Анна Неделина №3

Навий

Автор:
Светлана Горло
Навий
Работа №204
  • Опубликовано на Дзен
  • 18+

Познакомиться с важным гостем собралась почти вся семья. Георгий Михайлович Ларионов, представительный, как и положено купцу его ранга, с аккуратной каштановой бородой, хозяйка дома Елена Матвеевна, такая же представительная, плотно обтянутая бежевым шелком, и две дочери из трех.

Самая младшая, в силу младенческого возраста, оставалась в детской. Средняя, восьмилетняя, глядела с бесстрашным любопытством. А вот старшая настораживала. Худая, бледная, черноволосая. Опустив тонкие руки, она держала глаза долу, но когда гость отворачивался, пожирала его таким взглядом, что сразу хотелось держаться подальше. Этот нервический типаж Феликс встречал не раз: если проявить к девице сочувствие, придется весь вечер слушать стихи господина Эдгара Алана По (либо ее собственного сочинения), а в конце концов ему вручат засушенную черную розу как символ смерти, разлучающей всех влюбленных.

Главное, чтобы Елена Матвеевна вдруг не увидела в нем возможного зятя. А что? Молод, пригож, обладает интересными талантами и неплохим доходом — чем не партия?

- А вы будете свечки зажигать? - спросила средняя дочь, болтая ножками под столом.

- Только одну.

- А благовония курить?

- Нет.

- А волком выть?

- Едва ли.

- А няня говорила, что у соседей когда бабка померла, к ним приходил навий, так с ним кондратий приключился и он тоже прямо у них дома помер.

- Марья!

Отец свирепо воззрилась на девочку, но Феликс продолжал невозмутимо нарезать осетра на тарелке.

- Такое случается. Мы привыкли говорить, что духи бесплотны, но они продолжают жить, просто на другом уровне. Они обладают телом и запахом, передвигаются. Говорят и следят за тем, как живет их родня, иногда могут даже взаимодействовать с нашими вещами. И есть свидетельства, правда, крайне редкие, что они общаются между собой. Но все это происходит невидимо для нас, будто этажом ниже.

- А-а-а, - протянула Марья, как будто все поняла, а Феликс таинственно понизил голос.

- Медиумы спускаются на этот этаж и могут случайно взять с собой свидетеля, - старшая дочь заметно заволновалась, подняв гладко зачесанную голову и оленьи глаза. - Но если спуститься туда неподготовленным — там этот самый бесплотный дух хозяйничает. Заманит, набросится и задушит. Так я потерял нескольких добрых знакомых.

Марья смотрела на него снизу вверх, совершенно не впечатленная рассказом. Зато Елена Матвеевна невнятно охнула, и Феликс обращался дальше уже к ней:

- Между прочим, вы знаете, что юные особы очень восприимчивы к духам? Я слышал об одном трагическом случае, ребенок хотел поглядеть на работу медиума и спрятался в комнате. Его нашли только наутро, бедняжка уже окоченел.

- Пресвятая матерь Богородица, - прошептала хозяйка, осеняя себя крестным знамением, и Феликс с облегчением понял, что одной выдумкой избавился от всех лишних свидетелей на сегодня.

Призраки — привилегия сословия дворянского. У них и посылки к тому имеются: образование и свободное время, которое позволяет предаваться мыслям о бренности тела и вечности души. В купеческих домах, вроде ларионовского, духи появлялись редко: слишком уж приземленными и деловитыми были хозяева, и если, по недоразумению, какой-нибудь покойник и приходил в такой дом, то исключительно с целью вернуть долг. Что же до крестьян, в них дремучие суеверия замечательно сочетались с искренней набожностью. Они боролись с проявлениями высших сфер своими методами: плевками, меловыми кругами, матершиной и молитвой. Слово «медиум» для них было сложновато, но Феликсу даже нравилось, когда его называли «навием». Это от «навьев», то есть мертвецов. По легенде, когда Петр Иванович Столбин, один из первых медиумов в Российской империи, работал в астраханской глубинке, местные крестьяне спрашивали у него: «Ты чей?», а когда он объяснял, чесали затылки: «А, навий, значит». Так и повелось.

Спиритуализм проделал долгий путь от нелепого верования до признанной науки. Всего какую-то сотню лет назад медиумы в разных странах, подвергаемые насмешкам, работали каждый сам по себе, понятия не имея о достижениях друг друга. И лишь в 1855 году норвег по имени Эрик Гамсун собрал первую коллегию, на которой был единогласно принят кодекс правил — Гамсунский Свод.

До России молва о медиумах шла еще несколько десятков лет. Но в конце концов Петербургской Академии наук не оставалось ничего иного, кроме как признать существование Той Стороны.

Тут уж духов развелась тьма тьмущая, даже в таком провинциальном городе, как Павлослав. А шарлатанов самых разных мастей — и того больше. Да даже не шарлатанов, а просто любителей немного приукрасить. А то как это так — у губернского казначея есть в доме привидение, а у губернатора, который свой род до седьмого колена знает, - нет. Непорядок! Кое-кто приплачивал, чтобы медиум подтвердил наличие призрака, иные из медиумов, напротив, сами сочиняли опасных духов и побольше денег брали, чтобы семью от них избавить… Но Феликс предпочитал зарабатывать свой хлеб честно и ничего не выдумывал. Помогал клиентам установить контакт с усопшей родней, а если дух оказывался буйным и на уступки не шел — оставалось только звать священника.

На недостаток доходов Феликс не жаловался, но в таком влиятельном и богатом семействе, как Ларионовы, работал впервые и немного волновался, хоть и не подавал виду.

После ужина, распрощавшись с дамами, мужчины удалились в кабинет, чтобы приступить к делу.

- Вот-с, значится, - Георгий Михайлович обвел широким жестом свои владения: рабочий стол под сукном, обширное, под стать хозяину, кресло, книжный шкаф, у которого отсутствовало одно стекло в дверце. Со стены сурово взирал портрет, точная копия самого Ларионова за этим же самым столом. - Первый раз он чернильницу пролил на бумаги. Я было подумал, что Марья шалит, кабинет запирать стал, но на вторую ночь он стекло выбил, вот, извольте наблюдать, - Георгий Михайлович указал на шкаф. - А на третий день — кресло кверху ногами перевернуто. Сильный, наверное, черт…

Феликс покачал головой:

- Физическая сила не имеет значения с Той Стороны. Дух ребенка, например, может учинить намного больше вреда, чем цирковой силач. Даже причина, которая удерживает персону, привязывает ее к земле, и та играет более важную роль.

- И какая это может быть причина? - полюбопытствовал Ларионов.

- Хотите верьте, хотите нет, но все как в готических романах, - усмехнулся Феликс. - Слишком сильная любовь, слишком сильная ненависть…

- А, - хозяин отмахнулся. - Это материи мне непонятные. Ольга, старшая моя, тоже все читает… Мда… Так скажите, Феликс Александрович, еще что-нибудь будет вам нужно?

- Будет, - Феликс раскрыл портфель и достал из него свечу и свисток. Довольно нелепые, пожалуй, инструменты, но все же лучше, чем цыганские карты. - Может случиться так, что мне будет грозить опасность — тогда я дуну в свисток. А вы посадите за дверью слугу и скажите, чтобы не вздумал спать, а прибежал по первому сигналу, - он вспомнил давнишний разговор и виновато улыбнулся. - Я, признаться, немного преувеличил за ужином, но совсем немного. Мне не хотелось бы самому стать призраком в вашем доме.

Георгий Михайлович обещал, что слуга Яков — мужик толковый, настоящий кремень - исполнит все лучшим образом. И казалось бы, все было решено, но Ларионов никак не мог покинуть кабинет. Спросил, не нужно ли гостю еще чего, попереступал огромными лапищами в углу и наконец спросил:

- Феликс Александрович, а дух — он ведь к месту привязан?

- Совсем необязательно. Он может прийти к определенному человеку или и вовсе заблудиться.

- Вы давеча спрашивали, не обидел ли я кого. Так вот, оно, может, и не к месту, но… я недавно отказал в кредите одному мальчишке, а тот возьми да спрыгни с моста, - он помолчал, дыша шумно, как паровоз, а потом раздраженно добавил: - Кто же знал, что он такой нежный? Не умеешь в карты играть — не садись!

Несмотря на сердитый тон, большие темные глаза Ларионова смотрели жалобно, словно он жаждал отпущения греха, но не смел об этом попросить.

Пункт №5 Гамсунского Свода запрещает медиуму иметь мнение о клиентах. И Феликс был этому рад, ведь медиум — не Господь Бог и даже не церковный батюшка, чтобы отпускать грехи.

- Это очень кстати, спасибо, что сказали, - кивнул он.

Георгий Михайлович помялся еще немного и наконец ушел, зачем-то пожелав гостю доброй ночи.

Феликс еще раз, уже без чужого внимания, осмотрел комнату. Нарочно между креслом и стулом выбрал стул, чтобы было жестче и неудобнее, поставил его в самом центре кабинета. Теперь начиналось самое сложное — ждать.

Погасив все лампы, он оставил только свечу на столике перед собой и, вглядываясь в ее желтый огонек, слушал, как засыпает дом. Утих топот босых ног Марьи на верхнем этаже, перестал тяжело ходить из угла в угол хозяин. Понемногу стали замирать звуки и внизу, где со смехом гремели и переговаривались судомойки. Феликс пересчитал книги в шкафу, завитки на обоях, и принялся экзаменовать сам себя на знание Гамсунского Свода. Было скучно, душно, тепло и сонно, но засыпать - нельзя.

Сколько подобных бессонных ночей он провел, погружаясь в тайны чужих домов! Иногда до самого рассвета и бесполезно. Время тянулось бесконечно, и Феликс протирал глаза уже в сотый раз, когда услышал песню.

Она вкралась в самый его разум незаметно, как будто всегда была здесь, и Феликс даже удивился, как это не обращал на нее внимания раньше. Женский голос плыл по комнате тихо-тихо — мерцал, то задираясь вверх на полуслове, то скатываясь вниз и замирая. Он не имел ни малейшего представления о музыкальной гармонии, но все тянулся и тянулся, заволакивая комнату.

Спи, Алёша, во качели,
Тебя ангелы качели,
Баю-баю-баю-бай.

Ангелы-хранители,
Алёшу не будите вы,
Баю-баю-баю-бай.

Там было еще много куплетов, они нанизывались на мелодию один за другим, как бусы на нитку. В городах так петь уже не умеют, это только бабки, да присланные из деревни няньки могут выводить за шитьем или вязанием. От песни тянуло тоской и восковым запахом свечного огарка, и Феликс слушал ее затаив дыхание. Ему виделся отцовский дом и деревянные кубики, разбросанные по ковру детской комнаты. Он всегда видел в его узорах чудесные цветы и зверей...

Тень метнулась по стене, словно согласно кивая. Феликс моргнул и увидел, что огонек свечи почти угас, превратился в крошечную точку на самом кончике фитиля. Отругав себя (замечтался!), Феликс заслонил пламя ладонями, защищая от внешнего мира. Кабинет погрузился во мрак. И в этом мраке раздался новый звук.

Шарканье старческих ног.

Невидимый дух прошел от двери, а вместе с его шагами — новый голос.

- Позор. У, позорище.

Феликс дождался, пока голос приблизится, и медленно, едва дыша, отнял руки от свечи.

Невысокий худой старик стоял рядом с ним и внимательно разглядывал портрет Ларионова. Постороннего он пока не заметил, зато Феликс получил возможность как следует рассмотреть копну седых волос и глубокие морщины. Все это он определенно видел на одной из картин в доме.

Боится ли цирковой акробат каждый раз, когда выходит на канат над ареной? Наверное, да… Хоть и делал Феликс свое дело множество раз, все равно в груди защекотало.

- Что вы, батюшка, не спите в такой час? - спросил он, пытаясь подражать глубокому, медленному голосу Ларионова.

Призрак пустыми глазами смотрел на портрет.

- Охламон ты, - неодобрительно сказал он наконец, - выпороть бы тебя и твоих девок.

- За что?

- Выпороть, говорю…

Он умолк и продолжал тупо смотреть на бородатое нарисованное лицо, уверенный, что разговаривает с собственным сыном. В такие секунды Феликсу становилось призраков жаль. Как старики, понемногу теряющие связь с жизнью, они помнили отдельных людей, отдельные слова и чувства, что-то самое важное. Они ходили, беспокойные и неприкаянные, но не могли ответить внятно ни на один вопрос, и сбросить бремя тоже не могли.

- В чем же я виноватый?

- Знаешь…

Он забормотал себе под нос, и его голос смешался с песней, которая все еще продолжала звучать, перемещаясь из одного угла в другой. Как ни старался Феликс понять, что нужно старику, тот только сердился, сжимая сухонькие кулаки.

- Батюшка, я ведь родная кровь, за что ты так? Жену пугаешь, детей…

- Детей?! - старик вдруг рассердился, задышал часто, раздувая ноздри. - Детей… ты…

Спи, Алёшенька, покрипче,
С тобой некому водиться,
Баю-бай Алёшеньку.

Песня описала по комнате круг, и наконец ее исполнительница остановилась, войдя в круг света. Это была молодая женщина, полная, когда-то наверняка румяная. Вот только непокрытые черные волосы всклокочены и растрепаны, а на подоле простой юбки — длинное темное пятно до самого пола. Она стояла поодаль и тоже смотрела на портрет, при этом ее щеки и глаза так блестели от слез, что это было видно даже в неярком свете свечи, и Феликс с трудом отвел взгляд.

- Что мне сделать, батюшка, чтобы ты не серчал?

Старик втянул воздух и вдруг рявкнул:

- Где мальчишка?! Мальчишка где, я тебя спрашиваю?!

Растопырив пальцы, он кинулся на картину и принялся рыча раздирать холст.

Нету маменьки родной…

Колыбельная пресеклась. Женщина охнула — громко, с надрывом, вскинула руки и тоже кинулась на портрет.

- Батюшка! Батюшка! Дитятко мое…

- Цыц, глупая девка! - старик поймал ее за плечи и отпихнул так, что она мигом оказалась в другом конце комнаты, выпав из круга света.

Феликс смотрел во все глаза, не в силах пошевелиться. Еще ни разу ему не доводилось видеть вживую, как два духа контактировали между собой. Вот это открытие, нужно будет непременно написать в Петербургскую комиссию или даже прямо в Гамсунскую коллегию…

Старик повернул голову и посмотрел прямо на незваного гостя:

- А ты кто?!

Феликс вздрогнул, вскочил и от неожиданности сделал то, чего делать было нельзя ни при каких обстоятельствах - выпустил из руки шнурок свистка. В тот же миг, с помощью старика или сама по себе, свеча погасла, и кабинет погрузился в полный мрак.

Бухнувшись на пол так, что заныли колени, Феликс в отчаянии шарил руками по ковру, сердце бухало в ушах. Как же так?! Как же это он так глубоко ушел?! Загляделся, заслушался, и, похоже, за это ох как сейчас поплатится! Да где же, где же, где…

Неожиданная тяжесть навалилась сбоку и уронила его, задавив тяжелым ледяным дыханием и стариковским смрадом. Феликс путался в руках и ногах, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь и сбросить с себя невидимого врага, но здесь, в этом мире, он был слаб и терял силы стремительно.

«Вот так я и умру… Так глупо, глупо, глупо!» - последнее слово застряло в голове и закрутилось раз за разом.

Пронзительный женский крик разрезал темноту, и все замерло. Сначала исчез холод, за ним — тяжесть, а затем маленькая рука бережно вложил в его руку свисток.

- Скажи… дитятко мое… Алёшенька! Там… Там… Где… Не помню, дура, ой дуреха-а-а… Ой, горе мне горькое-е-е…

Она завыла, как плакальщица на поминках.

В кромешной тьме, полумертвый от страха, Феликс наощупь нашел собственный рот и, как мог, выдохнул в свисток.

* * *

Очнулся он уже на диване в гостиной. Согнулся, трясясь от холода и проклиная правила приличия, которые не позволяли забраться на сидение с ногами, и попросил что-нибудь, чтобы согреться.

- Елена Матвеевна, распорядитесь чаю с коньяком, - сурово сказал Ларионов. - Да не входите покуда.

В комнате было светло и уютно до невозможности — как в кукольном домике. Феликс пил из кружки и все щупал собственные руки и колени, чтобы убедиться в их присутствии. Чтобы хоть немного прийти в себя, ему понадобились полчаса и хозяйский сюртук, завернувшись в который он наконец перестал дрожать и сумел рассказать обо всем, что видел. Георгий Михайлович хмурил брови, а дослушав, вздохнул и принялся мерить гостиную шагами.

- Батюшка мой, царство ему небесное, - он осекся. - Или как? Или так нельзя говорить про них?

- Говорите как вам угодно. Только за что он..?

- Знаю, за что. «Мальчишка»… Он всегда говорил: «Понарожал девок, Георгий. Кому дело передавать будешь? С баб никакого толку…». Он весь наш капитал составил и мне передал, а теперь, получается, все это в пыль и в приданое… - он с досадой крякнул и молчал какое-то время. - Итак, с ним никак не договориться?

- Если только на свет не появится наследник, - осторожно сказал Феликс.

- Если, - рот Ларионова печально искривился. - думаете, я от этого не страдаю? Елена Матвеевна родить больше не сможет. На последнего все надеялись, а родилась Алена, - он оперся о стену рукой и заключил: - Значит, придется звать отца Пимена.

Теперь уж молчали оба, только тикали часы на стене и плавали огни ламп. Феликс устал настолько, что, казалось, никогда в жизни не сможет больше спать, и ему останется только вспоминать горящие гневом стариковские глаза и полную тоски мелодию.

- Ну а женщина? - спросил он.

- А? - Ларионов вынырнул из задумчивости.

- Она все говорила: «Батюшка», «Дитятко мое», «Алешенька»… У вас была сестра?

Георгий Михайлович недоуменно пожал плечами:

- В жизни не было. Да и Алешенек в роду никаких. Что ж, все равно отца Пимена звать, вот и с ней заодно разберется.

* * *

Час спустя Феликс уединился в отведенной ему комнате и коротко записал сегодняшние приключения, чтобы ничего не упустить и впоследствии составить как можно более подробный отчет. Может быть, его случай войдет в учебники для будущих поколений медиумов. Как старик отпихнул эту женщину. Как она рыдала, кидаясь на портрет. Феликс вспомнил ощущение настоящих, почти живых пальчиков, которые передали ему свисток. А было ли в истории спиритуализма такое, чтобы дух спасал медиума?.. Ведь мог бы он остаться навсегда с Той Стороны и тоже пакостить в кабинете Ларионова, если бы не она. «Скажи… Алешенька… там...»

Он поднялся из-за стола и вдруг обнаружил, что над усадьбой стоит душная, южная весенняя ночь, пахнущая сиренью. Открыв окно, он высунулся чуть ли не по пояс и жадно вдыхал ароматы сада. Как славно все-таки жить…

Из соседнего окна донеслось шевеление, а потом — тонкий, на кошачье мяуканье похожий, писк ребенка. Там зашевелились, с усталыми вздохами, оханьем и скрипом перин: «Господи, твоя воля» - и зазвучал старческий голос:

Спи, Алена, во качели,
Тебя ангелы качели,
Баю-баю-баю-бай.

Феликс стукнулся затылком об оконную раму и принялся спешно натягивать халат.

Дверь открыла нянька, пожилая женщина со сморщенным в вечную улыбку лицом. За ее спиной в свисающей с потолка люльке, закутанный в рюши, словно в пену морскую, кряхтел младенец. Марья спала тут же, в углу, раскидав босые ноги по постели, и взрослые говорили шепотом, чтобы ее не потревожить.

- Барин, ты штой-то? Али потерялся?

Феликс был взбудоражен, а нянька перепугана, и понять друг друга они не могли довольно долго.

- Как вас зовут?

- Бабка Пелагея я.

- Вы ведь знаете кто я? Барин говорил? Я медиум, ищу духов, понимаете?

- Штой-то?

- Навий.

- Ой…

Она моргала узкими, навсегда сощуренными от времени глазами, и говорить с ней было так же сложно, как с призраками.

- Колыбельная, которую вы пели — она откуда?

- А откуда все колыбельные берутся? Что напридумаешь, то и баюкаешь. У нас все так в деревне. Што не так-то барин?

- Скажите, еще в доме кто-нибудь такие колыбельные пел?

- Да кому петь? Я одна тут нянька, - она, кажется, уяснила, что ни в чем не провинилась и ничего от нее не требуют, и постепенно успокаивалась.

- Я знаю, здесь была женщина. Темноволосая, круглолицая, красивая очень.

- Так то Анисья, - она махнула рукой. - Это я ее выучила. Она пока брюхатая ходила, все радовалась чему-то, дуреха, да пристала: научи, научи.

Спокойствие Пелагеи несколько обескураживало: говорила она как о живой.

- Как ее из дома погнали, тут уж ей не до смеха стало. Говорит, некуда мне идти, в деревню только обратно, а там пропаду, - бабка с сожалением поджала губы. - Ну так оно и вышло. Федот об том месяце приезжал, так и сказал, что отец ее, Петр, из дому выставил, а больше уж не видел ее никто, - она вдруг понизила голос и продолжила как заправская сказочница: - Только наутро после Купалы одна баба под плетнем младенца нашла. Ну тут уж деваться некуда, забрал его Петр к себе.

Феликс слушал, боясь пропустить хоть слово.

- Неужели отец не пожалел родную дочь?

- Петр так сказал: она грех совершила, я тому потворствовать не могу. А вот дитятя ни в чем не виновата. Алешенькой нарекли. Суровый он мужик, Петр. Но справедливый.

Феликс задумался так глубоко и так надолго, что чуть не забыл, где находится. Он сидел на стуле до тех пор, пока старушка не напомнила о себе:

- Барин, тебе еще чего?

- Спасибо, Пелагея… как вас по батюшке?

- Игнатьевна. Но ты зови меня как все, просто бабка Пелагея.

- Спасибо, бабка Пелагея. Только скажите еще, когда выяснилось, что Анисья беременна, кто больше гневался, барин или барыня?

- Знамо дело, Георгий Михайлович. Так гудел, да кулаком по столу стучал, что, мол, не будет разврату в этом доме. Да чуть ли не сам ее взашей и выгнал.

- Спасибо вам еще раз.

Феликс с трудом поднялся. Ему казалось, что дверь в коридор находится далеко-далеко, за толщей воды, и добирался он до нее целую вечность. Уже на пороге бабка Пелагея снова обратилась к нему.

- Барин, я что скажу-то… Анисья приходит иногда Аленку позыбать. Одиноко ей, поди. Я-то, старая, бывает, засну, а как проснусь, она сама и качается. Я и ножницы в люльку положила, и перекрещу ее, как батюшка Пимен учил. Нет же в том греха?..

* * *

Феликс оказался прав: он так и не заснул. Слушал, как иногда за стеной нянька скрипит люлькой или выводит бесконечные волны колыбельной, от которых ему становилось невыносимо тяжело. Правила Гамсунского Свода запрещали осуждать, но может ли дух — не призрак, а наш собственный, живой дух — слушать правила?..

С трудом дождавшись утра, Феликс успел переговорить тет-а-тет с хозяйкой дома и окончательно увериться в своих подозрениях. За завтраком только и говорили о ночных происшествиях. Дети просили подробностей, но гость больше молчал, терпеливо снося бесконечные разговоры и такие же бесконечные пироги. Едва застолье завершилось, он вызвал хозяина на еще одну беседу.

Находиться в кабинете Феликсу было неприятно. Не потому что он чуть не умер здесь вчера, а потому что гадал, не здесь ли произошло все, что погубило молодую, красивую, полную жизни женщину.

Феликс пересказал Ларионову историю Анисьи. Тот хмурил лоб, почесывал бороду, а под конец сказал:

- Да, в самом деле, я припоминаю, у нас была такая служанка, а потом куда-то пропала.

От притворства стало особенно мерзко.

- Почему вы мне не сказали?

Ларионов пожал плечами:

- Да я, знаете ли, все больше в лавке, домом занимается жена…

Феликс перебил хозяина:

- Потому что это ваш ребенок.

Густые каштановые брови взметнулись чуть не к самой макушке:

- Как вы смеете? - не очень уверенно сказал он.

- Бабка Пелагея сказала, что вы были в бешенстве и требовали выгнать девушку из дома. И Елена Матвеевна это подтвердила, она считает, что вы очень благочестивый человек и не терпите неприличия в доме.

Георгий Михайлович даже глаз не опустил: смотрел прямо на Феликса.

- Вы ей сказали?

- Нет. Хотя, возможно, стоило.

Ларионов вздохнул: кажется, с его души упал большой груз. Он достал ключ, открыл ящик стола, и между толстыми пальцами замелькали разноцветные бумажки.

- Сколько вы хотите?

Феликс смотрел на его руки, будто впервые в жизни увидел банкноты.

- Нисколько.

С полминуты они глядели друг на друга и не понимали. Один — как можно говорить о деньгах. Второй — как можно деньги не принять.

- Ну, - Ларионов закрыл ящик с удовлетворенным лицом. Наверное, именно такое у него всегда было после заключения выгодной сделки. - Тогда что вам надо?

- Не мне, а ей. Чтобы вы нашли ребенка и дали ему жизнь, которой он достоин, при таком отце.

Георгий Михайлович степенно положил обе широкие ладони на стол.

- А вот это уже не ваше дело.

- Вы правы. Но и оставить это дело я не могу.

Ларионов усмехнулся.

- И что? В полицию пойдете? И кому, по-вашему, может быть интересна смерть крестьянки? Даже если вы что-то докажете, моего влияния хватит, чтобы вопрос замять. Скажете Елене Матвеевне? Допустим, еще несколько жизней испортите. Я переживу, а вам, кроме самодовольства, какая выгода?

Феликсу вдруг показалось, что воротничок рубашки превратился в руки старика, который снова принялся его душить. Ночные переживания, надрывная колыбельная, пустые глаза Анисьи и холодная, наглая ложь Ларионова — все это смешалось воедино, и Феликс, забыв о правилах Гамсунского Свода, выпалил:

- Она здесь, совсем рядом, в вашем доме, в ваших комнатах! Мать, потерявшая дитя. У нее нет ничего — ни имени, ни личности, только память о вас и вашем ребенке, которого она не уберегла. Она даже не знает, где он, только помнит, что знала когда-то, и казнит себя больше, чем возможно. Женщина, которую вы…

Феликс запнулся, задохнулся и умолк. Ларионов так и сидел за столом, большой, сумрачный, с неприятной улыбкой, только кулаки сжимались и разжимались.

- Спасибо, Феликс Александрович. Я с вами рассчитался, выход сами найдете. А то не хотелось бы Якова звать, чтобы он вас выпроводил.

Феликс закрыл рот, жалея о вспышке откровенной злости. Будто посреди званого вечера с него упали брюки, и все окружающие смотрят на него с затаенной жалостью, обладая над ним властью.

Ларионов прав. Слово молодого медиума — против слова богатого, влиятельного купца. Его раздавят, как вошь.

- Прощайте, Георгий Михайлович.

Он развернулся, стиснув зубы, и бросил негромко, но так, чтобы хозяин услышал:

- По крайней мере, теперь вы знаете, что это мальчик.

О том, чтобы подвезти гостя из поместья до города, речи не шло, и Феликс, миновав цветущий сад, вышел на дорогу пешком. Солнечные лучи лупили по шляпе и уставшим глазам, высокая трава колыхалась у ног. Голова кружилась, он ненавидел и Ларионова, и себя, хотя, казалось бы, сделал все правильно, все, что мог. Исполнил свою работу, получил за нее деньги.

И все равно остался должен. За запах сирени, за стрекот сверчков, за каждый новый прожитый день и за каждую ночь, когда его будет преследовать тихая, тоскливая мелодия.

Он вернулся в свою квартиру к полудню и сразу же заснул. Ему снилась встреча Гамсунской коллегии, которой он путано пытался объяснить, что совершил прорыв. Но колыбельная все звучала и звучала, и худой, морщинистый Эрик Гамсун раз за разом спрашивал: «Ты чей? Ты чей?», а потом радостно смеялся: «Навий!».

Еще не до конца проснувшись, но уже зная, что его ждет, Феликс открыл глаза. Оказывается, он проспал до самой ночи, и теперь пришлось отыскивать лампу впотьмах.

Он сел за стол, с тяжелой душой глядя на плящущий огонек.

- Не могу я тебе помочь.

Пламя мигнуло:

Бай да побай,
Не ходи ты туда на край,
Баю-баю-баю-бай…  

+4
23:04
1210
11:46
+4
Очень понравилось! Почему то не могу поставить «плюсик»
11:28
Тут теперь нужен рейтинг аккаунта 5 и выше, чтобы плюсы/минусы ставить. Мне тоже понравилось, плюсанула. Над концовкой, правда, я бы на месте автора еще подумала, можно более эффектный аккорд поставить в заключение.
Комментарий удален
20:26
+2
Тонко, тоскливо, жизненно и, несмотря на жуткие моменты, нежно. Прекрасно удалось передать доброту простой души любящей матери и печаль брошенного человека. Впечатлило.
Стилистически приятно написано, история трогает за живое.

Автору успехов!
Загрузка...
Анна Неделина №3

Достойные внимания