Аврора едет домой

– И ты тут… живёшь?

– В трамвае?

– Обхохочешься, Исак.

– Исаак.

– Исаак.

– Живу, Аврора.

– И не страшно?

Он закурил. Пожал плечами.

Трамвай скрипнул на повороте

– Привык.

– А эти…

Он посмотрел в потолок, выпустил туда дым. Серый снег (пепел?) снаружи сыпал хлопьями. Она знобливо дёрнула плечами.

– Ну… они же тут разные. Вон, смотри, – он махнул сигаретой в грязное окно.

Трамвай тащился по замусоренной дороге, меж дряхлых, грязных домов. Один из вялых, оборванных прохожих уставился на трамвай. На белом лице темнели два пятна там, где когда-то были глаза.

Аврора вжалась в сиденье.

– Этот из твоего мира – ухмыляется криво, мордой во все стороны водит. Однозначно, ваш.

Кривоухмылочный вытянул бледную руку. Помахал.

– А вон донор.

– Донор?

– А ты думала? Вам с детства выковыривают глазки, вставляют переделанные, чтоб мир, новых красок полный… А откуда материальчик?

Она всхлипнула и прошептала:

– Я домой хочу.

Он затянулся, кивнул.

– Так едем же. Если адрес правильный, доберёмся.

Трамвай хлопнул искрой, осветив за окном безглазые лица, смотревшие кругом и в никуда.

– А когда у тебя… глаз на месте был, как это всё выглядело?

Она отвернулась к разбитому окну – в брешь залетали серые снежинки (или пепел?) – и ответила:

– Я в платьишке, трамвай в огоньках, дзинькает. Пахнет сиренью, весна… У нас всегда весна… Все улыбаются. Шумно, танцы и вино, песни и гитара. Я загляделась, в трамвае споткнулась, подбородком о поручень – бум… Тут ты. И это…

– …всё. И глаз твой потерялся.

– Мне эти глаза родители на день рождения подарили. Сегодня утром.

– Поздравляю.

Она шмыгнула носом, и из пустой глазницы потекла слеза.

– Интересно, – сказал он, глядя в эту пустоту.

– Что?

– Ты, наверное, поэтому и видишь как я, что у тебя один… Чёрт!

Трамвай остановился. Скрежетнула дверь, в салон вышел вагоновожатый.

– Не думал, что они в трамваях бывают. Закрой глаза. Ну это… Глаз. И не шевелись, – велел он, зажмурился и замер, выронив сигарету.

А она не смогла. Она смотрела. Во весь свой единственный глаз.

Безглазый шёл тяжело. Казалось, он ощупывал своим безглазьем пространство вокруг. В его чёрные дыры всасывался снег (или пепел?) и ветер. С сиплым воем выходя изо рта.

Аврору пронизал, обездвижив, ужас. Безглазый приблизился. Тёмный смерч окутал её голову, лизнув справа от переносицы, там, где ничего не было. Безглазый кашлянул мерзко, словно подавился, сплюнул чёрным и потопал обратно, в кабину.

Трамвай дёрнулся, поехал.

Аврора задышала. Часто-часто.

– Так и живём, – сказал Исаак, "оживая" обратно.

– Почему…

– Почему живём? Ну так это… Хочется. Почему тебя не тронул? Так ты сама, считай, безглазая сейчас. Фальшак, что с тебя взять. – Её передёрнуло. – А он из ваших тоже, кстати. Но только такие ищут, – он заговорил громче. – Одних глаз мало. Тех, что в детстве вставляют. Чтобы посочнее, поинтереснее, повеселее… Тут нужно всего человечка высосать до дна. Всё: мысли, чувства… душу. У тех, кого не обезглазили в детстве. Чтобы картинка получилась как настоящая. Цветастая.

***

Они стояли перед дверью. Кривой дом из гнилых досок и дырявой черепицы скрипел на ветру. Но раз адрес тот, значит и дом тот. Светлый, весёлый, родной.

– Я пошёл.

– Не уходи. Пожалуйста.

Он мялся перетаптываясь.

Дверь открылась.

– Папа…

Безглазый отодвинул её рукой.

Чёрный вихрь проткнул Исаака. Он захрипел, закрыв лицо руками, и повалился на пол.

Безглазый нагнулся, отодвинул его окоченевшие ладони.

– Ну вот, держи, – сказал он, разгибаясь. – Они видят больше. – Поцеловал дочь в новые глаза. – С возвращением.

Аврора улыбнулась отцу. И обновлённому, светлому миру.