Удачные строки

Романов, угрюмый человек с тяжелым взглядом, вышел на пенсию. Он ждал ее с нетерпением, мечтая написать роман для молодежи. Роман о самом главном, о том как жить достойно.

Он всегда чувствовал в себе некие силы и скрытые способности перевернуть мир словом. Откуда взялись такие мысли у простого рабочего, машиниста мостового крана? Может быть, он почувствовал тягу к писательству, сочиняя заметки в школьной стенгазете? Или толчком послужили слова учительницы литературы? Тогда он встал на уроке и заявил:

— Я не считаю Анну Каренину положительной героиней. По-моему, она просто гулящая.

И старшеклассник Романов подробно обосновал свою точку зрения. Учительница, выслушав его горячий спич, устало бросила:

— Смотри-ка, все продумал наш Толстой. Прямой тебе путь, Романов, в писатели.

И, хотя слова были сказаны с ехидцей, с последующим разгромом его позиции по всем статьям, он чувствовал внутреннее одобрение немолодой разведенной женщины. Одноклассники уважали открыто.

Жизнь Романова не была гладкой, пришлось отсидеть за драку. За драку принципиальную: он бил хиппи. Эти волосатые парни с расклешенными брюками вызывали у Романова и его приятелей «стойкую неприязнь», как было сказано в обвинительном заключении. Батя Романов, токарь-универсал, передовик производства, поведение сына одобрял:

— Правильно, сынок, и чего им не хватает? Выпендриваются, патлы как у баб отрастили, на гитарках брякают. В мое время «дудочники», стиляги тоже ерундой занимались, музыка у них была, дж-а-азз. Клоуны, ей-богу. Но клоуны непростые, сынок, ох, непростые. Недаром же в газетах писали:

— Сегодня он играет джаз,

А завтра Родину продаст!

И эти хипи продались, за джинсики, штаны заморские! Чужие они нам сынок, не такие.

А с чужими разговор у бати был короткий.

Во двор их дома повадился шастать бездомный кот. Романов, тогда просто Витька, видел его, черного красавца с белой «манишкой» на груди. Кот гордо восседал на дереве, презрительно глядя на воробьиную суету, или с любопытством заглядывал в окна. Однажды вечером, когда семья сидела за столом, батя, заметив тень за окном, схватил топор, какую-то тяжелую тряпку и выбежал во двор. Витька, казалось, прирос к стулу, а мать продолжала как ни в чем не бывало есть жареную картошку, по обыкновению тихо чавкая и постанывая от удовольствия. За окном слышались возня, мат и звуки глухих ударов. Витька вскочил со стула и выбежал из дома.

У крыльца стоял довольный батя с топором, у ног его темнела бесформенная тряпка , из-под которой медленно вытекала кровь.

— Батя, зачем?

— СЫна, иди домой, простынешь, — добродушно сказал тот, вытирая обух топора концом тряпки.

— Зачем, зачем ты его убил, что он тебе сделал?

— Он мне ничего не сделал, а вот курей наших мог запросто придушить. А ты же любишь жареную курочку? Да и переживать нечего, это же не Мурка. Кот не наш, чужой, — и отец, удовлетворенный хорошо проделанной работой, обнял сына за плечи и повел домой.

В ту ночь Витька долго не мог уснуть, вспоминал красавца кота, довольного отца и постепенно утешился мыслью, что чужого не жалко,а убить его было надо: куры то свои, их жальче.

В колонии он вел себя хорошо, освободился досрочно и решил никогда больше не иметь дело с УК, но борьбу с отщепенцами продолжить другим, менее кровавым, но более всеохватным способом. Ему казалось, что если все правильно написать и расставить по полочкам, то с его великой книгой в руках юноши и девушки легко и просто пойдут в светлое завтра.

И вот теперь, спровадив жену на дачу, он уже третий день потел над романом, но пока написал только давно придуманное название: «Здравствуй, Человек!». Романов желал обратиться к молодому гражданину, входящему в этот мир, ободряющее и выразительно. Однако дальше названия дело не шло. Мысли толпились в голове, путались, спешили вырваться наружу, но на бумагу так и не переносились: все ему казалось не то, не так, глупо и нелепо. Вспомнился сын, с которым он не виделся уже много лет. Тот учился ни шатко, ни валко, но постепенно увлекся компьютерами, стал подрабатывать летом и заниматься в компьютерной школе. Слушал совершенно невообразимую музыку, а на романовские призывы насладиться строчками «Мы с конем вдвоем по полю идем» сказал: «Душевно, но не мое». Отрастил бородку и длинные волосы, обзавелся круглыми очками. Стал, как говорится, «ботаником». Романова перестал называть «батей», а говорил «отец». Когда Романов возмутился его лохмами, сын ответил:

— Ты же грамотный, Пушкина учил? А он писал: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Романов не знал как спорить с Пушкиным и вскипел:

— Да как ты с отцом разговариваешь?

На что сын усмехнулся, пожал плечами и ушел. Он всегда уходил: в свою комнату, в свою жизнь. В конце концов решил уехать в другую страну, куда его пригласили на работу.

— Почему?— растерянно спросил Романов.

— Потому что хочу и могу.

И он уехал, а Романов вспоминал батю, утверждаясь в мысли, что тот был прав: от джаза до продажи Родины всего один шаг.

С тех пор сын домой не приезжал, женился, звал родителей в гости, но Романов жену не пускал и сам не ездил. Глубоко в душе он боялся узнать нечто, что могло пошатнуть его уверенную поступь по жизни.

После отъезда сына Романов часто пил, ждал пенсии, донимал соседей, выходил на балкон и кричал сидящим на лавочке старухам:

— Я кто? Я— машинист Романов! А вы — вонючки!

Соседи его побаивались, но он помнил свое решение уважать уголовный кодекс и в драки не лез. Хотя иногда хотелось.

Недавно в их дом приехали парень с девушкой, то ли женой, то ли сожительницей. Парень с бородкой, усиками и фигурно подстриженными длинными волосами, был «ай-тишником», как романовский сын. Разговаривал вежливо, здоровался, прощался. Романову казалось это издевкой. Не может молодой мужик быть таким .. слащавым, что ли.

И все время им больше всех было надо: то девка его цветы в подъезде расставит, то какие-то подписи ходят собирают против вырубки рощи. Не мог их понять Романов: молодые, а не пьют, не гуляют, музыку не врубают. Чем занимаются? И детей нет.

За окнами зашумели, чем-то загремели, захрюкали старые бабки. Да разве в такой обстановке напишешь хоть слово?

Раздраженный Романов бросил ручку и выскочил на балкон.

Внизу суетились соседи, копали землю.

— Чего расшумелись?— крикнул Романов.

— Да вот, Виктор Андреевич, облагородить решили наш газон, рассаду цветочную высадить, сирень, — радостно отсвечивая очками заявил «ай-тишник».-- И у вас под балконом цветы будут, спускайтесь к нам.

В груди Романова зашевелился тяжелый камень.

— Не смей, сопляк, трогать мою землю, слышь, ты, что, больше всех надо?

— Андреич, так ведь для красоты, — пискнула одна из старух.

— Не сметь! Моя земля. Пусть хоть вся зарастет — не желаю!

Он орал, растравляя себя и постепенно проникаясь странной мыслью о полном своем одиночестве.

Старухи покорно молчали, а «ай-тишник» заявил:

— Ну и черт с тобой, живи в полыни!

Романов, уверившись, что его волю никто не стремится нарушить, перевел дух и снова сел за стол. Но ничего не получалось, хоть тресни!

«Вот же гад волосатый выискался! «Облагоро-о-дить»! Да кто он такой, чтобы указывать? И вообще подозрительно себя ведет, девки давно не видать, так к нему дружок похаживает. Два мужика молодых в квартире, а тишина. Чем занимаются?»

И вдруг у Романова все сложилось в один момент. Он схватил листок с заглавием, скомкал его, бросил на пол, и на новый, сверкающий белизной, легко и просто легли первые строки:

«Начальнику отдела полиции..»