До весны

– Ненавижу белое – повторила Надя и, засучив рукава, принялась смешивать краски в пластиковом ведре.

– Кто придумал, что стены должны быть одинаковыми? – заметила она, равномерно укатывая пространство под окном в цвет неспелого яблока.

Левая стена спальни отдавала тоном спелой голубики. Правая неловко пыталась прикрыть наготу стремянкой и кусками гипсокартона.

– Раскрашу под тирамису. – Надя небрежно махнула валиком в сторону голой стены.

По мере того, как свежепостроенная двушка приобретала черты уютного дома, белого в ней оставалось всё меньше. Кофейный кафель, мятная сантехника, потолочные панели цвета топлёного молока...

Он молчал. Молчал и мысленно старался привыкнуть к тому, что отныне они будут жить в куске свадебного торта.

С Надей у них всё произошло как-то быстро, отчаянно быстро. Пару месяцев знакомства – и он уже не мог представить, что её может не быть рядом. По-хозяйски уверенно она вошла в его жизнь, вытерла испачканные в акриле руки о слепую простыню прошлого и сказала, что она тут ненадолго. Добавит немного красок и уйдёт.

И первое, что он увидел, проснувшись поутру – это огромное кофейное пятно на белоснежной стене. И случайную знакомую, уверенно выводящую из пятна треугольные уши, усы, хвост...

– Ненавижу белое, – призналась она, собирая пальцем кофейную гущу. – Напоминает больничку с её стремлением к всеобщей стерильности. Да не баись, я тебе обои переклею. Я вообще хорошо умею клеить обои, веришь?

Она хорошо клеила не только обои. А заодно красила стены, шпатлевала, фуговала... Их совместная жизнь началась как-то сразу: он не раздумывая выдал Наде звание жены и ключи от новой квартиры, а то самое пятно так и осталось поворотной точкой от разобщенного безликого «ты и я» к пугающе сумасбродному «мы».

Время шло.

Надя вила гнездо, как могла. Пространство квартиры заполнялось вкусными цветными вещами. Не было среди них места только белому.

– Бе-елый, – с отвращением выговаривала Надя консультанту. – Вы только вслушайтесь – даже звучит противно. Нет, белый холодильник нам никак не подойдёт. Давайте вон тот – красный, как самый жгучий чили.

Он молчал. Молчал и платил. В конце концов, предыдущие увлечения жены не затягивались надолго. Окончится и этот период навязчивого фуд-блогерства и цвета снова обретут привычные названия. Красный вновь станет красным, синий – синим...

– Дорогой, ты не видел мою папку с эскизами? Ну, такую... Цвета консервированного горошка.

...зелёный – зелёным.

Он заварил себе чаю в прозрачной кружке... точнее, в юмбе, усиленно косящей под кусок прозрачного льда, и подошёл к окну.

Осень пылала огнями. Улицы, парки, дворы щедро были заляпаны всеми оттенками золотого и багряного. Кое-где ещё пробивался зелёный, да упорно отстаивали своё извечное право на серость угрюмые советские многоэтажки.

Белого не было.

Даже небо участвовало в этом немом заговоре – растянуло от края до края головокружительное лазурное полотно и катало по нему ослепительно жёлтый солнечный шар.

Он молча осушил кружку. Ничто не длится вечно. В этот раз сбежать не получится – все сбережения ушли в квартиру. Да и Надя слышать не захочет об отъезде – у неё новый совместный проект с какими-то креативщиками по интерьерам. Ездит туда каждый день как на работу.

Накрыло внезапно.

Ноябрь махнулся с декабрём, и одиннадцатого числа все краски съела белизна. Жалюзи и шторы помогали прятаться. Удалёнка и службы доставки – хороший способ держать оборону. Но что делать, когда враг заходит с тыла?

– Это фантастика! Ты только взгляни, ну взгляни же! – Надя захлопнула его рабочий ноутбук и сунула под нос свой планшет.

Подсвеченные недовольным заспанным солнцем пейзажи слепили глаз. Снежные завалы пересыпались от кадра к кадру и грозили вывалиться из экрана и замести всю кухню.

– Нужен новый объектив. Я уже присмотрела. Слушай, руки отмерзают страшно! Но это... О-о-о! Ты когда-нибудь видел такое?

Такого он, конечно, не видел. Синий снег, фиолетовый, золотой. Розовые и зелёные снежинки. Ставила ли Надя какие-то цветофильтры или обрабатывала уже готовые фотографии – он не знал. Но то что снег на фото казался не белым, хоть и был белым, что очевидно же – это было... по-своему необычно. О чём он весьма осторожно и сказал жене.

– Да ты высунь нос из берлоги, там такая красота! – Надя с румяными щеками кружила по кухне, хватала то кружку, то банку с кофе, то снова подлетала к столу и тыкала пальцем в экран.

– Завтра идём на лыжах! Я уже договорилась.

Белое ударило в нос без предупреждения. Нет, он ждал его. Ждал и заранее стискивал зубы и старался дышать глубоко и медленно. Но едва вышел из подъезда, зима набросилась и сбила с ног.

У белого отвратный запах. Запах лекарств и белых халатов. Запах хлорки и застиранного до дыр хрустящего белья. Запах цинизма и безразличия к тому, что будет дальше. Запах, который он старался забыть, и который почти забылся, стал привычным в виде слепых белых стен, которые на старой квартире он видел каждое утро, открывая глаза. Прошлое, которое смыло ураганом по имени Надежда. Казалось, навсегда.

Ноги предательски развернулись. Бегом. Бегом! В уютный спасительный разноцветный мирок. Лишь бы не чувствовать холода, который вцепляется в лицо и одним махом сдирает защиту. И ты вновь на операционном столе, голый и беспомощный. И только белый холод со всех сторон. Холод, который трескается и поглощает тебя как проломившийся лёд, из-под которого не выплыть.

Жена вернулась только к вечеру. Молча сварила кофе. Молча выпила. Села рядом.

– Знаешь, я тут подумала... Пожалуй, в отпуск на Северный полюс мы не поедем.

Шутка вышла несмешной.

Надя покачалась взад-вперёд... и вдруг порывисто обняла его, уткнулась носом в плечо.