Облики смерти

— Наслаждаться, пока есть время! — восклицает белый адепт.

Три кружки сталкиваются, расплескивая пену.

— И я бы не рекомендовал тебе медлить, друг. Время — оно такое, может закончиться в любой момент.

Бородатый Далмар разом выливает в себя пойло.

— Интересная у тебя х-ве-ло-софия, — дребезжащим голосом по слогам проговаривает он, порядком захмелевший, — но святоши говорят иначе, и, думается мне, что те уж пограмотнее тебя будут. Те уж знают, о чём говорят.

Белый адепт жестом отмахивается от него, весело посмеиваясь, и оборачивается к юноше, сидящему за столом словно бы по одной причине — создавать контраст. Парень нахмурен, а его сидр так и не начат. Облачённый в чёрное одеяние фециала, он собран и насторожен, слушает белого адепта вполуха, временами посматривая на одинокую девушку в отдалённом углу таверны.

Далмар встаёт и, покачиваясь, стучит пальцем по груди белого адепта:

— Ну покумекай ты сам. Ежели после смерти ничего нет, зачем мне, стало быть, сейчас возвращаться к жене? — он посмеивается и направляется к выходу.

Юноша в чёрном провожает его взглядом. Делает медленный глоток, оценивая напиток.

— А приличный сидр, — наконец замечает он.

— Так-то лучше! А возвращаться Далмару к жене и правда незачем, только отхватит по своей бородатой башке, — белый адепт лукаво щурится, — теперь пойдём со мной.

Не обращая внимание на протестное «Я никуда не пойду», адепт хватает юношу за руку и с силой тянет за собой. Тот понимает, что проще последовать за охваченным куражом дядей, чем стыдить себя и его, упираясь на глазах присутствующих, и нехотя подчиняется.

— Хочу сказать, — заявляет адепт, достигнув стола девушки, — что вы очень понравились моему племяннику. Не будете возражать, если молодой человек составит вам компанию?

Слова звучат громко, и парень готов поклясться, что их отчетливо слышит половина таверны. Заливаясь краской, он силится выдержать взгляд девушки.

— Прошу нас извинить, дядя хлебнул лишнего… — фециал замечает тонкую вязь татуировки на алебастровой скуле девушки, её красные перчатки и замолкает.

Судя по виду, адепт тоже осознаёт, в чём дело.

— Пожалуй, я и правда набрался. Простите, не будем отвлекать вас от дел.

Мужчина пятиться, выжимая любезную улыбку.

— Ну что вы, что вы! Я не могу пренебречь такой интересной компанией: фециал и белый адепт, связанные семейными узами. Присаживайтесь, прошу, — она жестом указывает на свободную скамью напротив. В резковатом голосе слышны властные нотки, которым девушка явно не придаёт значения. Радушная улыбка кажется юноше зловещей.

Он с видимой неохотой занимает место следом за стушевавшимся дядей.

— Уже вижу беспокойство и спешу вас от него избавить: я здесь проездом, этот город чист, никаких следов магии.

— Приятно слышать. Знаете, непривычно видеть инквизитора… — адепт не успевает закончить.

— …А инквизитора не мужчину ещё непривычнее, — девушка пожимает плечами, — так и есть. Лучше расскажите, о чём вы так ожесточенно спорили — клянусь, тавернщик разлил не меньше галлона пива, отвлекшись на пламенную речь того бородатого.

Белый адепт принужденно смеётся, и парень уверен, что дядя пытается подыскать шуточную реплику, способную отвернуть диалог от неудобной темы.

— Мы говорили о смерти, — поспешно говорит фециал. — Неделю назад хоронили моего отца, и сегодня дядя убеждал Старого Далмара, что церемония погребения — это нелепые пляски, призванные утихомирить страх живущих перед небытием.

— Иррациональный страх, — добавляет адепт. По нему видно, что он желает поскорее закончить с этой темой.

— А вы, будучи служителем Янтарной империи, склонны не соглашаться с дядей, верно? — девушка заинтересованно наклоняет голову.

— Да, — вызывающе отвечает фециал, — глупо считать смерть просто границей, отделяющей нас от абстрактного «несуществования».

— Ну уж он-то наверняка знает, что к чему! — иронично восклицает Белый адепт в попытке сгладить резкий выпад племянника.

— Я привыкла к самонадеянности фециалов в вечных онтологических вопросах — порой приходиться сталкиваться с вами по долгу службы, — девушка поправляет перчатку, — не поймите меня неправильно, я не стараюсь вас задеть.

— Стало быть, вы согласны с моим дядей? Или у вас иная точка зрения?

— За неимением фактов рассуждения о нашей участи после кончины — пустое сотрясение воздуха.

— За неимением фактов? — усмехается юноша, набирая полные лёгкие, видимо, чтобы разразиться религиозной тирадой.

— Каждый фанатик путает факты с их интерпретацией, — девушка устало улыбается, — не уподобляйтесь им, зачитывая наизусть неопровержимые основы очередного катехизиса.

Замечая, как мрачнеет мысленно готовящийся к спору юноша, белый адепт спешит вмешаться:

— Так что думает инквизиция насчёт обрядов фециалов Янтарной империи?

Девушка поднимает бокал с мутным, неопределенного состава содержимым. Задумчиво его изучает, затем ставит обратно на стол. Адепт уверен, что напитков такого вида в таверне не подают. Как минимум, обычным посетителям.

— Понятия не имею. У нас нет официальной позиции, у каждого инквизитора своё мнение на этот счёт.

— И каково же ваше? — нетерпеливо спрашивает юноша. Ждёт возможности уцепиться за её слова, чтобы громко произнести самозабвенную речь о силе аспектов своей веры.

— Я не согласна с вашим дядей: обряд похорон часто имеет смысл. Вера в рассказы Янтарной империи о том, что дух умершего отправляется в лучшее место, даёт успокоение близким, очевидно.

— И вы, конечно же, не верите в эти “рассказы”, — насмешливо заключает парень.

Адепт бросает на него раздраженный взгляд, обеспокоенный тоном племянника.

Но инквизитор намеренно не замечает ничего предосудительного в дерзости юного фециала. Девушка откидывается спиной к стене и скрещивает пальцы.

— Понимаю, что для тебя, парень, чужая смерть — это “благостный переход” — и не более. Я не смогу тебя разубедить. Мне и не нужно. Но у меня есть история… по теме. — взгляд инквизитора становится расфокусированным, словно она глубоко погружается в собственные мысли, — в ней смерть это нечто куда хуже. Нечто, что долго отравляет жизни оставшихся на этом свете. Белые адепты ведь собирают истории, верно? Но для начала — возьму-ка я эля покрепче.

***

Храм Янтарной Империи видит жизнь как скорбное приготовление, уповая на Внесущее, место неопределяемого в терминах человеческих языков посмертного блаженства. Место, которое необходимо заслужить.

Белые адепты смысл жизни рассматривают «в совокупности живущих как самосозерцание абсолюта». А смерть считают возвратом к естественному — небытию. Одноразовый мир разлагается и исчезает вместе с абсолютом, в конце останется лишь тьма и холод. Процесс умирания вселенной необратим и фундаментален. Всякое дыхание прервётся, всякий огонь затухнет, жизни будут оборваны вместе с душами, и всё отправится в ничто. Существование — случайный всполох света в пустоте, и им стоит насладиться. Так они говорят.

Герметичная Церковь скорбных вестников заключает, что жизнь и смерть едины, и торжественно замолкает, не способная, по-видимому, объяснить, что имела в виду.

В городе-университете распространена позиция, согласно которой смерть — это эпифеномен неидеального мира, дарующий ему избавление от собственного существования.

Уцелевшие заветы хронейкеров отрицают небытие и трактуют вечное перерождение в терминах эманаций.

Устав культа ниалитов гласит, что жестокий демиург создал смерть в качестве насмешки. Абсурдная шутка, венчающая поспешное сотворение.

Фаталистическую обреченность последних Илетт всегда находила наиболее интересной. Взгляды хронейкеров — наиболее романтичными. Но когда речь идёт о банальном выживании, в экзистенциальных вопросах начинаешь инстинктивно придерживаться простой позиции: неважно, что там за дела со смертью, но было бы очень неплохо её отсрочить.

Нельзя вот так просто замёрзнуть в лесной глуши, возвращаясь в город после исполненной работы. Ранней осенью. Какая глупость.

Облаченная в лёгкую одежду, Илетт и подумать не могла, что погода так резко изменится. А теперь жалела, что не пожертвовала свободой движений в пользу тепла, которое могла даровать тяжелая пуховая мантия. Мокрый снег неприятно прилипал к тёмным волосам, цеплялся за плащ и безобразно таял, леденя кожу. Растерявшие листву деревья едва укрывали от терзающего ветра. А узкая тропа раздражающе часто извивалась, заставляя девушку продираться сквозь сырой валежник.

Небо тускнело. Солнце стремительно закатывалось за горизонт, оставляя за собой следы из алеющих всполохов зарева. Холод усиливался будто бы ежесекундно, сменяясь трескучим морозом.

А тракт по-прежнему был чересчур далеко. Девушка понимала, что, если не выйдет к ближайшему поселению, до утра не доживут как минимум её конечности. Непослушная искалеченная кисть, которую она обычно почти не ощущала, теперь болезненно пульсировала. Но жар боли совсем не согревал такие бесполезные онемевшие пальцы.

Пытаясь миновать бурелом и мрачные мысли, Илетт наконец заметила впереди халупы. Силилась припомнить название деревеньки, но безуспешно. По крайней мере, Илетт точно знала, что до тракта отсюда ещё далеко.

Мощный порыв ветра подогнал девушку, ударив в спину.

Клубящиеся в ночном небе облака сменили влажный снег на ледяной ливень, вынудив Илетт поспешить к ближайшему укрытию — грубоватому высокому домишке, угрожающе взгромоздившемуся на небольшом холме. Не имело значение, какое впечатление производит крестьянская постройка, пока её окна излучали тёплый свет горящего очага.

Добравшись, Илетт бегло осмотрела складный домик с новыми пристройками, окруженными обширным двором. Жилище если не старосты, то по меньшей мере зажиточных крестьян.

Иквизитор постучала в дверь. Услышав шаги, утихомирила тяжелое от усталости и сбитое морозом дыхание.

Открыли ей не сразу, заставили ждать.

Она постучала снова.

Сквозь закрытую дверь послышался голос, заглушаемый шумом дождя. Решив, что хозяин хочет, чтобы путник назвался, Илетт громко произнесла:

— Прошу прощения за вторжение. Я — Илеттия Гнеш, по городскому поручению занесло в ваши места.

Наконец послышался звук отпираемых засовов.

У порога стояла девушка лет пятнадцати. Миловидное лицо чуть портило встревоженное выражение. Её спутанные рыжеватые волосы трепал задувающий ветер.

— Позволите заночевать? — быстро и чуть сбивчиво проговорила Илетт. Окоченевшая челюсть плохо слушалась, требовалось усилие, чтобы зубы не стучали. — Я не доставлю хлопот.

Растерянная хозяйка потратила пару секунд на колебания.

— Конечно, конечно, — пригласила внутрь жестом.

Илетт проскользнула в дверной проём, накрепко захлопнув за собой дверь. Сбросила насквозь промокший плащ, оставляя его у входа. Сдержалась, чтобы не ринуться бегом к очагу. Степенно проследовала к свободному стулу и расположилась у огня. Протянула над пламенем ладони.

Хозяйка исчезла, оставив Илетт одну. Время спустя тихо возвратилась, любезно протягивая чашку горячего молока. Молчаливо, без всяких расспросов.

— Больше спасибо, — инквизитор с наслаждением ощутила, как по телу разливается тепло.

— Может, поставить вам ужин?

— Вы очень любезны, благодарю. Но я не голодна, — Илетт голодна, но хозяйка и так слишком взволнована и обескуражена поздним визитом. У инквизитора нет желания озадачить её сильнее, — Скажите, как я могу к вам обращаться?

— Вивьен, — робко произнесла та, — я приготовила вам постель в соседней комнате. Только соблюдайте, пожалуйста, тишину. Семья уже спит. Если желаете, я могу подготовить ванну.

Последнее звучит так соблазнительно, но Илетт кажется, что утруждать усталую на вид девушку тасканием воды на морозе будет неправильно.

— Большое спасибо, ванны не нужно. Вы и так сделали более чем достаточно для околевшего инквизитора. Я позабочусь об отправке щедрой выплаты за вашу помощь, как только достигну города.

— Инквизитора? — переспросила Вивьен. Илетт не могла не заметить дрожь в низком мелодичном голосе — явно не от холода.

Илеттия коснулась пальцами скулы, убирая влажные волосы:

— Вы не заметили?

Она отвернулась от огня и бросила взгляд на Вивьен. Прочла страх на юном лице, который девушка неумело маскировала в тщетной попытке овладеть собой.

— И правда. Не очень хорошо вижу — особенно ночами, — принужденная улыбка, — я и не знала, что бывают женщины-инквизиторы… Вы сказали — по городскому поручению, а жезл ваш во мраке очень напоминает футляр для свитков. Приняла вас за обычного законника.

Илетт хмыкнула:

— И часто эти проклятущие городские заявляются посреди ночи?

— Бывает, — равнодушно бросила Вивьен без тени иронии. Её глаза были обращены к пламени.

Когда видишь столь тяжелый взгляд, очевидно, что его обладатель чем-то обременён. Для этого не нужно быть инквизитором.

Странно видеть его у такой юной девушки.

— Вивьен, почему вы до сих пор не спите? Не хочу тяготить вас своим обществом — можете меня оставить. Обещаю не тревожить спящих.

Девушка поколебалась, затем устало выдохнула.

— Бессонница. Но пойду постараюсь уснуть. Доброй вам ночи, — Вивьен склонила голову, стараясь изобразить вежливое прощание, но у неё вышел жест, явно не отвечающий канонам этикета. Илетт сдержала смешок, обратив его искренне доброжелательной улыбкой. В конце концов, у Вивьен весьма похвальные манеры для деревенской девушки. Грамотная речь без диалектных словечек и характерного говора, присущего обитателям подобных глухих мест. Видимо, родители, кем бы они не были, очень стараются определить девушку в город.

— Виви, ты что делаешь? — услышала Илетт детский голос за спиной и обернулась.

Мальчишка лет восьми-десяти стоял в тени за углом. Он протирал кулаками заспанные глаза, отчаянно зевая.

По дому разнёсся глухой звук, похожий не то на сопение разбуженной скотины во дворе, не то на чей-то протяжный хрип.

— Ничего, ничего, идём спать, — девушка бросилась к мальчику и, ухватив его за руку, увела прочь.

— Добрых снов, — Илетт проводила Вивиьен взглядом. В отблесках пламени ещё виднелось её чуть раскрасневшееся лицо. Уходя, та жестом указала Инквизитору на свободную комнату.

Илетт показалось, что стремительный уход продиктован чем-то помимо желания поскорее уложить мальчика, прежде чем проснутся родители. Или муж, или ещё кто — девушка вполне может оказаться женатой, а ребенок — её пасынком.

Вскоре Илетт почувствовала, что окончательно согрелась. Кочергой она осторожно поворошила угли, сбив пламя. Сияния раскаленных головешек не хватало, чтобы в полной мере осветить коридор, и приходилось кое-как ориентироваться в чужом доме. Однако, ей удалось быстро добраться до указанной комнаты.

Слабые лучи неполной луны с трудом пробивались сквозь мутноватое стекло небольшого окна, и в густом мраке Илетт приходилось двигаться больше на ощупь. Добравшись до изголовья кровати, она разделась. Из углов сквозило, и девушку обдало холодком. Вздрогнув, она плавным движением забралась в кровать, укуталась пуховым одеялом.

Проснулась Илетт от крика, и рефлекторно схватила жезл, стоящий рядом у стены. Прислушавшись, различила чьи-то тихие шаги. И больше ничего. Голова была тяжела от недосыпа, и девушка не могла определить, действительно ли кто-то кричал, или это был обрывок сна. Она заставила себя встать. Занималась заря, и очертания комнаты прояснялись в розоватом свете. Быстро облачившись в наряд с вышитой инквизиторской символикой, Илетт вышла из комнаты настороженной.

Всё же следовало поблагодарить хозяев, что вероятно уже были заняты работой, и отбыть.

В доме стояла тишина.

Поначалу абсолютная. Вскоре слух Илетт адаптировался, и с улицы до неё донёсся ритмичный шум. Девушка ступала тихо, её лёгкие шаги не тревожили скрипом крепкие половицы. Она набросила просохший плащ на плечи и вышла во двор.

На улице было удивительно тепло в сравнении со вчерашним вечером. Птицы начинали распеваться, а ритмичные звуки принадлежали ходящей из стороны в сторону косе. Чуть сгорбленный силуэт косаря тёмным пятном маячил на фоне золотистого поля.

Илетт медленно начала медленно пробираться сквозь высохшие колосья.

— Доброе утро! — окликнула она мужчину.

Косарь продолжал делать своё дело, игнорируя девушку.

— Надеюсь, вы…

Она не договорила, заметив, что силуэт мужчины облеплен птицами.

Илетт по инерции сделала пару шагов, прежде чем замереть, а испуганные её приближением вороны взлетели. Взлетели лениво, широко хлопая чёрными крыльями.

Девушка попятилась, высвобождая жезл из-за спинного футляра. Щелчок, и на одной оконечности появилось узкое лезвие. Металл переливался, собирая на поверхности утренние отсветы. Инквизитор приняла подходящую стойку, крепко сжимая в руках оружие и по дуге, сохраняя дистанцию, обошла мужчину.

Тому было всё равно. Коса по-прежнему мерно раскачивалась туда-сюда, иногда цепляя высохшую поросль. Руки мужчины были черны. Вздутые свернувшейся кровью сосуды чёрной сеткой пронизывали застывшее лицо, которое не выражало ничего. Одна глазница пустовала, другой не доставало века, и чудом оставшийся глаз комично таращился в никуда.

По долгу службы инквизиторы время от времени сталкиваются с трупами. Зачастую мёртвые тела бывают до ужаса искажены. К этому можно привыкнуть, если перестаешь видеть в останках человека и относишься к ним как кускам отжившей плоти. Ничего сложного — по крайней мере для Илетт. Но когда видишь, что мертвец работает, это может удивить.

В неприятном ключе. Девушка с трудом сдержала рвоту, мысленно сопоставляя увиденное с классификацией из последнего компендиума.

Очевидно, некромантия. Редкое, отвратительное магическое проявление. Считалось, что можно допустить эпидемии, не устранив её источник.

Быстрым шагом Илетт направилась к дому. Убивать косаря во второй раз нет смысла: пока он безобиден, и в любом случае будет оживать вновь. Если верить компендиуму — каждый раз умножая агрессию. Вновь и вновь, пока не будет уничтожено тело или источник самой некромантии. Уходя, она осознаёт, что не чувствовала вони мертвечины. От таких трупов не смердит — по какой-то причине они вообще не источают запахов.

Девушка переступила порог и, крепко сжимая в руке жезл, начинает осторожно осматривать комнаты — одну за другой, не теряя бдительности.

— Виви, что ты делаешь? — Илетт услышала знакомый детский голос. Резко открыла последнюю из дверей.

Уткнув в подбородок колени в углу сидела Вивьен. Её ладони закрывали лицо.

— Виви, что ты делаешь? Виви, что ты делаешь? — повторял мальчик. Вопросы звучали идентично — в ритмике, в интонации. Безо всякой мелодики. Механистично. И по спине Иллетт пробежал холодок: не оставалось сомнений, что мальчик тоже мёртв. Инквизитор заметила предельную бледность его кожи. Повторяя свою мантру “Виви, что ты делаешь?”, он невыносимо медленно перевёл взгляд на Илетт, которая не говорила ни слова. Казалось, во взгляде мальчика читался страх.

В обрывочных записях старины и тёмных поверьях Иссида утверждается, что оживленные магией действуют либо под контролем некроманта, либо как упрощенный человеческий механизм, зацикленный на определенных шаблонах. Также там говорится о теплящимся сознании и тенях чувств, основную долю которых составляют муки от неспособности хоть как-то выразить свою волю, хотя компендиум и ставит под сомнение этот факт ввиду невозможности его доказательства.

Но когда Илетт заглянула в подернутые белесой пеленой детские глаза, она отчётливо увидела страдание.

И инквизитор сильным взмахом жезла пронзила мальчика через глазницу. Тонкое длинное лезвие с хрустом и чавканием прошло в мозг, и с трудом вышло обратно. Мальчик упал. Но скорее всего он поднимется вновь. Вопрос в том, когда.

Вивьен подняла голову, бросив взгляд на детское тело. Медленно встала на ноги.

— Я не смогла сделать это сама, инквизитор. Пыталась, но не смогла.

— Сделать что? — голос Илетт прозвучал отстраненно. Инквизитор убеждала себя, что поступает правильно, но непросто отмести терзающие мысли. Мысли о том, что прекращение «псевдожизни» ребенка это всё равно убийство. Пусть из желания оборвать его муки или прекратить нечто до осквернения противоестественное — но убийство. Трудно владеть собой, когда мышление дробиться противоречиями и ненавистным чувством вины, а живот сводят спазмы.

— Покончить с собой. Может, хотела как-то помочь им. Или боялась, что моя смерть приведёт к тому же… финалу. Или просто не хватило духа, — Вивьен трясло, — не знаю, больше ли слабости или силы в таком исходе.

Инквизитор молчала. По какой-то причине самоубийство часто осмысляется в размытых категориях силы и слабости, но Илетт всегда видела в этом в этом лишь вопрос рационального выбора. И выбор Вивьен не назовёшь таким. Но странно ожидать от девушки рациональности, учитывая через что та прошла. Сохранила ли она рассудок?

— Ты источник… всего этого. С твоей смертью всё прекратиться. Должно прекратиться. Я сожгу твоё тело, чтобы ты наверняка обрела покой.

Вивьен вздергивает подбородок, обнажая шею:

— Избавьте меня от всего наиболее быстрым способом.

— Отец и брат — это единственные восставшие? Как ты скрывала их от всей деревни?

Тело девушки сотряслось, словно в беззвучных и бесслезных рыданиях.

— Единственные. Порой мне удавалось влиять на них. Прятать в доме, даже делать так, чтобы они улыбались. Ночами, они, кажется, пытались говорить. Но у них не получалось. Не знаю, как я выдерживала, окружённая тьмой и хрипами мёртвой семьи.

— И последнее. Как они умерли?

— Лихорадка. Мне удалось выздороветь — им нет.

Это всё, что необходимо знать. Нет смысла говорить, что она не виновата, хотя это именно так. Незачем произносить пафосные обрекающие речи или пытаться утешить девушку перед смертью. Жестоко затягивать рабочую процедуру инквизитора.

***

— И что… что вы сделали?

— Брось, — в белом адепте больше не осталось весёлости, и он смеривает племянника осуждающим взглядом, — неужели ты правда хочешь это услышать?

— Что вы сделали? — повторяет фециал.

— Незачем перерезать горло, когда можно сделать всё быстрее. Не буду детально описывать, под каким углом лезвие вонзилось в красивое молодое лицо, и какими оттенками сверкало пламя, объяв деревенский дом, — инквизитор встаёт и похлопывает юношу по плечу.

— Может ещё увидимся. Когда дело касается смерти, изредка служба сводит таких, как мы, — бесстрастно произносит девушка, — удачи, господа.

Она покидает таверну, и весенний ветер встречает её у выхода.

Закатное солнце ласково пригревает, когда инквизитор проезжает мельницу. Лошадь держится поодаль дороги: Илетт не желает быть замеченной. Наконец появляется сын мельника, украдкой семенящий в направлении инквизитора.

Поравнявшись, девушка сразу же протягивает полноватому мальцу кошель монет.

— Не обязательно, — хмуро произносит он.

— Но желательно, я знаю. Как твоя кузина?

— Может чутка разговорчивее, а так по-прежнему. Пару месяцев прискакивал к ней бондарев сынок, но сейчас уж прекратил, — ненадолго он делает паузу. — Хотите её увидеть? С той поры, что вы её привезли, уж право расцвела.

— Нет, — инквизитор качает головой. Появление инквизитора лишь вызовет старые образы, напоминающие о пережитом.

— Полгода назад видел, как кот гонял двух уже дохлых крыс. В конце концов удалось их сжечь. А больше ничего такого. Ну, противоестественного.

— Хорошо. Присматривай за ней, — и не говоря больше, инквизитор отсылает подростка.

Прежде чем пуститься в галоп, Илетт чуть выжидает. До неё доносятся голоса, среди которых будто бы можно различить контральто повзрослевшей Вивьен.

Мельник живёт на отшибе, рядом с живописной рощей. В месте, где человеческая смерть редкий гость, некромантии сложно проявляться.

Юноша-фециал и белый адепт слышали чуть измененную версию истории. Ту, в которой встреча с некромантией была случайной, вызванной необходимостью переждать холодную ночь. А финал — более драматический. Но правдивый рассказ вызывал бы куда больше вопросов и искажал бы мрачный образ инквизитора — дознавателя противоестественного и истязателя магов. Необходимый для работы образ.

В действительности всё прозаичнее и куда сложнее.

Не всегда же исполнять долг инквизитора. Императивы и однозначные решения слишком упрощают, освобождают от раздумий и ответственности.

«Долг инквизитора» — понятие для фанатиков.