Великан повесил канат и чуть не заплакал

Девчонки на технологии шьют мне трусы, в столовой – готовят большую кастрюлю рисовой каши. Целую кастрюлю – одному мне, за это платит опека. А сам я сижу на матах в спортзале. Только здесь я могу встать в полный рост.

Я решил бы, что это такой крутой сон, если бы не помнил четко, как проснулся. Открыл глаза от того, что кто-то хватал меня за голову. Спросонья хотел отмахнуться: шла последняя неделя перед школой, и я желал наспаться впрок. Но прогнать будильщика не вышло: я не смог и пошевелить рукой. От испуга сон слетел в ту же секунду.

Отец – с густой щетиной и воспаленными глазами – нацепил на меня какую-то шапочку. От неожиданности (ведь он днями и ночами пропадал в своем НИИ) я рванул с постели. То ли чтобы отпрянуть в обиде, то ли броситься на шею. Не случилось ни того, ни другого. Я оказался обездвижен. По-прежнему лежал в своей кровати, вот только не на простыни, а на каком-то черном игольчатом коврике, а руки и ноги обмотаны тугими манжетами.

– Пап, привет, – выдавил я улыбку. – Ты чего делаешь?

– Спи, спи, сынок, – обронил отец, не взглянув на меня. Он вводил свои заумные данные в ноут, от которого шли проводки манжет и, кажется, шапочки.

Манжеты стягивали суставы, но, как я сумел разглядеть, ни к чему не крепились. Однако оторвать руки, ноги от тяжелого коврика не получалось: как ни напрягался, манжеты притягивались к нему обратно.

– Па-а-п, зачем это? Это… какое-то лечение?

Отец лишь угукнул. Наклонился к портфелю и достал серебристый футляр.

– Если ты хочешь вылечить тот перелом, то он уже сросся. Три года как. Пап?

Он открыл футляр и извлек из него шприц с такой же серебристой жидкостью.

– Я же больше не жалуюсь, пап, и не буду. Уже не больно. Давно.

Вырываться было бесполезно, поэтому я отчаянно желал проснуться.

– Это витамины, Лёнь. Как мама и просила, – улыбнулся отец, снимая колпачок с иглы. Такой же серебристой.

Затем он ткнул в клавиатуру ноута, и в голове загудело, а по телу побежали искорки-колючки. Отец повернулся ко мне, взялся за бедро, где я ломал ногу.

– Не надо, пап, – отстучал я зубами.

– Да ладно, – пожал плечами он. И воткнул шприц.

***

Мне здесь нравится. Стены защищают от сентябрьских ветров, крыша – от дождей. И еще, конечно, потому, что здесь друзья. Минут через пять у них закончится история. Спортзал мне нравился и большим. В смысле, когда он был большим для меня, то есть я мелким для него. Ни тебе парты, ни доски, ни гудящих ламп прямо над головой. Тут кричишь, кувыркаешься, еще и мячи есть.

А вчера мне поручили повесить канат. Класс! Дождались, что называется. Пацаны еще не знают. С задачей справился легко. Тянуться мне не надо: если встану на носки, то ударюсь макушкой о потолок. Повесил канат, все равно что нитку в иголку вдел. Теперь он висит холодной вермишелькой, и не полазить по нему. Всегда мечтал, а не могу! Обидно! И смогу ли вообще?.. Всю ночь не получалось уснуть: батины коллеги обещали… вернуть меня на землю, но целую неделю от них никаких новостей. Может, я и не нужен им, неудачный эксперимент?

Звонок. Сейчас прибежит Серый: без меня он физику не понимает, а она как раз следующим уроком. Может, навестит кто-то еще. Но точно не вся школа и даже не класс, как было в первую неделю. Приходили, глазели, фоткали. Наша директриса, Яна Яновна, или Ян-на-ян, как мы ее зовем, решила не скрывать, так сказать, слона в посудной лавке и даже дверей не запирала.

Да я все равно ей благодарен. Сильно благодарен за то, что не отвернулась от своего «олимпиадника», внезапно достигшего небывалых высот. Забрала с МВД-шного склада, тесного и темного, куда меня спрятали, раз уж я вырос за пределы квартиры. Кормить меня товарищи копы забывали, а вот махать пистолетами при каждом разговоре, напоминать им не требовалось.

– Зачем ты это с собой сделал? Как?

– Что?

– Кто это с тобой сделал? Есть разрешение?

– Что это?

– Что ты планировал? Теракт? Погром?

– Планировал нагрянуть в ТЦ.

– Так…

– И закупиться тетрадками и ручками к школе.

– Кто за этим стоит? Ну, отвечай!

– Отцовская любовь.

Ян-на-ян пришла с делегацией: кто-то из соцопеки, кто-то из комитета по делам несовершеннолетних и еще от родкома великолепный дядя Боря, отец Сережки. Наша местная знаменитость – юрист-блогер, борец за правосудие. И вот – теперь я в школе. Круглосуточно. Не думал, что буду этому рад. А еще Сталкер, наш ОБЖ-шник, пожертвовал своей армейской полевой палаткой, в брезент которой я кутаюсь все эти дни.

Звонок отзвенел. Дверь тихонько открывается. Входит Люся. Ну, не Серега, так она, да. Сердце, предатель, начинает колотиться так, что, наверно, и стены сейчас затрясутся.

***

Первым стал расти нос. И язык заполнил весь рот. Затем позвоночник прострелил болью по всему телу, и я стал растягиваться. Пятки врезались в спинку кровати. Кисть доползла до отцовского колена. Он отдернул его. Привстал. Губы плотно сжаты, в глазах – восторг, в позе – какая-то обреченность. Затрещали манжеты от напора плоти. От боли потемнело в глазах. В какой-то момент лопатки перевалились за край постели, а стопы уперлись в стену в метре от другого. А следом наступил миг свободы.

Манжеты порвались, кровать с грохотом развалилась, я ударился головой о стену. Я уже умещался в поперечнике комнаты. Точнее – еще. Подогнул ноги в коленях, чтобы не сдавило голову или свернуло шею. Стало трудно дышать, воздуха не хватало. Я свалился на бок. В последнее мгновение увидел: папаша колотил пальцем по «клаве», а затем я снес аппаратуру. Мебель врезалась в тело, но плоть напирала безумно, ломая дерево.

Вдруг через всю боль и растерянность проступил страх. И заполнил все собой. Как в ближайшие секунды я мог заполнить всю комнату. Не переломать позвоночник, не проткнуть себя насквозь острыми обломками я боялся. Невыносимо страшно было застрять так, что не пошевелиться и не вздохнуть. Не выбраться и не спастись. Совсем как тогда, в груде покореженного металла. Детский страх никуда не делся. Накатил вместе с воспоминаниями – картинками, ощущениями и болью. Накрыл так, что я окончательно потерял голову. Помню только балкон и как, круша все и изворачиваясь, устремился к нему.

***

Люся прикрывает дверь. Интересно: возится несколько секунд, чтобы плотно. Оборачивается, но головы не поднимает. Тогда она испугалась больше всех. Вообще-то, я ее не знал, и Люсей она стала позже. Просто бледнолицая, рыжеволосая незнакомая девчонка вскрикнула, отшатнулась и спряталась за спинами моих одноклассников. Те, в свою очередь, лишь замерли с разинутыми ртами. Это и понятно: в отличие от нее, они меня знали, знали, что я, в общем-то, всегда был нормальным, обычным. А Люся, как оказалось, новенькая в нашем классе. И, конечно же, ничего такого и никого подобного в ее предыдущей школе не было и быть не могло. Разумеется!

Несмотря на испуг, она продолжила приходить со всеми. Стояла поодаль, не отрывала глаз и молча слушала, как я пытался отшучиваться от расспросов ребят.

– Как так получилось?

– Слишком часто писал капсом, вы ж знаете.

– Нет, а серьезно?

– Да это фатер…

– Он чё, изобрел увеличитель? В натуре?..

– Да нет, напутал что-то с размерами на Алиэкспресс.

– Ты теперь навсегда такой?

– Это вы навсегда такие.

– А голова не кружится… от высоты?

– Неа, только от свежего воздуха. Догоняете? До таких высот вам не допернуть. А вот я…

– Слушь, а реально, куда ты… это самое?

– Куда-куда, в теплицы Ботанички, естественно. Может, и томаты ее подрастут.

Это наша преподша по садоводству. Ее все не любят. Говорят, она требует у Ян-Яновны, чтобы того, кто сорвет хоть листочек с ее помидоров и огурчиков, гнали из школы.

– А у тебя, получается, типа… все увеличилось?.. Прям все-все?

– Ясен х…ер. Даже прыщ на заднице теперь размером с пень.

– А можешь меня поднять?

– А может щелбан? И полетаешь.

– А крушить не хочется? Или затоптать кого-нибудь? Может, раздолбаешь к черту эту щкёлу.

– Так вы ж тогда так тупыми и останетесь, а меня кто обратно уменьшать будет?

Шутить-то я шутил, но весело не было. Особенно когда приходить их стало меньше. Зато именно тогда Люся и начала задерживаться в спортзале, как все уйдут. Главное, сядет на скамеечку и молчит, книжку читает. Однажды только спросила:

– Тебе больно?

А звонок прозвенит – сбегает. Раз день, два. Три. Будто попросту нашла местечко, где на перемене ее никто не потревожит, а на меня плевать, и не боится больше. Я бы так и подумал, если бы не заметил, как она коротко поглядывала на меня. Да и вопрос этот. Пацанам-то, наверное, и в голову не пришло, что быть гигантом это не напрочь круто. Ну, и потом я не выдержал: чего она приходит сюда, как к себе домой, я вообще-то первый здесь обосновался.

– Ты новенькая? – спросил.

Она оторвалась от книги, кивнула, улыбнулась.

– Я Лёня, а тебя как?

– Люся.

– Не бойся, Люся, меня ждет борщ, и тобой портить аппетит я не буду, – пошутил типа.

– Я не боюсь… уже. Привыкла, – с улыбкой перелистнула страничку.

– Что читаешь?

– Сказки.

– Пф-ф, сказки? Ты ж не в первом классе.

Ну, действительно, было неожиданно: девятый класс – и сказки.

– А ничего, что ты сам… – она смерила меня взглядом, – как из сказки.

– Хех, ну, да, – хотел согласиться, но передумал: – Нет! Я из фильмов фантастических. Сай-фай, все дела. Никакой магии и волшебства.

– Как хочешь.

Она захлопнула книжку. И прозвенел звонок.

***

Балконную раму я выбил, но дальше всё. Застрял грудью в двери. Толкался ногами, сотрясая стены. Звал на помощь. Задыхался.

Кто-то позвонил в МЧС, решив, похоже, что дом вот-вот взорвется. Сквозь панику до моего сознания в какой-то момент прорвались отголоски сирены, которые сменились грохотом выломанной двери. А спустя мгновение тишины я услышал в комнате такую брань, что сама собой рождается при виде полутораметровых стоп. И тут же из меня поперло:

– Я не виноват! Я не виноват!.. Я ничего не делал!.. Помогите!.. Я не виноват! Я ничего…

Наконец кто-то сказал:

– Успокойся, маль… парень.

А дальше они долбили, резали, ломали. Жужжали въедливые пилы, бухали тяжелые кувалды, крошился бетон. Я ничего не чувствовал. Ни искр, ни отлетающих камешков, ни того, вытягиваюсь ли еще или все позади. То есть не я, а огромное тело, которое стало броней для мелкого пацана, каким я остался внутри. А вот ему было больно. Снова эти пилы, снова спасатели. Снова он все разрушил. Я разрушил.

Меня вызволили. Спасли. Я пролез через проем балкона, опустился с высоты второго этажа. Руками на землю, вниз головой и… кувырок. Свободен. И могуч! Но я так и остался сидеть посреди двора: коленки – к груди, ладони – на затылок. Я же не монстр, не злодей и никакой не разрушитель. Меня окружили маленькие полицейские с крохотными пистолетами. Кто-то позвонил и им, настучав, я уверен, что соседи слишком шумят. Они стояли, напряженные, целясь в меня, и никто не знал, что сказать, что со мной делать или сделаю ли я что-нибудь с ними.

– Помогите, – сказал я тихо сквозь слезы.

(Да, я плакал. Не хочу лгать. И прежде чем обзывать плаксой или нытиком, вспомните-ка, а превращал ли вас отец когда-нибудь в чудовище?)

Только тогда я и вспомнил о… этом человеке, поучаствовавшем когда-то в моем зачатии. И именно тогда заметил, что здесь же и ребята из «скорой»: они торопливо несли кого-то в носилках к своей хрупкой машине.

***

Сегодня у Люси бордовый ободок в рыжих волосах и салатовые носочки в розовых кроссовках. Ну и школьная форма, она всегда одна и та же.

– Привет, – улыбаюсь ей.

– Привет, – машет рукой.

Может, похвастает сейчас, как продвигается у них шитье одежды ХXXXL-размера. Это ведь она предложила девчонкам сшить на технологии трусы, штаны и майку для меня. Свитер на зиму заказали чей-то бабушке-вязальщице.

– Вау! Канат! – удивляется Люся. Но быстро угасает.

– Да, это я повесил. Хочешь покататься?

– Нет, – не улыбается, просто качает головой.

Нет, хвалиться она не будет.

– Серегу видела? Он сегодня вообще в школу пришел? – говорю, лишь бы что-то сказать.

– Я решила ему физику, – пожимает она плечиками. И все-таки слабо улыбается.

– Ты все умнее и умнее.

Она, в самом деле, продолжает удивлять.

– В смысле?

– Ну… я не знал, что ты сечешь еще и в физике.

Люся вздергивает голову, смотрит с вызовом, но произносит тихо:

– Это правда, что ты убил отца?

В первую секунду хочется рассмеяться. Но, глядя на нее, такую мелкую и любопытную, злюсь. Сколько дней мы знакомы?! Что она вообще обо мне знает?!

– Кто тебе такое сказал?

– В школе все зн… болтают, – отвечает, опустив глаза.

– Ты же у нас ни с кем не общаешься, – спешу язвительно заметить. Сердце колотится сильнее, но уже от другого. По стенке бух, бух…

– Он был плохим? – Люся снова смотрит. С какой-то надеждой, что ли. Уж лучше бы она ответила на мою издевку, послала бы – и конец разговору и свиданкам. Смотрит, ждет. А я ведь так и не разглядел, какие ее глаза: голубые, зеленые, песочно-карие?

– А о том, что это он со мной такое сделал, в школе что не болтают?

Она хмурится. Всего мгновение. Потому что, конечно, болтают. А придурки, вроде Громилы Короткова, еще и жалеют, что их родки не провернули с ними подобное. Всем вдруг захотелось стать гигантами. А чего хорошего-то?

– Может, он хотел как лучше? Помочь?

«Ты ж его вообще не знаешь!» – хочется крикнуть. Вот пристала, заноза, тоже, что ли хочет как лучше, блин?

– Зачем? Я был нормальный! Чего исправлять?.. Все! Срос-лось!

Повисает молчание. И пока лось эхом скачет по стенкам коробки, та внезапно уже тесная.

– Значит, убил? – голос ее звучит непривычно строго. Будто бы даже зло.

– Да не знаю я! Иди, сбегай в больницу и узнай! Если тебе его… жалко больше…

Пока я страдал на полицейском складе, ко мне заявились его коллеги. Испуганные и виноватые, мол, понятия не имели, над чем он работал в свободное время. С сочувственным видом сообщили, что он в реанимации в коме после тяжелой черепно-мозговой травмы от тупого удара. И пообещали, что сделают все возможное, чтобы он жил и пришел в сознание, а пока постараются разобраться в его последних подпольных исследованиях. На второй день в школе двое навестили вновь и заверили с воодушевлением, что есть заметные подвижки. Не в папанином состоянии, нет – пускай дрыхнет, – а в поиске способа, как обратить вспять его «великий» эксперимент.

Люся успевает подойти ближе. Обида сидит во мне, и хочется отвернуться, сбежать. Но я даже отодвинуться не могу. Как обычно сижу на матах в углу, колени – к груди. Могу встать и шагнуть к другому углу. Но Люся успевает погладить мягкой ладошкой мою стопу. Нежно проводит от мизинца почти до лодыжки. И звенит звонок.

***

Сегодня Люся не похожа на себя, серьезная, жестокая. Но я легко верю, что этот допрос она придумала не со зла. Видимо, ей просто важна правда. И эта короткая ссора не должна стать точкой. Нужно ей все рассказать. Она хорошая.

В последние дни Люся приходила как обычно, но садилась не на скамейку, а усаживалась, откинувшись назад, на мою стопу, как в кресло. И читала вслух. Нарочно выбирала сказки о великанах. И, как нарочно, почти во всех историях они глупые и кровожадные, стирают в пыль дома и съедают пастухов. Люся от этого только смеялась, а я злился. Вроде понарошку, а вроде и обидно немного. Хотя одна мне все-таки понравилась – «Юный великан» братьев Гримм. Там и великан смышленый, сильный и справедливый, и отец его мудак. Я прямо проникся, но сказки так и не полюбил.

Но если Люся хочет их читать, пускай читает. Блин, да она могла засесть со своей книжкой где угодно! Ведь так? Но она почему-то продолжает приходить. То есть я для нее не какое-то диковинное зрелище, которое все равно рано или поздно наскучит. И, возможно, мы читали бы вместе эти глупые сказки, даже если бы я был нормальным, обычным. Так ведь?

Черт, а сколько еще всякого крутого мы могли бы делать вместе, если бы… Вот и нахера мне вся эта проклятая гиганщина?!

Поначалу я боялся пошевелить ногой-креслицем. Держался за Люсин выразительный голосок и осторожное биение сердечка, которое ощущал кожей стопы. Когда звенел звонок, нога уже гудела от напряжения. Однако скоро ее девичья непосредственность передалась и мне. Я укачивал ее, если сказка казалась колыбельной, или устраивал бурю и тряску, если история не нравилась.

Позавчера она попросила о Чертовом Колесе, и я прокатил ее в ладони от паркета до крыши и обратно. Потом снова и снова. Она визжала, смеялась и грозила, что вывалится и превратится в хихикающую лепешку. И я укрыл ее второй ладонью, пряча и сберегая. Люся улеглась калачиком, обхватив мой палец, затихла. А я подносил «кабинку» к лицу и заглядывал в щелочку. Сейчас мне кажется, что из всех вещей, подвластных великану, эта первая, которая мне понравилась. Может, ради этого и стоило всему этому случиться.

А вчера я натянул свой брезент от коленок до пола. Она спрыгивала с коленных чашечек и скатывалась вниз по этой горке. И спортзал вновь звучал нашим смехом.

***

Но сегодня Люся другая.

Я жду, что она как обычно запрыгнет на креслице, ляжет, прижавшись к маленькой части меня, и мы помолчим, или, если хватит смелости, я все расскажу. Но звенит звонок.

Люся отворачивается и отступает. Я уже хочу уговорить ее пропустить физику, но понимаю: это она не из-за звонка на урок. В спортзал влетает Серега.

– Лёня! Лёня! Там такое…

Он замечает Люсю:

– О, привет, Люсёк. Лёнька, там это… новости, капец…

Он замечает канат:

– О! Канат! Щикарно!

Люся отходит еще дальше, задумывается.

– Серый! Что за новости?

– В «Телеге» пост выложили, типа вчера ночью разгромили лабораторию, где работал твой отец.

Волосы встают дыбом. Вдох где-то теряется, будто вдарили под дых.

– И?

Серега как-то виновато разводит руками:

– Говорят, много пострадавших, этих ученых. Один сегодня в больнице уже того.

– Это мои, что ли ученые, а? – Я сам готов крушить. Или расплакаться. – А как же я?

С Люсей происходит что-то странное. Она как-то скорчилась, точно и для нее это стало ударом.

– Думают, взрыв. Там почти весь трехэтажный корпус разнесло, – без прежнего запала продолжает Серый. – Лёнь, но ты не переживай так сразу. Наверно, у них остались, ну, типа копии на резервных серверах или в обла…

Он замолкает. Да и мой вопрос застревает в горле.

Бордовый ободок крутится на паркете. Школьная форма трещит по швам. Но Люся не издает ни звука. Просто растет. Быстро. Мгновенно. Она уже выше меня. Непроизвольно я встаю, вытягиваюсь. А внизу Серега орет матом, пятясь к двери.

– Ты понял? – спрашивает Люся и смотрит в глаза, не моргая. Теперь для этого ей не нужно задирать голову.

– Нет. То есть… что?.. Кто ты?

– Ты убил отца.

Она уверенно делает шаг. Абсолютно точно не первый на такой высоте. Сам я на первых шагах, помню, едва не падал.

– Но он жив. Он в больнице, – оправдываюсь, хотя совсем не понимаю, перед кем.

– Нет! Тот гений и мудрец, давший мне жизнь, уже не вернется. Так что моего отца ты убил, урод.

Теперь я вижу ее глаза. Серые и холодные, как сталь. Тут же вспоминается жидкость из шприца. Меня передергивает. Одного этого цвета, только глаз хватает, чтобы то милое, забавное личико, которое еще вчера я представлял перед сном, исчезло.

– Это была его затея! Он был к этому готов!.. Или он не такой и гений, раз решил провести эксперимент в тесной комнатушке, не считаешь?

– Это ты не дал ему уйти, спастись!

Стремительный шаг, толчок. И я отлетаю к стене. Гулкий удар. Стекла в окнах дрожат. С потолка сыпется штукатурка. Но я остаюсь на ногах.

– Нет! Не было такого! – снова оправдываюсь, но затем вдруг вырывается: – Он сам хотел умереть! Каждый день уже три года!

Тут же они проносятся перед глазами. Это странное и жуткое время. Оно день за днем стирало по чуть-чуть отца, которого я знал, пока он не уменьшился до песчинки, и ее не сдул тот, кто внезапно вырос на его месте. Чужой, озлобленный, угрюмый, как заколдованный злой ведьмой царь из сказки.

– Неправда!

Она шагнула ко мне вплотную, готовая вцепиться в шею.

– Правда! Что ты вообще можешь знать? – Я толкаю ее и сбегаю из угла. – Теперь я понял. Да, я разгадал его. Он не просто хотел умереть. Он хотел, чтобы я его убил. И чтобы винил себя в этом до конца жизни. Как будто одной смерти… мне на совести мало…

Сжимаю кулаки, чтобы не расплакаться. Нет, не в этот раз.

Но, боже, я ведь просто сломал ногу! Залез на дерево, не удержался, упал и сломал бедро. Всё. С кем не бывает? Винить надо водителя КамАЗа, не уступившего дорогу «скорой» на перекрестке. Мама погибла, я нет. Я не виноват! Меня спасли, я не виноват. Что я должен был сделать? Я упал и не мог идти, даже встать, она вызвала «скорую». Мне что, надо было заставить ее отправить меня в больницу одного? Мама, все тип-топ, останься в парке, погуляй еще, какой чудесный день, отдохни, со мной все будет в порядке. Так что ли? Мама любила меня, она весь день и всю ночь провела бы в больнице… Она умерла сразу. Я даже не помню, что она говорила, какие были слова, которые внезапно оказались последними. И я тоже не смог сказать ей что-нибудь… хорошее, важное. Что-то такое, что вернуло бы ее мне, как в сказках, которые она так любила.

Тут мне прилетает удар в спину. Я теряю равновесие. Чтобы не упасть, хватаюсь за баскетбольный щит. Но вырываю его с мясом. Падаю на бок и быстро поворачиваюсь на спину, чтобы быть готовым. Но Люся не атакует, а, усмехнувшись, делает больно невыносимо:

– А ты знал, что она была беременна?

– Врешь!

– Папа мне все рассказал. Ты убил его дочку.

– Неправда! Ты все врешь, дура!

Швыряю в нее щит. Она уклоняется. И на этот раз направляется ко мне.

– Ты думаешь, почему он сделал меня девочкой?

Я пячусь. И упираюсь в стену. Бежать некуда. Быстрее! Вставать!

– А почему он сделал меня высокой, догадываешься?

Черт, она не останавливается. Замахивается. Я ныряю. Она пробивает стену. Осколки кирпичей летят на голову. Толкаю ее плечом. Люся упирается. Нет, падать она не собирается. Начинает лупить локтем по спине, сопровождая каждый удар громогласным словом:

– Чтобы я! Никогда! Не падала! С дерева!

Падаю я. Но хватаю ее за ноги. Дергаю. Она пошатывается, хочет устоять. Дергаю снова. И она падает. Пол под нами дрожит, паркет с треском разлетается на части. Подползаю к ней, хочу залезть сверху. Она отталкивает.

– Мы что, будем друг друга убивать? – спрашиваю, пытаясь уложить ее на лопатки. Надеюсь, она опомнится.

– Я не хочу, чтобы ты жил, – отвечает просто и тянется к канату. – Не хочешь биться, просто убей себя, сделай одолжение. Ты не заслуживаешь его дара.

Стараюсь сесть на нее, но Люся умудряется попасть коленкой между ног. В глазах на миг темнеет. Она скидывает меня. Шустро поднимается. Я только на четвереньках, когда в бок прилетает удар ногой. Падаю обратно. Живот скручивает в узел. Она бьет снова. И я сжимаюсь. Но Люся толкает ногой в плечо, в грудь. Лечь на спинку? Да ради бога. Сейчас, дай только отдышаться.

Она придавливает мою грудь коленом. И я вижу, что ее кулак сжимает доску. С обломанным концом она как перочинный ножик в ее руке. Люся наседает всем весом и выцеливает. Порываюсь встать – не выходит. Укладывает обратно. Хочу ударить – ловит мою руку. Вторая вообще прижата телом к стене. Мотаю головой, и она вынуждена вцепиться в подбородок. В глаз. Она целит в глаз.

Освободившейся рукой хватаю ее за волосы. Дергаю. Она запрокидывает голову. Но рукой с заточкой все так же замахивается. Держит мою голову так, что точно не промажет этой пикой. Отчего-то вспоминается заноза. Она ведь была мелкая, обычная девочка. И стала великаншей по своему хотению… И была ею и раньше, ведь так? Как минимум, раз – чтобы разгромить лабораторию.

Внезапная догадка. Я тоже так могу. У нас один создатель, так не одни ли способности?

Заточка устремляется вниз.

Я приказываю себе втянуться. Уменьшиться.

Внезапно давление ее тяжелого колена исчезает. Подбородок выскальзывает из ее хватки. Заточка превращается в доску. И пролетает мимо. С грохотом врезается в пол. Где-то в нескольких метрах над моей головой. Затем я теряюсь. Путаюсь в брезенте палатки. Я снова маленький. Я снова я.

Черт, надо выбираться! Она ведь сейчас раздавит меня к чертовой матери!

– А ты все умней и умней, – гремит она у потолка.

Неужели и я был таким громким?

Ползу по паркету и молюсь, что к краю брезента. Все тело напряжено в ожидании удара, что превратит его в лепешку.

Вместо этого Люся сдергивает покров. И, как таракан, не соображая толком, я вскакиваю и бегу.

Господи, дверь в пятнадцати метрах! Спасибо, спасибо! Только успеть!

Спасительные метры тонут в огромной тени…

Нет, не по прямой! Не туда!

Резко сворачиваю. Пол подо мной подпрыгивает. Люся топнула так, что я хрустнул бы под ней, как большая чипсина. Обегаю стопу – двадцать метров до других дверей. Да, наружу, на улицу. Но Люся легонько двигает пальцем, и я отлетаю на пол.

В ту же секунду свет ламп загораживает вторая стопа.

Понимаю: надо бежать. Но руки опережают. Левая нащупала под собой сломанную паркетную рейку. И вот я уже подставляю ее острием вверх под стопу-убийцу и чудом успеваю перекатиться вбок.

Дощечка как заноза, как гвоздичек для Люси, но она вскрикивает, отдергивает ногу и по-детски начинает прыгать на здоровой. Разглядывает раненую подошву.

Я же кидаюсь к дверям. Там замок. Но ключ нужен только снаружи. Проворачиваю – щелк, щелк – и толкаю дверцы. Есть!

Выбегаю на асфальт. И тут же двери за спиной слетают с петель. Падаю, вжимаюсь в землю. Надо мной пролетает кисть. Но хватает только воздух. Снова перекатываюсь, перекатываюсь, поднимаюсь и отбегаю.

Рука высовывается в проем почти до плеча и безумно, слепо машет, щупает. Мнет кусты, опрокидывает мусорные баки, сшибает фонарный столб. Тот падает и разбивает окно второго этажа. А затем рука заползает обратно.

Оглядываюсь и вижу: на стадион из школы спешат дети, их подгоняют учителя. Ага, пожарная тревога, эвакуация. Порываюсь туда же, но вовремя соображаю: Люся пойдет за мной, к ним – нельзя.

В этот миг с оглушительным треском и грохотом разбиваются стекла и ломаются рамы панорамных окон спортзала. Все это летит на асфальт. А в образовавшейся пробоине показывается баскетбольный щит. Люся расчищает им дыру, а затем высовывается. Быть великаном ей нравится определенно больше, чем проходить через двери. А я отворачиваюсь от стадиона и мчусь к подъездной дороге, туда, откуда доносится вой сирен.

Забегаю за угол школы. На площадке перед центральным входом тормозят три полицейских «легковушки» и ОМОНовский «Тигр», еще какая-то техника застывает дальше по дороге. С улиц и дворов подтягиваются зеваки.

Сталкер и Ян-на-ян что-то объясняют полицейским. Бегу к ним. Голый, э-хе-хе. Но не до этого сейчас.

– Лёня! Ты… как такой? Что происходит? – удивляется и одновременно негодует Ян-Яновна.

– Новенькая. Люся. Она тоже из лаборатории! Она, она большая!

– Еще одна? – бушует Сталкер.

– А что это там было? Что вы не поделили… вандалы? Мы тебе навстречу, а вы школу рушите! – злится директриса.

– Да она бешеная! Хочет меня убить!

– Она же девочка…

Ян-Яновна не договаривает. Полицейские рядом как по команде вскидывают оружие.

Из-за торца здания выглядывает Люся и тут же отступает назад.

– Готовьтесь стрелять, – тихо бросаю полицейским и отбегаю в сторонку: – Эй, Люся! Вот он я! Ну давай, раздави меня! Где ты?!

– Лёня! Что ты творишь? – возмущается Ян-на-ян. – Она же девочка, они убьют ее! Как ты смеешь? Надо разобраться!

– Нет, ее надо остановить, поверьте, Яна Яновна, она не станет слушать. – Одной рукой я машу Люсе, второй – директрисе, чтобы не вмешивалась.

Из-за угла доносится какой-то шум. Полицейские встают на изготовку, омоновцы высыпают из своей крепости на колесах.

– Не стреляйте! Она же ребенок! – не успокаивается Ян-Яновна.

В этот миг из-за угла вылетает береза, вырванная с корнем. На секунду все застывают с разинутыми ртами, а затем бросаются врассыпную. Я прыгаю на землю. Дерево с грохотом обрушивается на «легковушки» и, судя по ругани и стонам, кого-то все-таки задевает. Где-то в сторонке слышны топот тяжелых ботинок омоновцев и щелчки, с которыми они вставляют магазины в автоматы.

Уцелевшие осторожно поднимаются. Ян-Яновна отталкивает Сталкера, укрывшего ее собой, и, отряхиваясь, встает.

– Пойдемте, нужно отойти в безопасное место, – зовет их офицер. – Берез, я так понимаю, у нее еще полно.

Полицейские отступают. Офицер что-то бубнит в рацию. Сталкер идет следом. Но Ян-на-ян не спешит.

– Отдайте мне этого дурачка, и все закончится, – вдруг высовывается Люся.

Директриса стреляет в меня взглядом.

– Люся, давай поговорим! Мы помогли Лёне, помож…

Я бегу к ней. А ее будто парализовало. Раздаются выстрелы.

– Ложитесь!! – кричу.

Но она пятится назад, разворачивается и хочет убежать. Укрыться за машиной, за ветвями березы. Но не успевает. Не успеваю и я. Приходится нырять. Фонарный столб пикирует надо мной, падает на асфальт, подпрыгивает и догоняет Ян-Яновну.

Я зажмуриваюсь. Смотреть на это я не в силах. Хочется отрешиться, остаться хладнокровным, но мерзкий голосок внутри уже шепчет: «Еще один хороший человек попрощался с жизнью из-за тебя, и разве ты заслуживаешь этого?»

Сталкер кричит, обезумевший, чтобы вызвали «скорую». Я молю, чтобы он не подошел ко мне, чтобы не глядел в меня, не винил и проклинал.

И что дальше? Спрятаться за полицией?.. Военные. Пускай они разбираются. Я ни при чем, это все отец. Я тоже жертва. Всего лишь подопытный.

Но что-то подсказывает, что сбежать не получится. Мне никак не попросить прощения у мамы, отец, похоже, уже не сможет попросить его у меня. Но просить его у себя… Просить и простить еще возможно. Но искупление, без него никак. Только хватит ли решимости?

Накатывает злость на себя, на свою слабость и жалость к себе. И я направляю эту злость. Шазам!

Оказывается, во второй раз не так больно. Я расту, вытягиваюсь, поднимаюсь. Великан вернулся. Осталось только самому стать ему впору.

– Люся, ты тварь! – посылаю ей проклятие над крышей школы.

Осторожно подбираю столб. Тело Яны Яновны безвольно оседает. Она бледная и безвозвратно мертвая. Хватаю столб как дубинку и шагаю к торцу здания.

– Иди сюда, Люся, давай.

– Я – Люсинда. Это имя дал мне отец, он любил эту девочку из сказок.

На долю секунды вспыхивает воспоминание: отец навсегда забирает из книжного шкафа мамины сборники сказок. Он читал их ей, своей придуманной дочке! Это мои сказки! Мама читала их мне!

– Пусть он тогда тебя так и зовет, – это уже не злость, а гнев, – если, конечно, вспомнит.

Она сбрасывает улыбку с лица и делает шаг мне навстречу. Я отступаю. Пускай ее расстреляют. Да пускай даже и нас.

– Ну, давай, ты же мечтала отомстить.

– Ты забыл, тебя же бесили глупые великаны, так с фига ли ты ждешь от меня такой же тупости? – она смеется.

А затем разворачивается и уверенно направляется к стадиону.

– Если хотите, чтобы никто не пострадал, отдайте мне это придурка! Или застрелите! – на всю округу оглашает она.

– Сволочь! – я швыряю в нее столб. Он летит мимо, безнадежно мимо, и я слышу следом вопли автомобильной сигнализации.

Наклоняюсь к омоновцам, полицейским:

– Вы собираетесь что-то делать? Где военные, танки?

– Это тебе не кино, – мрачно отвечает один.

– А сам ты что? Иди, бл*ть, и останови ее, а мы, если чё, поможем, – злится другой.

Я хватаю их «Тигр» и на втором шаге с силой метаю в Люсю. Но она, похоже, следила краем глаза. Вполоборота отмахивается от моей посылки, и машина, раскидывая колеса, падает туда, где должны быть теплицы. И по протяжному крику Ботанички где-то в толпе я понимаю, что так и есть.

А я тянусь за новым снарядом. Выбираю пригнанный КамАЗ с «ножом» у бампера для расчистки баррикад, водитель в панике выпрыгивает из кабины.

– Стой, придурок! Хватит! – угрожают автоматами омоновцы. – Заканчивай эту херню!

Толпа на стадионе взрывается испуганными криками.

– Иди и надери ей зад! – кричит Сталкер.

Я уже отворачиваюсь, как вдруг загорается идея. Указываю на КамАЗ:

– Второй такой есть? Я тут придумал кое-что.

Бегу на стадион. И гадаю: толкнуть, ударить, сделать подножку, напрыгнуть? Все это не надежно, только больше разозлит ее. А убить… Попросту не могу представить, что я способен. Тем более великану убить другого великана не так просто, как человеку человека: ни ножа, ни топора, ни пистолета подходящего размера нет.

– Вы что меня не поняли? – гремит Люся и смотрит на разбегающихся во все стороны детей. Она слышит. Конечно, слышит мой топот.

Так что же делать?

Защищаться.

Когда мне остается шаг, она разворачивается: кулак уже занесен для удара. Прыгаю ей в ноги. Она подскакивает. Но недостаточно. Я сношу ее. Мы падаем. А я думаю, что идиот: кругом же люди!

Если удержать ее ноги, то она никого не задавит и ничего не разрушит. Я лежу и держу. Она дергает ими, а кулаками колотит по спине. Терпеть! Кое-как сжимаю ее голени одной рукой, второй начинаю щекотать стопы. Удары смолкают.

– Прекрати, урод! – шипит сквозь зубы Люся.

Я продолжаю. Сам не знаю, зачем, когда надо бы эти ноги переломать к черту. Вдруг во всей этой возне слышу детские крики.

– Хватит, придурок! Или я сейчас же раздавлю эту мелочь!

Она держит в каждом кулаке по два школьника: в правом вырываются, кажется, семиклассники, в левом плачут точно мальчишки из начальных.

– Не надо, Люся. Они же ни при чем.

Щекотать я перестал, но ноги пока держу.

– Ну так отпусти.

– Сперва ты!

Ответом мне звучат детские вопли: «Не надо! Спасите! Отпустите!»

– Ладно!.. Я готов, Люсинда.

Я ослабляю хватку.

– Не поняла.

Она присаживается, глянув с некоторым удивлением, и даже не спешит вырываться.

– Я готов сделать тебе одолжение. Только обещай, поклянись, что отпустишь этих ребят и вообще не тронешь город.

Она выдергивает ноги. Встает. Дети кричат сильнее. Я тоже спешу подняться.

– Мне не нужно твое одолжение, я и так тебя прикончу.

– Нет. И ты сама это знаешь. Как минимум – не успеешь. Новые отряды полиции, ОМОНа будут здесь с минуты на минуту. А с ними военные. Ты, наверно, не в курсе, отцу не зачем было тебе рассказывать, но в пяти километрах за чертой города воинская часть.

В тайне молюсь, чтобы она, в самом деле, этого не знала, точнее, не знала, что последнее я придумал.

– И как же ты сдохнешь? Я должна это видеть.

– Разумеется. Только поклянись.

– Как! Ты! Сдохнешь?!

– Так, как мог умереть тогда – и, наверно, так было бы даже лучше, – в тот день, когда все началось. – Я гляжу на двенадцатиэтажный дом позади нее.

Люся резко оборачивается, пригнувшись. Решила, похоже, что я сигнализирую своим вооруженным сообщникам. Школьники снова вопят. Уж не сдавила ли она их так, что переломала кости. Полицейских, военных не видно, вообще, стадион давно пустой. Зато в каждом окне соседних домов по паре глаз.

– Не поняла.

– Спрыгну с крыши и разобьюсь. А ты уже дальше можешь хоть сплясать на мне.

Она молчит пару секунд. А затем у нее вырывается смешок:

– Ха-ха, неплохо.

И, я клянусь, в этот момент показывается та самая задорная улыбка крохотной Люси, которая успела мне полюбиться.

– Ребятки, а вы хотите увидеть, как Лёнька полетит?

Испуганные лица младших искажаются еще большим испугом. А белобрысый мальчишка из старших показывает ей средний палец, в то время как его приятель в бейсболке козырьком назад даже попытался плюнуть ей в лицо. Да, кажется, только попал на себя.

– Дай слово, что отпустишь их и уйдешь из города.

– Пошли давай.

В пять шагов мы доходим до нужного дома.

– Отпусти их.

– Залезь сперва, – Люся кивает на балконы, уходящие вверх от подъезда.

– Дай слово, поклянись отцом, а то не полезу.

– Конечно, честно-честно, только давай шустрее, сам говорил – времени в обрез.

– Ребят, все будет хорошо, держитесь крепче, – подмигиваю бедным пленникам.

И цепляюсь за балкон четвертого этажа, а дальше как по лестнице. Минут через пять уже на крыше. С такой высоты и при моем росте отсюда видно ужасно далеко, намного дальше и намного больше, чем с того подлого дуба, скинувшего меня, как надоедливую букашку. Я вижу те улицы, парки, набережные, погулять по которым так и не успел. Не будет там следов моих кроссовок. Я вижу, что мир больше города, он огромный, бескрайний. Возможно, я даже вижу те края и страны, в которых побывать бы мог, но которые останутся теперь лишь картинками на экране смартфона, увиденными когда-то.

– Отпусти их! – кричу Люсе. Кричу вниз снова, как в те прекрасные деньки в спортзале. А она снова задирает голову.

Улыбается подленько и просовывает кулаки в балкон третьего этажа. Затем вынимает обратно и машет пустыми руками.

– Падай, пожалуйста!

– Отойди! Дай места!

Она шагает назад, отступает на дорогу. Вновь опасливо оглядывается.

– Только не вздумай прыгать на меня! Это тупо!

– Смотри! Смотри и не моргай! Ты же этого хотела! И он об этом жалел, да? Лучше бы я умер, а они жили! Снип-снап-снурре!

Я встаю на самый край, свесив носки. Балансирую на одних пятках. Она смотрит. Глядит заворожено. Я тоже стараюсь не отрывать от нее взгляд, но краем глаза проверяю: все в порядке. По КамАЗу с поднятыми «ножами» в обоих концах улицы. Я развожу руки, и они начинают разгон.

– Пурре-базелюрре! – я приказываю себе втянуться.

Позвоночник утягивается. Руки, ноги укорачиваются. Я теряю высоту, и мир становится меньше. Уменьшаются кисти, уменьшаются стопы. И пятки соскальзывают. Кренюсь. Тело перевешивает. Я падаю. Лечу.

КамАЗы летят навстречу. Люся не видит. Она не верит глазам, действительно, не моргает. Я уже совсем я. Метр семьдесят пять. Пятьдесят один килограмм. Одна нога короче другой. Сейчас я умру, но это не страшно.

КамАЗы достигают цели. Врезаются в Люсины ноги. Тяжелые металлические «ножи» вонзаются в плоть и переламывают кости. Сквозь свист ветра я слышу скрежет и хруст. А затем и пронзительный вопль Люси. Ее ноги подгибаются там, где гнуться не должны. И она падает. Говорил же: «С кем не бывает». Она еще цепляется руками за воздух, но бесполезно. Она Гулливер, которого вот-вот пленят.

Все кончено, думаю я. И хочу закрыть глаза, но вижу Сталкера. Он бежит под Люсю. Он знает, куда она рухнет, и знает, где ее сердце, и встает там, держа в руках металлическую опорную стойку от армейской палатки. Этого я не планировал.

Земля приближается медленно. Совсем не так, как в тот раз. Прости, мама. Скоро мы вернемся домой с прогулки. И я услышу твою новую сказку.