Плакун-трава

Араз торопится. Бежит через подлесок. По бедру бьют самодельные ножны с отцовским канжаром. Звенит над ухом ветер. Бушуют позади облачные великаны, швыряют огненные стрелы, гремят, на что-то гневаясь. Мальчику страшно: не за себя — за отца, что остался в юрте. Он так и не очнулся, когда Араз уходил, взяв с собой поясную сумку да волчий оберег по наказу тётки Шамай — от зверей и злых духов.

«По третьей тропе и до шестого порога». Тёткин голос — хриплый, как у старой вороны, — настигает его призрачным эхом, и Араз мчится быстрее — туда, где берёт своё начало огненная река, Жалын-Су. Там, вдоль берега, в лесном сумраке, растёт чудесный цветок с острыми листьями и рдяными лепестками. Он должен сорвать его и принести до рассвета.

Он должен успеть до зари.

***

— Мне больно.

— Я знаю. Потерпи.

Отец садится подле него на корточки: промывает водой из фляги колотую рану на ступне, прикладывает лист подорожника. Улыбается широкой улыбкой, от которой на щеках трескается кожа, как земля в пустыне, и расцветает сетью глубоких морщинок. Всё хорошо. Всё пройдёт.

За эту улыбку Горгуда любят в ауле, но больше всех — десятилетний Араз, единственный сын, оставшийся от красавицы Айны. Ещё два года минует, прежде чем он поднимется по охотничьей тропе, чтобы одолеть свой страх и стать мужчиной, а пока...

Он встаёт с насиженного пня, отряхивая штаны. Устраивает ногу поудобнее в хлябающем башмаке.

— Погляди туда.

— Что?

Отец указывает наземь, но не под ноги, а дальше. На ковре из тёмного мха алеют капли ягод.

— Недолго осталось. К темноте вернёмся домой.

Араз кивает. Раз сказал — значит, вернутся.

***

В темноте обитают демоны, Араз это знает. От зловредных шимуранов, способных увести с тропы, до лесного хозяина сорела, чья макушка выше древесных крон, когти острее клинка, а под копытами дрожит земля. Его жёны албасты поджидают в глубоких оврагах, чтобы выпить кровь усталого путника, а уродливые жезтырнак — растерзать медными клювами.

Араз считает тропинки от Большой дороги, что ведёт к аулу. Сколько раз он ходил по ней с отцом, но никогда один... Вот и третий поворот. Шум реки, несущей свои воды с гор, достигает слуха. Теперь только вверх, до шестого каменного уступа — в сгущающихся сумерках.

Продираясь сквозь колючий кустарник, он слышит перезвон колокольчиков. Плохо дело. В темноте он словно маячок для тех, кто питается кровью и душами. Сам Араз не видел ни маяков, спящих на берегу, ни моря. Слышал от старого Муги, что исходил всю степь вдоль и поперёк, а прошлой весной гостил у них, прежде чем двинуться на север... Легко молвить тому, кто всю жизнь проводит в пути — из города в город, от селения к селению. А если на месте одном долго сидеть — отвага нужна. Чтобы за порог и в ночь.

Запинаясь на бегу, Араз теряет башмак и летит вперёд, едва не вспахивая носом землю. Успевает перекатиться, больно ударившись плечом. На шее остаются глубокие борозды царапин. Рвётся сплетённый из нитей ремешок — и нет оберега...

Что теперь будет?

Араз в страхе шарит по земле. Мокрые от росы пальцы дрожат. Грудь распирает, в горле горит, он захлёбывается воздухом, жадно глотая его, как воду.

В траве находится башмак, а волчий лик, отлитый из железа, пропадает бесследно. Нет его. Надежда тает следом, как багровые языки пламени в затухающих углях. Никто не улыбнётся, как в прошлый раз, и не поможет ему встать.

Араз поднимает взгляд. Туда, где еловые лапы плывут и качаются, перетекая в маревое небо. Слёзы поступают не столько от боли — пустяковой, если подумать, — сколько от обиды. Он почти добрался до места!..

***

— Мне страшно.

— Знаю. Я рядом.

Отцовская рука ложится на плечо.

Небо на западе не просто тёмное — будто залитое смолой. Опускаясь всё ниже, льнёт к верхушкам сосен, дышит тяжело.

Как и Араз, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Нелегко поспевать за широкими шагами взрослых. Куда ни кинь — безтропье. Ни просвета, ни обещанной реки, только гул надвигающейся грозы и шёпот крон над головой.

«К темноте вернёмся домой».

Он так радовался, уходя из аула ранним утром — навстречу неизведанному пути, в котором всегда кроется приключение. Стоило оглянуться в последний раз, как лес обступил, крепко обнял — не отпустит. Решил идти — иди до конца.

Как и любой десятилетий мальчишка, Араз мечтал однажды стать героем — подобно бесстрашным батырам из сказок, которым по плечу любые испытания. Они побеждают чудовищ и великанов и женятся на принцессах в далёких краях. Араз верил, что у него всё впереди. Жёлтая степь и синие горы, подвиги и даже любовь. Такая же сильная, какая была у отца с матерью. Он так и не женился второй раз, храня на груди амулет в виде птичьего пёрышка. Когда отец касался его пальцами, жёсткое лицо светлело, и это было красноречивее слов.

Порой Араз думает, что отдал бы всё, чтобы её вернуть. А потом вспоминает, что мальчишке нечего предложить небу взамен...

Первые тяжёлые капли падают на макушку. Грохочет совсем рядом — будто мир надвое раскалывается. Душа рвётся не то бежать дальше, не то припасть к земле и заползти юркой ящерицей под ближайший камень, укрыться от бури.

— Не бойся.

Отец не улыбается, как прежде. Он упрямо шагает вперёд, ныряя под колючие ветки и подхватывая Араза на крутом спуске. Лента реки всё же показывается впереди: катит неспешно свои воды. По скользким камням — на тот берег.

***

Воды реки смывают кровь. Поток Жалын-Су отнюдь не кажется огненным. Араз дрожит от ледяного прикосновения и покрывается мурашками вдоль хребта. Капли бегут за шиворот. В башмаках хлюпает, но он продолжает идти, минуя второй порог. Оскальзываясь на камнях, упорно ловя равновесие, то и дело оборачиваясь на тихую песню колокольчиков.

За ним следуют по пятам.

Знать бы, кто. А хотя... толку-то? Всё равно не вспомнит наизусть те заговоры, которые знала тётка Шамай. Обычными словами — криками, мольбами, угрозами — нечисть не пронять.

Без оберега он всё равно что голый — беззащитный как младенец, только что появившийся на свет. Здесь, в лесу, свои законы. Он всего лишь непрошеный гость, явившийся с умыслом заполучить плакун-траву, цветущую при свете луны. Да и самой луны на небе не видать: скрылась за вуалью туч, что та принцесса-красавица, и глаз не кажет.

А колокольчики всё ближе, и хруст веток заставляет Араза вздрагивать. После падения он не решается бежать: так и шею свернуть немудрено, а мёртвый он отцу не поможет.

Взбираясь на поросший мхом валун, он прикрывает на миг глаза. Считает. Ещё три «ступеньки».

— Араз-ул... А-аз... Ул... — стонет позади чей-то голос. Мягкий. Женский. Такая тоска в нём разлита, что сердце будто в кулаке сдавливают.

«Не оборачивайся».

Хватаясь за корни выворотня, Араз поднимается на следующий порог. И ещё одно усилие. Он мог бы уйти дальше от каменистого берега, глубже в чащу, но слишком боится потерять из виду Жалын-Су. Заблудится — не вернётся.

— Араз!.. — громче и ближе. Требовательно и почти сразу же срываясь на плач. — А-аз...

На смену колокольчикам приходит тихий скрежет. Пощёлкивание и визг металла, похожий на песню кинжальных лезвий.

Сердце гулко бьётся. Араз смахивает пот со лба тыльной стороной ладони. Воротник липкий от сочащейся крови. Она чует его — жезтырнак. Медный Коготь.

Пальцы сжимаются на рукояти канжара.

***

— Не тот воин, кто умеет убивать, — произносит отец, качая головой, — а тот, кто защищает слабых. Пробуй ещё.

Араз замахивается, но нож летит мимо цели. Падает в траву. Снова. Мальчик хмурится, стискивая зубы, — злится на себя.

— Всего и сразу не бывает. Злая рука дрогнет — добрую направят боги.

Ему требуется время, чтобы понять, каково это. Почувствовать если не доброту, то хотя бы спокойствие внутри себя.

И поднять нож...

***

Кроме страха ничего не остаётся. Шаг в темноту... и ещё... Мокро. Скользко. Холодно. Судорожный вдох... и выдох. Пятый по счёту порог остаётся позади.

Тишина. Плеск воды и кровь, стучащая в висках, — больше ничего.

Неужели ушла? Оставила добычу?.. В столь щедрое благословение трудно поверить. Араз просто шагает вперёд, почти не чувствуя ног. Капли — вода или кровь, уже не имеет значения — текут по лицу, и он вспоминает, как минувшей ночью смывал гной и пот с подрагивающих век; как отец натужно кашлял и метался в лихорадке под толстым овечьим одеялом. Как тётка Шамай накричала на него и выставила вон за то, что делал всё неправильно...

Пальцы левой руки сжимаются в кулак. Араз обернётся до зари, как обещал.

Он всё сделает правильно.

— А-аз?..

Она сидит на камне. Нагая, с бледной до синевы кожей и неестественно длинными руками. Свет луны, вышедшей из-за туч, серебрит длинные густые волосы. Вся её фигура, хрупкая и угловатая, кажется, состоит из одних острых линий. Из туго натянутых жил и костей.

Но страшнее всего — когти на тонких пальцах, от скрежета которых разом пересыхает во рту и становится трудно дышать. Острые и загнутые, как у птицы, — такими можно выпотрошить человека вмиг, словно овцу.

Араз отступает, нащупывая ногой устойчивый камень, чтобы не упасть. За спиной у жезтырнак он видит пунцовые края лепестков с застывшими на них «слезами».

— Аа-раз, — старательно выговаривает она и склоняет голову набок. Улыбается синюшными губами. Женское лицо — почти красивое, несмотря на худобу, — выворачивается наизнанку, и на месте рта появляется клюв. Араз как заворожённый наблюдает за рваными движениями женщины-птицы — за алыми кусками плоти, которые та стряхивает, избавляясь от человеческой кожи, и издаёт протяжный вопль, полный знакомой тоски и жажды.

Щёлк!

Он успевает отскочить в сторону, чудом избежав когтей, но следующим прыжком чудовище сбивает его с ног. Араз кричит: клюв впивается в плечо, и невероятная боль прошивает руку, заставляя пальцы разжаться, выпустить отцовский клинок.

Кроме страха остаётся злость. Всё не должно закончиться вот так. Он должен поступить правильно... Должен вернуться.

— Алысу, — хрипит он, решая испробовать последнее средство.

Костяная птица замирает. Налитые кровью глаза глядят на добычу.

«Что ты можешь дать?»

***

— Одни охотятся за плотью, другие — за душами. — Тётка Шамай разделывает пойманного на охоте кролика: уверенно орудует ножом, и пятна свежей крови подсыхают на солнце. — У некоторых можно выиграть: они любят загадывать загадки — видать, со скуки. А с некоторыми можно договориться, если предложить обмен. Алысу. Священный ритуал. Даже для них.

— И что им можно предложить? — Маленький Араз сидит на деревянной колоде, вяжет ожерелье из кроличьих косточек.

Шамай усмехается.

— Самое дорогое, что у тебя есть.

***

«Откуда мне знать, что ты вернёшься?»

— Даю слово, — он с трудом произносит, по-прежнему лёжа на холодной земле.

«Слова ненадёжны, маленький Ара-аз».

Женщина-птица не говорит вслух, но скрипучий голос её звучит в голове. Когти лежат на груди, так близко от горла, что мальчик боится шевельнуться.

— Чего ты хочешь?

«Оставь мне глаза».

Её медный клюв щёлкает в предвкушении.

— Тогда я не увижу дороги.

«Оставь мне язык».

— Я не смогу попрощаться с отцом.

«Оставь мне руку, и я смогу насытиться».

Помедлив, Араз кивает. На какое-то время он теряет сознание от боли. Мерный шум реки и холод, охватывающий тело. Кровь и вода. Земля и небо...

Он встаёт, пошатываясь. Прижимает к груди безобразную культю. Поднимает взгляд. Жезтырнак сидит на камне в женском обличии, облизывает острым языком алые губы. Араз делает шаг, затем ещё один. Протягивает ладонь, срывает стебли плакун-травы. Обжигающие «слёзы» бегут по коже. Он прикладывает цветок к кровоточащей ране и чувствует, как сила, неведомая ему прежде, пробегает по телу. На смену боли приходит спокойствие.

«Злая рука дрогнет — добрую направят боги».

Аразу требуется один удар сердца, чтобы поднять канжар и направить его прямо в цель. На этот раз он не промахнётся.

***

— Выпей всё.

— Не могу больше. — Отец отставляет кесе в сторону, вытирая усы. Жмурится на солнце. Щёки его уже не землисто-серые. Живые. И кашляет реже.

— Шамай будет ругаться, сам знаешь.

Араз садится рядом. Левая культя висит на перевязи. Не болит, только чешется, и пальцы тянет сжать по старой привычке. Тётка сказала, пройдёт. А больше ничего не сказала. Только глядела страшными глазами, когда Араз вернулся с добычей. Поняла.

Он сделал что смог. Отец выздоровеет, а впереди — ещё целая жизнь. Подвиги, далёкие края и принцессы. Жёлтая степь и синие горы. И любовь.

Самое дорогое, что у него есть.