Благие намерения

Показалось, что переживёт как-нибудь. Как бы даже и не очень трудно будет. Сначала бухнуло вроде в душу, Максим вздрогнул. Но быстро отпустило. Это уж потом накрыло, спустя неделю. Выть захотелось.

Она сказал тихо:

- Я ухожу.

И достала приготовленный чемодан.

Он даже и спрашивать не стал. Было не раз говорено. И по особенно огромным сейчас глазам Леры он понял, что это навсегда, что объясняться ещё раз бессмысленно.

Так и ушла. А он остался.

Несколько дней прошло, он удивлённо подумал, что вроде и ничего, вроде и можно жить. И резко накатила апатия. Все дела, увлечения, друзья… будто заштриховалось всё, скрылось в тумане. Думалось теперь про одно. Про то, как они были. Были вместе. Про Леру.

Он пытался выковырнуть из памяти ту занозу, с которой полетело всё к чертям. Только не находил. Разум подсказывал, что разрыв не случайность, что они к этому долго шли, лишь откладывая неизбежное. Будто никуда не торопясь. Что он, Максим, не хотел упорно меняться. Он так и жил холостяцкой жизнью, отдавая жене лишь часть своей, в общем, заботливой души. Просто клонился душой этой он куда-то вечно в сторону, мимо любимой женщины. Он любил, но забыл о том, что колёса любви нужно вращать. Хотя он крутил. Крутил много, но не совсем то, и не совсем туда.

Как-то ещё на первом курсе шибануло Максима первой крепкой любовью. Для него, неокрепшего юнца, только выпорхнувшего из-под мамкиного крыла, было в тот год много нового. Он погрузился с головой в активную студенческую жизнь. И вся эта студенческая кутерьма увлекла его и потащила. А тут любовь.

Он нравился девочкам. Сразу и не скажешь, отчего. Красавцем не назовёшь. Высокий, с длинными руками. Нескладный в своей юношеской незрелости. Тихий и робкий. Но глаза. Девки падали. Отведёт волосы свои длинные русые и зыркнет вроде как стеснительно. А равно, как ужалит. Сам он не понимал ничего в этом. Ему было дано, а чего с этим делать, он не знал и не думал. Ему турпоходы были интереснее, или, там, запрограммировать процессор.

И вот появилась зазноба. О, как запомнил тот жизненный урок Максим! Как он ни ел, ни пил, спать не мог, если вдруг на том конце замолчат или (о, ужас!) трубку бросят. Спасибо, нашёлся старший товарищ. Он мозг вправил. За шкирман схватил и дурь из Максима вытряс. Научил любовное безволие приструнять. Получилось тогда у Максима не сразу, но из трясины никчёмной выбрался.

Полезный опыт.

От женщин стал держаться на расстоянии. До поры до времени.

Но это всё задолго до Леры было. С Лерой совсем другая история. Взрослая.

Была.

Максим лежал на диване, пытаясь вспомнить те забытые уроки возвращения к жизни. Только слабые потуги быстро потонули в липком нежелании. Грусть-печаль глушила и обволакивала.

Слабо бубнило радио. Мозг среагировал на звук. "О, давай, соль на раны", - с мазохистским удовольствием подумал Максим, когда заголосил потёртый Del Shannon. "Runaway". Сознание цзинькнуло.

Дальше было не очень понятно. Сначала Максим подумал, что насколько он опустился в нелепых страданиях, что чуть ли не галлюцинации его посетили.

Максим будто десантировался в самого себя как раз в тот момент, когда они с Лерой прогуливались в Измайлово. Второе там, или третье свидание.

Бушевал май. Дыхнуло первой жарой. Ну, это Максиму была жара, а граждане оценивали, как "первое настоящее тепло". В ноздри било отцветающей черёмухой, орали птицы, народ прогуливался с удовольствием, совершая вечерний променад. Максим с Лерой спустились по переходу в парк, и там как раз из динамика Шэннон и звучал. Лера в сарафане с белорусской вышивкой, с чёрными косичками, ноги торчат длинные, загорелые (когда только успела?), и глазищами своими глядит. И вроде не на Максима даже. И выражение лица невинное, спокойное. Но вдруг за руку Максима будто мимоходом - хвать! Заполыхало сразу внутри.

И всё это Максим мозгом вот теперешним осознаёт. И все детали того вечера, и вот перед его глазами Лера, и вот он сам что-то там говорит и чувствует. Только всё это сквозь призму нынешнего состояния! Ничего он понять не успел, песня закончилась. И выплюнуло его обратно, на диван.

И так это второе (или третье свидание) было натурально, что головой затряс, глаза протёр, осмотрелся кругом.

- Хрень какая-то, - буркнул и пошёл на кухню чаю заварить.

И случай этот встряхнул его хорошенько, печаль он свою обуздал, затолкал поглубже, вернулся к нормальной жизни. На работу пошёл с удовольствием. Вечера загрузил: встречи с друзьями, физические упражнения самые разнообразные, велик. А в пятницу уже рубился в футбол, будто ничего и не было.

Только то видение ему покоя не давало. Как останется наедине со своими мыслями, так и лезет "Дэл Шэннон и Измайлово" в голову. Даже больше про этот случай думал, чем только про Леру. Но постепенно время сглаживало острые края, и обновлённое воспоминание таяло в тумане.

Пока не повторилась ситуация.

***

Редкая роскошь для Максима в субботу быть дома. А значит, обед. Пожарил куриное филе, уложил в казан. Сверху баклажаны, лук, перец и картошку кружками. Поставил на маленький огонь, стал помидоры нарезать. Хороши в сентябре помидоры. И, вообще, хорошо в сентябре, любил Максим осень. Лера, конечно, не забылась, кололо заметно, но терпимо было, жизни радоваться вполне себе удавалось.

Телевизор работал, после рекламы пустили советский фильм.

- О, "Мимино"! – мельком взглянув на экран, обрадовался Максим. – Для обеда самый раз.

Он потянулся за хлебом, и тут зазвучала "читагрита", заскрипел Кикабидзе непонятными грузинскими словами. Максим замер с ножом в руке. Сознание щёлкнуло, как тогда с музычкой Шэннона.

Было так.

Сидит Максим на старенькой тахте, тахта в родительской комнате, комната в их старой квартирке в Бирюлёве. Поздний час, а он, Максим, мелкий совсем, не спит. Все вместе смотрят "Мимино", в прихожей чемоданы и сумки. Они едут в Сочи, поезд отправляется ночью. В ожидании такси всей семьёй коротали время возле телевизора. Максим своим взрослым мозгом вдруг прочувствовал всю эту обстановку, и своё детское на тот момент состояние возбуждённости и ожидания приключений: поезд, море, горы. Вот и по телевизору горы и солнечная Грузия. Максим подметил детали кругом: вот клетчатый плед, сестра (лет восемь ей "тут", а ему, выходит, шесть) в огромных очках, папа с мамой молодые. И, самое главное, вместе они, родители то есть. Тут Кикабидзе закончил петь, и видение исчезло, Максим снова у себя на кухне на Бауманской, с ножом в одной руке и хлебом в другой. Трясёт головой.

Отложил хлеб, убрал нож, присел на стул. Подумал.

- Да ну! – скривился и сел обедать.

Только поесть толком ему не удалось. Он мусолил пережитые только что моменты. Пережил он так отчётливо, что пальцы ещё помнили шероховатость пледа. Максим повертел перед глазами ладонью, разглядывая.

- А фигли - сейчас и проверим! – не доев, резко встал из-за стола и пошёл в комнату. Там достал плеер, немодный, непонятный и, в эпоху всёзаменяющих смартфонов, совсем ненужный. Воткнул наушники и стал искать нужную папку.

Как нашёл, уселся в кресло, нацепил наушники, ткнул "плэй". Сознание звякнуло и привет! Он снова на тахте, снова руки щупают колючий плед, сестра блестит очками, папа беспокойно поглядывает на часы…

- Хрена себе! – Максим стащил наушники, когда всё закончилось. Потёр глаза, подошёл к окну и уставился в пространство. Глаза бездумно шарили по щетинистому горизонту, в голове ворочались трудные мысли.

– А если…

Он вернулся к плееру, надел наушники, включил песню…

После он вдруг испугался.

- Ах, я дурень! – схватился за голову.

Грянул гром за окном?…Вдруг?

Максим читал и Уэллса, и Брэдбери. Фильм "Назад в будущее" знал практически наизусть. И так вот напролом полез…

В третий раз в своё детство, под кавказские слова о чём-то вечном, он шагнул не просто так, а с целью и нашкодил там, как мальчишка.

Сидели, глядели фильм в тишине, а тут Максимка изрёк:

- Да… жаль, что теперь Грузия заграница, - прошелестел детским своим голоском, сонным в этот поздний час.

Сестра не поняла ничего, мама была озабочена отъездом, только папа отвлёкся от часов, нахмурился.

- Чего? Что это ты там лопочешь?

Тут Максим обратно в кресле своём оказался, в современном состоянии.

Усмехнулся. А потом сразу испугался. Вспомнил все эти "нарушения пространственно-временные". Огляделся. Вроде всё на месте. Встал, посмотрел в окно – ничего не изменилось. Выдохнул с надеждой. Хотя, может, в мелочах… Надо будет у отца узнать, было чего такое, помнит ли. С трудом выгребаясь из одолевавших сложных дум, Максим побрёл на кухню, вспомнил, что после обеда не убрано.

***

Теперь Максим только и делал, что думал о "музыкальных провалах", как он эти видения назвал. Делиться пока ни с кем не спешил, всё-таки склоняясь к версии, что это его неполадки с головой. А желание попробовать ещё разок так и манило. Прямо тянуло, как наркотик. Несколько дней держался. Всё пережёвывал со всех сторон разные соображения. И как-то сами собой выстроились в голове песни. Те самые, которые железно, с первой же ноты вызывали у Максима ассоциации из прошлого.

Дотерпел Максим до пятницы. Кое-как всю неделю работал, рассеянным был и на тренировках, слинял пораньше со встречи друзей, а от пятничного футбола, вообще, отказался, вызвав немалое удивление среди компаньонов по игре.

Захолодало. По тёмному небу гнало рваные тучи-облака, по улице шуровал сквозняк. Ветер отрывал отзеленевшие своё листья, сгибал и подталкивал граждан. Максим шагал быстро. И подгонял его не столько ветер, сколько нетерпение.

Дома он ещё немного помариновал себя, попил чайку, безучастно поглядел в телеящик. Помыв посуду, уселся в кресло. Всё, как тогда. Тут он вдруг спросил себя – а, может, всё дело в кресле? А, нет. В первый раз это был диван. А второй, вообще, на кухне. Ладно, не до этого - отмахнулся он сам от себя.

Плеер, наушники – всё готово. Первая песня в списке – Al Bano and Romina Power, "Felicita". Это для пробы, для разогрева, так сказать.

Включил.

Стоит Максимка на подоконнике. Окно нараспашку, за окном апрель тоже нараспашку. Максимке лет четырнадцать. Он моет окно. Солнце вовсю шурует, мыть окно приятно и хорошо, Максим счищает зимнюю грязь размашистыми движениями. Приятели, ротозеи, слонялись по двору, увидали Максима в окне. Раздались свисты и шуточки.

А Максим только улыбнулся. Конечно, в понедельник растреплют на всю школу, какой он прилежный маменькин сыночек. Да и фиг бы с ними. Максим в этот момент не только грязь с окон смывал, он и сам словно обновлялся. Радовался весне, улыбался жизни. Он был взбудоражен непонятным ожиданием, восторг наполнял изнутри. И всё ему было по барабану сейчас, кроме мытья. В унисон с настроением летела из динамиков "феличита"…

Максим снял наушники. Прихватил волосы пятернёй, отходя от впечатлений. Ведь вот же, только что на подоконнике горячем стоял, с шестого этажа взирая на двор детства. На плече будто зацепилось тепло апрельского солнца.

Максиму вдруг дико захотелось поделиться, поговорить. "Может, Пашке позвонить? Выцепить его на часок? - он поглядел на часы – полдевятого. - Играют ещё… Ладно, чего сидеть просто так, надо второй заход делать".

"Второй заход" начать так же решительно не получалось. Всё думалось про тот замечательный апрельский день; и настроение то хотелось испить до капли, без остатка. Откладывал он "второй заход".

И волновался. Задумал он серьёзное покушение на существующее положение дел. Была загвоздка в его жизни, было трагичное раздвоение. И нет, не про Леру он думал. Точнее, про Леру - это постоянно, это фон такой, и поделиться как раз хотелось с ней. Прежде всего, с ней. Только Максим как бы все мысли о жене отодвигал. Сам уже не знал, почему. Но отодвигал.

Был один из походов. Когда их команда уже вошла в силу, когда самые сложные маршруты они ходили без чужих "руководов", и лет им всем было около двадцати пяти.

Очень любил походы Максим. Даже в межсезонье было всё подчинено летним маршрутам: тренировки такие, сякие; планирование маршрута, работа с картами и отчётами; вопросы по снаряжению. Начинали с весны, кончали осенью. Но самое главное приключение планировали на лето.

В тот раз всё шло привычно. Оба экипажа побеждали пороги один за другим, удачно проходили каньоны, двигались в графике. Этот их и расслабило. Пошли дожди, и нужно было переждать паводок, благо резервные дни пока не расходовались. А они так втянулись в этот ритм, что коллективно допустили криминальный просчёт. Чересчур в себя уверовали.

- Ладно, посмотрим всю эту лабуду в деле, - решился Максим и включил плеер.

Кино, "Кончился лето".

Погрузка была в самом разгаре. Приколотые к берегу катамараны лизала неспокойная река. Максим, привязав свою часть поклажи, выбрался на берег. В магнитофоне играла группа "Кино".

- Кончится лето, да не скоро, - глянул Макс на жаркое небо. После дождей прояснилось, и облачка стали похожи на маленькие клочки ваты.

Максим нахмурился, оглядел всю команду.

- Парни, не надо нам сегодня идти, - тихо и нерешительно сказал он. Никто не обратил внимания. Он вдохнул. – Эй! Никуда мы сегодня не идём, слышите?! – вдруг заорал он.

Тут уж все отвлеклись.

- Макс, ты чего? – удивился "адмирал" Игорь. – Сдурел?

А пошёл уже третий куплет, Максим заторопился.

- Парни, чего хотите делайте, но денёк надо постоять! Ну, очень надо! – сменил тон Макс, просяще глядя на ребят. Из колонок зашумело финальными запилами. – Пожааалуйста!

Максим сидел, выключив музыку, и тупо глядел в стену. На лбу выступила испарина.

И чего теперь? Как понять? Пошли они в тот день или не пошли? Что в воспоминаниях? Да всё тоже – отплыли в паводок, в каньоне зарубило, страховка не сработала, и всё, Славяна нет…

Он потянулся к мобильному. Руки дрожали, и унять эту дрожь он никак не мог.

Проверим… А что, собственно, он проверит? Номер Славяна он так и так не удалял. Память о нём. Звонить по этому номеру? Он похолодел.

Пашка! Надо звонить Пашке. Чёрт! Он же играет. Сообщение ему тогда:

*Паш, есть разговор*

Отправил и стал ходить нервно по комнате. В приоткрытом окне завывал ветер, в комнате было зябко. Максим передёрнул плечами.

А чего я ему скажу? Что спрошу? Жив ли Славян? А если всё это мои галлюцинации… Вот чёрт! Не, надо Пашку звать к себе и издалека заходить.

Тут прожужжал телефон.

*Чего хотел?*

*Заедешь?*

*Так поздно?!*

*Оч надо!*

*Макс, давай в вс?*

Макс отбросил телефон. Тот ещё пожужжал немного и затих.

Мысли ворошились, наскакивая одна на другую; и стройности никакой не выходило. Думалось и про то, что вроде "гром не грянул", Пашка вполне нормально отреагировал, что можно ещё разок "сгонять через Цоя" в тот поход, что можно скакнуть и через другую песню куда-нибудь, вон их сколько, десятка два, или про то, что, вообще, плюнуть на всю эту ерунду…

Максим устало убрал плеер, позвонил отцу, предупредил, что завтра заедет и лёг спать. Сумев перед этим преодолеть себя и успокоить возбудившегося Пашку.

***

За ночь промыло, вычистило столичный воздух. Вторглись арктические массы, стал звонким почти морозный воздух. И Максим, и отец любили эту свежесть; дышалось хорошо. Да и шагалось тоже.

- Пап, помнишь, как мы в Сочи первый раз поехали? – до этого беседовали обо всём, и ни о чём конкретном. Отец не трогал только про Леру, обходил стороной. А Максим с утра не находил места, думал, как подступиться к своим "головнякам". Продолжились вечерние метания.

Отец задумался. Не очень он любил вспоминать те времена.

- Ну, в общих чертах. Ты же знаешь, я к морю так… - отец сморщился.

- Да это я знаю, я про то, как мы ждали такси и "Мимино" глядели? Помнишь?

- "Мимино"? Хм… Такие детали мне не запомнились, если честно. А что тебя конкретно интересует?

- Да нет, ничего, в общем. Так… Показывали тут, мне и вспомнилось, - разочарованно ответил Максим.

- Хороший фильм. И, вообще, Данелия удивительно прозорлив оказался!

Максим шёл, пинал листья.

- В смысле? – спросил без особого интереса.

- Как в "Мимино" он предсказал, что разные страны будут Грузия, Россия, Армения…

- А, это да, - бездумно поддакнул Максим. И вдруг резко остановился. – Чего? Где это там он предсказал?

- Так между строк же! – улыбнулся отец, как неразумному. – Там уже в самом начале, когда Буба поёт твою любимую песню, будто рефрен – это теперь другая страна, другая страна…

Максим, как ни готовил себя к чему-то эдакому, но всё равно остолбенел, поражённый. "Выходит, не свихнулся… выходит, в самом деле", - усмехнулся криво.

- Макс! А, Макс? Ты чего? – отец тронул его за плечо.

- А? А, нет, пап, всё нормально, - бодро ответил он. – Пойдём. Прозорливый, говоришь?

***

Он не утерпел.

С Пашкой договорились на утро, перед скалодромом. Вечер остался свободным, и Макс понял, что зуд не унять. После встречи с отцом метания превратились в устойчивое желание "сгонять ещё". Он бил себя по рукам, пугая всякими последствиями, взывая к разуму, но другая его часть подталкивала к плееру. Внутренний экспериментатор звал на "чистые опыты": послушать музыку не в кресле, а на уличной лавочке; послушать не через наушники; поторчать в парке, авось там тоже что-нибудь из того списка сыграют… Это Макс отмёл, не очень это было интересно, в каких условиях. Хотелось просто туда… в реальную ностальгию.

Максим растерялся, выбирая треки. Куда? Ещё разок туда, где был? Или ступить в новое, нетронутое… Палец, рыская по папкам на маленьком экранчике, непроизвольно нажал Joe Dassin - "Salut". Дассен заворковал, заныло сердце. Заполонила тоска по утраченному, по тому, что никогда не повторится, по тому давнему, но близкому, родному и доброму. Родители молодые, и друзья их тоже. В гостях. Наверное, танцуют. Все полны радостных надежд.

Стоп.

Максим завертел головой. Дассен ещё не закончил, а он, Максим, никуда не делся! Как сидел в кресле, так и сидит. А вся эта ностальгия – это дело привычное, каждый раз на эту песню у него такая реакция, поэтому он и не часто её ставит, бережёт ощущения, не транжирит. Именно поэтому эта песня и была в списке… в том самом списке, по которому собирался "скакнуть" туда, назад, Максим.

Хм, неужели всё испортилось? Максим похолодел, будто пережил тяжёлую утрату. Так расстроился, сам даже не ожидал.

Но почему? Он судорожно начал искать "читугриту".

Через две с половиной минуты он вновь погрузился в размышления. Кикабидзе отнёс его куда надо, он почувствовал и плед, и мамино беспокойство, и другие детали. В общем, побывал. Про границу ничего такого в этот раз не ляпнул, был увлечён наблюдениями. "Интересно, что папа сейчас про фильм бы сказал?", - подумалось среди прочего Максиму.

Поди, теперь пойми, почему Дассен "не сработал". Ничего путного не придумал и решил продолжить музыкальную вакханалию. Трещала голова, навалилась мутная усталость. Но он всё равно нажал.

"Ты не ангел", Глызин.

Есть!

Август, тихий вечер. Небольшая река. Песчаный берег, наверху сосны. Меж сосен поляна. Максим в красненькой курточке на походном стульчике. Сестра и ещё одна девочка, Юля, маленькие, все сидят рядом за складным столом. Дуются в "дурачка". Из приёмника Глызин с "тынеангелом". В тот год хит номер один; каждый день "Маяк" передавал по заявкам. Но врезался намертво именно этот вечер. Взрослые стоят возле костра. На костре булькает в котелках ужин. В атмосфере удивительный покой, состояние близкое к счастливому, но без надрыва. Просто хорошо и всё. Максиму и дурить не захотелось.

…Папа с длинными волосами и не седой, сестра с "локаторами", река Молога тихая и такая родная. Вздохнул Максим и метнул козырь. Глызин закруглялся.

Так. Сработало опять. Чего ж Дассен захромал? Ладно, надо чётко по списку.

Сработали "Скорпы" с "виндовченджем". Лет двенадцать Максиму. У папы. Апрель, весна воды, и они собираются на половодье в коротенький сплав.

Получилось с "Крейсером Аврора" – начальные классы, уроки пения. Ничего интересного, одноклассники такие шкеты. Смешно было бы, только песня серьёзная.

Йак Йола - "Я тебя рисую" – шиш! Никакого Нового года у бабушки, никакого оливье и праздника возле телевизора, никакой "Песни года".

George Michael - "Careless Whisper" – тоже прокол, одни голые ощущения, которые и всегда были: медляк в школе на дискотеке.

А вот это с дискотеки более ранней – Desireless - "Voyage, Voyage". И пожалуйста, город Канев, Союз держится на соплях. Площадка перед гостиницей. Макс в модных штанах-бананах, приплясывает сбоку от взрослых. В вечерних сумерках виднеется Днепр, уже отравленный Чернобылем, но братья-славяне кругом ещё без ненависти. В голове впечатления от бесконечных экскурсий и печаль по почти закончившимся каникулам. И живот расстроился от всяких там слив.

Всё! Хорош на сегодня. Максим был раздавлен усталостью и впечатлениями. Каждая песня, "срабатывающая" или нет, вытаскивала душу. Сил не осталось совсем.

***

"Так можно и запить", - подумал Максим после тренировки.

Полазать он кое-как сумел, запретив думать про слова Пашки. Они спокойно вроде как доехали, позанимались. Потом друш поехал домой, а Макс остался обмозговывать. Он присел на лавочку. В глазах всё стало размытым, словно перестало существовать.

Выходило, что наследил он ТАМ со своим песнями. Вспомнился и док из "Назад в будущее", и свои же собственные предостережения. Всегда он, как дурак, кидался, сломя голову, в авантюры, ленясь проверить всё лишний раз. Какие там семь раз отмерь…

Славян оказался замечательно жив. Казалось бы, ликуй, Максим, затея удалась.

- Паш, помнишь на Китое перед третьим каньоном… - Макс закинул удочку, но не придумал, чего спрашивать дальше. Только Пашка сам подхватил.

Сидели у Максима дома утром перед тренировкой, чаи гоняли.

- А то ж! Ты такую истерику закатил, что Игоряныч решил переход отложить, хотя уже сложенные были. Сказал, когда один из кормовых на таких нервах, нужно переждать, - Пашка пил чай, закусывал печеньем и с удовольствием вспоминал. Вываливал без понуканий. Всё, что интересовало Максима. И что не очень интересовало, тоже рассказывал. – Кстати, хорошо, что тогда постояли, согласись? – Максим неуверенно кивнул. – За день вода прилично ушла, а всё равно нас нехило помотало, помнишь? Славян особенно хорошо запомнил.

- Чего запомнил? – Макс побледнел.

Пашка и не заметил, знай себе, трепался, прихлёбывая чаёк.

- Как вымыло его и как потом вытаскивали. Без конца вспоминает. Даже Лерка эту историю наизусть выучила, - тут вдруг Пашка осёкся и стал усиленно набивать печеньем рот.

- Лерка?

- Ладно, пойдём уже. Опоздаем, - Пашка забубнил с набитым ртом и резко засобирался. Словоохотливость его пропала. А Максим не знал, как из него вытянуть ещё. Не прикрываться же какой-нибудь дурью вроде "запамятовал".

Пока ехали Пашка разговорился. Лучше бы молчал.

Максим сидел на лавочке и пытался выстроить из слов друга приемлемую историю. Так, чтобы не хотелось сдохнуть. Крутил по-всякому.

Нет, лучше сдохнуть.

Значит, вскоре после того похода Славян сплавы забросил (понятно, чуть не потонул), но на тусовки ходить не перестал. На одной из встреч спустя, наверное, год, когда Максим стал приводить Леру, что-то такое произошло. То ли откровенная подлянка случилась, то ли просто "третий должен уйти". Но Лера теперь чуть ли не жена Славяна, а Славян сам враг номер один для Макса, понятно.

Чёрт! Ведь и правда! Лера со Славаяном ещё с инста были знакомы, она рассказывала…

Максим закинул голову кверху, сглотнул противный ком. Наверху слабо голубели небеса, заштрихованные перьями высоких облаков.

***

Максим, спасаясь от хандры, развил лихорадочную деятельность.

Стал долбить Цоем обнажённые нервы. Там, на берегу горной реки куролесил: в один раз кричал Славяну, чтобы тот забыл Леру; в другой, чтобы остались и никуда не плыли; потом и то, и другое… Возвращаясь "домой", звонил Пашке и спрашивал, что слышно про Леру. Тот всегда одинаково смущался, но всякий раз для него один и тот же вопрос был, как первый раз.

"Ага, значит, мои скачки сами по себе для остальных нереальны", – заметил воспаленным сознанием Макс.

Второй вывод сделал позже: в его сознании ничего не менялось, как он не кувыркал эпизод в прошлом, его память хранила лишь первоначальные картинки и образы. В ней ничего не стиралось и не добавлялось нового. Он инородным телом вонзался в перекорёженное в очередной раз настоящее, оказываясь в своём кресле на Бауманской, как только завершалась "Кончится лето".

От его метаний становилось всё хуже и хуже.

Максим выдохнул: "Надо не наскоком, надо системно".

Взял недельный отпуск, засел дома за наушниками и плеером. Рядом блокнот и телефон. В блокноте делал пометки против песен, по телефону мучил безотказного Пашку.

Стал прощупывать свою память, глядя на плэй-листы и папки в проигрывателе, шаг за шагом. Вот бы куда-нибудь в то время, которое чуть после того похода… Но лазеек не было.

На третий день выдохнул в изнеможении.

- Надо прогуляться, - решил он, рывком вставая с дивана.

Октябрь расщедрился на солнечную тёплую тишину. Максим, накинув лёгкую куртку, вышел на улицу.

Ему хотелось ни о чём не думать. Точнее не думать обо всех этих осточертевших уже песнях, о прыжках в прошлое, о том, как расхлебать эту кашу. Но не получалось.

Пространство стало чужим. Кругом были будто искажённые дома; проехал трамвай, такой вроде знакомый и привычный пятидесятый маршрут, а Максиму он будто чумной; в Яузе маслянистая, грязная вода словно застыла воском.

"Дело тухлое. Свихнулся я окончательно или нет, жить я в таких условиях не смогу, нужно вертать всё на место…".

Только как не латал порванное, получалось сикось-накось.

"Вот если бы перед походом… не дать познакомиться Славяну и Лере, а?" - Максим прибавил шагу и направился домой. Как он раньше не вспомнил?

Это было на первом курсе. После первой сессии собрались в общаге. А с Лерой, значит, Славян где-то через месяц познакомился. Была песня, была! Максим побежал домой.

Откапал Би-2, "Сердце". Сдул пыль. "Плэй" – прыжок в прошлое.

Сидят. Пашка юный (все они мальчишки, но Пашка совсем пацан) и, кажется, ещё более улыбчивый, Славян тоненький, и Игорь с шевелюрой… Пьют бурду, орут радостно. Из магнитофона – Би-2 рубит. Никита, меломан, презрительно морщится, хочет переключить. Славян не даёт.

Чёрт! Время!

- Славян, пообещай мне! – кричит в шумном угаре Максим. – Слышишь? Пообещай!

Славян налился серьёзностью – эта песня всегда хватала его за душу.

- Давай, братан, всё сделаю! – он хватает Максима за шею, прижимает к себе, кучерявой башкой покачивая в такт музыке.

- Запомни! Никогда! Ни при каких условиях! Не знакомься с Лерой! Понял?! – вырубал слова в грохоте Максим.

- Лера! Понял, братан. Сделаем… - один кивок в череде других был чуть сильнее. - Ты разбиваешь моё сердце…

Макс ещё хотел затвердить, застолбить, но Никита не выдержал, вырубил песню.

Ффух! Успел. Только что успел? Мало ли чего там наплести можно было на студенческой пьянке. Это потом Славян прослыл человеком слова, надеждой и опорой… а тогда?

- Паш, а как у Славяна с Леркой? – звонок другу и безо всяких предисловий.

- С кем? – Пашка привык к чудноте друга, но всё равно поперхнулся. Удивился, выходит. - С какой ещё Леркой?

- Всё, забудь. Пока, - отбой.

Ну, Славян, ну человек! Пообещал – сделал! Макс улыбался, скинул с души каменюку. Как показалось.

Стоп! Как "какая ещё Лерка"?! А я? А мы… Ааа! - Макс взвыл, отвалился на диван в отчаянии. Вцепился в вихры.

***

Оставшиеся дни отпуска он продолжал швырять себя по крутым волнам своей памяти в отчаянных метаниях. Израненная душа просила отдыха, но Максим, как последний мазохист, никак не прекращал своих бешеных скачек.

Он понял, почему тогда не "сработал" Джо Дассен. Как не "сработали" и ещё несколько треков. Прошлое портилось безвозвратно, чем дальше, тем больше. И то, что в его памяти было железной ассоциацией, имело привязку только с одной стороны. В прошлом соответствующий эпизод исчезал бесследно. Очередное свидетельство того, что "гром грянул", что перечеркал он историю. Это Максима отрезвило. И он притормозил. Да и отпуск кончился.

***

Целый месяц он пытался втиснуться в новые реалии. И чуть ли не каждый день вылезали сюрпризы. То какие-то непонятные друзья объявлялись, будто только вчера расстались; то на работе новые обязанности оказывались самыми обычными; то на футболе на него смотрели удивлённо, когда он отдавал пас вместо удара по воротам… И так далее, и всё, в общем, по мелочи. Всё это царапало, шершавило, бередя и без того саднящие раны.

Он пытался найти Леру, но оказалась, что её и в стране-то нет… Да и что он бы ей сказал, будь она тут?

Все эти переживания подтачивали силы Максима, он высох и пожелтел. Пашка осторожно заметил: "Хреново выглядишь". На работе косились. Хуже всего было то, что не к кому было податься. Самые близкие люди, они… не то, чтобы перестали быть близкими, но веяло от них неродным. Максим даже испугался сначала. Непривычные фразы и оговорки, чужие жесты и непонятные намёки... И, самое главное, что в них, в самых родных этих людях, он чувствовал нервозность. Как будто они впитали всю эту перечерченную вкривь и вкось историю Максима. Но всё равно инстинктивно тянулся к семье.

Раз он приехал к маме на обед. Сестра отсыпалась, мама возилась на кухне, а Макс прилёг в своей бывшей комнате подумать. Он часто в последнее время любил прилечь, присесть, уставиться невидящим взглядом в пустоту и думать, думать, думать…

В тёплом уюте родного дома, когда за окном запуржила ранняя в этом году зима, в нём заборолись ощущения из того старого мира, и холодные колючки нового. Возникли картинки всех тех моментов его жизни, которые он то и дело "переделывал". Некоторые были чистыми и ясными – сюда он "приезжал" единственный раз, другие туманились неопределенностями – там он пытался что-то исправить; третьи, вообще, не угадывались, расплываясь неясными очертаниями. Последних было много больше. Между некоторыми были мерцающие связи, иногда это были целые пучки. И самый огромный пук вёл к одной огромной картинке – Максу в настоящем. Вон он, лежит на диване, глаза бегают. Картинка дрожала, будто вот-вот распадётся.

Он ошибался. Он так искорёжил историю, так наследил в прошлом, что это оставляло след и в других людях. Они не осознавали, не помнили всех "вариантов". Только копилась усталость, и изнашивались нервы от постоянных изменений. И больше всего это касалось самых близких людей.

Тут он услышал песню. Пела мама. Её тихий и мягкий голос донёсся из кухни:

- Кабы не было зимы

В городах и сёлах,

Никогда б не знали мы

Этих дней весёлых…

Максима обволокло ласковым тембром, и он опять перенёсся. Только в этот раз некуда ему было прививаться и вклиниваться, наблюдал он всё как бы со стороны: сидит мама с полуторагодовалой сестрёнкой, напевает ей; сестрёнка клюёт носом, сейчас мама её уложит. За окном порхают снежинки, свет от уличного фонаря, разбавленный кружевами тюли, лежит на обоях. В комнате царит добро. Кругом устойчивый, правильный мир. Все проблемы бесконечно далеки, печали в другой вселенной. Струится эфиром мягкое тепло…

- Максюш, - мама вошла в комнату. – Пойдём? – она тронула его за плечо. - Да ты задремал…

Он присел на кровати. Голова звенела пустотой.

***

Пустота оказалась лечебная. Точнее, песенка в мамином исполнении. Разом всё встало на свои места, вывихнутое прошлое вправилось, распрямилось настоящее. Покорёженные эпизоды приняли прежние чёткие очертания. Максим вздохнул свободно, душевные раны стали подживать.

Действительность была теперь нормальная, правильная. С печалями и сложностями, но своя. Не было Славяна, заныла старая боль… Но Макс словно оказался на нужной стороне, где такую боль можно и нужно перетерпеть.

И хотя Макс сразу понял нутром, что всё встало на свои места, он захотел всё проверить. В первую очередь, конечно, досталось Пашке. Были расспросы, похожие на допрос; Пашка сидел красный и всклокоченный, терпеливо отвечал. Да, тогда на Китое всё это случилось… Да в общаге пили… кажется… Да, с Лерой после того похода познакомились… Сейчас не знаю про Леру ничего…она ж от тебя ушла, не от меня…

Пашку он отпустил, взялся за телефон.

- Лер, хорош дурить, возвращайся, - и откуда только решимость взялась?

Она ломать из себя не стала ничего.

- Я уж думала, что ты никогда не позвонишь, - только и сказала.

Он положил трубку и уселся в любимое кресло. Ничего не бывает окончательно, он не прыгал от восторга.

Но теперь вот правильно. Кажется.

Максим будто снова прибрал к рукам вожжи. А может и не снова… может, до этой осени он и не седлал жизнь вообще? Он покосился на плеер… "Надо, Федя, надо…", - заставил он себя взять проигрыватель в руки. Вспотел мигом, руки задрожали. Вдруг не кончилось наваждение?

Откопал Кикабидзе, включил "Читовгрито". Память заработала, вытаскивая те чувства и смачные образы. Убаюкивала и ласкала ностальгия, добрая печаль пронизывала насквозь. Но действительность никуда не уплыла: сидит Максим, ухватился за подлокотники, будто за якоря. Нет! Теперь отсюда песенкой его не выковырнешь, он это знал точно. И уже увереннее врубил такую любимую раньше и так надоевшую "Кончится лето". Ха! И здесь тоже! Настроение чуток другое, эмоции поагрессивнее, воспоминание будоражит… Но сидит на месте, ногой в тапке лишь покачивает.

Максим стащил наушники.

***

За окном лупила капель, кругом наступала весна. Максим не любил март, настроение было так себе. Он лежал на диване, читал книгу. Лера пришла с кухни и тоже прилегла, уложив голову Максу на живот.

- Передохну малёк.

- Отдохни, маленькая, отдохни, - Максим, не отрываясь от книги, погладил её по волосам. Она прикрыла глаза. По фм-волнам запустили Шэннона, "Ранэвэй". – О! А то давно не было, - Максим разом вспомнил свои осенние приключения, поморщился, как от зубной боли. Отложил книгу. – Лерусь, а ты вот помнишь наше второе свидание?

Лера лежала, не шевелясь, будто заснула.

- Так это ты специалист у нас всё помнить, - тихо ответила она. – Но второе свидание и у меня засело…

Лерин голос спокойно журчал, она вспоминала: "лютый сентябрь… снег почти… чуть ли не в шубе заявилась… где-то в центре в кафе засели… ".

Максим с каждым новым словом каменел, а в глазах нарастало дикое отчаяние.