Нашла

Наш дом стоит на холме. Это не случайность, подстёгивающая воспоминания о старых готических романах. Весь город покрыт холмами, рытвинами, впадинами — здесь нет прямых линий, острых углов и правильных решений. Дороги ветвятся, скользят по-змеиному. Вверх, немного влево, крюк, поворот.

Серые многоэтажки внизу, их вид вызывает ощущение соли на языке. Торчат себе — редкие зубы, разрывающие горизонт. Когда-то была иная картина: огоньки, множество переливающихся вечерних огней, изогнутой полосой рассыпавшихся где-то внизу. Только чёрные силуэты сосен и этот свет — река жизни, текущая вдоль настоящей реки, полной водоворотов, обманок и чёрных омутов. Как и всё здесь.
Теперь на реке жизни стоят дамбы. Если не вглядываться, кажется, что строения прямоугольные, прямые — иллюзия. Даже там ничто не сходится в правильной точке.

Наш дом старый, деревянный. Никто не знает, когда его построили, но точно известно, случилось это дальше, чем сто лет назад. Вероятно, тот, кто складывал липовые брёвна или тот, кто заплатил за работу — желал своей семье лучшей жизни в этих стенах, послуживших последним пристанищем множеству хитиновых тел.
Он думал, возможно, что два этажа, десяток окон, двери, ступени на лестнице, каменная печь — гарант счастья, символ достатка. Наверное, человек даже был прав.
Однако у всего есть свой срок и потомки человека, первым назвавшего это место домом, здесь не остались. Может, разъехались, разлетелись по всему свету, убегая от кровавых периодов истории, может, умерли и лежат теперь чуть выше по улице, на старинном, давно закрытом городском кладбище, а может, их не было вовсе. Не всё имеет своё продолжение.
Дом разделили, разрезали поперёк — часть наверху, часть внизу. Незнакомые люди, чужие судьбы, разные входы и споры, споры, споры.

В детстве мне всё казалось в нём большим. Широкие коридоры, высокие потолки, комнаты, как бальные залы. Я росла, а он съеживался надо мной и вокруг меня, сморщивался, как старый фрукт, уменьшался в размерах. Дома, может, и живут дольше, но стареют совсем как люди.
Под лестницей всегда слышались разговоры. Иногда тихий, неразборчивый шёпот, а то и праздничные, радостные возгласы, такие же невнятные, тонувшие где-то в воздухе за старым трухлявым деревом и стекловатой.
Здесь же, в соседней стене была дверь и звонок. Что за глупость — делать дверь в таком месте? Нелепость. Да и никуда эта дверь не ведёт, заложена. Там, за стеной, моя комната и я точно знаю, на месте, где отсюда должен быть вход — только стена.
Однажды приснилось, что я жму на чёрную кнопку звонка и слышу звук. Резкая, противная трель, кромсающая тишину ржавым ножом. Звук мне не нравится, он отвратителен, но я жму и жму, пока чёрная дверь не соизволит открыться. За ней комната, вроде бы и моя, но совсем чужая. В ней почти нет мебели, а стены лишились обоев и стоят голыми, отчего-то став бледно-серого цвета. Цвета старой штукатурки. Такой бывает у испуганных, похолодевших от ужаса лиц.
Слева от входа, так, что не сразу заметишь, стоит кровать. Простая металлическая койка, какие держали в больницах и пионерских лагерях. На ней нечто, завёрнутое в простыню. Ясно очерчивается человеческая фигура — вот тонкие вытянутые ноги, туловище, круглая голова.
Я тяну за край простыни и вижу коричневую, иссушенную мумию. Длинные седые волосы, искривившийся рот.
«Нашла…» — слышится мне. Просыпаюсь.

Ещё одна дверь-обманка дальше по коридору. Половина её видна, а другая уходит в стену, будто дом собирался её проглотить, но на полпути передумал. На той части, что можно потрогать, круглая дверная ручка и замочная скважина, посмотришь в неё — темнота.

Как-то пропали яблоки. Целая сетка свежих фруктов с красными боками. Её повесили на гвоздь, вбитый в коридоре, а после обнаружили пропажу. Воровать было некому. Иногда, проходя мимо этого места, мы ощущали тонкий, едва уловимый яблочный запах. Прошло несколько лет и сетка, полная яблок, возникла на том же месте. Хотя, каких там яблок — иссохших мумий.
Что-то ещё пропадало постоянно: цветы, ещё вчера алевшие на подоконнике, бумаги с важными и не очень записями, мелкие монеты и пуговицы. Кошки прятали котят, а после не могли найти. Черепаха — фокусом, достойным Гудини, выбралась из своего террариума и сгинула.

За бабушкиным пианино жили огромные пауки с длинными тонкими лапками. Они меня никогда не пугали. Другое дело крысы.
Крик крысы, попавшей в ловушку — так звучал дверной звонок в моём сне.

В одну из зим, не пощадившей нас морозами, в доме лопнули трубы. Мысли были только о еде и о том, как я ненавижу холод. То, что раньше было новогодними праздниками, стало жестокой насмешкой, издёвкой, пробравшейся длинными бескровными пальцами под куртку и несколько свитеров. Сидишь в гостиной и выпускаешь изо рта белые облачка пара. Ночью в кровати, завернувшись в три одеяла, чувствуешь движение в ногах. И крысам бывает холодно.
Я дёргалась, с силой отпихивала ногой пришёльца. Слышала звук падения и побега. В темноте можно представить, что столкнул кота. Вот только обе кошки здесь, под боком. Они боялись не меньше меня.

Зима закончилась, обещая вернуться и всё повторить.

Соседские дети говорили, что в доме живёт старая ведьма. Прячется на втором этаже, куда мне нет хода, закрылась в самой дальней комнате. Рассказывали, что она сгубила собственных дочерей: старшую столкнула с лестницы, а младшую заживо замуровала. Ведьма никогда не выходит из дома, а мужчина, хозяин второго этажа — её сын. По ночам он превращается в большую чёрную собаку и бегает по нашей улице. Попадётся ему ребёнок, заигравшийся до темноты, так схватит и тащит через дворы и тайные лазы прямо к ведьме.

Впрочем, дети постоянно придумывают подобное, а иногда и родители подливают масла в огонь рассказами о колдунах, оборотнях и кровопийцах: пусть чадо поостережётся, лишним не будет.

Мои же тайные страхи не принимали конкретную форму. Их обличия были неясными, почти прозрачными и не имели чёткого определения. Страх приходил на полупальцах, шептал, науськивал, легонько касался плеча, заставляя оборачиваться и смотреть в дальний угол, вдруг ставший немного иным, чем обычно, холодным и словно всасывающим воздух.

Мы жили в какой-то полутьме между реальным и нереальным. Иногда бродили без цели, задумавшись и потерявшись во времени. Я могла сидеть на кухне и увидеть незнакомую старушку, которая, кряхтя и шаркая шла по коридору, заворачивала в стену и исчезала. Это не казалось мне пугающим или хоть сколько-нибудь удивительным. Это было лишь явлением жизни в нашем доме, одним из множества. Безобидной визуальной игрой, не имеющей никакого значения.

Однажды в доме появилась девочка. Настоящая живая девочка, настолько реальная, что можно кататься на велосипеде, играть в догонялки и вместе печь шоколадный пирог. Сосед решил пустить квартирантов и так появилась первая соседка, с которой я подружилась. Она была до крайности прагматичной, смеялась над моими рассказами, а если и происходило что-то, не вписывающееся в её картину мира, просто отворачивалась. Тогда стала отворачиваться и я.

На какое-то время атмосфера в доме стала казаться такой же нормальной, как за его пределами. Школа, уроки, мультик про самурая по телевизору, вечерний чай.

Тогда снова раздался резкий дверной звонок, снова пустая комната, снова мумия.

Следующей зимой дом вдруг загорелся. Что-то вспыхнуло в дальней комнате на втором этаже. Кривые линии крыши стали пеплом. Огромный столб чёрного дыма уходил в небо и мне казалось, он пробивает само небесное полотно, стремится куда-то в космос, подняться как можно выше, чтобы там, на самом верху, распасться на множество частиц и разнестись по всему миру. Осесть на деревьях, на земле и воде, стать частицами воздуха, который кто-то вдохнёт. Я думала, что он хочет найти своего создателя, где бы он ни был, лечь на него тёмной пылю, проникнуть сквозь поры и навсегда соединиться. Чтобы тот больше никогда не смог бросить его, уехать или умереть, оставив на произвол судьбы эти стены, потому что и стен больше нет, а для черных частиц не имеют значения ни расстояния, ни смерть.

Но как дом ни старался сбежать, улететь к своему хозяину, чужие люди сумели удержать его. Они заковали стены потоками воды, мгновенно превратившейся в грязный лёд. Они потушили огонь, почти полностью поглотивший второй этаж. Дом остался стоять на своём холме: покорёженный, раненый. Освобождения не случилось.

Семья квартирантов уехала и больше никогда не давала о себе знать.

Всё возвращалось к жизни долго и мучительно. Дом восстанавливался, потому что всё ещё был нужен. Второй этаж сделали заново, отстроили крышу. Однако, теперь дом был не только стар, но измучен и озлоблен. Дверной звонок тревожил меня каждую ночь. Он звонил и звонил, не давая выспаться. Стоило закрыть глаза, звук раздавался вновь.

Я больше не видела шаркующую старушку, но крысы совсем вышли из под контроля. Они вылезали когда хотели, шныряли в стенах, пожирали всё, что могли достать. Больше не было того ощущения, когда какой-нибудь угол становился холодным и странным, потому что холодным и странным теперь было всё. Дом кричал, мучился и мучил всех нас, словно огонь всё ещё пожирал его, только теперь это был невидимый глазу огонь и потушить его не представлялось возможным. Оставалось только бежать.

Уезжать в никуда всегда страшно и наш побег был именно таким. У нас оставался дом и всё же мы стали бездомными. Мысль, что возможно придётся туда вернуться, что вдруг не будет другой крыши над головой, накрывала приступом тревожности. Начнёшь об этом думать — теряешь возможность дышать. Эта паника, смешанная с чувством вины: спустя много лет я всё ещё жду, когда она меня оставит.

Дом словно решил не отпускать нас. Он приходил во снах, заманивал и угрожал. Кричал десятками голосов, принимал разные обличья. Раз за разом в каждом сне я убегала из него и каждый раз, вроде бы убежав, понимала, что вновь стою у входной двери. Мне снилось, что, уезжая, мы забыли там бабушку и нужно срочно бежать обратно, ведь она там одна много дней: без еды и воды, в темноте, не имея возможности встать.

Сейчас, в моей настоящей реальности время там течёт искривлённо, неправильно. На столе то лежат, то вновь исчезают бумаги, игрушки сидят на кровати, ожидая моего прихода. Книги на полках медленно отсыревают, страницы постепенно желтеют. Мельчайшие изменения почти незаметны и стоит зайти туда, как вновь теряешься во времени. Можно провести там пятнадцать минут и выйти через четыре часа. Такие уж у него прощальные шутки. Теперь дом кажется пустым, его жильцы ушли, а за ними, постепенно, уходят и сущности.

Снаружи, вне дома, реальность чувствуется и осознаётся чётко и конкретно. Предметы именно такие, каковыми кажутся. Люди из плоти и крови, двери стоят именно там, где должны. Предмет, оставленный на столе, так и будет лежать там, если это не изменит порыв ветра или хулиганящий кот. Мне нравятся эти законы, от иного я устала. Люди питают так много интереса к мистике, зачитываются рассказами и страшными историями.. Так уж мы устроены — тянемся к непонятному, неизвестному. Всё это кажется некой игрой, щекочущим нервы развлечением, возможностью вернуться в детство, пройти на спор по кладбищу, прикоснуться к запретному, почувствовать вкус жизни. Я всё это хорошо понимаю.

Вот только… если нечто подобное проникает в твою жизнь летним солнечным днём, не спрашивая разрешения, но и не врываясь ураганом ужаса, а захватывая, врастая? Медленно и постепенно, пуская корни и укрепляя позиции. Всё это не уходит, когда наступает пора заканчивать игру. Облепляет тебя паутиной, оплетает и ты уже не знаешь, что твёрдая почва, что незыблемо и реально, подчинено тем самым законам физики, знакомым школьнику, а что фантасмагория, бред или полусон. Не знать, что призрак, а что расстройство мышления и находиться в этом каждый божий день, слышать вздохи над ухом и разговоры несуществующих людей…

Сложно убедить себя, что часть твоей реальности ложь, когда все остальные детали — холод, крысы — уж слишком реальны. Сложно, но если достаточно долго стараться, получится. У меня получилось. Вот только иногда закрываю глаза и в темноте, среди вспышек, созвездий и клякс, искаженное, иссушенное лицо задаёт мне вопрос. Всего одно слово.
«Нашла?».