И семь ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить

Иголка мешала спать на животе, и мне приходилось переворачиваться на спину и смотреть в потолок часами, дожидаясь сонного паралича или, если повезет, сна. Когда, прорвав кожу, иглы появились и на спине, мне пришлось спать на боку, рассматривая узоры на обоях и дожидаясь, пока переплетения пятен не превратятся в монстров и не вонзят в меня свои острые, длинные клыки.

Потом я перестала спать вообще — сбоку из-под груди вылезла длинная игла, и руку, чтобы не колоться постоянно, приходилось держать над головой. Так сон не приходил никогда, думая, наверное, что я — индийская святая Амария Бхарати, которую боятся все сны.

Я стала проводить ночи, наблюдая за темными улицами Саратова. Вглядываясь в тени. Провожая взглядом прохожих. Царапая окна.

Да, я не такая, как другие девушки.

— Полей меня, — сказала я Кириллу.

— Что-то в тебе изменилось, Даш, — сморщил он нос, — Прическа?..

Я прижала его к стене, проткнув иголками, а потом долго возилась на линолиуме в его крови, пытаясь впитать как можно больше, наполниться до предела, разбухнуть, преисполниться сладким вишневым соком. Наконец-то я дождалась от мужчины хоть чего-то полезного.

— Не вижу я смысла в этом вашем просвещении. Какой смысл тратить энергию на споры, когда люди уже всё для себя решили, и решили они быть идиотами? Мы вообще можем рассчитать эффективность подобной работы, а это работа, по сравнению с банальнейшей утилизацией мразей? — сказала я Станиславу.

— Да, да… — он поднял глаза от телефона. — Может, ко мне, а?

После его смерти у меня на голове распустился большой жёлтый цветок. Я часто рассматриваю в зеркале зреющий плод, напоминающий по форме ядерную боеголовку. Что в нём? Величайшие ученые человечества не могут дать ответ на этот вопрос, однако правительство превентивно эвакуировало всю Саратовскую область. По слухам, всех вывезенных людей утопили в Черном море, чтобы задобрить какую-то древнюю сущность, обитающую на самом дне, среди сероводоворотов, где, казалось бы, не может существовать никакая жизнь.

Мне не одиноко. Я ненавижу людей. Конечно, я не желаю никому смерти — теперь, но мне противно думать, что у нас ними есть хоть что-то общее.

Я просто не хочу, чтобы кто-то был рядом.

Я не хочу ничьих касаний.

Сегодня я зарываюсь под землю, оставляя снаружи лишь плод, из трещин которого сочится густой зеленый сок. Мне всё равно, что будет дальше. Мне всё равно.

— Что там, Петр?

— Сияние, Анатолий! Это сияние! Анатолий, я никогда не видел ничего подобного!

— О, Пётр!

— О, Анатолий!

— О!

— О…

— Но что это за сияние, Пётр?

— Это семена вражды проросли! Это проросли семена вражды! Я испаряюсь, Анатолий!

— О нет, Пётр, не испаряйся!

— Анатолий, я испаряюсь!

— Я тоже, Пётр! Я тоже! Я тоже испаряюсь!

— О, Пётр!

— О, Анатолий!

(они испарились)