отряд крылатых насекомых, распространённый по всему земному шару. Имаго подёнок живут от нескольких часов до нескольких дней.

(Определение из Большой Российской Энциклопедии)

Утро.

Утро июльского дня. Хороший момент, чтобы появиться на свет. Я сижу на скамейке у пруда в парке и перевожу дыхание, мне нужно некоторое время, чтобы прийти в себя и стать достаточно плотным. На мне одежда, которую я снял с убитого мной прохожего. В кармане его бумажник, а в бумажнике деньги и паспорт. Если бы кому-то пришло в голову попросить у меня документы, он не заподозрил бы неладного. Фотография в паспорте подтверждает, что я — это тот самый человек, которому принадлежит данный паспорт. Формально, убитый проживёт ещё один день, будучи уже мертвым. Я поглотил его целиком, так что никто не наткнётся на бездыханное тело. Испытываю ли я сострадание к нему? Ничто в природе не пропадает зря, всё идёт в дело. Мне нужно было много протеинов, чтобы перейти из стадии личинки в стадию имаго. А также мне нужны деньги. В этом мире всем нужны деньги, даже если ты живёшь один день.

Мобильный телефон я выбросил в пруд, ему он уже точно не понадобится. Волны всколыхнули поверхность воды, усеянную трупиками насекомых. Это подёнки —насекомые, которые рождаются, чтобы оставить потомство и сразу же умереть. Я усмехнулся над иронией. Вчера они родились, выросли и совершили свой первый и последний брачный полёт. А сегодня они кормят своими мёртвыми телами рыб и лягушек в пруду. Я родился сегодняшним утром, ещё до рассвета. Хотя на вид конечно же не скажешь, выгляжу лет на тридцать. Природа восхитительна в своём многообразии. Моя жизнь началась сегодня утром, и я уже убил двоих. Свою мать и человека, которому не посчастливилось идти через пустующий в это раннее утро городской парк.

Испытываю ли я какие-то чувства? Испытываю ли я сострадание к убитому мной человеку? Испытываю ли я жалость к умершей во время родов матери? Печаль? Кажется, нет. Это природа, и я её часть. Природа безжалостна ко всем своим детям. Люди верят в богов. А я думаю, что если бог и существует, то он весьма ироничный парень. Иначе, как он мог придумать такое существо как я? Другой вопрос, почему я вообще об этом задумался?

Мысли в голове скачут хаотично, как подёнки в вечернем воздухе. Это нормально и скоро пройдёт. Перемещение знаний из памяти крови в мозг, довольно болезненный, но необходимый процесс. Иначе существу, прожившему на свете всего несколько часов, трудно будет ориентироваться в сложном мире, и уж тем более, оставить потомство тем способом, которым это делаем мы. Память крови — это всё то, что успели узнать о мире мои предки за тысячи поколений, записанное на генетическом уровне. Своим потомкам я тоже передам все накопленные знания плюс то, что успел узнать о мире сам. Я обращаю эту мысль моим потомкам. Уж простите, вам повезёт чуть меньше. У наших предков никогда не возникало мыслей о морали, слишком мало времени каждый из нас живёт на свете, чтобы тратить его на рефлексии. Но моя мать оказалась весьма набожной особой, постоянно ходила в церковь и молилась о моём и своём благополучии. Правда ей это не помогло. Во время родов она всё равно умерла. А мне достались в наследство её размышления о греховности. И от неё я узнал такие понятия как «сострадание», «жалость», «мораль». Их-то я и передам, с памятью крови, следующим поколениям таких, как я. Мы начинаем собирать информацию о мире ещё будучи плодом в чреве матери. А где-то к пятому месяцу уже прекрасно слышим всё, что происходит вокруг. Слышим и запоминаем. Я знаю, что у людей это устроено так же, но человеческая память работает иначе. Люди не помнят ничего из того, что усвоили до своего рождения, а нам это позволяет освоить язык, например. И вытравить эти знания из нас может только естественный отбор.

День.

Я встаю со скамейки в парке и иду вдоль аллей. День перевалил за середину и начинается моя охота. Этот парк — мои охотничьи угодья. Здесь не встретится мне второй такой же, как я. Здесь охотились мои предки. И здесь будут охотиться следующие поколения моего вида. В этом парке мы убиваем людей, чтобы на один день стать ими. И здесь мы встречаем женщину, которая станет матерью нашей личинки и умрёт. Ничто не меняется с древних времён. С того момента, как появился первый из нас. В пищевой пирамиде мы стоим выше человека, но, по сути, мы паразиты. Пусть и высокоразвитые паразиты. Мы паразитируем на человечестве и убиваем, но такова наша природа. И не мне с этим бороться. Да и если бы я захотел, вряд ли справился бы. Это инстинкты, и они сильнее меня.

Я иду по парку, постепенно наполняющемуся людьми. Я не привлекаю излишнего внимания от тех, чьего внимания я хотел бы избежать, не вызываю подозрений. Для других, я такой же человек, как и они. Не очень старый, привлекательный мужчина. Хорошо одет, походка ровная, спина прямая. Если бы у убитого человека была, даже она с трудом бы поняла, что перед ней не её хозяин. Мы мастерски управляем химией тела. Чтобы выжить, мы научились тонко подделывать человеческий облик и поведение и даже на уровне гормонов я тот самый человек. За исключением некоторых присущих моему виду функций. Нам нужны особые гормоны, чтобы привлекать свои жертвы.

Я обхожу стороной мамочек с колясками и стайки молодых людей, гуляющих компанией, моя цель одинокие девушки. Ход мыслей прерывает струйка привлекательных запахов. Я почувствовал свою жертву. Девушка, молодая, уже познавшая мужчину, но не рожавшая. Мы выбираем только одну единственную жертву во время брачной охоты. От неё исходит особый запах, который говорит нам, что это лучшая особь для наших целей. Идеально, если она только вступила в репродуктивный возраст, но этой девушке в районе двадцати двух лет, может быть чуть больше. С момента, когда мы обнаруживаем жертву, управление берёт на себя древний инстинкт. Я не привередлив, инстинкт допускает некоторую вариативность, иначе бы мы не выжили. Бывали случаи, когда попадались женщины старше сорока пяти. Важно, чтобы она была одинока и в репродуктивном возрасте. Репродуктивность – основа нашего выживания.

Я нахожу источник запаха. Возможно, по людским меркам она привлекательна, а быть может наоборот. Для меня это не важно. Дальше мной руководит инстинкт. Сначала я прохожу пару раз мимо, так чтобы она заметила меня и главное уловила мои феромоны. Рыбак, чтобы привлечь внимание рыбы к наживке периодически подёргивает леску. Так же и я буду то усиливать поток, то уменьшать его. А она даже не догадается, что уже на крючке. Я подхожу, знакомлюсь, перекидываюсь несколькими фразами. Сами фразы не имеют значения, здесь действует химия. Даже если бы в обычной жизни её не привлек бы мужчина, чьё обличье я сейчас ношу, химия заставляет её сначала довериться, а затем и возжелать меня.

Мы говорим, и я веду её по улочкам парка. Каждый раз почти один и тот же маршрут, количество шагов и время, проведённое вместе. Это инстинктивный ритуал. Пока она идёт рядом, работают мои феромоны, лишая её права выбора. Сама того не подозревая, она уже в моей власти. На леске. Не слишком туго, чтобы она сама могла принимать решения, и достаточно сильно, чтобы решения принимались в мою пользу.

— Может быть зайдём куда-то вечером, посидим за бокалом вина? — спрашиваю я.

— Давай, я знаю тут неподалёку отличное кафе.

Вечер.

Мы сидим у окна в уютном кафе и допиваем по второму бокалу вина. За окном разгораются огни вечернего города. Я прошу разрешения пересесть на её сторону стола якобы чтобы любоваться видом за окном вместе с ней. Она соглашается. Протягивает свой бокал, я разливаю остатки вина.

— Давай выпьем за знакомство? — предлагаю я.

— Давай — Улыбается.

Она протягивает бокал, чтобы чокнуться, но я отвожу руку со своим бокалом в сторону.

— Этот тост надо пить на брудершафт. — Безапелляционно заявляю ей.

— А почему на брудершафт? — С наигранной наивностью спрашивает она, пока наши руки переплетаются.

Я отхлебнул из бокала. Она следует моему примеру и снова смотрит вопросительно.

— Потому, что после этого нужно поцеловаться — отвечаю я, и не давая ей опомниться, приникаю к её губам.

Она успевает лишь ахнуть, выражая понимание и мы сливаемся в долгом страстном поцелуе.

Мощные гормоны, увеличивающие половое влечение, содержащиеся в моей слюне, действуют наверняка, и едва мы смогли оторваться друг от друга, она шепчет мне:

— Поехали ко мне. — Зрачки расширены, грудь высоко поднимается от частого горячего дыхания.

Ночь.

Мы выбегаем из кафе в тепло летнего вечера, взявшись за руки. Садимся в первое остановившееся такси и целуемся всю дорогу на заднем сидении смущая водителя своей страстью. Доходим до её дома, поднимаемся на её этаж, проскальзываем в страстном танце любви в её девичий мир с розовыми простынями, книгами повсюду и столь же многочисленными аромалампами. Она ещё совсем юная, по человеческим меркам. Ей двадцать три, скоро исполнится двадцать четыре. А до четверти века она не доживёт. К сожалению, наверное. Для меня даже год — это гигантская цифра.

Едва переступив порог её спальни, мы начинаем срывать одежду с себя и друг друга. Нам не до прелюдий. Желание на самом пике, а путь до её спальни был мучительно долог. Мы бросаемся на постель, и я делаю то, ради чего сюда пришел.

Едва мы закончили наш брачный танец, она тут же блаженно засыпает от усталости и действия моих гормонов. Всё. Моё дело на земле завершено. Я исчезну раньше, чем она проснётся. В отличие от подёнок из мира насекомых, мы не оставляем после себя никаких следов. Вот поэтому мы и паразиты. Природе мы не возвращаем ничего, что было из неё взято. Только воспоминания и наших отпрысков. Моё тело к утру разлетится невесомой пыльцой, и та растворится в воздухе. Проснувшись утром и не найдя меня рядом, она конечно же обидится. А после сильно изумится, обнаружив, что вся моя одежда и обувь остались там, где мы их сняли вчера. Действия моих гормонов ещё хватит, на то, чтобы это её изумление не вылилось в поиски меня. Матери моей личинки не полезно лишнее волнение. Вскоре она почти забудет меня. Беременность на первых порах будет идти незаметно. Она слишком поздно узнает, что беременна и аборт совершить не успеет. А через девять с небольшим месяцев она родит. Обязательно мальчика. Внешне ничем не отличимого от человеческого ребёнка. К сожалению, она умрёт при родах. Так устроен мой вид.

Из поколения в поколение без сбоев работает эта программа. Именно так. Есть только один шанс, только одно свидание и оно обязательно должно завершиться ночью любви и беременностью жертвы. Иначе, мой день прожит впустую. А это значит, что впустую прожита вся моя жизнь. И если у человека это значит просто прожитую впустую жизнь, человечество проживает миллионы жизней впустую, то для моего вида это катастрофа. Потому что прервётся целый род. И я даже не знаю, сколько таких, как я ещё осталось на земле. Но я знаю, что такое происходит, что некоторые из нас гибнут, не оставив детей. Быть может, я последний. У нас нет связи с нашими сородичами. Порой мы улавливаем запахи, случайно принесённые ветром, но это могут быть старые запахи. Иногда бывает так, что рождается двойня, и тогда второму придётся искать себе новые угодья для охоты, так нас становится больше. Но это бывает очень редко.

Мой вид живёт одни сутки и смысл моего существования – продлить себя в своём клоне. Мы оплодотворяем человеческих женщин, и они умирают, родив нас. Мы рождаемся ночью. Так родится и мой детёныш. А наутро весь роддом переполошится, когда из палаты новорождённых исчезнет ребёнок умершей ночью роженицы. Он убьёт человека, чтобы добыть себе протеины для роста, деньги и личность. А затем найдёт здоровую, способную родить, женщину. Которая умрёт, родив от него. А его тело просто растворится в рассветном воздухе. Так уж устроен наш вид. Но моим потомкам повезёт получить от меня сюрприз. Своего рода сбой в чёткой программе. Вирус рефлексии. И они будут учиться сострадать. Кто знает, научатся ли? Я почему-то хочу, чтобы научились. Но мой инстинкт выживания конечно же против.