Прятки

Смотрит бессмысленно в никуда, как кошка, и бормочет, бормочет какую-то чушь. Умудрилась проскользнуть в квартиру следом за мной. Как только у нее получилось ?! Ведь чуть шевелится, старая. Я не стала ее гнать. Во-первых, жалко: дряхлая, больная, выжившая из ума старуха, сбежала от дочки, или кто там за ней ухаживает. Скоро ее хватятся, придут и заберут. Во-вторых, непонятно, как ее выставить. Что она там себе думает? Вдруг начнет скандалить, вцепится в меня костлявыми пальцами. Ужас какой! В-третьих, и это главное - немыслимо выставить беспомощную больную на лестницу. Ну ее, пусть сидит. Не очень-то и мешает!

- Бабушка, - спрашиваю, - вы из какой квартиры?

Ноль реакции.

- Где вы живете? Алё! Бабуля! Вы меня понимаете? Дом ваш где?

С третьего раза, видимо, до нее доходит. Глядит на меня дико. Потом лицо ее делается шкодливым и злобным – я аж вздрагиваю! Ну и бабка!

- Дом-то мой? Мой дом домовина, тебе половина.

Я пишу на листочке «Бабушка здесь» и приклеиваю на дверь снаружи. Чтобы нашли поскорее.

Приношу чай.

- Вот, - говорю, - бабушка, пейте!

Она досадливо отмахивается, словно хочет отодвинуть чашку, но не прикасается к ней. Она вообще ничего не трогает в моей квартире. Сидит сгорбленная, руки в коленях – только трясущаяся голова поднята и глаза горят - и говорит, говорит, говорит, ну, а я делаю свои дела, что мне до нее…

Эта девка полная дура. То есть, снаружи она дура. Внутри, под непрошибаемой скорлупой ее тупости, спряталась Госпожа. Ох, может, даже под двойной скорлупой. Я прогрызу ее.

-Чу, - говорит старуха, - мертвые травы шуршат под черным ветром. Слышишь?

- Ага, – отвечаю, а сама думаю, какую юбку надеть завтра на работу.

- Тучи громоздятся, клубятся, вихрятся! Видишь? Едет витязь, конь – туча, сам - гора, месяц на шеломе. Чью душу погубит? – доносится в коридор из комнаты. Этой бабке только в фольклорном ансамбле выступать! Мне ее не видно из-за открытой дверцы шкафа.

- Зришь ли, - надрывается старуха, - лев пришел, глядит человечьими глазами. Птицы кричат стеклянными голосами. Тьма опускается в души. Что ты тогда делаешь?

- Скажи, что делаешь? – кричит старуха во всю мощь слабых легких.

- Юбку достаю, бабушка! Сейчас приду.

Я сейчас заору! Я сейчас упаду! Да где же она? Но чую, чую, - рядом! Есть отзыв. Вот поднажать чуток и откроется!

Какую юбку взять: карандаш или годэ? Возьму карандаш – ее гладить не надо.

Возвращаюсь. Бабка моя стоит посреди комнаты. Батюшки-светы! Она, что же, плясать собралась? Развела в стороны руки с болтающейся на костях плотью. Нет уж, устарела, голубушка! Пора тебе домой.

С ритмичным уханьем бабуся пляшет. Точнее, топчется на месте, переминается с ноги на ногу. От этой пляски жуть берет! Конечно, старуха слабая, худая: кожа да кости – что ее бояться, но…

Баба-яга, костяная нога! Все по селам спят, по деревням спят, одна баба не спит - на моей коже сидит, мою шерстку прядет, мое мясо варит! Покатаюся, поваляюся, человечьего мяса поевши. Да, я смерть твоя, да, я съем тебя! Да ухнем!

Я смотрю на бабку: глаза у нее звериные. Странно, жутко, но меня так и подмывает пуститься с ней в пляс! Нет, милая, пора тебе домой. Пойду узнаю, чья ты. И не ходи сюда больше – не пущу. Иду в коридор, ловя себя на том, что шаркаю тапками в ритме раздающегося из комнаты уханья.

Распахиваю дверь, выхожу на площадку. Я живу здесь недавно, познакомилась только с тетей Валей из квартиры напротив.

Жму вихлявую кнопочку звонка. Тетя Валя выглядывает, красная, в фартуке, обтирает руки о полотенце. Из ее квартиры дивно пахнет пирогами. Как приятно видеть нормального человека!

- Здравствуйте, тетя Валя! Это не ваша бабушка у меня гостит?

- Что ты, деточка? Откуда у нас бабушка? Мы с Семенычем вдвоем живем. На нашей площадке ни у кого бабушек нет.

Тетя Валя, бесцеремонно отстранив меня, проходит в комнату. Разглядывает старуху, которая больше не пляшет, а стоит и покачивается, как отражение горелого столба в воде.

- Это, знаешь, наверно, Чухлиных с пятого этажа будет. Людмила говорила, что они маму из деревни осенью перевезут. Бабушка! Вы чья будете? – кричит тетя Валя.

Старуха не отвечает.

Тетя Валя закидывает на плечо полотенце, выходит и решительно лезет на пятый этаж. Я поднимаюсь следом, оставив дверь приоткрытой. Чужих здесь не бывает, да и воровать у меня, в общем-то, нечего.

Она звонит в дверь. Выходит мужик - длинный, лысый, в растянутой майке и трениках.

- Мишка, твоя, что ль, бабушка по соседям гуляет?

- Ты чего, Валюх? Закусывать лучше надо.

- Ты ж, вроде, давеча говорил: тещу из деревни забираете.

- Опоздали мы, Валь. Померла теща. Отмучалась.

- Ой, - горестно вздыхает тетя Валя.

У меня мурашки бегут по коже.

Выждав сколько положено, чтоб не казаться невежливой, я возвращаюсь в квартиру.

Старуха исчезла!

Я заглядываю в санузел, смотрю на балконе (и под балконом), открываю шкаф, хотя туда не то, что человека – лишнюю кофточку не втиснуть. Зажигаю свет в кладовке. Старухи как ни бывало! Наклоняю спинку дивана – мало ли что. От такой бабуси чего угодно ждать можно! За диваном только потертые обои и пыль.

Сзади - тихие шаги. Я аж подпрыгиваю. Но это тетя Валя.

- А где бабушка?

- Пропала...

- Она, верно, по лестнице спустилась. Слетай, голуба, вниз, погляди – не дай бог, потеряется старая или упадет, сломает чего. Вон Николавна из третьего подъезда как в апреле шейку бедра сломала, так и лежит...

Не дослушиваю, бегу вниз. Лестница темная, по идее свет должен зажигаться перед идущим, но фотоэлемент запаздывает – я слишком быстро бегу. А тут еще фонарь за окном погас. За тонким стеклом - древняя тьма. Серебряные блики, движение листьев. Чей-то взгляд. Мне не по себе. Вдруг обиженная мертвая старуха вернулась к зятю Мишке и ошиблась квартирой?

- Ну что? Нашла? – кричит сверху тетя Валя, и все страхи улетучиваются. Что это я, будто маленькая!

- Нет никого!

Я добросовестно смотрю под лестницей, где дружно бок о бок стоят коляска и розовый пластмассовый велосипедик, выглядываю на улицу. Фонарь зажегся, светит сквозь крону тополя – пляшут чернота и золото. Бабушка как сквозь землю провалилась. Вот не было печали. Правильно говорят: не делай добра, не получишь и зла.

Запыхавшись, возвращаюсь наверх. На площадке уже собрались соседи из всех четырех квартир и с ними Мишка Чухлин. Про бабушку никто ничего не слышал. Рыжая женщина в халате с розами размером с капустный кочан (конечно, я сразу забыла, как ее зовут), сует в рот сигаретку, раз уж вышла, и говорит:

- В милицию звоните. Коли тут чужая бабка бродит, надо сообщить.

- Давай, Мишк, займись, - говорит тетя Валя. – Ты ж с участковым вась-вась.

- Без проблем, - легко соглашается Мишка и уходит курить с капустными розами, а я запираю дверь и остаюсь, наконец, одна. Уф!

Квартира кажется оскверненной. Словно старуха по-прежнему в ней, просто стала невидимой. Мне хочется вымыть руки, снять одежду, содрать кожу. Хочется залезть в горячую ванну, и париться, париться, смывая нечистое. Но я представляю, как буду сидеть в воде, прислушиваясь к шорохам за тонкой дверцей, и передергиваюсь. Нет уж!

Включаю все лампочки, словно свет может смыть скверну. Невольно озираюсь. Что, если старуху хватил удар, и она лежит где-нибудь в углу? Отодвигаю кресло - вижу потерянный пояс. Вот он где!

Прячу пояс в шкаф, попутно тормошу одежду на вешалке, словно старуха могла сунуть руки в рукава и затаиться, повиснув на крючке и поджав ноги. Хорошо, что никто не видит моих манипуляций – подумают: рехнулась. Усмехаюсь: я-то знаю, что нормальная. Сама с собой пока не разговариваю.

- Что же мне делать? – спрашиваю севшим голосом.

Стою на пятачке, где плясала старуха, - это единственное свободное от мебели место в квартире - и вслушиваюсь в тишину, словно жду ответа.

Тишины как таковой нет. Есть рокот холодильника, тиканье часов, уличный гул, где-то спускают воду в унитазе; на черной улице завывает сирена «скорой». Слышу странное ритмичное шуршание. Все волоски на мне встают дыбом, прежде чем понимаю, что это моя собственная нога в тапке отбивает этнографический ритм. Боже мой! Старуха внутри меня! Так с ума можно сойти!

Надо что-то делать, и я лихорадочно тружусь. Выволакиваю из чулана чемодан и пару коробок. Коробки в кладовке плотно уложены до потолка – за ними не спрячешься. С трудом удерживаюсь, чтоб не начать заглядывать во все по очереди. Неужели, старухино безумие так заразительно? Скоро начну искать в кастрюльках и баночках. Стой, безумная бабка! Не поддамся! На дворе двадцать первый век!

Встаю ровно и дышу, как учили на йоге. Полный вдох, ребра расширяются, выпячивается живот, поднимаются плечи. Задержка. Долгий выдох. Еще раз. Нужно принять душ и успокоиться!

Кухня! Там я еще толком не смотрела! Не будет мне покоя, пока не загляну под стол, под мойку, в духовку и холодильник. Сейчас, осмотрю все - тогда снова займусь упражнениями – и в душ! В процессе поиска причитаю, бормочу, шепчу себе что-то в утешение. В дверце холодильника стоит пакет вина, купленный для мяса по-бургундски. Вот его-то мне и надо! «То, что доктор прописал!»

Пью прямо из пакета, у открытого холодильника. Вино скверное, кислое, им можно горло застудить, но неважно. Выпиваю залпом: смаковать такую дрянь невозможно. Вино не действует – может, выдохлось?

Сажусь в кресло, подтыкаю под спину подушечку, перетягиваю с подлокотника на колени плед и хочу включить телевизор, но пульт, как всегда, куда-то задевался. Шарю возле кресла, но тепло разливается по телу, голова плывет – ага, подействовало! Более всего хочется спать… я и не сопротивляюсь: плыву в блаженство. Завтра все станет четким и ясным, как всегда.

На перилах балкона сидит, пригнувшись, ворона, и вглядывается в комнату левым глазом. Потом делает пару приставных шажков и смотрит правым.

Заснула! Сейчас, цветок мой дурманный, сейчас, огонечек болотный, сейчас, мышка моя шустрая! Прячься – не прячься, а сцапает тебя нянюшка!

Это не ворона. Это маленькая старуха! Растопырив руки, она прыгает с перил, летит к окну, растет и, соприкоснувшись с собственным отражением, проскальзывает сквозь стекло в комнату. На стекле остается темно-синий силуэт, совсем не похожий на человеческий.

Старуха склоняется над спящей девушкой.

Госпожа! Ау, вот я и поймала я тебя! Отзовись, ночка моя безлунная, кровушка-руда алая! Подай знак, хоть бровками шевельни! Нашла я тебя?

Она несколько раз подносит к спящей скрюченные пальцы и отдергивает их – словно боится начать.

Чуешь, сердешная: пришла я, нянька твоя! Ну, выходи: поигрались - и будя! Который век уж играем. Домой пора – ведь влетит от твоей матушки мне, бабке старой, неразумной!

Прислушивается, потом с безнадежным видом ощупывает костлявыми пальцами спящую от шеи вниз. Та лишь тихо стонет и перекатывает голову по спинке кресла.

Старуха жует пустым ртом, хмурится, прикладывает к вырезу кофточки крупное желтое ухо. Судя по выражению лица, ей что-то не нравится. Как крот лапами, старуха раздвигает грудь спящей. Та лишь судорожно вздыхает. Видно, как в разверстой ране шевелится, копошится сердце. Старуха раскрывает и его, ищет, роется; сует всюду свои когти, дерет плоть, куски летят во все стороны, как если бы она второпях обыскивала чемодан. Опять мимо!

Почти поймала тебя, сердешная! Недавно ты тут гостила. Вот почему девка глупая отзывалась. Доколе ж мне мучиться?! За что мне наказание такое? Ты – крылатая, ты – могучая, весь мир будет твой, а я умаялась, за тобою гоняючись! Старой стала нянюшка твоя!

Старуха тихонько поскуливает, лижет кровь на когтях. Останки девушки выглядят так, как если бы внутри нее взорвалась граната.

Старуха опускается на пол, вцепляется в волосенки и раскачивается. Она бесконечно устала. Упасть бы на этот набухший кровью ковер и заснуть. Но нельзя. Ее дело – забавлять Госпожу, следить за ней, а резвая малютка упорхнула.

На месте старухи уже сидит ворона. В птичьем облике ей становится легче. Бочком, бочком, косясь на покойницу, птица скачет к окну, и вылетает на улицу. Посреди синей кляксы появляется прозрачный крылатый силуэт.

Деточка моя, милая! Где же ты? Уморилась нянька твоя!! Нету больше моей моченьки, Госпожа! Воротись, чай наигралась уже!

Жалобно причитая, она, между тем, чутко ловит в воздухе след, оставленный ее маленькой Госпожой.

Вдоль по улице под фонарями и деревьями, стуча каблучками, спешит девушка. Ворона некоторое время летит следом, потом садится на ветку и смотрит, как подпрыгивают на ходу кудряшки, покачивается юбка.

Может, тут госпожа схоронилась? Надо глянуть.

Ворона слетает вниз и дергает клювом девушку за волосы.

Та ойкает и резко оборачивается, прикрыв темя рукой. На ветке над ней сидит всего-навсего нацелившаяся ворона. Девушка грозит нахальной птице.

- Кыш, хулиганка!

Не боится. Добрый знак. Не сбежать тебе от меня, Госпожа! Мала еще! Догоню, поймаю. Не тебе тягаться со старой нянькой!

Девушка заходит в подъезд. Ворона ждет. Смотрит. Дом стоит молчаливый, неподвижный, и, вот, наконец, в одном окошке зажигается свет.

Ворона, раскинув крылья, летит туда.