Реформа

– Я до сих пор поверить не могу, – Антон затянулся в последний раз и выкинул бычок негнущимися от мороза пальцами в урну. Перчатки опять остались лежать дома на галошнице у входной двери. Бабушка найдет и будет ругаться.

– А я и не верю. Нечего им, сукам, верить, – Черный докурил свою, и натянул большие лыжные перчатки, которые придавали его и без того немаленьким ладоням совершенно гориллий вид.

– Ты же не думаешь, что это все обман?

– Я не знаю, что думать. Во всем надо мотивы искать. Кому выгодно, понимаешь? А я, хоть убей, не понимаю, кому там, – Черный выразительно посмотрел на низкое декабрьское небо, – это может быть выгодно.

К остановке подполз отчаянно цепляющийся за провода захлебывающийся мелкой вьюгой троллейбус, и они завалились внутрь, протолкали себе путь в самый конец салона к заднему окну, и притулились там – раскрасневшиеся, взбудораженные, совсем еще юные.

Антон спрятал руки поглубже в карманы, привалился к стеклу и стал смотреть на удаляющуюся улицу, на грязные следы троллейбусных шин на мокром асфальте, на белые снежинки, которые, падая в жижу, тут же принимали ее серо-бурый цвет, – нет, невозможно в это поверить!

Реформа. Казалось, ради таких новостей можно было отменить зиму. Тучи, как на парадах, только уже над всей страной, разошлись бы, снег в один клик какой-то высшей мыши растаял бы, деревья бы тут же зазеленели, нет, даже заплодоносили, и даже на чахлых березах должны были бы вырасти наливные антоновские яблоки, потому что Империя объявила Реформу Оцифровки.

Во многих странах оцифровка давно входила в бесплатную медицинскую страховку, за нее платило государство, и семьи – такие одинаковые в своем горе – обретали в ней хотя бы какое-то утешение. Оцифровка была относительно быстрой и безболезненной – искусственный интеллект сканировал мозг, речевые паттерны, затем детальный тест на вкусы и пристрастия выдавал подробную карту личности, и после смерти оцифрованного безутешные родственники могли продолжать с ним общаться.

Конечно, многие выступали против цифрового суррогата – не по-человечески это, не по-людски. Так, бабушка Антона при каждом яростном кухонном обсуждении кричала, что никогда, никогда она с собой такого делать не позволит, а насчет Володи – она, как мать, против. Вот пусть они так и знают, ее благословения на эту бесовщину им не видать. Володя же – отец Антона – только тихо смеялся, мотал своей лысой прохимиченной головой и говорил: «А вот бесовщину ты, мама, зря поминаешь. Церковь-то давно уже за».

Первой оцифровку признал Папа Римский – это, впрочем, было неудивительно, после Франциска давать задний ход было уже как-то некомильфо, и все последующие папы первыми признавали все хоть сколько-нибудь значимые нововведения в жизни паствы. Вслед за Папой подтянулись другие англо-саксы, а потом, когда у нас оцифровку успешно прошли все высшие имперские чины, ее официально благословил и Патриарх.

Оцифровка по всей бескрайней Империи стоила дорого. Так дорого, что скоро вытеснила в качестве маркера статуса все гаджеты, автомобили и бренды одежды вместе взятые. Оцифровка стала окончательным водоразделом, рубиконом, перейдя который «они», раньше связанные с «нами» хрупкой ниточкой, усохшей пуповиной – дальним эхом простой мысли о том, что все мы родились на свет и все мы когда-то умрем, – оторвались окончательно. У «них» был намек на бессмертие. У «нас» не было ничего.

Когда Антон сидел рядом с отцом в больничных коридорах в ожидании очередной химии, он часто представлял себе, что было бы, если бы оцифровку изобрели чуть раньше. И если бы они были богатыми… Конечно, это все было сплошным сослаганием неслучившегося, но так можно было отвлечься от тяжелого больничного запаха и от трясущихся отцовских рук.

Если бы, если бы – тогда бы он познакомился с мамой. Он ее совсем не помнил, ее не стало рано, когда Антону не было двух. Только какое-то размытое ощущение тепла и красной ткани в мелкий бело-голубой цветочек – как он потом ни пытал отца и бабушку, никто так и не смог вспомнить у Лены такого платья или блузки. А он помнил.Только это вот и помнил. А была бы оцифровка – он говорил бы с ней часами, а она бы отвечала! И да, пусть они все пишут, пусть изрыгают проклятия в блогах и на каналах, что это все равно, что говорить с привидением – но разве не мечтали мы о привидениях? У всех великих порождений человеческого воображения есть простое объяснение, плотная косточка, запрятанная в самую сердцевину эфемерной мечты: инопланетяне – чтобы убежать от одиночества, вампиры – чтобы все успеть, привидения – чтобы договорить.

Антон говорил с отцом маниакально, жутко надоедал ему, сам это понимал, мучался виной, но продолжал бесконечную болтовню. Он заводил какие-то никому не нужные споры – о татаро-монгольском иге, о теории струн, о робототехнике, да не важно, о чем – лишь бы говорить. Отец, ослабший, болезненный, никогда ему не отказывал.Понимал, что сын боится не успеть. Сам боялся того же. Даже больше, чем самого ухода.

Об оцифровке речи не шло. То есть, речь-то как раз шла, вырывалась из Антона на семейных ужинах, отскакивала от бабушки и тонула где-то в грустных, медленно гаснущих Володиных глазах. Ничего нельзя было сделать. Такие деньги невозможно было взять в кредит, даже украсть их было как-то неоткуда.

Когда, как их называли в народе, цифро-митинги – сначала беспорядочными вспышками, потом худо-бедно организованной канонадой по всем крупным имперским центрам, – докатились до их города, Антон пошел, не раздумывая. Конечно, никому ничего не сказав – его бы точно никуда не пустили. Там, в давке и толчее, он впервые по-настоящему познакомился с Черным. Они учились в одном классе пять лет, но ни разу толком не говорили, а там, пройдя несколько километров с неразогнанной толпой, при звуке первых выстрелов они юркнули в маленькую кафешку. Митинг был несанкционированный, и хоть стреляли по толпе резиновыми пулями, все равно лучше было убраться подальше. Они взяли два капучино, и Черный начал рассказывать.

У Черного умирал дед – в их промышленном городе в каждой семье было по раковой опухоли, а то и по две, никого этим было не удивить. Черный сбегал из дома на выходных – брал из ящика с деньгами несколько купюр на билет на поезд, и ездил в окрестные города на митинги. У деда была четвертая стадия, и времени у Черного почти не было. У него внутри аж чесалось от бессилия – так ему хотелось оцифровать деда, – и чтобы не сидеть дома и не слушать, как дед харкает кровью в туалете, он несся в какой-нибудь близлежащий город, мерз на улице, кричал кричалки, и потом, заледеневший до самого основания, уставший, несчастный, трясся мимо бесконечных полей и редких рощиц домой. Черный мозгом не верил в то, что своими хождениями может что–то изменить, но сердце кричало: «сделай хоть что-нибудь!», – и в очередные выходные он плелся на очередную сходку.

Антон сходил с Черным на еще два цифро-митинга, одинаковых и безнадёжных, а третий – позавчерашний, был каким-то другим. Особенным. Его согласовали. Такого давно не случалось, а тут за неделю согласовали протестные выступления по всей Империи. Верхи дали добро, и удивленные горожане выползли на оцепленные кордонами отведенные под сходки улицы.

В их городе под митинг почему-то отдали главную пешеходную улицу в центре, на которой всё в преддверии Нового года было завешено светящимися гирляндами. Было тихо, безветренно. Никакого снега – только свежий морозный воздух. На самой улице стояли какие-то стенды, лотки, оказалось – бесплатный горячий чай и блины от мэрии. Люди неловко толкались вокруг столов, толпились в очередь к большим самоварам с чаем.

Антон вместе с Черным сразу просочились поближе к стендам, подальше от тех, что стояли в оцеплении. Хотя их было на удивление немного, и вели они себя совершенно равнодушно, мальчикам лучше было держаться от них подальше. Митинг, хоть и согласованный, не предполагал участия в нем несовершеннолетних. Пока мальчишки затесались в очередь к самовару, с наспех смонтированной сцены раздался скрип и скрежет микрофона, а потом через микрофон потекла удивительная речь первого зама мэра.

Речь лилась над улицей, над фонарями, над чайным паром из стаканчиков, протекала сквозь дырки ажурных блинов и улетала в чистое вечернее небо. «Надеемся, что этот первый, официально согласованный митинг даст основу для новых…», «обязательно дадим слово лидерам оппозиции…», «готовы выслушать, а, главное, прислушаться к народному голосу…», «перевернем новую страницу нашей истории…» – разносилось над улицей. Антон глядел по сторонам, сжимая в руке стаканчик с обжигающим чаем, глядел на напряженное лицо Черного, внимательно ловившего обрывки речи, на веселые огоньки гирлянд, на притихшую, на удивление незлую толпу, и наконец, впервые за долгое время, почувствовал, как внутри забрезжил какой-то просвет. Какая-то маленькая, дрожащая надежда. Вдруг повалил снег, большими, пушистыми хлопьями укрывая притихшую, разомлевшую толпу. Огромные снежинки падали на лица, шеи, руки, и медленно, красиво таяли, как будто растворяясь в теплоте кожи.

– Надо же! – подумал Антон. – Такой снег, а на небе ни облачка. Прямо сказка.

А на следующий день объявили о Реформе. Пока, в первый год введения общеимперской оцифровки, выдавалась квота по одной оцифровке на семью, в ближайшем будущем, когда система будет обкатана, оцифровка станет доступной для каждого дееспособного гражданина Империи. Антон не мог поверить. Он понаоткрывал в и-очках вкладок, проморгал все новостные сайты – нет, не розыгрыш. Не чей-то глупый пранк. Он кинулся в отцовскую комнату, разбудил отца, испугал его этим резким пробуждением, своими криками на всю квартиру, на весь дом. Володя тоже сначала не поверил, а потом шептал: «Дожил, слава Богу, дожил».

И пусть на хилых березках не появились антоновские яблоки, пусть бесконечная зима продлится еще полгода, пусть раковые клетки не остановили свой бесконечный жор – чтобы ни случилось, теперь Антон всегда сможет договорить.

Сегодня в школе вместо первых уроков обещали дать обязательный инструктаж по оцифровке, и надежда внутри Антона росла, разгоралась, хотела своей тягой ускорить медленный ход троллейбуса – ну же, давай же, скорее! Они ехали молча – Антон не хотел спорить с вечно насупленным, подозрительным Черным. Казалось, что даже если небо разверзнется и ангелы снизойдут на землю прямо перед колесами троллейбуса, Черный в это не поверит и заподозрит опять какую-то комбинацию, какую-то небесную многоходовочку – ну его, вообще.

В школе всех с порога направляли в актовый зал.Пока старшеклассники рассаживались по рядам, учителя нервно сновали по проходам, провожая к сцене представителей местного филиала Министерства Образования и Министерства Технологического Развития. Наконец, все расселись по местам, двери в актовый зал закрылись, и какая-то тетка из Образования завела программную речь.

Антон особо не слушал – таких речей за год на общешкольных собраниях выдавалось по нескольку штук, они все были совершенно одинаковыми по содержанию и лишь немного отличались по форме. Сегодняшняя стандартная заготовка должна была стать прелюдией к инструктажу от Технологий. Антон внимательно разглядывал двух спокойных мужчин в хороших костюмах, сидевших на сцене по правую руку от теток из Образования.

– Интересно, им вообще хочется тут быть? – думал Антон. Ему было любопытно, как эти люди, раньше работавшие только с «ними», будут теперь работать с «нами». Со всеми.Оскорбляет ли их необходимость проводить инструктаж сопливым школьникам? Или, наоборот, они хотели этого так же, как мы?

Из размышлений Антона вывело какое-то оживление, шепот, пробежавший по рядам. Оказывается, тетка уже закончила говорить, и теперь все чего-то ждали, переглядываясь и хихикая. На лицах учителей, стоящих вдоль стен актового зала, наоборот, проступило напряжение.

Антон наклонился к Черному.

– А что, вообще, происходит? Я прослушал!

– Проверка какая-то.

– Какая?

– Какая-то! – напряженно прошипел одноклассник.

Тетка из Образования прокашлялась в микрофон.

– Не волнуйтесь, это всего лишь маленькая техническая формальность перед инструктажем. Сейчас наши техники…

Внезапно погас свет. Зал залило холодным синим излучением, шедшим от расставленных вдоль стен массивных переносных ламп. В сутолоке перед собранием никто не обратил на них внимания.

Кто-то вскрикнул. Кто-то засмеялся. От рук Антона исходило нежно-зеленое фосфоресцирующее свечение. Он потер руки – свечение не ушло. На его коже сияла как будто тысяча крошечных люминесцентных точек. Он скосил глаза – нос тоже светился.

Справа от него таким же нежным зеленым мерцало лицо Черного. Антон оглянулся – помимо них светилась еще пара человек. По залу волнами разносился шепот.

– Что это…– шептал Черный. – Что это за хрень?

– Ну вот и славно! – раздался из динамиков голос Образовательной тетки. – Учителя взяли на заметку, да? Всех отметили? Ну и прекрасно, включите нам все обратно, пожалуйста.

Разом зажегся верхний свет. К Антону с Черным по проходу медленно двинулся учитель физики. Пока Антон растерянно осматривал свои руки, – при включенном свете никакого свечения от них не исходило, слово взял один из костюмных мужчин из Технологии.

– Что ж, поздравляю. Ваша школа прошла нашу… маленькую формальность с весьма неплохим результатом – всего четыре, да? Да, всего четверо. Повторюсь, неплохой результат, но, дорогие учителя, могло бы, конечно, быть и лучше. Ну, ничего, думаю, все поправимо. А теперь, дорогие ребята, до того, как мы приступим к инструктажу, позвольте объяснить вам суть нашего небольшого научного эксперимента…

Сквозь бешеный стук сердца в ушах, сквозь страшный, острыми краями раздирающий горло ком, до Антона доносились обрывки речи костюмного: «согласно постановлению правительства Империи за номером…», «применение новейшей технологии прицельного метеорологическогоДНК-распыления позволило безошибочновыявить…», «по всем городам Империи, где проводились мероприятия протестного характера…», «несовершеннолетние, при обязательном УФ-сканировании обнаружившие на себе частицы растительного ДНК-маркера, будут поставлены на учет в детскую комнату полиции»…

– Снег, – подумал кто-то в голове Антона. Сам Антон думать уже не мог. – Такой снег, а на небе ни облачка.

– И самое, пожалуй, важное – продолжал со сцены Костюмный. – Все граждане, не зависимо от пола и возраста, отмеченные ДНК-маркером, а также – внимание – члены их семей и близкие родственники, ставятся в резервную очередь на прохождение оцифровки, уступая свое приоритетное право гражданам, не замеченным в протестных мероприятиях, согласно статье 425….

Антон больше не слушал, шум в ушах заполнил все пространство его головы. Справа от него бешено расцарапывал руки Черный, пытаясь соскрести с себя предательские частицы.

– А теперь, собственно, буду рад приступить к обязательному инструктажу по оцифровке! Итак, ребята, кто мне для начала скажет, кем и когда была впервые проведена оцифровка?Ну же! Не стесняемся! – приветливо улыбнулся залу Костюмный. – Так… Так, вижу руки! Давайте вы, молодой человек в желтом свитере…

До Антона и Черного наконец добрался учитель физики, и, крепко схватив обоих за руки, потащил к выходу из зала. По соседнему проходу так же тащили еще двух ребят на класс младше.

Где-то в тесном, давно не ремонтированном туалете старался потише кашлять дед Черного – не разбудить бы еще спящую бабку.

За пару блоков от него под тремя одеялами зябко ворочался отец Антона. Шел второй курс химии, и Володин организм все никак не мог себя согреть.

А за окном под низким небом все вилась и вилась вьюга, царапая щеки закоченевших прохожих мелкими, некрасивыми снежинками.