Незаконное освобождение

Издалека гроздья осенних листьев на ветках напоминали Гагарину облепиху. Он видел ее однажды, в далеком детстве, когда их группу возили на экскурсию в центральную оранжерею. До неприличия яркая, облепиха казалась проводником солнца на земле. В память о той экскурсии Гагарин на каждый день рожденья покупал дорогущую коробку облепихового морса и растягивал ее на неделю. Заключительная чашка, неизбежно разбавленная водой, теряла и в цвете, и во вкусе.

Кроме того, осенние листья ассоциировались у Гагарина с людьми. До того, как последние выродились, они ценили красоту и засушивали разноцветные листья между книжных страниц. Во всяком случае, об этой традиции писала антрополог Линдгрен в нашумевшей монографии. По словам же умудренного горьким опытом Бронсона, романтизированные представления о засушенных листьях – это не более чем красивые сказки. Людям было некогда собирать гербарии, потому что они сражались за власть и упивались саморазрушением.

Гагарин верил в красивые сказки. Еще он любил осенью ловить слетавшие с веток листья. Те вроде бы падали медленно, но требовались развитая чуткость, чтобы предсказать их причудливую траекторию, и отменная реакция, дабы зажать в руке подхваченный ветром лист, а не воздух.

По обе стороны вдоль проселка тянулись разреженные ряды деревьев с позолоченными кронами. Спиноза вел внедорожник аккуратно, время от времени окидывая нервным взглядом приборную панель. Бронсон начищал мясницкий нож с устрашающим широким лезвием. Гагарин многократно наблюдал, как его верный спутник деликатно полирует свою игрушку и прячет обратно в ножны. Ни разу в ход Бронсон оружие не пускал.

Вот бы не пустил и сегодня.

Через полтора километра грунтовка раздвоится, и они свернут на дорогу к антроповодческой ферме.

Чтобы умерить пульс, Гагарин привычно старался думать об идеальном будущем. Говорят, чем большим числом деталей обрастает твоя мечта, тем ближе ты к ее осуществлению. Освобождения с ферм послужат точкой отсчета для революции в умах. Чтобы ускорить эту революцию, Гагарин напишет альтернативный учебник истории – истинный.

Книгу можно начать и так:

«Сначала люди утратили положение доминантного вида. Это закономерно, потому что всякая иерархия отличается подвижностью и в долгосрочной перспективе любое пиковое явление обречено на сдачу лидирующих позиций. То же самое ждет и нас, и в это нет никакой трагедии.

Согласно одному из научных предположений, упадок человечества ускорила ядерная катастрофа. Другая гипотеза настаивает на беспрецедентном климатическом сдвиге. Кто-то всерьез обсуждает версию иноземного вмешательства, а сторонники теорий заговора держатся мысли, будто секретная корпоративная программа по масштабному сокращению населения, затеянная земными боссами, дала сбой и в результате шаткий и без того планетарный уклад рассыпался окончательно.

Что бы там ни случилось, малая часть человечества защитила себя от деградации и выжила. Она сохранила за собой величайшие достижения науки и искусства и преумножила культурный запас. Пока разбросанные без призора остатки человечества стремительно упрощались, наша ветвь эволюционировала, все сильнее и сильнее отдаляясь от предков. У нас отсутствует волосяной покров, и мы обладаем пониженной чувствительностью к ультрафиолету. Наш мозг в среднем на сто граммов тяжелее человеческого, а длина пищеварительного канала на метр короче. У нас не развилась четвертая сигнальная система, зато третья организована не в пример сложнее и тоньше человеческой в ее настоящем состоянии.

Мы ненавидим людей за то, что они наши ближайшие родственники из числа уцелевших приматов. Мы ненавидим их за то, что они наша единственная связь с дремучим и постыдным прошлым. Ничем, кроме ненависти, не объяснить наше отношение к этим иррациональным существам. Мы возводим антроповедческие фермы, где выращиваем людей на мясо в невыносимых для них условиях. В своих экспериментах мы вторгаемся в человеческий геном для выведения новых и новых пород.

Многим из нас такая диспозиция кажется естественной. Мы не в пример разумнее людей; мы, в отличие от них, контролируем население и управляем страстями, поэтому нет весомых причин испытывать сострадание к виду, который мы бесповоротно опередили в развитии и который сам виноват в своих злоключениях. Более того, с повсеместным мором крупного рогатого скота полвека назад человечина превратилась в главный источник белка. Нелепо отказываться от него из-за сомнительных моральных соображений.

Предвижу, что подобной логики придерживается большинство из нас.

Но разве нет логики и в том, чтобы сделать выбор в пользу здоровой растительной пищи? Разве не будет трезвым решением убрать из рациона блюда из убитых существ, промучившихся короткую жизнь в тесном загоне посреди собственных фекалий? Разве…»

Бронсон потряс Гагарина за плечо, отчего тот встрепенулся.

– Мечтаешь?

– Пытаюсь сконцентрироваться.

Нет, склад ума Гагарина точно не располагает к написанию учебников по истории. Скорее к составлению политических трактатов. Которые при желании легко сжать до размеров листовок.

Бронсон связался с Гагариным и Спинозой на образовательном лектории, где они выступили с докладом о вреде человечины для организма. В рабочем комбинезоне и засаленной кепке Бронсон разительно отличался от прочей аудитории, среди которой преобладали студенты с татуировками на полчерепа и биопротезами последнего поколения. Подкараулив Гагарина и Спинозу на выходе, Бронсон сказал, что для успеха их миссии просветительской деятельности мало. Необходимы прямые действия.

Именно Бронсон подговорил друзей наведаться на ферму.

– Освободим людей, испортим оборудование и заставим их к себе прислушаться, – сказал он. – План проще некуда.

Сам Бронсон три солнечных цикла отслужил на бойне, поэтому досконально знал изнанку антроповодства. По словам бывшего мясника, благодаря разработкам генетиков предназначенные на убой люди росли в три с половиной раза быстрее, чем в естественной среде. Их хрупкие деформированные кости часто ломались, а мясистые ляжки и бока покрывались язвами и нарывами из-за избытка бактерий на фермах. Не используй антроповоды антибиотики и обезболивающие в промышленных объемах, люди умирали бы задолго до созревания в пищу.

– По-моему, жрать болотную грязь и то безопаснее, чем порубленную на фарш отраву, – выразил мнение Бронсон. – Пусть сколько угодно фасуют ее по красивым пакетам, меня не обманешь.

Болота он упомянул недаром, поскольку до бойни трудился мелиоратором в широкой полосе. На этой службе он навиделся тайных захоронений радиоактивных отходов, вследствие чего приобрел недоверие ко всем без исключения источникам информации, кроме собственных глаз и ушей. Мясницкий опыт лишь укрепил это недоверие и зародил в Бронсоне ненависть к управленцам любого калибра. Спутник Гагарина мог часами напролет рассуждать о лжи верховного менеджмента. Собственно, набег на ферму был формой протеста против могущественной верхушки. К самим людям Бронсон относился равнодушно.

Спинозе не нравилась идея с незаконным освобождением. Бронсон убеждал, что все пройдет гладко.

– Нагрянем внезапно, – говорил он. – Обезвредим охранника и работников, отопрем загоны, сломаем оборудование. Вмиг управимся.

– Обезвредим? – уточнил Спиноза.

– Или обездвижим, как угодно, – сказал Бронсон. – Запрем в подсобке, чтобы не мешали. Никакого насилия, если ты об этом.

Спиноза все равно сомневался. Он утверждал, что за десятки солнечных циклов верховный менеджмент построил стабильное общество, где преступность минимизирована и каждый имеет равные права на самореализацию. Если действовать законным путем и взывать к разуму, то больше шансов помочь людям. Бронсон, чертыхаясь, доказывал, что бесполезно взывать к разуму тех, кто считает младенца в плаценте величайшим деликатесом.

– Ты доверчив к типам, что засели наверху, – обвинил Спинозу Бронсон. – Слишком доверчив. Я на своем примере уяснил, что права наши не очень-то и равны. Я тридцать шестой в очереди на нанолегкое, а кому-то органы имплантируют вне очереди.

– Причина в особом статусе… – начал Спиноза.

– Вот именно, в статусе, – сказал Бронсон. – А чего эти особые не выпустят на рынок дешевый искусственный белок, для которого не нужно городить фермы и разводить людей? С нашими научными возможностями реально запустить такой проект в производственных масштабах.

В споре Спинозы и Бронсона Гагарин понимал правду каждого, но поддержал Бронсона. Во-первых, неэффективность просветительского метода очевидна. Студенты с удовольствием слушали о вреде человечины, а после лекции покупали в автомате стейк или консервированный бургер. Во-вторых, решительность Бронсона подкупала. Мало иметь добрые намерения. Нужно обладать упорством в их осуществлении. Запредельное упорство Бронсона вдохновляло.

В конце концов, Гагарин уговорил Спинозу присоединиться к миссии. С условием, что Спиноза останется караулить во внедорожнике и при случае заявит, что не знал об истинном плане Бронсона и Гагарина.

Втайне Гагарин сочувствовал старому приятелю, с которым познакомился еще в университете. Вечно встревоженный и никем не принимаемый в расчет Спиноза лелеял трогательную мечту: завести на заднем дворе декоративного человека. Человек жил бы в чистой просторной клетке, питался бы свежими овощами и играл в передовые игрушки, а добрый хозяин каждый день выпускал бы его на лужайку порезвиться на длинном-предлинном поводке, не стесняющем движения, чтобы питомец почувствовал вкус свободы. Технически мечта была осуществима, но Спиноза боялся, что его засмеют за неуместную нежность и сентиментальность, проявленную к представителю иного вида.

К ферме вели две дороги. По главной фургоны везли созревших особей на бойню, а затем их туши переправлялись в Центр переработки пищи. Бронсон, Гагарин и Спиноза нарочно выбрали заброшенный проселок через лес, чтобы сбить со следа погоню, если таковую вдруг снарядят.

Спиноза съехал с грунтовки и погасил фары. Бронсон вытащил два странных приспособления из черной ткани, напоминающих увеличенные раз в семь чехлы для очков. Одно такое изделие Бронсон вручил Гагарину и прокомментировал:

– Балаклава. Древнее изобретение человечества, чтобы скрывать лицо. Надевай через голову.

Гагарин уставил на спутника вопросительный взгляд. Бронсон вздохнул и добавил:

– На контрольно-пропускном и в скотоблоке натыканы камеры, которые снимают круглые сутки. Мечтаешь засветить свою тыкву и завтра проснуться знаменитым? Лично у меня таких планов нет.

– Ты не говорил про камеры.

– Полагал, что ты в курсе.

– Не в курсе.

– Скрой лицо, и избежишь неприятностей. Эти камеры бестолковые, даже звук не записывают.

Гагарин кивнул и натянул странное приспособление. Смотреть на мир сквозь прорези для глаз оказалось непривычным. Будто подглядывать в замочную скважину. Хорошо, хоть балаклава не стесняла дыхания.

– Может, передумаете? – предложил Спиноза, смотря на Гагарина. – Еще не поздно.

Бронсон похлопал водителя по плечу и сказал:

– Еще не поздно продолжать борьбу. Ты в норме?

– Мне страшно, – признался Спиноза.

– Боишься, что поймают?

– Да.

– Чтобы нас задержали, нам стоило предупредить инспекцию, что мы собираемся затеять первый в истории небольшой переполох на ферме. И вдобавок притащить эту инспекцию за собой на тягаче по вязкому грунту. Как видишь, вероятность практически нулевая.

– Я попытаюсь успокоиться, – пообещал Спиноза.

– Ты и заволноваться толком не успеешь, – сказал Бронсон. – Мы мигом вернемся.

– Очень скоро, – сказал Гагарин. – Не бойся, Спиноза.

Спутники для порядка проверили, выключены ли устройства связи. В противном случае сканеры с фермы имели бы шанс уловить радиоволны и по ним идентифицировать нарушителей.

Стараясь не хлопать дверьми, Гагарин и Бронсон вылезли из внедорожника. В куртке с покрытием от кислотных дождей, с самодельным ранцем из мешковины за спиной, с устаревшим энергометом наперевес – бывший мясник производил внушительное впечатление. На поясе у него крепились короткоствольный автомат и любимый нож. Рядом с Бронсоном Гагарин, пусть и снабженный пистолетом, ощущал себя придатком, как соус к блюду. Или того хуже, как необязательный пассажир к рейсовому автобусу.

Гагарин и сам боролся со страхом. Черта, за которую нельзя переступать, осязаемо приближалась, а убедительных причин повернуть назад так и не возникало. На ферме, по приблизительным оценкам Бронсона, обитало около шестисот голов двуногого скота. Эта цифра тянула на суровый обвинительный приговор.

Несмотря на исключительный риск, Гагарин покорно шагал вслед за могучим спутником, повторяя про себя, что они задумали благородное дело, а Бронсон всегда поступает в высшей степени правильно и красиво, поэтому никто сегодня не пострадает – ни они сами, ни люди, ни работники с фермы.

К контрольно-пропускному пункту вела размытая дождем тропинка. Через балаклаву Гагарин жадно вдыхал запах прелых листьев. Каждый цвет, каждый аромат, каждый штрих в окружающем мире вдруг обрели небывалую доселе значимость.

Когда между деревьев мелькнула сторожка, Бронсон прошептал:

– Не отставай и смотри в оба.

Вместо того, чтобы притормозить и оценить обстановку, бывший мясник ускорил шаг. Привыкший к непредсказуемости в действиях спутника Гагарин поспешил следом.

Бронсон ногой распахнул дверь сторожки и бесцеремонно направил энергомет на охранника, склонившегося над контейнером с ужином. Сторож, старик с растянутой по квадратному черепу сморщенной кожей, при виде непрошеных гостей без лиц застыл с вилкой, поднесенной ко рту. По беспроводному радио играла модная мелодия, синтезированная из низкочастотных звуков. Бронсон смахнул радио с полки и раздавил ногой. Музыка затихла.

– Голова болит, понимаешь? – сказал он охраннику.

Тот моргнул и потряс головой, изображая согласие.

– Тебе органы имплантировали? – спросил Бронсон.

– По-почку. И коленный сустав.

– Видишь чудесную штуку в моих руках? Страшная вещь, правда?

Охранник затряс головой, на этот раз еще убедительнее.

– Один выстрел из нее – и все импланты в твоем теле поджарятся, как на гриле. Если в случае с суставом тебя ожидает дикая боль, то почка, боюсь, откажет на месте. Заодно из строя выйдут селезенка, печень и все, что рядом.

Гагарин понимал, что Бронсон блефует. Максимум, что грозит старику, так это оглушительный разряд тока, но уж никак не выход из строя имплантированных органов.

– Что вам нужно? – вымолвил сторож.

– От тебя нам нужно только твое спокойствие. – Бронсон повернулся к Гагарину и протянул ему энергомет. – Держи нашего друга на прицеле.

Пока Гагарин стоял, направив ствол на охранника, Бронсон забрал у того телефон, сунул в рот кляп и крепко опутал по рукам и ногам. Бывший мясник управлялся с веревкой ловко, будто регулярно практиковался в плетении узлов.

– Против тебя мы ничего не имеем, – сказал сторожу Бронсон. – Ты честно выполняешь работу и копишь на отдых. Если полежишь смирно до приезда инспекции, тебе никто не навредит.

Уложенный на койку охранник на рефлексе потряс головой.

Бронсон запер сторожку снаружи, выбросил ключ в кусты и вместе с Гагариным двинулся в скотоблок.

Запертые в тесных загонах люди жались друг к дружке. В полутьме Гагарин различал волосатые тела с коростой из грязи, заплывшие жиром бока, асимметричные дряблые груди с обрезанными сосками. Кастрированные в детстве самцы были мельче и боязливее самок, зато обрастали салом быстрее. Люди издавали нечленораздельные гортанные звуки, в иных обстоятельствах показавшиеся бы комичными. В скотоблоке стеной стоял удушающий смрад. К вони от фекалий и немытых тел примешивался рвотный химический запах. Гагарин на мгновение затормозил и машинально зажал ладонью нос.

Движение не ускользнуло от внимания Бронсона.

– Эй, соберись там. Не плыви, – сказал он приглушенным тоном.

– Что добавляют в их кормбикорм, что их дерьмо пахнет так?

Бронсон усмехнулся.

– Лучше тебе не знать. Всякие сомнительные штуки, чтобы ускорить рост.

Гагарина мутило. Если бы он вовремя не переключился на дыхание ртом, его бы вырвало. Нужно говорить. Нужно говорить, чтобы отвлечься.

– Что за звуки они издают? У людей такая речь?

– В младенчестве им прижигают языки, – объяснил Бронсон. – Так что у их речевых аппаратов никаких шансов на развитие.

И не только у речевых аппаратов, сообразил Гагарин. Атрофированные мышцы, утерянные навыки, расшатанная психика – немудрено, что люди деградировали и лишились доминантного положения на планете. Некоторые оправдывают поедание мяса тем, что разведение людей в пищу помогло человеческому виду выжить. Циничный аргумент, учитывая незавидность такой жизни.

Так не должно быть.

– Так не должно быть, – пробормотал Гагарин.

Бронсон схватил его за плечо и приказал умолкнуть.

Чуть впереди работник катил на тележке огромный красный цилиндр с освежителем и фонтаном распрыскивал его в воздух. Из ушей фермера торчали провода наушников.

Когда между лопаток ему уперлось дуло, работник испуганно обернулся и вскинул руки вверх. Бронсон приложил палец к губам и жестом велел снять наушники. Гагарин испытал удовлетворение с примесью злорадства, заметив расширенные зрачки. На землистого цвета лице с близко посаженными к переносице глазами отразился страх.

– Сколько вас в смене? – спросил Бронсон.

– Семеро, – пролепетал фермер.

– Когда смена заканчивается?

– К рассвету! – выпалил работник, словно перед начальством. – В пять.

– Значит так. Оставь пока прыскалку. Отыщем твоих шестерых друзей. Если будете слушаться, ничего с вами не случится. Мы с моим молчаливым спутником скоро уйдем, и вы вернетесь к своим делам. Ясно?

– Ясно.

– Лишнее движение – и я размажу тебя по полу. Твои останки и на фарш не сгодятся.

– Ясно.

– Отлично. Теперь отдай мне свой телефон.

Телефон полетел в бездонный ранец Бронсона.

Двое работников разогревали в гигантской СВЧ-печи партии комбикорма для вечернего кормления. Третий устранял неисправность центрального бака, откуда вода подавалась в поилки. Четвертый настраивал робота для чистки навоза в загонах. Еще двоих с поднятыми руками Бронсон вывел из цеха для размножения. Выстроив фермеров в шеренгу, бывший мясник на манер конвойного повел их в подсобку. Гагарин замыкал колонну, держа наготове пистолет со снятым предохранителем.

Радовало, что балаклава позволяла спрятать лицо. Внутри Гагарина бушевали эмоции, и он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил его взбудораженное состояние. Гагарин желал, чтобы фермеры вели себя смирно и не ставили его перед мучительным выбором, жать на курок или нет.

К счастью, работники оказались настолько ошарашенными, что даже не задавали вопросов, не говоря уж о проявлении непокорства.

В подсобке Бронсон забрал у каждого телефон и деловито произнес:

– Приятно познакомиться. Я напрочь отмороженный и люблю командовать. Когда кто-то меня не слушает, я реагирую резко и однозначно. Если точнее, то стреляю в голову. Моего друга контузило при утечке ядохимикатов на полигоне, поэтому его тоже лучше не злить. Вас везет, что сегодня он тихий. Пока тихий.

Гагарин с достоинством кивнул.

– Если будете рассудительными, вам ничего не угрожает, – продолжил Бронсон. – Посидите пока здесь, обсудите свежий сериал или радиопостановку. Мы с молчаливым другом скоро уйдем, и вас освободят. Ясно?

У работников достало ума не возражать. Бронсон запер их в подсобке и выкинул ключи в гору навоза.

– Надо торопиться, – сказал бывший мясник. – Иначе Спиноза запаникует и натворит дел.

– Или мы задохнемся, – сказал Гагарин.

В подсобке его взгляд упал на контейнер с противорвотными таблетками. Жаль, что не догадался зачерпнуть оттуда горсть.

– Пора выпустить людей наружу, – сказал Бронсон.

Лишь теперь до Гагарина дошло, что он не представляет бедняг из загонов на воле. Неловкие, непропорциональные, ни к чему не приспособленные – они сразу растеряются. Безграничное пространство ошеломит их. Свежий воздух, отсутствие границ, телесная и ментальная свобода – это слишком много для тех, кто еще на рассвете среди себе подобных жался на клочке земли, погрязнув в собственных испражнениях.

– Что с ними станет, когда мы их выпустим? – спросил Гагарин.

– Понятия не имею, – отозвался Бронсон. – Не представляю их на воле. В любом случае хуже, чем здесь, им точно не будет.

– Наверное, – пробормотал Гагарин.

Бронсон положил ему руку на плечо и произнес:

– Эй. Большего для них мы сделать пока не можем. Сейчас главное – привлечь внимание.

Гагарин кивнул. Его спутник снова прав.

Бронсон открыл главные ворота, предназначенные для фургонов, которые увозили созревших в пищу особей на бойню. В проем хлынул прохладный осенний воздух. Те из несчастных, кто располагался ближе к выходу, принялись шумно втягивать ноздрями спасительный кислород. За годы пребывания в кошмаре люди так и не привыкли к жуткой вони.

Один за другим Бронсон отворил засовы на загонах и распахнул калитки. Вопреки ожиданиям, освобожденные не бросились наружу, а только крепче прильнули друг к дружке. Отовсюду раздалось встревоженное гортанное бульканье. В нем Гагарину почудились вопросительные нотки. Бывший мясник брезгливо сплюнул.

– Ну же! – велел он, махнув рукой в сторону выхода. – Бегите!

Бульканье усилилось.

– Вот же тупые! – с досадой вскрикнул Бронсон.

Он вытащил из-за пояса короткоствольный автомат и дал в воздух короткую очередь. Действие не возымело эффект. Тогда Бронсон страшно заорал и выпустил вверх еще один залп – длинный, до упора.

Не успела разряженная обойма коснуться земли, как люди впали в панику. Они заметались по загонам, наталкиваясь друг на друга и сшибая поилки и кормушки. От рождения запуганные и сбитые с толку, эти существа и не помышляли о том, что мир не ограничивается мрачным скотоблоком и беспрестанными мучениями.

Краем глаза Гагарин заметил тень, что скользнула к главным воротам, и списал увиденное на игру воображения. Он слишком многое пережил сегодня, чтобы не сомневаться в целостности своего рассудка.

– Нам нельзя задерживаться, – сказал Бронсон. – Сматываемся.

– Мы так и не спасли их.

– Все было не зря. Запомни это.

Очутившись за воротами, Бронсон вытряхнул из ранца отнятые у рабочих телефоны на траву.

Пробираясь через лес к внедорожнику вслед за спутником, Гагарин поинтересовался:

– Ты веришь, что все не зря?

– Нет, я для красоты завернул, – произнес Бронсон с сарказмом. – Естественно, верю. Непрошеный визит убедит всех, что проблема с антроповедческими фермами действительно существует. Если по новостям покажут кадры отсюда, все поймут, что сытый и румяный амиго из рекламы – это нереальная чушь.

Гагарин ненавидел рекламу с амиго. В ней анимированный человечек хвастался тем, как быстро он растет и толстеет. Бешеную популярность приобрела линейка товаров «Амиго»: тушенка, паштет, котлеты, стейки, пицца. На фирменных упаковках неизменно красовался смуглый южанин в пончо и сомбреро. Он лучезарно улыбался и загибал кверху большой палец.

– А ведь некогда люди отличались сложным психическим устройством и развитым социумом, – сказал Гагарин. – Мы переняли их технологии и заперли в загонах. Мы настолько циничны, что даем друг другу имена лучших людей прошлого – ученых, философов, спортсменов, актеров…

– Знавал я одного Теслу, – сказал Бронсон. – Тот еще мешок. Глазные линзы без помощи не наденет. Когда он ел…

Спутники застыли. У внедорожника терлись типы в инспекторской форме. Спиноза что-то оживленно объяснял инспектору в фуражке. Тот кивал. В сумраке за деревьями выступали контуры грузовика с посеребренными звездами на боку.

– Как это понимать? – рявкнул Бронсон, когда на него и на Гагарина наставили стволы.

– Старший инспектор Фуркад, – сказал тип, что разговаривал со Спинозой, и снял фуражку. – Ваш спутник предупредил нас о преступном замысле. Прискорбно, что порядочные единицы общества решились на столь асоциальные действия.

Спиноза сделал шаг прочь от Гагарина и Бронсона. Лицо предателя обволакивала спасительная темнота.

– Гагарин, я докажу, что этот психопат насильно втянул тебя в план, – пообещал Спиноза. – Тебя заставили, это не твоя вина.

Кулаки Гагарина непроизвольно сжались. Он спросил:

– Что они тебе пообещали? Человека на заднем дворе? Целый выводок детей с фермы для личного пользования?

Спиноза скривил лицо.

– Гагарин, я пытаюсь спасти тебя, – сказал он.

В это время Бронсон выхватил из ножен холеный нож и кинулся на предателя. Прежде чем пули вонзились в тело бывшего мясника, он воткнул лезвие в живот Спинозе и провел по незащищенному телу длинную кровавую полосу, оборвавшуюся похожей на запятую засечкой.

Гагарин не успел броситься на помощь. В затылок врезалось что-то тяжелое и упругое, и Гагарин упал на землю. Голова в балаклаве будто сплющилась до размеров мяча для гольфа. Кислород закончился, и разверзшаяся бездна утянула в себя.

– Мы сознательно не предупредили рабочих, чтобы посмотреть, насколько далеко вы готовы зайти. Список внушительный: незаконное владение оружием, незаконное проникновение на пищевой объект закрытого типа, поломка промышленного оборудования, угроза физической расправы, применение насильственных мер… У прокурора язык отвалится, пока он все перечислит. Тянет на двести лет заключения, не меньше.

У Гагарина ныли запястья. Зря старший инспектор приковал его наручниками к столу. Все равно на сопротивление бы духа не хватило.

– Главное – ради чего? – продолжил Фуркад. – Ради примитивных существ, которые в принципе ни на что не годны, кроме как служить нам пищей. Они органически не приспособлены к свободе. Они жалки и ничтожны. Мы оказали им милость тем, что не позволили их виду вымереть.

У Гагарина имелись в запасе десятки доводов против, но он понимал их бесполезность и не возражал старшему инспектору.

– Те же люди в былые времена преспокойно разводили скот и птицу в планетарных масштабах и ничуть не заботились о судьбе поедаемых животных. Те же люди довели землю до истощения, а вы их защищаете. Неразумно, мягко говоря. Вам известно, что они плодились миллиардами? Ладно, пятьсот тысяч на планету. Ладно, пусть миллион, хотя и этого много для одного вида млекопитающих. Но в таких количествах?

– Что со Спинозой? – перебил Фуркада Гагарин. – Как его рана?

– Вашего приятеля мы залатали. Жить будет. Представим его к правительственной награде за ответственность.

Гагарин выругался.

Ей единственной хватило смелости убежать в широкий проем, откуда доносился свежий воздух. Она мчалась во весь опор, удаляясь от места, которое не покидало ее даже в ночных кошмарах.

Она огляделась вокруг, когда силы иссякли, а вместе с их исходом улеглась и паника. Нестройные ряды деревьев взяли ее в кольцо. В непривычной тишине любой звук звучал зловеще и таил в себе опасность.

Чтобы противостоять холоду, который заползал в каждую клетку тела и пробирал до костей, она втянула голову в плечи и прижала руки к груди. К подошве плотным слоем прилипли лесная грязь и прелые листья. От них вкусно пахло. Такой чудный запах встречался ей впервые.

Когда она вконец замерзла, она укрылась от ветра за толстым деревом и села к нему спиной. Уши чутко ловили всякий шорох. Что угодно, лишь бы ее не настигли и не уволокли обратно в загон.

На плечо опустился увядший лист. Ее поразили проступавшие на желтом фоне неровные линии темного цвета. Прямо как вены под кожей.