Старый-старый Муса

Муса открыл глаза. В очередной раз он проснулся от неспокойного прерывистого сна. Старик позволил себе несколько лишних мгновений провести без движения (роскошь, которой не стоит злоупотреблять в его возрасте), после чего растопырил одеревеневшие пальцы, выгнул ноющую спину в неправильной формы полуовал и, наконец, поднялся с постели – если, конечно, так можно назвать сложенное в несколько слоёв старое одеяло. Чесались ноги: на лодыжках появилось несколько новых красных пятнышек – будь прокляты эти маленькие божьи букашки! Во рту было сухо, но это вовсе никакая не новость.

Муса представил, что он энергичен и полон сил. И тихонько, но от того не менее жизнерадостно, бухтя себе под нос песенку, направился к выходу из пещеры.

– Новый день! Новый День! Новый де-е-ень пришёл!

Впрочем, день ли сейчас? Вечер? Утро? Он сказать не мог. Всему виной туман. Ущелье это, пускай и извилистое, узкое, запутанное сетью из каменных лабиринтов, было самое что ни на есть обыкновенное. Но вот туман… Порой Муса гадал: касались ли хоть раз солнечные лучи этих осклизлых голых камней? Непроглядная густая муть поглощала свет, растворяла его в себе. Ущелье от этого делалось ещё опаснее. Легко можно было заплутать, легко оступиться и подвернуть ногу. Пустяк, конечно, но только не в том случае, если ты пересекаешь горы.

Муса вышел из пещеры. В нос ударил затхлый холодный воздух, но старик улыбнулся – постоянство действовало на сердце успокаивающе. Туман всё так же плотно прилегал к скалам, словно боялся, что если их отпустит, то его тут же унесёт ветром. Муса по-доброму пожурил старого своего сожителя и достаточно резво направился вдоль скалы. Он не видел ничего на расстоянии и пяти шагов, но едва ли его это пугало. Раньше, конечно, тяжеловато было приноровиться, первые десять… нет, может, пятнадцать лет? Но сейчас он мог идти и с закрытыми глазами, всё одно. Он знал каждый неровный камушек в долине, об каждый из них в своё время успел ушибить палец, каждому присвоить имя.

Муса всё шёл по изменчивой неверной тропинке – та взлетала иногда отвесно по скале, а порой камнем летела вниз, но старик точно помнил, куда она приведёт. На пути ему встретился Хитрюга. Этот чёрный в белую крапинку камушек казался с виду надёжной опорой, но на деле был самым скользким подлецом, каких только свет видывал! Когда Муса после долгого падения весь разбитый лежал на самом дне ущелья, то хорошо запомнил урок, который однажды преподал ему Хитрюга.

– Что гордая порода, что серый булыжник – всё одно, – тихонько пробубнил он.

Наконец Муса выбрался на маленькую «рощицу» (во всяком случае, так он её называл), где как раз дошли до нужного состояния кое-какие целебные растения. С нескольких куцых кустиков он сорвал пригоршню листьев – обсушить, и на чай. С другого совсем уже лысого деревца содрал сырую кору – у этой применений много: и посуда, и растопка, и загуститель, и что только ещё.

Дальше надо спуститься на дно ущелья, посмотреть – не принесла ли что река в сети. Дальше обойти ловушки – попалось ли что. Потом ещё для верёвок набрать высокой травки выше по склону. Срезать где-нибудь полоску буро-зеленого лишая. И много-много других дел, которых сколько не переделай, а они не закончатся. Да, чего не говори, а лежать без движения для Мусы – самая дорогая на свете роскошь.

И так один туманный день за другим. Жизнь без радостей и без горестей. Жизнь в горном ущелье. А жизнь ли?

Муса как раз возвращался в убежище, когда почувствовал солоноватый привкус во рту. Сомнений нет. «Это» сейчас где-то поблизости. Муса тут же сошёл с тропы, спустился во влажный овраг, затаился. В груди что-то болезненно съёжилось, задрожали руки, на лбу выступил холодный пот. Прямо сейчас, в эту самую минуту он непременно умрёт. Где-то выше по склону неспешно зацокали сотни маленьких металлических копыт. Звук этот чем-то похож был на камнепад или на барабанящий по стеклу дождь. Муса не шевелился, старался даже не дышать. Костяшки его, обтёртые уже временем, сотрясала неуёмная дрожь. Против воли из груди вырывалось скрипучее хныканье. Такие звуки будет издавать самый жалкий из трусов. Именно таким и был в эту самую минуту Муса.

Наконец цокот потихоньку стал затихать, а после и вовсе прекратился. Тут же исчезло ощущение грядущей смерти, перестало бешено колотиться сердце. Всё ещё дрожащей рукой Муса вытер холодный пот со лба и облегчённо вздохнул. Сколько бы раз не переживал он эту тошнотворную муку – легче не становилось. Внезапно в нос ударил неприятный запах. Взгляд старика упал на грязное, растекающееся по штанам мокрое пятно. Всё ещё не смея издать ни единого звука, он в сердцах махнул кулаком по туману. Тот лишь равнодушно расплылся в разные стороны, ничего не сделав Мусе в ответ.

Этой ночью перепуганный в который раз отшельник опять толком не спал. Он то и дело просыпался, прислушивался по несколько минут к тишине, пытаясь уловить звук нарастающего цокота. Убеждался, наконец, что ничего не слышит, и вновь забывался неспокойным сном.

***

Усталым взглядом старик окинул стены пещеры. Те сплошь были покрыты крючковатыми узорами, напоминавшими арабскую вязь. Эта мозаика состояла из тысяч имён и цифр, записанных столбиком. Большая часть имён была перечёркнута. Он уже и забыл, когда впервые начал их записывать…

«Довольно прохлаждаться, Муса, – промедление смерти подобно».

С угрюмым видом отшельник отправился исполнять свои повседневные обязанности.

Последние дни, как Муса ни старался, а поддерживать присутствие духа у него не выходило. Каждый раз после встречи с этим неизвестным горным соседом он чувствовал пустоту в душе. Как будто частичка его погибала безвозвратно. Еда казалась какой-то горькой, сон не давал никакого отдыха, работа была не в радость. Он всё прислушивался к окружающему туману, всё ждал цокота маленьких копыт.

Слух его, однако, уловил несколько другой звук. Сначала показалось, что это журчит река. Муса настороженно побрёл к источнику шума. Вскоре он уже точно распознал его природу. Лицо старика озарила улыбка. Человек. Стараясь шуметь как можно меньше, Муса проворно заскакал по крутому обрыву. Глаза его цеплялись за знакомые ухабы, память подсказывала, на какой из них ставить ногу. Вот пролетел мимо весь из себя неказистый и неровный камень по имени Косолапый. Рядом с ним во всю длину растянулся Шпала. Муса точно знал, что после них надо будет пройти между Близнецами: двумя огромными округлыми валунами, а затем резко свернуть налево. Там, чуть дальше, будет тропа, которая ведёт напрямую к человеку.

Наконец, он уже начал различать слова. Всё как всегда: призывы о помощи, истошные крики – вот дурак. Муса сбавил шаг. Надёжно укрывшись, он начал наблюдать. Человек этот был странный (впрочем, все люди казались Мусе очень странными), весь обтянутый железом, на голове ведро. Нога вывернута под неестественным углом. Видимо, сорвался сюда с обрыва, когда потерялся в тумане. Без лишних движений, стараясь не спровоцировать человека на новые крики, Муса вышел из своего убежища.

– Gehzunicht! DubistscheißeEsel! – в ведре его грубый голос звучал глухо.

Мусе потребовалось несколько мгновений, чтобы из потаённых закромов памяти выудить слова этого причудливого наречия.

– Я… уметь помочь ты… – запинаясь произнёс он.

– Не нужна мне твоя помощь, грязный оборванец, проваливай! – Человек выхватил из-за пояса блестящий прямой кинжал.

– Ты… ты звать, я прийти, – после каждого слова Муса отплёвывался, словно на языке было что-то неприятное, – Я жить здесь. Я твой помогать.

– Я сказал: проваливай, червяк! Смерд! – человек всё повышал голос, – Ко мне на помощь уже спешат мои люди, слышишь ты!

И тут Муса почувствовал неприятный, но до боли знакомый кровавый привкус во рту. Докричался, дурак! Бежать, надо скорее бежать! Но разве можно вот так просто оставить здесь человека?

Муса пытался знаками показать, что надо вести себя тихо, затаиться. Всё бесполезно. Этот железный болван только больше распалялся, кричал всё громче.

Всё без толку. Пускай умирает в одиночестве. Муса хотел убежать, вжаться в землю, затаиться и скулить, как последний трус, каким он сейчас и был. Очень хотел. Но почему-то так не поступил. Резво обойдя железного здоровяка сзади, он схватил того за шкирку и что было сил потащил с открытого пространства. Тот дрыгал ногами, махал своим дурацким кинжалом во все стороны, но из-за всех этих железок никак не мог дотянуться до Мусы. Только раз заехал металлическим локтем по зубам. Больно.

Краем уха Муса услышал цокот сотен копыт.

«Да будь оно всё проклято! Не хочу умирать ради какого-то неблагодарного болвана!»

Игнорируя эти мысли, Муса продолжал тащить человека к камням-Близнецам. Есть там такая маленькая выемка, можно в неё ужаться вдвоём, укрыться. Ужасно болела спина: не тот у него возраст, чтобы тянуть на себе таких здоровяков, да ещё обвешанных таким количеством металлолома! Муса весь обливался холодным потом, сквозь зубы со свистом вырывался горячий воздух. Слегка кололо в груди. Он знал, что скоро оцепенеет от страха и тогда уже пиши пропало.

– Помогать… – проклятье, как же это на его языке? – Помогать я, чтобы я помогать ты!

Вместо ожидаемого львиного рыка из-под ведра вырвалось сдавленное:

– Что?

– Жить хотеть? Помогать нести!

Наконец до господина с ведром на голове дошло, что его вот уже несколько минут бесполезной тушей волочат по земле. Красивый кинжал в какой-то момент выпал из забившейся дрожью ладони, а ужасающий нарастающий гомон из непонятных царапающих землю звуков, кажется, вот-вот их настигнет.

Здоровой ногой человек начал толкать себя вперёд, чем немного помог делу. Онемевшими пальцами Муса цеплялся за матерчатую рубашку незнакомца и упирался ноющими ступнями в землю. Так, общими усилиями они кое-как добрались до маленькой ложбинки в каменном боку одного из Близнецов и без всякой лишней гордости припали к ней, как ребёнок к материнской груди. Наступила тишина, которую нарушало только их сбивчивое дыхание. Или не только.

Цок. Цок-цок-цок. Цок. Совсем рядом. Никогда так близко Муса не слышал этот звук. Всё его тело било дрожью, холодные капельки пота стекали по седым вискам. Перед глазами всё плыло, как если бы он смотрел в отражение на водной глади. Вот сейчас. Да, точно. Сейчас он непременно умрёт. Цок-цок-цок. Ещё ближе. Цок. Этот был как будто у самого его уха. Затем тишину прорезал отвратительный скрежет. И всё, наконец, стихло.

Когда Муса всё-таки отважился разжать глаза, всё уже прошло. Ни страха, ни дрожи. Он не знал, сколько они так просидели в этом маленьком укрытии.

– Что… что это было?

Новый знакомец Мусы сорвал с себя ведро. Покрасневшие от шока глаза, окаймлённые сверху густыми рыжими бровями, а снизу впалыми косыми морщинами, были сплошь покрыты вздувшимися капиллярами. Муса не сомневался, его глаза сейчас выглядят также. Повезло ещё, что ни одна из розовых жилок не лопнула от напряжения.

– Думаю, – он вспомнил вдруг, как на этом наречии надо говорить о себе самом, – лучше не знать.

Старик посмотрел на свои штаны. Сухо. Что же, и на том спасибо.

На то, чтобы забраться вверх по ущелью до относительно сухого и тёплого убежища Мусы, потребовался не один час. Несмотря на многочисленные уговоры, Хельмут, а именно так звали этого рыжеволосого господина, наотрез отказался снимать свои тяжёлые железки. Они, мол, фамильная ценность, и он, мол, скорее себя сбросит с этого обрыва, чем их. Муса не спорил. А то ведь, кто знает? Вдруг перед тем, как сбросить себя, он решит сбросить незадачливого старика?

Замурован в свои эти «доспекхи» господин «лыцарь» был знатно. Муса потерял счёт количеству разнообразных узелков, которые ему пришлось расплетать. Пыхтя и охая от боли, Хельмут по частям снимал свой причудливый костюм. Муса тем временем занялся разведением огня, готовкой. Съестного у него было немного: три полоски вяленого мяса, три горсточки дикого риса, да всякие разные травки.

Муса осмотрел ногу. Всё было не так скверно, как на первый взгляд. Хотя без трости господин лыцарь сможет ходить ещё не скоро. Они поели. Полоски лыцарь съел мигом, а вот от риса воротил нос. Впрочем, в итоге съел всё до последнего зёрнышка. На душе у Мусы было тоскливо. Каждый раз так после встречи с «Этим». Как будто частичка души умирает. Иначе и не скажешь. Для Хельмута, однако, встреча прошла гораздо тяжелее: он сидел почти без движения, лишь изредка подрагивали кончики пальцев.

Они долго наблюдали за тем, как дотлевают последние угольки.

– Скоро стемнеет? – Хельмут ошарашенно глядел в туманную пустоту, которая начиналась сразу за выходом из пещеры.

– Не знаю, – ответил Муса с лёгкой хрипотцой, – Ни разу не видел, чтобы день менялся с ночью, – память к языку медленно возвращалась.

Они немного помолчали.

– Как же… как же ты понимаешь, какой сейчас час?

Глупый вопрос. Особенно учитывая нынешние обстоятельства. Муса понял, что лыцарь так и не отошёл от шока.

– Никак, – ответил он и, свернувшись калачиком, повернулся к Хельмуту спиной.

Вскоре он услышал, как лыцарь что-то смиренно бурчит себе под нос. Молится. Да, они все здесь молятся по первой. Тут Муса провалился в тёмное небытие. Во снах ему виделись давно забытые лица, имена и истории. Сон его не был спокойным.

***

Следующие несколько дней прошли угрюмо и молчаливо. Муса выходил из пещеры как только просыпался, возвращался лишь на ночлег. Разговаривали они мало: у утомлённого повседневными обязанностями старика не было на это ни сил, ни какого-то особого желания. Хельмут и сам почти ничего не говорил. Взгляд его подолгу упирался в исписанную чёрточками стену, на Мусу, на огонь. Муса догадывался, что Хельмут был человеком бесстрашным, не то что он сам, а потому и последствия от встречи с «Этим» для него были куда серьёзнее. Муса видел людей, для которых подобное потрясение становилось фатальным. Они так и не оправились, и ничего нельзя было для них сделать. Разве только…

– На четвёртый день штурма Монтанера наши орудия пробили брешь в их стене, – голос у Хельмута был бесцветный, взгляд всё также был направлен в стену или, скорее, в никуда, – Эти чёртовы бомбарды даже самую надёжную кладку изводят в порошок в считанные дни. Дали клич. Искали смельчаков, которые первыми войдут в брешь. Я, дурная голова, возьми да согласись, – Муса не все слова понимал, хотя суть вроде как уловил, – Ну, молодой был, думал, подвиг совершу, в общем… как это… – тут господин лыцарь запнулся, – Мы как только зашли – сразу взрыв – сбросили на нас бочку со стены. Повсюду крики, дым. Половина ребят, что увязались за мной, в мгновенье превратились в труху. Я замучился потом выскребать их останки из волос, из-под ногтей, представляешь, даже в уши забилось! – Хельмут улыбнулся, как будто вспомнил о чём-то приятном. Затем осознал, что улыбается смерти товарищей, сконфузился, закашлялся, – Я уцелел, только потому что вошёл в крепость одним из первых. Погибли те, кто долго возился в проходе. Знаешь, я ведь и сам поначалу струхнул, промелькнула мысль о том, что безопаснее пропустить вперёд человека, ну, двух. Но что-то меня толкнуло вперёд. Сам не знаю что, правда. Может, глупость? – Муса удивлённо глядел на рыжеволосого воина. В свете догорающего костра черты лица его делались удивительно благородными. Во взгляде теплилась какая-то невысказанная мудрость – Больше всех рискуют на самом деле не те, кто смотрит опасности в лицо, а те, кто отводит взгляд, понимаешь меня? Раз уж взялся за дело – не робей. Больше всего я уважаю в людях именно способность побороть свой страх, а уж гордая порода или серый булыжник – это дело второе.

– Как-как?

– Это такая моя придумка. В детстве ещё сочинил. Означает, что человека нельзя судить по внешности, что-то такое.

– Да, я понял.

Муса внимательно посмотрел сэру лыцарю прямо в глаза. Голубые. Большего в темноте сказать нельзя. Старик всё смотрел. Внезапно лицо его просияло. Он подошёл к исписанной именами стене. Наверное, здесь есть буквы, иероглифы, пиктограммы и идеограммы любой письменности, что когда-либо была и будет. В поисках нужного имени Муса начал водить пальцем вдоль крохотных символов. Про себя он еле слышно бормотал:

– Так-так-так, где же оно? «Иеронимус – 987», «Иезекиль – 5446», нет, это «И», – Всё ещё бормоча про себя, старик подошёл к другой стене, – «Дафна – 19», «Дориан – 169», нет-нет… не здесь…

– Что ты ищешь? – озадаченно спросил Хельмут.

Не обращая на него никакого внимания, Муса продолжал поиски. Хельмут лишь пожал плечами и тихонько шепнул что-то о безумных горных отшельниках.

Наконец, Муса вспомнил, где искать. В один прыжок он оказался у другой стены:

– Ага, да-а-а… вот это зачеркнуто… «Валерий»… нет… – тут он победно вскликнул, – Нашёл! – и размашисто тыкнул пальцем в холодный камень.

Прямо над его ногтем было написано: «Вэл - 176». Промоченным слюной пальцем Муса аккуратно вытер кривую шестёрку и на её месте с торжественным видом написал цифру семь.

– Вэл – в голосе его живительным лучиком забрезжила радость.

Старик молча любовался надписью до тех пор, пока Хельмут не спросил.

– А кто эта Вэл? – на последнем слове рыцарь сделал недовольное лицо, как будто съел что-то очень невкусное.

– Ох, просто старый друг, – Сказал Муса, а затем поспешил сменить тему, – Вы захватили эту «Монтанера», господин лыцарь?

– Рыцарь…

– оу…

– Монтанер в итоге заплатил откуп и мы ушли.

– Тогда… какой смысл?

– А не было никакого смысла… нам дали денег и мы решили, что этого достаточно.

Снова молчание.

– У тебя очень странное имя, господин отшельник. Ты чьих будешь?

– Чьих?

– Ну, кто твои люди? На каком языке говорят?

– Ах… да я не помню, – наконец проклятый каркающий язык Хельмута начал вспоминаться, как следует.

– Не помнишь родного языка?

– Не помню, какой из них мне родной, – а, может, и не было у него родного языка?

В безжизненных глазах рыцаря промелькнул интерес.

– Это как же так?

– Ну, вот так. Забыл, какой из языков был первым.

– А ты чего же, много их знаешь? Языков-то?

– Да-а… наверное, все… – сказал Муса так, будто в этом решительно не было ничего необычного.

На лице рыцаря просияла ехидная улыбка. Впервые за долгое время Муса видел такую.

– Врешь!

Муса улыбнулся в ответ.

– Ну, стало быть, вру!

Хельмут долго вспоминал разные словечки из разных языков, которые слышал тут и там по миру. Муса не сразу, но, всё-таки, их вспоминал, переводил их Хельмуту, потом добавлял ещё пару фразочек из того же языка. Господин рыцарь с каждым разом, как узнавал на слух разные наречия, удивлялся пуще прежнего. Мусу веселила его реакция. Впрочем, от обилия разных пришедших на память языков заболела голова. Старика начало клонить в сон.

– Послушай, – вдруг сказал Хельмут более серьёзным тоном, – Последние четыре дня я постоянно наблюдал. Ни разу за это время день не сменился ночью, не говоря уже об этом тумане…

– Ну, да, как я и сказал...

Хельмут не дал ему закончить.

– Я… я был в походе вообще-то. Возвращался из похода, если быть верным. Ранним утром угодили в туман. Дорога начала портиться, кривиться. И вот, не успел я опомниться, как оказался здесь. Не помню, чтобы расставался со своими товарищами, они просто… неужели… скажи, неужели таков загробный мир?

Всё те же вопросы. Поразительно, до чего люди похожи! Сколько раз Муса слышал одно и то же? На разных языках говорили ему разные слова, но смысл их всегда оставался один. Были в этих вопросах и скрытые угрозы, и откровенные мольбы; и знание, и незнание; и правда, и ложь. Задавали их непохожие друг на друга люди: рассыпающиеся от старости и совсем юные, мужчины и женщины, чёрные и белые, жёлтые и красные, дикие и цивилизованные, любые, каких только возможно и невозможно представить!

Всем им без исключения Муса всегда отвечал одинаково:

– Не знаю.

– То есть… как это?

– Я не знаю.

– Да будь ты проклят! Как это ты не знаешь? – Хельмут рванулся было к нему, да только сразу вскрикнул от боли и схватился за больную ногу, – Проклятье! Что за чертовщина! Неужели так выглядит ад?

Муса ничего не ответил. Ничего нового он сказать не мог. Повисла тишина. Только Хельмут охал и заново прилаживался к тому месту, с которого соскочил.

Без особой надежды он спросил:

– Послушай, старик, а что ты знаешь?

Ну, наконец-то. Задал первый правильный вопрос. Правда, в неправильный момент.

– Всему своё время. Какой смысл рассказывать тебе это сейчас, если потом ты будешь бесконечно спрашивать одни и те же вещи?

– Что за околесицу ты несёшь?

– Поверь, расскажу я тебе сейчас, расскажу потом: никакого спокойствия тебе это не принесёт.

– А я всё-таки спрошу.

Муса вздохнул.

– Ну, раз надо, то спрашивай.

– Ты не знаешь – мертвы ли мы, так?

Муса кивнул.

– Но и не знаешь – живы ли?

И снова кивок.

– Но ведь… но ведь разве мёртвые страдают от ран? Разве мёртвые могут испытывать голод, усталость? Разве души наши не свободны теперь от всего мирского?

– Однажды, в этой самой пещере, я разговаривал об этом с одним мудрецом, – жалкое враньё, но Мусе не хотелось говорить, что он забыл, от кого это услышал, – Мудрец сказал мне тогда: «Все мы входим в этот мир нагими, нетронутыми и в нечистотах, а выходим из него одетыми, покрытыми шрамами и также в нечистотах».

– Ничего глупее в жизни не слышал.

– Всему своё время, господин рыцарь, вы всё поймёте рано или поздно.

– Я хочу понять сейчас.

– Нет, довольно, я устал.

Устал уже очень-очень давно. Может быть, миллион таких разговоров назад. Глаза Мусы закрылись. Он тут же заснул. Как обычно, сон его не был спокойным.

***

– Проклятье! – наверное, в десятый раз Хельмут выругался этим своим шелестяще-шипящим «scheiße».

– Давай! По шажочку, по шажочку! – Муса широко расставил руки, готовый поймать господина рыцаря, если тот не устоит на ногах.

– В бездну твои шажочки! – могучие брови грозно сгустились над налитыми гневом глазами. Разросшаяся за последние недели красно-рыжая грива делала его похожим на льва. Грязный лоб покрылся легкой испариной, – Я больше не могу! Я устал!

Муса театрально насупился и упёр руки в бока.

– Эх, господин злюка, даже дети жалуются поменьше вашего! Как вы планируете выбраться из этого ущелья, если не можете пройти и десяти шагов? Или я вам так сильно понравился, что вы решили остаться здесь жить?

Ещё один выжигающий взгляд в сторону Мусы. Впрочем, эффект это возымело. Обеими руками опираясь о стену, Хельмут осторожно перенёс вес тела на больную ногу – та сразу же затряслась, как у дряхлого старика. Широкими жёлтыми зубами он, что было сил, закусил нижнюю губу и с громким выдохом сделал один короткий шаг.

– Всё… теперь точно всё! – он тяжело дышал, одинокие капельки пота стекали со лба, терялись в кучерявых огненно-рыжих баках.

– Что? Да вы и сделали всего-то четыре шажочка! Вы хоть представляете себе, сколько я прохожу за один день? Ещё шаг! Живо!

– А ты хоть представляешь себе, кто я? Такие люди, как ты, должны бояться даже пересечься со мной взглядом!

– А не то, что вы сделаете? Убьёте их, господин разгильдяй? Для этого их сначала нужно догнать!

– Ах ты! Тебя я точно убью!

Вцепившись в каменный выступ, пыхтя и рыча от боли, Хельмут сделал ещё несколько шагов в сторону Мусы.

– Замечательно! Теперь можете отдохнуть, – Муса надеялся, что Хельмут осилит хотя бы ещё один шаг, но тот прошёл до него половину коридора. Настоящий боец. Старик редко когда видел такую силу духа.

– Не остановлюсь, пока не надеру твой дряхлый зад! Не жалей меня! Я ещё полон сил, чёрт возьми! – слова эти слабо соотносились с действительностью: рыцарь с трудом держался на ногах.

– Ну-ну-ну, нам надо вашей ноге вернуть былую твёрдость, а не покалечить её окончательно: всего должно быть в меру, даже полезных вещей. А иначе – всё одно.

Удовлетворившись, видимо, таким ответом, Хельмут медленно сполз по стеночке на пол. Пот градом лился по его лицу: через нос попадал на усы, а по ним к уголкам губ; огибая брови, струился по щекам, исчезал в густой бороде.

– Ты сказал… ух… ты сказал, что я могу отсюда выбраться?

Несколько глубоких вдохов и дыхание у господина рыцаря практически выровнялось. Муса наблюдал за тем, как вздымается его могучая грудь. Вот уж точно – бык в теле человека, ему что старого отшельника перешибить, что медведя – всё одно.

– Всему своё время, господин рыцарь. Но, раз уж вы такой молодец, так уж и быть, отвечу на новую порцию ваших вопросов.

– Так могу?

– Можете.

– Но… как?

– Есть одна горная тропа. По ней можно выйти из ущелья.

– И куда же я тогда попаду?

И снова глупый вопрос.

– Не знаю.

– Ну, да-да-да, конечно и как я мог надеяться на что-то большее.

– Я говорю всё, что знаю, – Муса устало вздохнул, – То, чего я не знаю, я не говорю.

– Откуда же такая уверенность, что этой тропой можно выбраться отсюда?

– А куда, вы думаете, я дел всех людей, которые были до вас? Съел?

Наступила неловкая пауза.

– Нет, я их не ел!

Хельмут отвёл взор.

– Ну, да-да, конечно же.

Муса выжидающе глядел на господина рыцаря.

– Ещё вопросы?

– А вдруг там не выход, а ловушка? Что если эта тропа ведёт к обрыву. А может, прямо в логово к той чертовщине, которая бродит снаружи?

– Путь этот опасен. Но я точно знаю, что за ним лежит спасение!

– Тогда что там?

Молчание. Хельмут вздохнул.

– Ты не знаешь.

Старик кивнул. Он помолчал немного. Затем всё-таки решил сказать.

– Может быть, я и не знаю, что там. Но я общался с людьми, которые выбирались отсюда именно по этой тропе.

– Это как?

– Очень просто. Они попадали сюда снова.

– Невозможно умереть дважды, – Хельмут неуверенно покосился на старика, – Или возможно?

Муса лишь пожал плечами.

– Взгляните хорошенько, господин рыцарь.

Широко взмахнув рукой, Муса указал на стены своего скромного жилища – те сплошь были покрыты витиеватыми чёрточками, наслаивавшимися одна на другую – после чего сказал:

– Каждая маленькая надпись – это чьё-то имя.

– И все они уже были здесь помногу раз?

Муса усмехнулся.

– Некоторые – многое множество раз. Вот, здесь, например.

Муса принялся искать нужное имя.

– Ага, вот! – иссохшей жилистой рукой он указал на неказистые грубые закорючки, – «Аша - 4448», впрочем, её имя уже перечёркнуто, – взгляд его несколько потускнел.

– Число обозначает количество раз, что они были здесь?

Муса кивнул. Хельмут зачарованно глядел на него, будто на месте грязного старого отшельника стоял ангел, сотканный из чистейшего света.

– Все эти имена… сколько же тебе лет, старик?

Муса снова пожал плечами: «Чего не знаю, того не знаю».

– Выходит, эти люди проживали одну и ту же жизнь под одной и той же личиной тысячи раз…

– О, нет-нет: каждый раз лица у них были разные, да и имена, да и жизни тоже… всё было разное…

– Выходит, они помнили свои прошлые воплощения?

– Нет, не помнили.

– Тогда… – Хельмут подозрительно взглянул на старика, – Тогда как ты, чёрт тебя возьми, понял, что перед тобой стоит один и тот же человек?

Муса вздохнул. Вот поэтому он не любил об этом рассказывать.

– Все мы входим в этот мир нагими, нетронутыми и в нечистотах, а выходим из него одетыми, сплошь покрытыми шрамами и также в нечистотах.

– Снова этот вздор?

– «Шрамы», друг мой. По ним я легко могу понять, кто стоит передо мной.

– И что собой представляют эти «шрамы»?

– Любая вещь, которая отпечаталась в душе человека и на его теле. Что-то, что несёшь с собой сквозь года и десятилетия, что-то, что определяет тебя. Это и есть твои «шрамы».

– Но как ты можешь быть так уверен?

– О, поверь, «шрамы» у каждого человека свои. Наверное, это единственная вещь, которая делает вас по-настоящему вами. Как ты там сказал? Что гордая порода, что серый булыжник – всё одно.

Оба молча смотрели друг на друга. Наконец, Муса сказал:

– Ладно, хватит сидеть без дела. Давай лучше выпьем чаю.

– Это ты про горячую воду с высушенными листьями?

– Про неё, да.

Хельмут задумчиво смотрел в одну точку.

– Ну, хорошо, давай. Только сначала ещё один вопрос. Обещаю, на сегодня последний.

Муса вздохнул.

– Говори уже.

– Большинство имён перечёркнуто. Почему?

– Это имена тех, кто сюда больше так и не вернулся.

– Что с ними стало?

– Кто знает? Обрели, наконец, то, за чем их посылали на эту бренную землю? Стали достаточно мудрыми, чтобы попасть в менее гиблое место, чем это? Или «Это» их настигло где-то там в тумане…

Муса вдруг замолчал. Только сейчас Хельмут начал замечать, как тяжело старику дался их разговор. Рыцарь решил больше ни о чём его не расспрашивать.

– Ну, что, будем мы этот твой «цай»?

– Чай…

– Оу… ну, так что? – Хельмут ощерился широкой улыбкой, наверное, самой добродушной, на какую он только был способен.

Старик улыбнулся в ответ.

– Будем.

***

Хельмут вглядывался в холодный серый туман. Ни зги не видать. Даже поверить в то, что кто-то способен в нём ориентироваться, было сложно. Господин рыцарь уже твёрдо стоял на своих двоих. Нога, конечно, ещё ныла, но, пожалуй, стоило благодарить судьбу, что он вообще ещё может ходить. Сегодня они отправляются. Последние три дня Муса спешно подготавливал припасы на дорогу. Чтобы еды хватало не только на один день, но ещё и оставался излишек, старику приходилось проводить в тумане по десять часов. По крайней мере, если верить подсчётам Хельмута: время в этом странном месте как будто остановилось.

За эти три коротких дня Муса постарел на многие-многие годы. Взгляд его, постоянно бегающий туда-сюда, ранее демонстрировавший подвижный и живой ум, сделался теперь каким-то заторможенным, блуждающим. На впалых щеках проступали маленькие тёмные пятнышки. Само лицо его осунулось, заострилось.

По словам Мусы, путь они должны одолеть в три больших привала. Значит, дорога займёт три дня. Хельмут всё глядел на старика – тот совершал последние приготовления перед отбытием. Неужели этот маленький человечек осилит трёхдневный поход? Рыцарь чувствовал вину за то, что Мусе пришлось в поисках провианта довести себя до такого состояния.

Старик бросил на рыцаря короткий взгляд:

– Запомни, господин рыцарь, как бы быстро я ни шёл, ни в коем случае не отставай, – Хельмут даже улыбнулся мысли о том, что он может не поспеть за чахлым стариком, – Но если уж случится так, что ты потеряешься, лучше не кричи и не зови меня. Пытаться отыскать дорогу в одиночку тоже не следует. Просто оставайся на том же месте и жди, я сам тебя найду. Всё понял?

Хельмут нетерпеливо кивнул.

– Ну, что же, тогда выходим.

И они двинулись в путь. Весь первый день они шли практически без остановок. Казалось, они идут наугад. Господин рыцарь сбился со счёта, сколько раз они делали крутые повороты, сколько раз поднимались по склону, сколько спускались…

Удивительно, но уже через час пути Хельмут начал замечать, что двигаться в темпе Мусы для него достаточно тяжело. К концу дня он свалился без сил. По виду старика нельзя было сказать, что он целый день провёл на ногах. Он выглядел всё таким же уставшим, как и до этого, но не более.

Ещё больше Хельмут дивился тому, как Муса находит дорогу в таком густом тумане. Вокруг них была только голая земля да одинаковые мокрые камни. Старик всё время шёл чуть впереди, бормотал что-то себе под нос. Может, какие-нибудь заклинания читал? В том, что Муса волшебник, Хельмут уже был практически уверен. Подложив руку под голову, рыцарь, чьи доспехи, к слову, так и остались лежать в крохотной уютной пещерке, почти сразу уснул. Во сне ему виделась бесконечная петляющая в горах тропинка и узкая сгорбленная спина отшельника.

***

Когда Муса открыл глаза, то первым, о чём он подумал, была гудящая боль в ногах. Весь вчерашний день он полностью был поглощён тем, что искал глазами Бродягу. Камень этот по форме напоминал яйцо. Макушку его украшала зазубрина в виде треугольной стрелки. Бродяга был камень отнюдь непростой. Характер его соответствовал имени. Каждый раз как Муса его видел, тот находился в новом месте. Настоящий Бродяга. За долгие годы Муса как следует изучил его нрав, узнал любимые места, а потому смог относительно быстро найти. Пришлось, конечно, сделать несколько крюков, но господин рыцарь этого, кажется, не заметил.

А найти Бродягу нужно было, потому что только он знает, где находится та самая тропа. Единственная дорога, которая приведёт тебя к выходу. Все остальные пути просто замыкались сами в себя, заставляли путника вечно блуждать по ним, пока тот не падал без сил.

Потерев ноющие стопы, Муса поднялся и подошёл к Бродяге. Зазубрина на макушке острой стороной указывала строго на север. Значит, в этот раз туда. Старик легонько толкнул господина рыцаря. Пора отправляться в путь.

***

Второй и третий день мало чем отличались от первого. Хельмут всё так же плёлся за Мусой. Разве что больная нога у него теперь ныла нестерпимо. Дорога по-прежнему ходила ходуном. Хельмут никак не мог понять, почему им нельзя пойти напрямик без всех этих бесконечных зигзагов. Но старик строго наказал: ни в коем случае не сходить с тропы. Приходилось идти.

Несколько раз Муса останавливался и как будто принюхивался к затхлому воздуху. Пытался понять, есть ли рядом тот жуткий зверь? Уж чего-чего, а повторения этой встречи Хельмут хотел в последнюю очередь. При мысли о чудище всё его нутро болезненно сжалось. Что это за существо? Может квинтэссенция всего злого, что есть в мире? А может воплощение страха и ужаса. Ну, а может просто какой-то невиданный страшный зверь. Наверное, неважно, кем он является. Одно только его присутствие вселяет такой ужас, какого Хельмут не испытывал за всю свою жизнь.

В какой-то момент Хельмут осознал, что не видит перед собой вот уже третий день маячившую перед глазами спину Мусы. Он отстал. Рыцарь хотел позвать отшельника, но вовремя себя одёрнул. Кто знает, кого ещё он привлечёт криком. Он двинулся было дальше, но разве разберёшь в этом треклятом тумане, где это «дальше»?! Два шага в одну сторону, затем в другую. И вот он уже совершенно не представляет, в каком направлении шёл до этого.

Хельмут не раз рисковал жизнью, не раз бился с врагом лицом к лицу, поэтому он не позволил себе поддаться панике. Первые несколько минут. Затем страх и болезненное чувство потерянности захлестнули его волной. Рыцарь крутил головой во все стороны, щурил глаза, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то в сгустившемся вокруг него белом облаке.

Одно неосторожное движение – и вниз по склону полетел одинокий булыжник. Это не страшно, ведь так? Бешено закрутившись, тот утянул за собой ещё один, затем ещё. Начался камнепад. На какое-то время всё заполонил гомон вперемежку летящего камня и щебня. На короткий момент наступила тишина.

Хельмут стоял всё это время как вкопанный, боясь пошевелить даже кончиком пальца. Затем тишину прорезал другой, уже знакомый рыцарю звук. Цок-цок-цок. Он доносился откуда-то снизу. Теперь уже не имеет значения, где правильный путь, главное бежать.

Металлический цокот всё нарастал. Хельмут карабкался по отвесному склону. Пальцы жгло от соприкосновения с острыми краями. В рот набилась поднявшаяся от всей этой возни пыль. Тут он услышал другой звук:

– Отзовись!

Это Муса ищет его. Изо всех сил напрягая осипшее от долгого молчания горло, Хельмут крикнул в ответ:

– Я здесь! Здесь!

Цок-цок-цок. Нарастал за спиной этот ужасный, холодящий кровь стук. Или это просто стучит кровь у Хельмута в ушах? Он не мог сказать. Надо было продолжать лезть вверх, только и всего. Тут в лицо ему уткнулось что-то твёрдое. От неожиданности он чуть не разжал пальцы, которыми отчаянно цеплялся за скользкие камни.

– Хватайся!

Услышал он голос Мусы. Сэр рыцарь крепко сжал протянутый ему посох и почувствовал, как его тянут вверх. Не успел Хельмут оказаться на ровной поверхности, как Муса рывком поднял его на ноги и полным ужаса голосом крикнул чуть ли не в самое ухо:

– Бежим!

Трудно сказать, сколько они так бежали. Может несколько минут, а может и с час. Цокот позади то нарастал, то затихал. Впереди не было ничего, кроме тумана. Наконец, перед ними выросла высокая отвесная стена из цельной горной породы. Прямо через неё тонким ручейком протекало узенькое ущелье.

– Лезем.

Решительно бросил Муса. Он легко нырнул в эту лазейку. Хельмут тяжело протиснулся сразу следом за ним. Эта стена из естественной горной породы была толщиной в несколько десятков метров. Хельмуту казалось, что он вот-вот застрянет. Царапая о жёсткий камень спину и грудь, он всё же смог вылезти с другой стороны.

Они оказались на открытом пространстве. Кругом всё ещё был туман, но по сравнению с тем, что лежит в ущелье, он был совершенно обыкновенным. Хельмут мог видеть, по меньшей мере, на сотню шагов вперёд. Приятное чувство, он уже и забыл каково это. По обе стороны от них распростёрлась длинная высокая стена. Насколько он мог судить, она тянется дальше на многие мили, окольцовывая всё ущелье.

Он посмотрел на Мусу. Тот часто моргал и старался не смотреть прямо. Хельмут понял, что старику непривычно было видеть так далеко вперёд. Внезапно он вспомнил о том, что их только что преследовали. С тревогой в голосе он спросил:

– А эта тварь за нами не последует?

Отвлёкшись от созерцания голой земли, Муса ответил:

– А? Нет-нет, он сюда не ходит…

Наступило неловкое молчание.

– Значит, мы добрались?

– Да, иди туда, – Муса неопределённо махнул в сторону раскинувшегося перед ними пустыря, – И придёшь, в конце концов, – тут он замялся, – Куда бы ты там не пришёл… ну, думаю, пора прощаться.

Хельмут оглядел открывшийся перед ним вид. Затем посмотрел назад на узкое ущелье, которое вело обратно в горы.

– Мы ведь уже были здесь с тобой, да?

Муса улыбнулся.

– Бывали, да.

– Много раз?

– Этот сто семьдесят седьмой.

– Расскажи больше.

Старик задумался.

– Ну-у-у, – протянул он, – В первый раз, как ты здесь оказался тебя звали Вэл. Маленькая бойкая девчушка. Остра на язык, настоящая сквернословка. Коричневое пятнышко на радужке левого глаза. Да-да, господин рыцарь, прям как у тебя. Над губой маленькая чёрная родинка. Впрочем, у тебя её не видно из-за усов. Затем был паренёк. Рамон. Затем ещё девчушка, Кармен, что ли, её звали…

– Довольно! Я… я понял.

Муса молчал. Глаза его, несмотря на ужасную усталость, как будто улыбались.

– Ты не хочешь пойти со мной?

– Как ты думаешь, господин рыцарь, много раз ты спрашивал меня об этом?

Поражённый в самое сердце, Хельмут ничего не ответил. Муса продолжил:

– Мой ответ остаётся прежним. А теперь ступай себе.

***

Много слов они могли ещё сказать друг другу, но не сказали более ничего. Хельмут повернулся и спокойно зашагал куда-то вдаль. Муса не знал, что там его ждёт. Он мысленно пожелал другу лёгкого пути, а сам повернул обратно.

До своего убежища он добрался в два дня. Всё-таки легче идти, когда не приходится сбавлять темп из-за того, что за тобой еле тащится очередной взбалмошный рыцарь. Он лёг на сложенное в несколько слоёв одеяло, долго глядел потом в тёмный потолок. Вскоре дыхание его сделалось ровным. Легко вздымалась истёртая временем грудь. Муса спал. И сон его был глубоким.