За шишками

Под колесами шуршал снег. Старенький «Тойота-Лэнд-Крузер» замедлился и остановился на обочине.

— Не слишком далеко? — спросил Сашка, сидящий на пассажирском сиденье.

— Донесем, не ссы, — ответил Мишка и затянул стояночный тормоз.

Сашка вышел и с наслаждением втянул носом морозный таежный воздух. По обе стороны долины высились темные с белоснежными прогалинами горы, напоминающие гигантские куски шоколадного торта, политые сгущенным молоком.

Мишка всю дорогу весело болтал о своих любовных похождениях. Все ничего, да только у Сашки с этим делом не ладилось.

Хлопнула дверь машины.

— Боты у тебя модные, Санька.

— Лова. Прикупил вчера, старые так и не нашел.

— Э, друг, в новых поперся? Запасные ноги есть?

— Дома потоптался. Сидят, как влитые.

— Уж лучше берцы, чем эта твоя… Льово, — на французский манер проговорил Мишка.

— Ага.

Дорогу, что теснилась между деревьями, истерзали колеса грузовиков — глубокие рытвины, словно шрамы, изрезали единственный путь. Снег под ногами хрустел, будто вафля. Сашка остановился и, задрав голову, разглядывал игольчатые ветви кедров.

— Идешь? — крикнул Миша.

— Шишига колею набила, дай боже! Шишку здесь ободрали подчистую.

— Дык, ноябрь уже, а идти надо было в октябре.

— Занят был.

— Три осени подряд?

— Че, три года не ходили?

— Ну даешь, Санька! Променял ты друга на свою Ксению.

— Разбежались мы с ней.

— Слава те господи. С возвращением.

— «Нам надо расстаться» говорит. Сперва не поверил, а она пакует чемоданы. Я включил телек, развалился на диване. Думал, поигнорю, она и успокоится. Так нет же. Все серьезно — смотрю, чемоданы на пороге, шубу уже надела, обувается. Тут-то у меня забрало и упало.

— Че натворил?

— Схватил ее за плечи и тряхнул со всей дури. В чувства хотел привести. А она в крик, визг, «помогите!» орет. Меня как холодным душем ошпарило. Стою и понимаю: вот до чего дошло. В груди ком, сердце ноет, — Сашка постучал себя в грудину и скривился. — Хоть тут ложись в колею да помирай.

— Не кисни, диагноз ясен. Будем лечить. Фартовый ты перец, Саня.

— Ты вообще слушал?

— Перед тобой, — Мишка обвел себя рукой, — врачеватель разбитых сердец, Эрос, Амур и Купидон, триединый бог любви во плоти.

— Ага, бог совращения и лжи.

— Лжи? — удивился Мишка.

— А ведь вы с ней похожи. Эта тоже: люблю-люблю, а потом — на!

— Никого я не обманываю, — серьезно ответил Мишка.

— Мне-то сказки не рассказывай, — усмехнулся Сашка.

— Теперь понятно, почему она от тебя ушла.

— За базаром следи.

Мишка хыкнул, прибавил шагу и скоро потерялся из виду. Сашка плелся в одиночестве. Лишь скрип снега под ногами нарушал тишину тайги.

«А ведь неправда, непохожа она на Мишку ни капли. Ксюша не убегала от трудностей, наоборот — она не раз пыталась поговорить».

И вдруг — отрезвляющая, как холодный воздух, мысль, даже не мысль, а осознание: это он не шел навстречу, не откликался на ее предложения обсудить проблемы, он после каждой ссоры дарил одни и те же, пусть любимые, розы и уверял, что все у них будет хорошо. Только этого оказалось недостаточно.

Мишка ждал на развилке.

— Так кого я обманываю? — спросил он.

— Женщин своих.

— Вот те на, приехали. Разве я обещаю кольцо с бриллиантами и сдохнуть в один день? Что там выдумывают бабы — это их дело. Я отдаю любовь и получаю любовь.

— Получаешь любовь и бросаешь любовь.

— Не мы такие, природа такая.

— Какая? — спросил Сашка.

— Жестокая. Думаешь, меня ни разу не динамили? Алинка ушла молча. Ни ответа, ни привета. Звоню — маты, агрессия, брошенные трубки. И что? Себя гнобить? Не, брат. Как только пошли претензии, недовольства, это первый признак того, что любви — конец.

— Поговорить не пробовал?

— Пробовал. Бабы же так устроены: им один раз покажешь слабину, сядут на шею и уже не слезут.

— Ага, — на автомате вырвалось изо рта у Сашки.

— Смотри, следы копыт, тут косуля проходила.

Только сейчас Сашка обратил внимание, что у Мишки на плече не было оружия.

— Миха, ты ружье посеял!

— Не брал я его.

— С дуба рухнул? А как же «мужик должен охотиться»?

— За шишкой идем? Вот и идем, — ответил Мишка и тяжело вздохнул.

— Ох и выдал мне твой батя тогда, — сказал Сашка. — Я первый раз на охоте. Сидим в засаде. Валерий Саныч шепчет: «подпусти ближе, целься в грудь, чуть выше лап, чтоб не мучилась». У меня руки ходуном: вот она изящная, смотрит по сторонам, ушками трепыхает. Ну я не выдержал, шмальнул поверх. Матюков выучил на полжизни вперед. Если батя узнает, что ты в тайге без ружья…

— Не узнает.

Взвыл волк. Затянул с ноткой обиды и печали.

— Миха, зря ты ружье не взял.

— Не боись, они нас, как огня — ближе не пойдут.

— Тоскливо воет. Думаешь, скорбит по кому-то? — спросил Сашка.

— Да жрать он хочет, косулю заловит и успокоится. Че, мож, по одной, а?

— Дойдем до места, перекусим, там и хряпнем.

— Здесь сворачиваем, — сказал Мишка.

— В гору?

— Минут двадцать.

Идти по крутому склону было нелегко. Выталкивать себя вверх, удерживая равновесие, когда проскальзывают ноги, — утомительно, быстро выматывает с непривычки. Переступаешь через ствол упавшего дерева, идешь-идешь-идешь, кажется, пол часа, а потом оглянешься — едва ли метров тридцать прошел. В висках бьется пульс. Посмотришь вперед и наверх, среди ветвей мелькнет пятно голубого неба и пропадет. И не верится, что эта пытка когда-нибудь закончится.

Когда два друга наконец взобрались, Сашка сел на рюкзак и прислонился к кедру. С перевала открылся вид на соседнюю долину, в которую, как предполагалось, собиратели ореха еще не добрались.

— Сдулся? — спросил Мишка.

— Сейчас воздуха хапну.

Мишка снял вязаную шапку — над головой курилась струйка пара.

— Ты знаешь, — сказал Сашка, — мне кажется, жизнь похожа на тайгу. Иногда нужно постараться, чтобы найти шишку.

— Кислород в башку ударил?

— Нет, даже не так, — продолжал Сашка. — Мы приходим в тайгу со своими проблемами, да — со своими шишками, тянем на себе их вес, взбираемся по склону, чтобы найти кедровые.

— Ну тебя и завернуло. Хорош болтать, идем, солнце уже высоко.

Мишка впереди, Сашка следом, они спускались по рыхлому, как взбитый крем, снегу, будто на лыжах, по диагонали, меняя направление, петляя между деревьями. Под снегом шуршали хвойные иголки. Кедры здесь встречались вековые — не обхватить и вдвоем. Только шишек все не было.

Крутой склон сменился пологим. Идти стало легче. По тайге разносились звуки журчащей воды. Запахло смолой. На поляне у оврага высились бурые кучи перемолотых и выпотрошенных кедровых шишек.

— И здесь уже побывали. Ладно, на той стороне что-нибудь соберем, — сказал Мишка.

В низине между валунов струился напористый ручей.

— Место верное, вот и пень… только бревна нет, — удивился Мишка. — Да и хрен с ним, так перемахнем.

— Гонишь? — спросил Сашка, подошел ближе и оценивающе осмотрел возможную переправу. — Камни, как глазированные.

— Плавки взял?

Не успев ответить на подколку, Сашка вдруг поскользнулся и, размахивая руками, грохнулся в воду. Он тут же вскочил на ноги и, поскользнувшись, чуть снова не упал, но вовремя поймал баланс и навалился грудью на заснеженный берег. Мишка подал руку и помог выбраться. В ботинках хлюпала вода.

— А я говорил, берцы надежнее. Значит так, сейчас по-бырому накатим для согрева и костер разведем, — со знанием дела заключил Мишка.

На пне экстренно организовали подобие стола: разложили полураскрытые пакеты с квашеными огурцами и грибами, сало, лук и черный хлеб. Из-за пазухи Мишка вынул блестящую фляжку с гравировкой — оскалившаяся волчья голова, крутанул крышку и с манерной оттяжкой, будто на чайной церемонии, разлил горячительный напиток по металлическим кружкам.

— Будем.

— Хорошо пошла, — прохрипел Сашка и с хрустом откусил огурец. — У Валерий Саныча точь-в-точь такая же фляжка.

— Да, его это… его… — ответил Мишка задумчиво.

Сашка снял ботинок, вылил воду и надел обратно.

— Как батя, кстати?

— Нет его с нами, месяц, как нет.

— Миха… Я не знал…

— Еще бы. Всё со своей Ксюшей тусишь.

— Тусил, — поправил его Сашка. — Почему не позвонил?

— Ты же занят постоянно.

— Не гони… я бы приехал… ты-то как сам?

— Держу свой стакан наполовину полным.

Сашка подвинул кружки. Мишка плеснул из фляжки.

— Земля пухом.

Выпили залпом. Помолчали.

— Расскажи, как это случилось?

— Умер отец, нечего тут сопли жевать.

— Ладно… Если захочешь выговориться, выплеснуть все, что накопилось, я рядом. Важно, чем именно стакан наполнен, понимаешь?

— Философ хренов.

— Миха, от себя ведь не убежишь.

— Слабак. Не зря тебя Ксюшка бросила.

Слова резанули по живому. Сашка сдернул ботинок, взял за подошву и перевернул над импровизированным столом. Вода струйкой полилась в Мишкину кружку.

— Ну что, силач? — вытаращился Сашка. — Наполовину пустой или наполовину полный?

Мишка набычился и секунды три сопел молча.

— Пошел ты! — выкрикнул он и смахнул кружки.

Брызги разлетелись веером и пустые кружки упали на снег. Мишка закинул рюкзак за плечи и устремился обратно к перевалу.

— Миха, стой! Миха! Извини!

Тот замедлился и остановился, развернулся и посмотрел другу в лицо, затем скинул рюкзак и достал из него запасные носки.

— Бери. Расчисти место для костра, я за дровами. Просушим твои Льово и обратно двинем.

— Жаль, шишек так и не собрали.

— Ничего, завтра вернемся. Принесем свои и, если повезет, соберем кедровых.