Анна Неделина №3

Бессонница

Победители

Бессонница
Работа №115
  • Победитель

«Сон надо заслужить!» – любил повторять мой отец. Сам он, как и все, никогда не спал, но принадлежал к тому типу верующих, что поддерживают в себе веру, убеждая других. Конечно, все читали брошюрки с яркими картинками, как один человек жил праведно и заслужил ежедневный сон. А некоторые добрались и до толстых книг без иллюстраций, но никто не увлекся идеей сна так, как отец.

Удивительно, что он, будучи взрослым, продолжал всерьез верить. Обычно детские мечтания о сне иссякают к школе, когда реальная жизнь, словно спрут, опутывает и топит в ежедневной рутине. Но отец, несмотря ни на что, грезил «иными мирами», куда человек сможет попасть, если заснет. Мне было жалко смотреть, как он истязает себя голоданием и подолгу неподвижно лежит в ритуальной кровати, ожидая, когда сон придет и унесет в прекрасные дали.

Поначалу я злился. Считал, что отец крадет время у семьи и работы. Мы могли хотя бы изредка гулять по ночам, как другие отцы и дети. Но потом я успокоился. Взял пример с матери. Она приняла условия игры – шила бесполезные подушки и постельное белье. Все эти «простыни», «наволочки» и масса других, непривычных слов, прочно вошли в наш обиход.

В книгах пишут, что еще сотню лет назад люди вообще не могли обходиться без сна. Время жизни сшивалось из лоскутов сонного оцепенения и спешного бодрствования. По ночам дома погружались во тьму, наполненную неподвижными телами. Сон, подобно болезни, проникал в человека еще в утробе матери и не отпускал до самой смерти.

Но однажды в городе появились «гости». Одни говорили, что гости всегда были рядом, другие верили в небесные огни и порталы. Так или иначе, гости подарили человеку вечную молодость и работу на заводе. Люди перестали болеть и стареть – взрослели до тридцати лет, а после человеческие тела замирали, подобно декоративным растениям, и больше не менялись. В довесок мы больше не спали и получили в день еще восемь часов активной жизни.

На стене нашей многоэтажки висел выцветший плакат: отец, мать и ребенок идут, взявшись за руки. Улыбаются. Верхний угол плаката оторвался, но все же угадывалась надпись: «Еще больше времени для вечной жизни!» В самом низу кто-то размашисто написал черной краской: «Они украли наш сон». Отголоски споров первых лет после появления гостей. Спустя столетие уже никто не обращал внимания ни на плакат, ни на надпись. Колесо истории повернулось безвозвратно.

Даже, когда гости исчезли, мы продолжали следовать заведенным ими правилам. Люди сами устраивали свою жизнь, но она по-прежнему вращалась вокруг завода. Все получали профессию – у нас были оранжереи, теплицы, скотные дворы, ателье по пошиву одежды и ремонтные мастерские. Но при этом, раз в три дня каждый отрабатывал свою смену на заводе. К тому же, завод питал город бесплатным электричеством. Люди отказались от чадящих печей и коптящих моторов. Наступил век чистого воздуха и здоровья.

Жизнь изменилась, но суеверия и архаичные верования продолжали просачиваться в человеческие умы, словно дым от потухшего костра в щели нового дома. Люди жаждали снов и тешились воспоминаниями о прошедшем «Золотом веке». Тайные секты, подпольные типографии и рынки антикварных книг – все это непостижимым образом уживалось с гостями и дарованным человечеству бессмертием.

Доходило до того, что некоторые бросали завод. А, ведь, работа на заводе и давала вечную молодость. Даже младенцев несли в заводские цеха после рождения, чтобы приобщить к бессмертию. Стоило раз-другой пропустить смену, как старение съедало человека с жадностью голодного зверя. Тело быстро слабело: тряслись руки, появлялась одышка, кожа сморщивалась, падало зрение и путались мысли. Фанатиков это не пугало. Как выброшенные пожухлые цветы, они лежали по темным углам квартир в ожидании сонных грез. Но заснув, уже не могли проснуться. Коммунальные службы находили целые дома, заполненные высохшими мумиями. Говорят, так закончили все, кто еще застал появление гостей.

Я благодарил судьбу, что отец не пошел по этому пути. Мы воспринимали его увлеченность сном, скорее, как хобби. Казалось, он и сам постоянно балансировал между верой и безверием. То ревностно соблюдал ритуалы и предписания – лежал в кровати, читал в положенные часы главы из сонника, то, бывало, месяцами даже не подходил к книжной полке. Никто не подозревал, насколько хрупко в нем это равновесие.

В то лето мне исполнилось пятнадцать, и на заводе я перешел за взрослый станок. Один хохмач в моей смене, узнав об отце, повадился отпускать шуточки: «Эй, смотри не усни за станком! Вдруг ты заразился снами от своего папаши?» Однажды я не выдержал. Помню, как сижу на хохмаче и луплю его по окровавленной морде. Потом бьют меня. Горячая боль растекается под ребрами, вокруг мечутся мутные тени, стены вращаются, и я из последних сил ползу в черную темноту.

Отец сутками дежурил возле моей палаты. Приносил апельсины и яблоки. Готовил по собственному рецепту раствор стимулятора для заживления тканей, менял капельницу и все расспрашивал, видел ли я что-нибудь, пока лежал без сознания. В старых книгах написано, что сон подобен смерти, а я тогда мог и не очнуться.

Брала досада, что отец не для меня старается, а ради веры своей изображает заботу. Обида крутилась, мучила, не давая покоя. Конечно, я ничего не видел, но соврал про другие небо и землю, где нет ни города, ни завода. И что людей особых встретил. Ходят они по снам, будто двери между комнатами открывают. То ли придумал, то ли вспомнил, что в отцовских книгах когда-то читал.

Капли нехотя отрывались от горлышка стеклянной бутыли и неспешно стекали по прозрачной пластмассовой трубке в набухшую вену на сгибе руки. И пока в мою кровь вливалось лекарство, я врал без умолку и смотрел, как отец волнуется. Как радуется, что вера его подтвердилась, и жизнь прожита не зря. Глаза блестят, даже румянец выступил на вечно бледных щеках.

Хотел ли я того, что случилось дальше? Не решаюсь копаться в потемках души. Кто знает, каких монстров там можно встретить? Следователь рассказывал, что многие видели, как отец поднимается на крышу, но никто не остановил. Потом уж дворники нашли его тело внизу среди кустов. Из-за моего обмана, отец решил контрабандой пробраться в мир сновидений.

Хоронили скромно. Из родственников были я и мать. Тело положили на деревянный поддон, крематорский работник говорил монотонно и длинно. Я вглядывался в застывшее лицо отца. Будто незнакомый человек лежал на черных крашеных досках. Восковая мумия, спящая вечным беспробудным сном. Заиграла нестройная музыка. Когда звуки стихли, гроб медленно погрузился в печное чрево.

С кладбища вернулись поздно. В тот вечер на заводе случился скачок напряжения, и весь город остался без света. Мы сидели в гостиной в кромешной темноте. Молчали. Горе придавило каждого по-своему, и каждый переживал его в одиночестве, отделенный от мира плотной непроницаемой тьмой. Подумалось, может быть так и выглядит сон – будто смотришь в закрытые веки.

Электричество дали ночью. В гостиной, ослепляя, вспыхнула люстра. На кухне загудел холодильник, за стеной громко заиграла музыка. Дом ожил, словно повернули ключ в механическом пианино. Я пошел по квартире, гася в комнатах лишний свет. Сбавил шаг у приоткрытой двери отцовского кабинета. Сквозь щель виднелась лишь густая темень.

Зашел. Нашарил выключатель. Половину комнаты занимала антикварная кровать, сколоченная из дубовых полированных досок, с толстым матрасом, белоснежной простыней, одеялом и сверху – красным в желтых цветах покрывалом. В окружающей обстановке она казалась инородным предметом. Небеленые серые стены, цементный пол, занавешенное черной тряпкой окно. С потока на длинном изогнутом шнуре свисала лампочка без плафона. Свет желтый и тусклый. Деревянный письменный стол, табурет, полки с книгами.

Горло сдавил спазм. Я подошел к окну, сдернул тряпку. За стеклом растекалась темная пустота, в центре которой ярко горели огни заводских корпусов. Высокие трубы, покатистые купола, гладкие стены – он походил на храм из книг про сновидческие грезы. Не мудрено. Даже талантливый иллюстратор должен откуда-то черпать образы для своих шедевров. Захотелось забыть, вычеркнуть из памяти все, что случилось. Чтобы ничто не напоминало об отцовских причудах, о его безумии и вере в несбыточное.

Рядом со столом на полу лежала пустая рабочая сумка. Отец клал туда сменную одежду, паек и термос. Видимо, мать уже вынула вещи. Я сгреб с полок книги и доверху набил ими сумку. Выволок ее во двор, дотащил до оврага и вытряхнул в траву. Книги высыпались нескладной кучей и белели в сумраке открытыми разворотами. Ветер шелестел страницами. Казалось, что в темноте бьют крыльями гигантские светящиеся насекомые. А может это сны покидали свои, обреченные на гибель дома.

За спиной, в стороне завода, ухнуло, будто великан выдохнул воздух из исполинских легких. Может, снова авария, но я даже не обернулся. Достал из кармана бутылку с растворителем. Вылил на книги, вдыхая резкий тошнотворный запах. Следом вынул зажигалку и щелкнул ребристым колесиком. Столб огня взметнулся, обдав жаром лицо, но быстро сжался до маленького огонька. Подняв с земли листок, я поднес его к зажигалке, и когда бумага занялась, швырнул на книжную кучу. Книги мгновенно вспыхнули, пришлось сделать шаг назад, чтобы не обжечься. Пламя гудело, вытягивая к небу горячие алые языки. Внутри огня щелкало, и в стороны летели снопы оранжевых искр. Я застыл, вглядываясь в сполохи костра, покуда от книжных томов не остались тлеющие ошметки.

После выбрался из оврага, отряхнул колени и оглянулся. Внутри похолодело. Возле кострища стояла высокая темная фигура. Полупрозрачная, будто вырезанная из матового стекла. Ее контур шел мелкой рябью, вместо рук и ног колыхались длинные отростки. Видение длилось секунду и исчезло, будто растворилось во тьме. Я заспешил домой, стараясь не думать о том, что увидел.

Вернулся в квартиру, сбросил на пороге пропахшую дымом куртку и снова зашел в отцовскую комнату. Голые полки делали ее еще более пустой и сиротливой. Подошел к темному провалу окна. Отсюда овраг было не разглядеть. Завод светился цветными огнями. Вдруг показалось, что над корпусами, заслоняя звезды, парит едва различимый гигантский черный треугольник. Его нижняя сторона, подсвеченная иллюминацией, тянулась над крышами, две других – терялись в темном небе. К треугольнику, словно сперматозоиды к яйцеклетке, стекались тысячи призрачных фигур, похожих на ту, что стояла в овраге. Я зажмурился, тряхнул головой, посмотрел в окно – морок исчез. Но сердце уже заколотилось, а в груди поднялась горькая тоскливая волна. Снова вспомнилось об отце. Как же мне его не хватало!

Подошел к кровати. Откинул цветастое покрывало и одеяло. Будто снял кожуру с гигантского фрукта, обнажив белую сухую мякоть. Не было только косточки. Разделся и забрался в постель. Затылок коснулся мягкой подушки. Кожу обожгло холодом, пахнуло крахмальной свежестью. Отец каждый день лежал здесь и чувствовал тот же запах и ту же прохладу. Так же вытягивался в струнку и скрещивал на груди худые тонкие пальцы. В детстве я подсматривал за ним в приоткрытую дверь. Он очень старался. Лежал неподвижно и делал, как положено, редкие глубокие вдохи. Я же смотрел и молился, лишь бы он не уснул, и лишь бы со мной этого тоже не случилось.

Грустно и смешно вспоминать детские страхи. Детство вообще полно несуразностей. Хотелось поскорее встать за взрослый станок. Когда же это произошло, не ощутил ничего, кроме соленого вкуса крови во рту, холода металла на запястьях и тяжелой усталости, которая с каждой минутой работы наполняет тело, перемешиваясь с приступами химического энтузиазма.

Гости называют это «обменом». Вставляешь руки в круглые разъемы, и немыслимая конструкция станка оживает. Гудит электричество, приходят в движение тысячи мохнатых лапок, соединяющих переплетения глянцевых труб. Телу передается нарастающая вибрация. Что-то холодное течет по спине, рукам и через пальцы вытекает внутрь станка. Кажется, что покидают последние силы, голова идет кругом, но тут невидимая игла прокалывает кожу и взбрызгивает в кровь порцию бессмертия. Наступают минуты блаженства, эйфории и бодрости. Хочется работать еще – без устали и перерыва.

Когда я вернулся домой после первой взрослой смены, отец подмигнул и спросил: «Как думаешь, человек не спит, чтобы больше работать?» Что он хотел от меня услышать, кроме заученных трюизмов о жизни, вырванной из лап сна, и дарованной вечной молодости?

Лежа в его постели, я вспоминал время, которое мы провели вместе, наши разговоры, споры, редкие прогулки по пустырям на окраине города. Память проворачивалась рывками, возвращая из небытия сцены детства и юности. Отяжелевшие веки закрылись, и из темноты ясно проступило его худое лицо. Отец смотрел на меня, как обычно сощурившись, слегка наклонив голову набок, улыбаясь одними губами:

– Не бойся, сынок. Теперь я всегда буду с тобой.

Я потянулся к нему, прошептал:

– Папа, прости! – И заплакал.

Он поднял меня и усадил на колени. Сколько мне? Десять, не больше. Синие шорты, разбитые коленки, вымазанные зеленкой. Его теплые сильные руки обнимали и баюкали. Я уткнулся в мелкую клетку отцовской рубашки и плакал, покуда слезы не вышли все досуха. Казалось, внутри рассосался тяжелый колючий ком, и я смог вдохнуть полной грудью и открыть глаза.

Лампочка по-прежнему светила тусклым желтым светом. Вольфрамовая пружина внутри колбы едва раскалилась. Папа? Приподнялся на кровати и огляделся. Все те же пустые полки, стол, черная тряпка комком лежит на подоконнике, за темными стеклом – свет заводских корпусов.

Я встал, обжегшись босыми ступнями о холодный бетонный пол, и тут же запнулся о что-то ногой. Из-под кровати выглядывал округлый книжный корешок. Я поднял и повертел в руках увесистый том. Некогда синяя обложка обесцветилась, обнажив клетчатую текстуру холста, углы обтрепались и сбились. Название почти стерлось, но еще можно было прочесть: «Сонник на каждый день». Открыл наугад. Вверху пожелтевшей страницы значилось жирным: «Видеть». Пробежал глазами блеклые строчки: «Умершего отца». И дальше: «Умерший отец снится человеку, желающему вернуться в прошлое, чтобы изменить его, исправить совершенные ошибки». Да, это про меня, но прошлого уже не вернуть, можно изменить только будущее.

За спиной раздался шорох. Мать стояла, устало прислонившись к косяку.

– Ты спал? – она смотрела с тревогой.

Я подошел к ней и обнял, вдохнув знакомый с детства пряный запах ее волос. Прошептал:

– Теперь я буду жить в папиной комнате.

Она едва заметно кивнула. Пошла к себе и через минуту вернулась. Глаза заплаканные, в руках – стопка свежего постельного белья.

* * *

На что похожи сны? На другую жизнь, которая могла бы быть, но никогда не случится. Иногда они словно многомерное отражение прошлого, а временами – путешествие в незнакомые и невозможные земли. Осень выдалась дождливой. Часто уже с утра небо затягивали тучи, и город погружался в промозглую серость. В один из таких дней я спешил домой, натянув посильней капюшон, но все равно взгляд зацепился за выцветшую надпись: «Они украли наш сон». Наивность. Они украли целый мир. Невозможно уснуть, если ты уже спишь, если с самого рождения погружен в нескончаемый морок.

Я пытался хотя бы матери объяснить, что происходит в действительности. Что гости никуда не исчезли, что бессмертие в нашей крови скрывает от нас правду. Но мать больше волновало мое здоровье после десятков пропущенных смен на заводе.

– Со мной все в порядке, – повторял я раз за разом. – Я здоровее любого в этом городе.

Она робко улыбалась и украдкой искала седину в моих волосах. Не знаю, как мне удалось вырваться из силков, расставленных гостями. Возможно дело в лекарстве, которое отец вкапывал мне после драки или все из-за стресса. Я словно винтик с сорванной резьбой – расшатался и выпал из старательно собранного механизма.

В своей комнате я завесил окно черной тряпкой, чтобы не видеть пустырь, над которым парила, поблескивая темным глянцем, гигантская пирамида, и сновали вокруг сотни тысяч уродливых призраков. Под пирамидой размещалось то, что раньше казалось цветными куполами завода. В действительности – куб, дырявый, словно кусок сыра, сплошь покрытый щупальцами-насосами, на концах которых извивались в диком танце едва различимые человеческие фигурки.

Призраки парили над крышами, двигались вдоль улиц, сквозь стены проникали в квартиры, и только мир моих снов оставался для них недоступным. Приходила ночь, я забирался в кровать, натягивал одеяло и засыпал. Сон подхватывал теплой волной, и быстрое течение уносило в мир, где нет гостей и завода.

Мне часто снился один и тот же сюжет об отце. Я встречаю его в незнакомом городе, на улице, заполненной шумной веселой толпой. Отец, как обычно бледен, щурится от яркого солнца. Мы входим в подъезд многоэтажки, по гулкой лестнице поднимаемся на верхний этаж, и на балконе одной из квартир продолжаем разговор, начало которого я не помню.

– Ты, наконец, понял? – отец, перегнувшись через перила, смотрит вниз. Под нами течет нескончаемая людская река, доносится шум голосов, смех, крики, плач. Потом отец поворачивается, и я отвечаю:

– Да, пап. Сны хранят энергию бессознательного.

Отец морщится.

– Не нужно говорить сложно о простом. В снах живут наши эмоции, желания и мечты.

– И гости питаются ими?

– Да. Гости питаются нашими снами.

Отец закрывает глаза, и я вдруг вижу на его лице сетку глубоких морщин. Как я раньше не замечал, что он состарился? Седые волосы, высохшая кожа обтягивает скуластый череп. И не отец это вовсе, а старик, что мне встретился на городской окраине.

Просыпался я рано. Поток сновидений выбрасывал меня в кромешную темноту комнаты, в которой светились только зеленые цифры на панели будильника. Обычно они показывали: «06-00». Лучшее время, чтобы успеть встать и собраться.

Мой дневной маршрут шел от подъезда дома к ремонтной конторе. Я получал заказы на день, выводил из гаража велосипед с коробкой инструментов в багажнике и отправлялся по адресам. Колеса скрипели в тишине еще спящего города. Яркие полосы на рукавах спецовки коммунальной службы отбрасывали блики в лучах утреннего солнца. Приходилось менять сгнившую проводку, сгоревшие лампочки и розетки. Я возвращал людям искусственное освещение, но, увы, не мог пролить свет на то, в каком мире они живут. Большинство не хотело слышать правду. За исключением тех, кто был готов ради нее умереть.

Старик жил в пригороде в пустом двухэтажном доме на несколько квартир. Я работал на вызове неподалеку и заметил высохшую фигуру в окне. Вероятно, прошло около месяца, как он бросил завод. Его тело одряхлело, зубы и волосы выпали. На почерневшем лице живыми оставались только глаза. Старик почти не ходил. Сидел целыми днями у окна и наблюдал, как медленно растворяется пелена морока.

Обычно я заезжал к нему в конце дня, кормил, протирал влажной губкой тело. И пока на плите грелась вода, мы на разные лады вели один и тот же нескончаемый разговор.

– Подумать только, – сипел он, – я прожил больше ста лет и, оказывается, уже забыл настоящую жизнь.

Он смотрел туда, где над городскими кварталами парила черная пирамида и начинал обычное:

– Парень, ты должен остановить их! Так не может продолжаться.

Голова его тряслась, он заходился в сухом кашле. Я подносил к его губам стакан с водой, старик пил и постепенно затихал.

– Ты же знаешь, – отвечал я, – если завод исчезнет, то город умрет…

Он, прерывал меня, поднимая ослабевшую руку:

– Есть вещи пострашнее смерти… Ты должен найти депо.

Пока хватало сил, он много рассказывал о жизни до гостей. Оказывается, раньше на пустыре действительно стоял завод. К нему по рельсам шли составы с сырой нефтью, обратно – с горючим. Старик с первой нашей встречи бредил, что за городом есть старое депо с цистернами, полными топлива.

– Нужно только столкнуть состав, – старик порывался встать, – а там вагоны сами под горку докатятся до пустыря.

Старика трясло, я укрывал его одеялом и пытался кормить жидким супом, а он бормотал что-то бессвязное про огонь и свободу. По его щекам текли слезы, смешиваясь на подбородке с желтыми струйками бульона.

Вскоре он умер. В тот день по обыкновению, шел дождь, коммунальная бригада грузила в фургон завернутое целлофан тело, а в небе, перебирая щупальцами, весели безмолвные призрачные фигуры, будто стервятники, слетевшиеся на падаль.

Но старик не врал. Я взял велосипед, нашел на пустыре железнодорожные пути и вдоль них за несколько часов добрался до покрытых диким лесом холмов. На склонах среди деревьев виднелись серые остовы зданий, из высокой травы торчали покореженные ржавые конструкции. Похоже, люди здесь не появились давно. Никто не хотел отлучаться далеко от завода, чтобы не пропустить свою смену.

Рельсы под небольшим уклоном шли в самую чащу, где сквозь бурелом проглядывали круглые бока вагонов. Я долго пробирался вдоль состава. В нем было тридцать цистерн и на каждой среди лохмотьев облупившейся краски проглядывала надпись: «БЕНЗИН».

Природа здесь давно воевала с железом. Я потратил остаток дня, чтобы расчистить колею, а после выбил из-под колес первого вагона прикипевшие к рельсам тормозные башмаки. Этого оказалось мало. Состав не сдвинулся с места. Я снова пошел в конец, залез под последнюю цистерну и налег на ржавый вентиль. Маховик поддался неожиданно быстро, в землю ударила рыжая струя с резким дурманящим запахом. Вниз по путям потек зловонный ручей.

Уже в сумерках я поджег траву в ста метрах от состава и, взбежав на ближайший холм, наблюдал как огонь подбирается к рельсам. С холма хорошо просматривался город. В окнах уже зажегся свет, на улицах горели фонари, и только в центре темным пятном выделялась туша завода и чернела зависшая над ним пирамида.

Огонь подобрался к вагонам, и под ними взметнулось яркое пламя, выжигая все, что держало колеса. До холма донесся удушливый запах гари. Раздался оглушительный скрежет, и цистерны тронулись с места. Набирая скорость, состав с грохотом покатился вниз. Я смотрел как он темной лентой подбирается к городу. Вскоре вереница вагонов пропала из вида в низине. Через долгих тридцать минут цистерны показались снова – уже на пустыре рядом с заводом и, не сбавляя скорости, врезались в его темное уродливое тело.

Вагоны вздыбились, налетая друг на друга и превращая тушу завода в бесформенное месиво, поверх которого начали распускаться красные бутоны взрывов. До слуха долетел глухой рокот, и следом громкий хлопок заставил зажать ладонями уши. Яркая вспышка выхватила из сумрака город. Взрыв вздулся гигантским красным пузырем, поглотив завод и большую часть пустыря. Огонь быстро достиг нижней грани пирамиды, и та, словно бумажная, мгновенно вспыхнула.

Над городскими кварталами повисло пылающее треугольное солнце. Крыши домов окрасились красным. В небе то и дело появлялись яркие вспышки. Приглядевшись я понял, что это сгорали призраки, летящие словно мотыльки к пирамиде, которая тем временем медленно оседала, подминая под себя обугленные руины завода. У самой земли пирамиду перекосило, она углом врезалась в дом на краю пустыря, и начала распадаться на части. Горящие обломки рушились, подымая облака пыли, земля дрожала, по округе разносился непрерывный грохот.

Через час все закончилось. Город превратившись в темную массу без единого огонька. Лишь изредка что-то вспыхивало и тут же гасло в обломках пирамиды.

В город я вернулся только следующим утром. По пустым улицам ветер гонял черную пыль, в воздухе воняло гарью. Наш дом покрывала черная копоть. Cтекла выбиты. Мать встретила меня в коридоре квартиры. Как только я вошел, кинулась со слезами на шею:

– Слава Богу, с тобой ничего не случилось! Я уже не знала, где тебя искать. Ты видел, как завод взорвался?

– Да, мам. Это я сделал.

– Что? – сдавленно прошептала она, медленно опустилась на табурет и так и осталась сидеть в коридоре.

Я прошел в свою комнату и сдернул с окна тряпку. Небо снова затянуло серым, накрапывал мелкий дождь. На пустыре собрался, казалось, весь город. Люди как муравьи копошились на обломках пирамиды, тщетно ища свои потерянные жизни.

* * *

Мать умерла через месяц. Перед самой смертью она шептала, что наконец увидит отца. Когда я нес ее тело по улицам мертвого города, дома провожали нас пустыми глазницами окон. Истошно выли собаки, навсегда лишившиеся хозяев. Уже ударили первые заморозки. Руки мерзли, изо рта, словно дым, выдыхались облачка пара. Согрелся я лишь у печи крематория. Сжег все дрова, что смог раздобыть в округе. От моей прежней жизни осталась горстка серого пепла.

Домой я больше не вернулся. Заночевал в пустой квартире на окраине. Снилось, будто стою у обрыва, а внизу несется широкий бурный поток. Красная вода пенится, идет волнами и закручивается водоворотами. На той стороне люди – впереди отец и мать, за ними, кажется, все жители города. Мать грустная, отец улыбается.

На следующий день в город вернулось тепло. Хотя ветер оставался прохладным, солнце припекало и даже пришлось снять куртку и свитер. В кустах и под козырьками крыш весело щебетали птицы, вездесущие воробьи принялись купаться в пыли. Так бывает в середине осени – ненадолго возвращается лето, чтобы после окончательно уступить место холодам.

Набив рюкзак припасами, я сел на велосипед и вернулся в бывшее депо. Старик бредил, что до появления гостей рельсы связывали разные города. Пути, на которых раньше стояли цистерны тянулись дальше и терялись в густом буреломе. Я пол дня пробирался сквозь заросли, работая топором и руками. Наконец лес начал редеть, и впереди показался просвет. Словно во сне я выбрался из чащи, сбросил рюкзак и устало присел на нагретый солнцем рельс.

Передо мной лежало бесконечное поле. Высокая пожелтевшая трава ходила волнами под порывами резкого мокрого ветра. Пахло прелой влагой. Рельсы, едва различимые в траве, дугой уходили в сторону горизонта.

Я закинул рюкзак за спину, и не оборачиваясь, зашагал по шпалам. 

Другие работы:
+3
15:55
1372
11:55
+1
Занятно: рассказ занял 1 место. Любопытно, кто будет покупать сборник?
Комментарий удален
Комментарий удален
18:50
+1
Хочется ещё раз перечитать этот невероятный рассказ!
Столько в нём непривычных эмоций!
21:34
+1
Стильный рассказик. Да, достойный победитель!
Загрузка...
Алексей Ханыкин

Достойные внимания