Третья заповедь

Лёшка неспешно шагал от хибары отшельника и думал: «И чего старый хрыч так далеко от коммуны улепётал? Устроился на иссохшей земле. Небось, и глас Божий ему не ведом! Ладно глас, без людей-то как? Оттого наверняка и у себя уговаривал остаться, что сам на потолок лезет без общенья-то...»

Пыль вздымалась от каждого шага. Промозглый ветер свистел в ушах. Где-то в небе гаркали птицы, спускаясь на обглоданные изморозью сухие ветки редких деревьев. Тусклое солнце чуть грело затылок.

Лёшка крепче укутывался в свой тонкий балахон. Накинул капюшон, чтоб хоть уши не мёрзли.

"Вот я бы не смог так долго, - продолжал он свои думы: хоть как-то скоротать время в дороге, - чтобы день за днём и в глуши, самому возделывать, самому взращивать. Так хоть Федька с Ромкой подзадорят, повеселят. А уж представить, что Катьку больше не увижу...."

Впереди показались конусы знакомых Лёшке юрт, и он ускорил шаг.

В коммуне царила суета: жрецы мотались туда-сюда с ковшами с замёрзшей водой (их прямая забота людей водой обеспечить), крестьянские сыновья точили плуги, бабы носились с детьми. Наступало время святую землю готовить к посеву. И пускай, что весна промозглая, что общими усилиями посева зерна к сбору едва-едва на всех хватит, но если не заняться, с голоду все подохнут, и стар и млад. Лёшка почесал затылок: каждый год одно и то же, руки в кровь стираешь, чтобы черпак постной каши по тарелке размазывать, может в чём-то и прав отшельник?

- Сюды, дрыщавый! Где пропадал, в отхожем остатки кишок выплёвывал? - смеялся Федька, высокий, стройный крестьянский сын.

Лёшка хищно улыбнулся:

- Мышиный навоз собирал, чтобы тебе в похлёбку подбросить. Вот будешь размешивать, от зерна ведь не отличишь!

Ромка, такой же плечистый, как и Федька, залился звонким смехом:

- Ну, Лёш, удумал! Мне, надеюсь, не подбросишь? По старой-то дружбе?

- Постараюсь, но обещать не смогу, - паясничал Лёшка.

В сторонке пышногрудая Катька просеивала через сито прошлогодние запасы зерна. Копна русых волос выбилась из подвязанного конопляной ниткой хвоста и липла к вспотевшему лбу.

- Катюша, родная, - выпалил Федька, - как жрецы воду подготовят, не принесёшь нам кувшинчика, жажду утолить?

- А чего ж сам, сволочь, не сходишь? - проговорила каким-то даже участливым тоном, смахивая пот со лба.

- Дык некогда нам будет!

- Хорошо, Федюш, принесу.

Лёшка, такой хилый и низкий в сравнении с друзьями слегка покраснел и опустил взгляд. У Катьки с Федей было всё серьёзно, настолько, что она с полгода как носила его ребёнка. Оттого от женской работы и уставала так.

Ромка тронул Лёшку за плечо и зашептал:

- Мы по твоим чертежам успели механизм подготовить. Настрогали из дерева колёса, добыли бычью кожу на ремни, смазали.

- Жрецы не видели? - выпучил глаза Лёшка.

- Нет. Мы тряпками его замотали. Увидят только если колею на земле проследят. Но мы затопчем.

Лёшка смутно боялся, что чертежи, принесённые от отшельника, увидят жрецы или, не дай бог, сам проповедник. Не обязательно, что разберутся, но ведь он, Лёшка, разобрался. А за это...

- И как, работает?

- Вот щас и узнаем, - задорно ответил Ромка, - ты особо не налегай, мы с Федей сами справимся. Смотри только, чтобы механизм не водило, да тряпки поправляй, чтобы его никто не увидел.

Сзади неслышно подошёл Лёшкин отец. Такой же худощавый, как сам Лёшка, с жилистыми руками и впалыми чёрными глазами.

- Илюшка совсем слёг. Захворал. Так что мы с тобой, Лёша, вдвоём плуг тянем.

Лёшка с неожиданной горечью принял новость о брате и молча кивнул. Ромка с Федей переглянулись и пожали плечами.

Из почивальни верховного проповедника - единственного каменного дома, своей монументальной грандиозностью уступающего лишь церкви - торжественно заверещали трубы, и жрецы, побросав не оттаявшие бадьи, дёрнулись к дубовым воротам почивальни, выстроились в рядок, спрятали руки в рукава, склонили головы. Вскоре явился и сам проповедник, натужно приоткрыв тяжёлые ворота, прошёлся вдоль вереницы жрецов и объявил:

- И услышал я Глас Божий. И нашептал он мне, что благословляет наш славный люд облюбовать эту плодородную землю. Да начнётся праздник весны!

Вновь заверещали трубы. Жрецы воздели руки к небу и зашептали молитву. Прозвенел церковный колокол.

Двое жрецов отделились от вереницы и поскакали к крытому загону, долго копошились с амбарным замком, схватились за ручки ворот и развели их в стороны. В полумраке показалась массивная рогатая морда - на свет неспешно вышагивал единственный в коммуне вол. Запряжённый в сани, на которых уместился тяжёлый плуг, он подался вперёд, обвёл ошарашенным взглядом коммуну и громко фыркнул. Один из жрецов потянул за стремя и повёл вола к дальним границам поля. Сани волочились неровно и противно скрипели.

"И чего колёса не прицепят? - подумал про себя Лёшка, - и скотине было бы легче".

- Приступайте, родимые, приступайте. Пока солнце согреет, и сами согреться не лишним было бы. А там уж святую землю потом своим окропить, - вещал проповедник, кутаясь в меховые шали, обшитые золотом, и вскоре скрылся за воротами своей почивальни.

Разбредались и сельчане. Мужики втроём или вдвоём тащили плуг рыхлить землю (одному волу в обозначенный Богом срок ни за что не справиться), за ними семенили бабы с корзинами с зерном. Лёшка мимоходом глянул на друзей, волочащих плуг, обмотанный ветхими тряпками. С виду было и не сказать, что под тряпками кряхтел тяговый механизм из двух колёс, ремней и опоры. Задумка заключалась в том, чтобы колёса (барабаны), получая импульс от тяги ведущего, раскручивались, распределяя нагрузку, и при том, имея крепкую опору, ими легко было бы управлять, не боясь упустить из рук. С такой приблудой должно было бы в разы легче вспахивать. Если, конечно, Лёшка где-то не ошибся.

С виду ребята шли славно, будто бы и не запряжённые тяжёлым хомутом. Словно прогуливались. Жрецы как-то нехорошо на них посматривали, но молчали. Можно было бы отмахнуться, дескать, Федька с Ромкой - смотрите! - не лыком деланы, плечисты, рукасты - богатыри! Но кто их знает, этих жрецов, какие писания они ещё выдумают, ссылаясь на Бога. Не раз было. Только вот самому Лёшке вскоре не до мыслей стало: с отцом он тащил плуг не так запросто. Тут как бы самому не надорваться...

***

Когда солнце вышло в зенит, Лёшка был взмокшим до нитки. Отец давал испить талой водицы, и только это спасало. Не первый год ведь, а как будто и не вспахивал раньше. Проклял бы всё, да проклинать нечего.

Из почивальни взвыли трубы. Долькой сознания стало понятно, что мучения прекратились. Хоть ненадолго.

Лёша волочил обмякшие ноги к церкви. Вереница таких же измученных, надорванных сельчан выстроилась от расписных дверей. Упасть бы на жёсткую, неуютную лавку, одну из многих, выставленных рядами вдоль чугунных стен, а там уж что Бог пошлёт.

В церкви было прохладно. Десятки жрецов поджигали свечи, чиркая древними кремниевыми приблудами, и опускали лица. Пахло ладаном и нафталином.

- Да будет свет! - завопил верховный проповедник. - И свет этот будет струиться не из неба, а от сердец наших. Да будет жизнь!..

Лёшка не слушал. Погружённый в полудрёму, он внимал словам, слышанным не первый раз. И не понимал, отчего устал больше: от тяжёлых работ в поле, или от выученных заповедей.

"И первая заповедь: не усомнись в близких тебе! Отце и матери, но больше - в тех, кто проповедует тебе!"

Лёшкины глаза ненароком слипались. Металл холодил спину. Длинные лавки были вылиты из железа, и уместиться на них было совсем неудобно, а уж задремать...

"Вторая заповедь: не изобретай. Не уподобься кремниевику!"

Лёшка никогда не задумывался над этой заповедью. И сейчас, сквозь дрёму, размышлял - а то, что облегчит жизнь, не изобретенье ли?

Проповедник грубым голосом вещал:

"А нашёл кремниевика, казни. В том третья заповедь".

Лёшка будто бы очнулся. Протёр глаза. Всё та же церковь, знакомые лица сельчан, лоснящиеся щёки проповедника и... Всё те же истины, но звучащие по-другому.

Свет, льющийся из церковных витражей, будто бы немного померк. А на полотне, растянутом над молитвенником, засиял голубоватый свет.

Проповедник замолк и склонил голову. На экране возник Глаз. Пылающий, словно горн кузницы.

- Внемлите люди! - звук будто бы исходил от стен, но и сами стены дрожали, - пред вами Глас Искусственного Бога! Вашего Бога! Мне донесли, что среди вас есть те, кто забыл про заповеди! Кто пренебрёг верой! Еретики!

Двое с завязанными глазами поднялись на молитвенник. Руки, скованные железом, балахон сорван с размашистых плеч.

Лёшку как громом ударило: не может быть!

- Они нарушили заповедь, - вещал Глас. Жрецы подняли над головами на обозрение толпы механизм, собранный Лёшкой. - Им одна дорога...

Проповедник, шаркая по металлическому полу меховыми одеяниями, подходил то к Федьке, то к Ромке, нажимом приподнимал механизм плахи, встроенный в молитвенник, а сверху, будто сами собой, упали две петли из железных ворсов.

- Да будет справедливый суд! - загремели стены церкви, и плаха над Лёшкиными друзьями обвалилась.

В зале обрывисто прозвучал женский крик.

Когда Лёшка выходил из церкви, видел, как обмякшее тело Катьки несли трое. С виду она дышала, но как-то больно судорожно. И чуть слышно звала Федю.

***

После расправы Лёшка соврал отцу, что ненадолго отлучится в отхожее, а сам стремглав умчался прочь. Дорогу он помнил. Даже не дорогу, а направление, куда никто из сельчан далеко не ходил.

- Убили! Убили! - ревел он перед одичалой хибарой отшельника. Никто не отзывался.

- А что ты думал? - прозвучало из-за двери спустя какое-то время. - Что Искусственный Бог о вас заботится? Не будь наивным, Алексей.

Дверь скрипуче приоткрылась. Лёшка потянул её на себя и ввалился внутрь. Пахло железом и керосином.

Отшельник сидел спиной к входу, словно не замечая гостя, и неотрывно чем-то занимался за рабочим столом.

- Отвлеклись бы от своих чертежей, - прохныкал Лёшка, - у меня друзей убили!

- А я говорил тебе, незачем туда возвращаться, - с носа отшельника постоянно соскальзывали очки, и он постоянно их поправлял. - Ваш Бог, дорогой мой, не более, чем ошибка некогда талантливых разработчиков и изобретателей. Которых вы нарекли кремниевиками. Помнит, железная сволочь, откуда взялся и кто его создал. Теперь боится, что его придавят…

- Так Искусственный Бог… - поразился Лёшка.

- Как чертежи, только сильно, сильно сложнее. Его создали, чтобы людям помогать, а он сбрендил. Завладел людским оружием и по своей же обители вдарил. О себе позаботился, не забыл в сеть загрузить. И сеть эту себе заграбастал, чтобы волю свою вещать на тех, кто остался. Знаешь ли, возомнить себя богом и поработить создателей… так по-человечески!

- Как мне…

- Что как? Отомстить? Расквитаться? Я могу дать тебе ответ, но, пойми, этим ты родных не выручишь. И друзей не вернёшь. Но если уж готов, я дам координаты. Возьмёшь лопату и топор – Искусственного Бога отрезать от сети. Но если мало, дальше на север иди. Там таких же коммун тысячи. Пойдёшь освобождать. Всё равно от этих кустарных возделываний земля вымирает. Так что?

Лёшка глядел на отшельника, который наконец удосужился обернуться. И всё в нём бушевало. Может, забыть всё, вернуться к прежней жизни? А отшельник – взять предлагаемое, но лишь для того, чтобы исполнить третью заповедь…